Андрей Викторович Дробот
Эффект безмолвия
ПРОКУРАТУРА ШПЕНДРИКОВА
«То, что правосудие слепо – это одна беда, вторая состоит в том, что слепо раздается и право творить правосудие».
Прокуратура маленького нефтяного города знала разных прокуроров. И несуразного, словно недогоревшее дерево, Коптилкина, и элегантно-властного Заматерских, и сухого, словно барабанная палочка, Лакеева.
Новый прокурор Шпендриков сразу не понравился Алику: его хулиганскую походку пацана, отбирающего мелочь у детей, не исправило ни образование, ни возраст, а тюремная сутулость, характеризовала Шпендикова, как человека, способного на серьезные нарушения закона, не привыкшего выделяться из толпы и привыкшего почитать власть. Руки в карманах усиливали образ человека, малокультурного, не желающего провоцировать тех, кто может дать по роже.
Все это Алик разглядел, поглядывая сверху на Шпендрикова, когда тот поднимался по лестнице на второй этаж прокуратуры, где и был его кабинет. Одет, однако, прокурор, был вполне добротно, а вместо типичной для мелких хулиганов кепки на нем была стилизованная под кепку норковая шапка.
«Тут хрен дождешься справедливости и защиты от репрессий властей», – сделал мысленный вывод Алик…
Следователь прокуратуры Пузовников никак не мог подобрать себе подходящий вращающийся стул. Его огромная тяжеловесная туша, обтянутая голубой форменной тканью, продавливала все пластиковые седалища так, что он остро ощущал штырь вращения. Оттого он нервно крутился на этом стуле, менял позы, но штырь вращения все равно тревожил. И это телесно-интерьерное неудобство, обусловленное прогрессирующим сахарным диабетом и нерасчетливыми конструкторами вращающихся кресел, отражалась и на всех решениях Пузовникова, делавших их быстрыми и скорыми, и словно бы продавленными мистическим стержнем, выносящим из них сердцевину.
Именно Пузовников пригласил Алика на беседу, ради которой тот и отпросился у врача Яконец. Еще до встречи Алик уже знал про Пузовникова, что тот в свое время лежал в городской больнице, и тоже строчил жалобы на врачей, и даже приглашал в больницу работников санэпидемстанции, старательно показывая им места, где таится грязь.
Грязные места больницы Пузовников выявил и описал дотошно, поэтому, несмотря на то, что медсестры старательно скрывали грязь за ведрами, швабрами,.. все недостатки были найдены и претворились в жалобу. За свое активное поведение больной следователь прокуратуры Пузовников получил от юристов городской больницы встречную жалобу, причем настолько искусную, что едва удержался на рабочем месте.
Судя по героическому прошлому Пузовникова, Алик мог ожидать от него сочувствия и – возможно – снисходительного отношения к своим заявлениям.
Однако последняя надежда испарилась с первой фразой Пузовникова.
– Я сейчас занят, подождите в коридоре, – небрежно сказал он, заметив Алика в дверном проеме и узнав его, что надо было понимать как:
«Сегодня ты уже не главный редактор и тебя приказано учить уму-разуму».
Алик не дал насладиться Пузовникову своим ожиданием перед дверью и вышел на улицу, а там, подышав морозным воздухом время, на его взгляд, достаточное, чтобы Пузовников освободился от дел, вернулся к его кабинету, который застал опустевшим…
Стоя в проеме двери в кабинет Пузовникова, Алик с удивлением оглядывал пустое помещение, раздумывал, куда тот мог запропаститься, как слева от себя услышал мощный разговор пола с подошвами и обернулся. Пузовников оказался похож не на свинью, нет, он походил на плотно наполненную селедкой огромную бочку, вдобавок ко всему и ходящую. Ходил он, переваливаясь с боку на бок, стремясь на каждой ноге удержать равновесие телесной бочки с селедкой, и делал он это быстро, что указывало на длительную выучку и завидную энергетику. Короткие брюки, из-под которых поверх черных носков выглядывали волосатые ноги, трепетали при каждом шаге, словно парадоксально голубые пиратские флаги.
– Я рассмотрел ваше заявление по выдворению съемочной группы из приемной главного врача, – начал Пузовников, отыскивая в кресле удобную позу. – Согласно гражданскому кодексу любой, кто не хочет, чтобы его снимали, может закрыть камеру ладонью и будет прав. То, что вас выпроводили… Я и сам поступил бы так же, если бы вошли ко мне в кабинет без предупреждения. Я так вам и отпишу, что не вижу состава преступления в действиях сотрудников городской больницы, а вот в отношении вас, даже в вашем заявлении, есть моменты, достойные прокурорского протеста. То, что в вашем заявлении написано про вашу жену, нас заинтересовало…
Аликом овладело сильнейшее желание ударить в это заплывшее жиром лицо, венчающее прокурорскую форму. Пузовникова интересовало только то, как его наказать. Видимо, он уже получил указания от своего начальника, который, безусловно, подружился с главой маленького нефтяного города Хамовским.
Тем временем, пока Алик переваривал сказанное, Пузовников шустро поглядывал на него и мыслил настолько быстро, что даже не верилось. Насчет претензий к открытому письму председателя профсоюзного комитета больницы маленького нефтяного города, опубликованному в городской газете и насыщенному терминами унижениями чести и достоинства, Пузовников высказался и того проще:
– Никаких оскорблений в этом письме я не вижу, я вам так и отпишу, но вы имеете право в судебном порядке защищать свою честь и достоинство. И вообще, прежде, чем что-то делать, вам следовало бы обращаться ко мне и консультироваться.
И вдруг Пузовников вальяжно откинулся на спинку стула и пафосно произнес:
– Впрочем, в том, что мы редко общаемся, есть и наша вина. Надо было больше идти на контакты.
Пузовников теперь напоминал сытого кота, балующегося в миске, полной сметаны. Сметана плескалась в разные стороны, а он, наблюдая за полетом белых капель, ради которых иные коты облизывали бы пол, радовался своей сытости, позволявшей ему разбрасываться чужими ожиданиями, как грязью.
***
Мысль материализуется только тогда, когда способна вызвать физическое движение мыслящего или внимающего. Мысли Алика уходили в болото маленького нефтяного города, они обсуждались, передавались, словно устные предания, но продолжали оставаться мыслями. Мысли Хамовского и даже Пузовникова вызывали мгновенное физическое движение – в данном случае – движения на ликвидацию мыслей Алика и других неугодных, а также на ликвидацию их самих, породивших неугодные мысли.
УХОД ИЗ БОЛЬНИЦЫ
«Большой организм всегда открыт для мелкого, даже в том пагубном случае, если мелкий поселяется в большом, чтобы его грызть».
– Я бы на твоем месте не возвращалась в больницу, – сказала Марина, когда Алик пришел домой. – Они, имея твой отказ от добровольного психиатрического обследования, могут собрать консилиум и разрешить принудительное психиатрическое лечение. Когда ты придешь, ляжешь на койку, тебя под любым предлогом выведут из палаты, например, на консультацию или на иной разговор в кабинет, например, заведующего кардиологическим отделением. Там тебя будут ждать два мощных санитара. Наденут смирительную рубашку, и операция… как ты сказал?
– ДОО «Скорпион», – напомнил Алик.
– Так вот – милицейская операция «Скорпион» будет закончена, как и твоя недописанная книга, – подвела итог Марина. – Оставайся дома.
И опять душа Алика откликнулась на новую жизненную ситуацию совершенно необычно и, на первый взгляд, оторвано от реальности.
«Почему-то жизнь устроена так, что всегда надо расставаться и уходить, – опять задумался Алик, сидя в своем любимом кожаном кресле. – Сначала нам радуются за то, что мы просто приходим, появляемся на свет, затем – за то, что мы с собой приносим, а напоследок – за то, что перестаем докучать. Поэтому, когда кого-то хоронишь, помни, что и тебя будут хоронить».
Он глянул в окно, в освещенную единственным фонарем полутьму, пойманную в коробку, ограниченную стенами корпусов пятиэтажных домов. Он привык к этому угрюмому виду и смотрел сквозь него:
«Даже самый прекрасный край иногда покидают птицы, даже самый прекрасный голос не может звучать вечно, но, если подобное происходит и, например, листья опадают – это совсем не повод готовиться к смерти».
Темнота неба вернула его к собственным переживаниям, к себе. Кто он в этой картине мира?
«Человек, откликающийся на каждое воздействие со стороны, подобен неразумной бактерии. Нельзя себя казнить, для этого есть другие».
Тут он обратил внимание на множество горящих за квартирными стеклами ограниченных миров:
«Когда слишком долго ищешь в пустоте, то начинаешь находить призраков. В этом смысле любой уход из пустоты, пустоты маленького нефтяного города, в том числе, – жизнеутверждающий».
Кто ищет на одном месте? – Только верующие:
«А разве верующие, считающиеся истинными, не похожи на людей, которых изнутри поедает невидимый червь? Сколько раз, глядя на них, я задумывался, откуда и почему эта сухая бледность лица и выжатая строгость взгляда? Отчего выхолощенная определенность мысли? Это душевное обрезание. Главным в религии является не предметное обрезание, а душевное. Они не могут уйти от обжитого, не опустев.
А разве вера во власть – не религия? Подчинение имеет в своей основе либо любовь, либо страх. Общественное мнение – это лишь блеяние отары овец, находящейся под присмотром пастуха. Стоит какой-либо овце увлечься одинокой прогулкой, как ее догонит плеть. Страх плети и хищников гонит шальную овцу в отару так сильно, что даже там, где нет пастуха, овцы все равно держатся вместе. Общественное мнение до того предвзято, что даже на открытом поле общественное мнение смеет ходить только по прохожей тропинке. И это добровольное самоограничение и самоуничтожение – что может быть достойно большей похвалы со стороны врага? Чем больше самоуничтожения в обществе, тем меньше сил требуется власти для управления этим обществом. Но достойно ли уважения власти подобное общество?..».
На следующее утро Алика в кардиологическом отделении ждала выписка: больничный лист, закрытый за нарушение больничного режима. Выходные прошли прекрасно. Отдых на писательском кресле принес понимание того, что: «Лидеры выигрывают не всегда, поскольку ставят поверхностные цели. Например, они ставят цель первыми зайти в самолет. Но не ставят вопрос: зачем? Алик всегда заходил в самолет последним, зато всегда первым занимал оставшиеся свободными ряды сидений. Первых много, но не все первые – выигрывают. Алик всегда с интересом смотрел и на людей, стоявших в проходе самолета, стремившихся быстрее покинуть его после приземления. Они спешили, в конечном счете, опаздывая. Только выходивший последним из самолета, заходил последним в автобус, отвозивший пассажиров в аэропорт, а, значит, оказывался первым у его двери и, соответственно, первым входил в аэропорт. Ошибка многих первых в том, что они стремились быть первыми на ограниченном отрезке жизни, не заглядывая вдаль. Они подчинялись инстинкту толпы. А, если заглянуть дальше, то оказывалось, что в некоторые моменты лучше быть последним, чтобы потом обогнать всех».
ОТСТРАНЕНИЕ ОТ РАБОТЫ
«Даже небесные светила смертны, что говорить о человеке и его делах».
В первый же рабочий день, который Алик, ввиду отстранения от работы, планировал провести дома, как и все последующие дни отстранения, и заняться писательством, в его доме раздался провокационный звонок.
– Вас беспокоит, начальник отдела кадров, – сказала Плутьянова. – Вы должны подойти и написать объяснительную…
– Ничего писать не буду, я сейчас гражданин, – оборвал Алик.
– Тогда мы составим акт об отказе, – пригрозила Плутьянова.
– Составляйте, что хотите, – ответил Алик, желая прекратить отвлекающий разговор.
– Кстати, а почему вы дома? – спросила Плутьянова.
– Я отстранен от работы, потому и дома, – вернул Алик.
– Нет. Вы, несмотря на отстранение от работы, все равно должны присутствовать на рабочем месте. У вас же сохраняется заработная плата, – со знанием дела выдохнула Плутьянова.
Праздник, который Алик наметил себе, исчез, словно пух с одуванчика, от пустого дыхания какой-то Плутьяновой…
Алик перелистал весь Интернет и Трудовой Кодекс, но не нашел ни одного основания, по которому его мог бы отстранить от работы глава маленького нефтяного города Хамовский, который и являлся его работодателем. О сохранении заработной платы отстраненным руководителям, говорилось как о незаконной норме, а о том, чтобы отстраненный присутствовал при отстранении от работы на рабочем месте – ни единого слова. Но юристы маленького нефтяного города всегда имеют свои взгляды на российское законодательство, а отсуживать грязную запись в трудовой книжке сложнее, чем ее не получить. И Алик решил в течение десяти оставшихся дней отстранения просидеть в помещении телевидения, занимаясь написанием книги…
Он зашел в редакцию телевидения с небольшим опозданием, облегченно отметил отсутствие комиссии по выявлению нарушений трудовой дисциплины, которую против него могли выставить, и, найдя Задрина, сказал, протягивая повестку:
– Жора, мне нужно в милицию, по инциденту у моей двери.
– Хорошо, – деловито и с удовлетворением ответил Задрин, не имевший и школьной десятилетки, но занявший в телерадиокомпании маленького нефтяного города в награду кресло руководителя, вместо Алика…
Из милиции Алика отконвоировали на милицейском микроавтобусе в мировой суд, как преступника. При этом обоих его конвоиров перед выездом в суд пригласил к себе их командир и аккуратно прикрыл дверь так, чтобы Алик не слышал разговор.
«Дает инструкции», – понял Алик, а находясь в суде, он уединился с одним из охранников, вполне адекватным человеком, который, как выяснилось, тоже оказался под судом.
– Тут правды нет, приговоры выносятся по косвенным уликам – и ничего не докажешь, – объяснил он.
– А что вам сообщил командир? – поинтересовался Алик.
– Не поддавайтесь на провокации, – смущенно ответил милиционер.
– Какие провокации? – исполнил удивление Алик.
– Бывает, что люди наносят себе побои, – ответил молодой. – И все валят на нас. А в этой ситуации нам сложно доказать невиновность.
– Вот так, что ли? – спросил Алик, снял шапку и показал удары головой в направлении стены.
– Да, – подтвердили милиционеры, которых было уже двое.
– То есть меня считают способным на это, – выдохнул Алик, а милиционеры и не ответили…
Суд по поводу срыва печатей ДОО «Скорпион» в этот день не состоялся, а, забегая немного вперед, – суд вообще закончился ничем.
Алик вначале не хотел идти на него, так как справедливо полагал, что суды маленького нефтяного города, работая по заказу, вне зависимости от его присутствия, вынесут приготовленное решение. Надо беречь нервы и силы. Однако, потом передумал, но, как обычно, опоздал. Рядом с подъездом, где располагался мировой суд, стояла машина телерадиокомпании и темная группа его лжесвидетелей: Задрин, Фазанова, Зябильник. Радости на их лицах не было. Он в одиночестве проследовал к мировому судье и спустя некоторое время получил решение:
«Производство по делу об административном правонарушении прекратить за отсутствием состава преступления».
Это был первый маленький плюс в сторону Алика, но, едва ли, не единственный.
РАБОЧЕЕ МЕСТО
«Страх – это дорога, по которой едет властитель, кончается страх, кончается и дорога».
Кто захочет свободы, если за нее не платят? Даже тягловая лошадь вряд ли обрадуется свободе, если лишится хорошего и регулярного сена. Алик понимал инстинктивные страхи своих бывших подчиненных, и теперь новым взглядом разглядывал сотрудников телерадиокомпании, получивших новую власть – более того – власть над свергнутым начальником.
«Как все будет происходить, как сложатся новые отношения?» – заинтересовался он и опять обратился к Задрину:
– Мне бы рабочее место.
– Заходите в свой кабинет, – предложил Задрин.
– Нет, в опечатанный кабинет я не зайду, мало ли, что там могло пропасть, – ответил Алик. – Я ни за что теперь отвечать не хочу. Это теперь твоя проблема.
– Как хотите, – ответил Задрин. – Тогда есть рабочее место в корреспондентской…
Алик получил новое рабочее место, сел за стол, положил на него ноутбук, закрыл уши наушниками, включил классику французской музыки и мысленно ушел из этого мира, из этого коллектива. Строки побежали сами собой, по пищеварительно-мозговому принципу.
***
Правила миски,
написанные при наблюдении за обычной подъездной кошкой:
1. Миска – это то, из чего каждый живущий черпает силы.
2. Миска дается как право по рождению, как право по уму и приятному впечатлению, и как право по жалости.
3. Все блуждания ведут к миске.
4. Чрезмерно полная миска порождает покой, грезы и забвение, сладкие чувства и умиротворение.
5. Редко заполняемая миска порождает энергию поиска, изобретательность, хитрость.
6. Миска обычно оправдывает все способы ее достижения, пополнения и защиты.
7. Обладатель миски должен быть готов к зависти, ненависти, интригам и даже физическому насилию со стороны тех, кто миской не обладает.
8. Обладатель миски должен угождать покровителю, наполняющему миску, и ответственен за нанесение ему вреда.
9. Обладатель миски ответственен за передачу миски посторонним или за приобщение посторонних к своей миске.
10. Нельзя помышлять о миске хозяев в любом случае.
11. Обладатель миски вправе подать голос или иным безобидным способом привлечь к себе внимание покровителя при необходимости.
12. Обладатель миски в случае наказания его покровителем, наполняющем миску, должен иметь виноватый вид и не допускать аналогичного проступка в ближайшем будущем.
***
Дополнительные правила миски, написанные для человека.
«Человек, конечно, отличается от типичного животного, но только тем, что не типичное»
1. Нет недостижимой миски.
2. Каждый вправе бороться за право обладания любой миской.
3. Каждый обладающий миской должен понимать, что его душа и высшее призвание выше права обладания миской.
***
Пояснение к пункту 3.
«Незнание души и отсутствие веры в нее, не освобождает от ответственности»
Смотрите, что накладывают в миску. Не воспринимайте на веру. Будите обоняние, внимание и ум. Включайте чувства. По опыту Буратино длинный нос всегда позволит выяснить, не является ли воспринятая и согласованная со зрением реальность нарисованной. Обман всегда имеет повернутую к зрителю доверительную сторону.
«Надувая мыльные пузыри через свернутую в трубочку бумагу и запуская их в полет с балкона пятого этажа, полет, сверкающий и переливающийся цветами бензина, разлитого в луже, – раздумывал Алик о прошло-настоящем, – я никогда бы не подумал, что именно подобные пузыри будут окружать меня во взрослой жизни и мне так же придется надувать их и наблюдать за полетом и сверканием фальшивых красок. В каждой квартире есть кусок тела этого мыльного пузыря. Переливаясь красками, он услаждает взоры живущих в этих квартирах. Эти пузыри куда устойчивее мыльных. И они уже не летят, это мы летим, вглядываясь в них, наше сознание летит. Сносит крышу, как говорят…»
СОЗНАТЕЛЬНАЯ ПРОВОКАЦИЯ
«Большинство людей от гусениц отличаются только размерами: то же стремление сливаться со средой, то же желание создать безопасный кокон, кончающиеся для всех без исключения вылетом в неизвестность».
Сорванная печать на кабинете главного редактора спустя несколько дней так и не была восстановлена, – это Алик заметил, проходя в бухгалтерию. Вторая печать, которой он и не касался, висела надорванной.
«Это мой шанс, – понял Алик. – Если мне подброшены наркотики или пропало что-то из предметов в кабинете, или я сам решу обвинить своих недругов в каких-либо пропажах, – то надо зафиксировать, что кабинет три дня находится без присмотра»…
– Мне угрожают, провоцируют на драку, прошу оградить меня от нападок Задрина, – насочинял Алик в телефонную трубку, как только на другом конце соединения ему ответил дежурный милиционер.
Конечно, повода большого не было. Задрин что-то сказал, махая руками, затем в корреспондентскую пришла комиссия из администрации маленького нефтяного города, чтобы объявить Алику замечание – пустяки по нынешним временам… Но Алик не захотел оставлять нанесенные удары без ответа и решил использовать приемы борьбы с ним, какие применяли против него его бывшие подчиненные против них самих.
Алик встретил милицию на пороге телерадиокомпании и сразу принялся пояснять:
– Действия Задрина я воспринял, как агрессивные, а тут еще комиссия из администрации., я прошел к двери моего бывшего кабинета, а на нем до сих пор нет печатей.
Словно бы забыв о Задрине, он провел милицию к своему бывшему кабинету и принялся фотографировать разорванные печати, постоянно напоминая о том, что кабинет стоял открытым, и в него мог попасть любой, у кого есть ключ. А ключ был у Задрина.
– Обязательно зафиксируйте этот факт, – говорил он милиционерам, а сбежавшиеся сотрудники телерадиокомпании, не понимая сути, принялись обсуждать обвинение в адрес Задрина.
Публяшникова смеялась, словно пьяная проститутка перед посещением очередного богатого клиента.
– Да вас же привлекут за дачу ложных показаний, – повизгивала она. – Мы же подтвердим, что Задрин вам не угрожал.
– Ну, дурачок, – покрикивала Аказянова. – Мы же подтвердим, что угодно.
– Трус и сволочь, таких садить надо, – кричала Фазанова, вытаращив глаза. – Сам все сорвал, драку тут учинил. Тебе еще повезло, что я не зафиксировала синяки на руках, как ты меня хватал.
– Надо вообще действовать против него его же методами, подделывать доказательства, – крикнул кто-то…
Под общее улюлюкание и осмеивание Алик написал хорошее заявление в милицию, главным мотивом в котором, конечно, стал не Задрин, а печати на двери его кабинета. Теперь Алик почувствовал себя защищенным от наркотиков, и оставалось только решить, надо ли инкриминировать Задрину в отместку пропажу оборудования телерадиокомпании, лежавшего у него дома: компактной профессиональной видеокамеры, которой он в свободное время уже несколько месяцев самостоятельно снимал видеоряд для нового фильма о городе, и проигрывателя видеодисков высокой четкости…
Коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города еще продолжал обсуждать происшедшее и вынужденно строчил объяснительные для милиции, а Алик надел наушники и опять ушел в книгу. Общение с самим собой дает ряд преимуществ: оно возможно в любой момент одиночества, при этом не надо ни с кем договариваться, тратить красноречие и деньги. Проблема лишь в возможностях воображения, на которое Алик никогда не жаловался.
Он смотрел на окружающих, но никого не обвинял. Человек в обществе свободен, как капля воды в наполненной ванне – стоит хозяину открыть заглушку, как этот самый мыслящий человек и вполне нормальный, несмотря на любые собственные мнения, увлекается в сливное отверстие. А СМИ маленького нефтяного города – это вовсе особая территория. На ее официальных полянах, чтобы не остаться без урожая, принято так низко кланяться, как на полянах грибных и ягодных, а иногда и не только кланяться, но и ползать на коленях…
Но где-то перед обедом Алик вспомнил скандальную фразу Аказяновой:
«Мы же подтвердим, что угодно!»
Он вспомнил реакцию Публяшниковой и внезапно осознал, что беззащитен в коллективе, где все против него. Его легко обвинить в чем угодно. В корреспондентской он находился не один, а вместе с Публяшниковой и Мышель. Он тут же вообразил, как могут они выйти из кабинета, оставить личные вещи…
Затем раздастся истеричный крик:
– У меня пропала тысяча рублей. Нет. У меня пропало пять тысяч рублей. Кто? Кто? Да конечно – он!!!
И этот крик, несомненно, издаст Публяшникова, а палец ее, словно ветка сосны, очищенная от иголок, укажет на него – Алика. И Алик почувствует себя пронзенным этой веткой, как неудачно прыгнувшая белка. Его лапки жалко затрепещут, он задергает пышным хвостом, в который вплетено золотое перо, а из хребтины будет торчать пронзивший его насквозь окровавленный сук Публяшниковой.
Забежит Мышель, худенькая и ядовитая еврейка и жутко заверещит:
– Готова засвидетельствовать!
Заглянет Фазанова и закричит в сторону секретариата:
– Галя, вызывайте милицию, у нас появился вор!
А затем, обращаясь к Публяшниковой и Мышель скажет:
– Девчонки, меня не забывайте, я тоже буду свидетелем!
Для мнительного человека нет хуже гнета, чем гнет предчувствий. Алик был мнительным, а сейчас еще и загнанным в угол. Но как говаривал его покойный отец: «всегда лучше перебздеть, чем недобздеть».
Алик собрал свои вещи и вышел в коридор телерадиокомпании маленького нефтяного города, где возле выхода стояло оранжевое кресло для посетителей, а рядом с ним – имелась розетка. Напротив кресла влекла блесками чешуи аквариумная жизнь одомашненных рыбок. Алик снял цветок с небольшого стола, переставил его на другой стол, а освободившийся – пододвинул к себе. И только он устроился на своем новом месте, как послышался вскрик Фазановой:
– Это что вы хозяйничаете, идите в свой кабинет!
– Я туда не вернусь, а то вам еще придет в голову засвидетельствовать кражу, – ответил Алик.
На своего временно отстраненного начальника, у которого еще недавно просила и получала, Фазанова угрюмо посмотрела, как на собаку, нагадившую на ее домашнем коврике, и все дни рождения и праздники, отмечаемые тесным коллективом: главным бухгалтером, бухгалтером- экономистом, секретарем, завхозом и главным редактором в течение нескольких лет внезапно испарились, словно их и не было – этих приятных всем моментов.
– А ну-ка, отдавай стол! – гневно вскрикнула Фазанова и резво зашевелила своими мощными бедрами, производя впечатление быстроходного гусеничного трактора.
Она легко ухватила стол, отнесла к входной двери, где он и стоял, и вернула на него чахло зеленеющий в свете люминесцентных ламп цветок.
– А мне на чем работать? – удивленно спросил Алик.
– Идите к себе в кабинет, – махнула рукой Фазанова и ушла в хозяйственную комнату.
Алик не стал спорить, он положил ноутбук на колени и опять окунулся в книгу, благодаря отстранению от должности с сохранением заработной платы, подписанному Хамовским.
