Андрей Викторович Дробот
Эффект безмолвия
Подсказка
«Гоняясь за большим, заботься о малом, потому что большого можно и не достичь, или, перефразируя известную поговорку, собирай синиц, когда гонишься за журавлем, и всегда будешь сыт».
Награждения журналистов по итогам конкурсов проходили и на Ямале. После окончания одного из таких мероприятий, Алик опоздал с выходом. Автобусы уехали. Возле роскошного надымского Дворца культуры стояла единственная машина, в которой сидел Кукишевич. В эту же машину, кроме Алика, села и припозднившаяся редакторша сельского телевидения по имени Тамара – стареющая мечтательная женщина, с невыводящимся выражением интеллигентной грусти на полном внутреннего достоинства лице.
Едва она села в машину и увидела Кукишевича, образ ее треснул, и началось извержение, правда, без пепла, грома, лавы и падающих камней – извержение обычной женской истерики, что для многих мужчин хуже всего выше перечисленного.
Слезы потекли, оставляя грязевые подтеки на щечках ее вулкана, а в направлении Кукишевича понеслись грозовые разряды упреков:
– Сколько участвуем в конкурсах и ни одной награды! Все уходит вашим любимчикам, которые под боком…
Кукишевич поморщился от одной мысли, что до гостиницы всю дорогу, которую не сократить, придется слушать вопли Тамары.
–… нас, кто в провинции, как будто нет. Мне скоро на пенсию, я отдала полжизни этому телевидению, и хоть бы маломальское внимание Департамента…
Кукишевич покрутил пальцем в ухе, создавая впечатление, будто хочет прочистить его, но на самом деле, он его заткнул, потому что освободившаяся от внутреннего достоинства Тамара кричала столь громко, что даже Алик, сидевший подальше, почти оглох.
– Тамара Ивановна, будет на вашей улице праздник, – попробовал успокоить Тамару Кукишевич.
– Какой праздник?! – вскричала Тамара. – Работаем на износ, оборудование старое, зарплата мизерная. Привезли отличные работы и ничего. Победители одни и те же, одни и те же!..
Тамара была права. Телевидение столицы округа шиковало. В столице округа делились финансы, а чем ближе тащить, тем больше утащишь, но шикарное финансирование требовало подтверждения качества продукции. Кукишевич давал дипломы своим.
«Юра, никогда не становись бабочкой, исследующей уголья в горящем костре», – говорила ему в детстве мама.
Извержение Тамары напомнило ему о костре, на котором он мог обжечь крылышки, полет был высокий, а вес – приличный.
«Скандал надо гасить немедленно», – понял Кукишевич. По выходу из машины, он повел Тамару к гостинице, что-то объясняя…
Через год эта самая Тамара получила Гран-при фестиваля и вышла на сцену с победной улыбкой, обозначившей на лице несколько приятных бугорков и ямочек, которые так красят стареющих женщин.
«Надо просить, и дадут!» – кричали ее глаза прямо в зал, заполненный журналистами, но этот крик никто не услышал, кроме Кукишевича, а сегодня и Алика.
«Когда компаньон срезает грибы чаще и прямо на глазах, то становится грустно, – размышлял по аналогичному поводу Алик. – Нет тяжелее гнета, чем гнет удач коллег, соседей, знакомых и близких».
ДОМАШНИЙ ПОДАРОК
«Чтобы сдержать зло, мир стремится его превзойти и приумножить».
Вернувшись в маленький нефтяной город, Алик в самое ближайшее время явился к Хамовскому. Внезапно открыв дверь в кабинет главы маленького нефтяного города, он в первую очередь увидел Бредятина, который, глубокомысленно покусывая кончик авторучки, стоял рядом с Хамовским, что придавало ему интеллигентно-матерый вид ресторанного официанта, принимающего заказ.
– Могу предложить суп с гренками, сегодня наивкуснейший, – эта фраза, казалось, вот-вот слетит с его губ под гнетом легочных альвеол, но Бредятин молчал, а Хамовский весело рассказывал:
– У замглавного врача жена при смерти, а в это время его сотрудницы, делят его между собой – кому он достанется замуж. А жена взяла да выздоровела! Ну ьдялб!!!
Раскрасневшийся Лизадков, сидевший тут же, щурился и похохатывал.
Под изучающим взглядом трех пар глаз Алик подошел к главе маленького нефтяного города.
– Вот, Семен Петрович, книга награждена золотым пером России. Лично Богданнов вручил, – сказал Алик, пристально наблюдая за реакцией.
Возможно, читатель подумает в этот момент, что Алик обуреваем мелкими желаниями и слегка смешон. Пусть будет так, он был всего лишь человеком, кроме того, он желал сильнее укрепить гвоздь, вбитый им в администрацию маленького нефтяного города.
– Дай-ка посмотреть, – попросил Хамовский, изобразив на лице печальное подобие радости.
Алик протянул статуэтку. Хамовский посмотрел на победную фигуру, как на хороший кусок колбасы и произнес:
– А бумага где?
Алик протянул Хамовскому грамоту.
– А вот золотое перо, – произнес он и показал на лацкан пиджака, где блестел небольшой золотой значок высшей журналистской пробы.
– Хорошо, – согласился Хамовский, удостоверившись в доказательствах. – Надо бы на город об этом сказать. Сам покажешь?
В голосе Хамовского проскользнула надежда, что Алик сам сделает сюжет про свое награждение, но самому себя хвалить, как известно, не выгодно.
– Надо сделать интервью на полосу в городской газете, – мгновенно отреагировал Алик, воображая, как его злобный завистник и недруг, главный редактор газеты Квашняков будет нервничать.
– Хорошо, – еще раз согласился Хамовский и тут же потянулся к телефону.
– Александр Васильевич, как здоровье? – произнес он, как только линия соединилась.
Квашняков ответил неслышно для всех, кроме главы маленького нефтяного города.
– Тут Алик награду привез – «Золотое перо». Надо бы с ним интервью на полосу, – сказал Хамовский.
Телефонная трубка громко, но невнятно заскрежетала, Хамовский резко отнял ее от уха.
– …пусть поцелует в зад, – разнеслось на весь кабинет.
Лица Бредятина и Лизадкова расплылись в понимающих улыбках.
– Ну, хоть небольшое, Александр Васильевич, – басовито по-доброму, как просят начальственную ровню, сказал Хамовский, приблизив к себе только микрофон телефонной трубки.
Телефонная трубка притихла. Хамовский приложил ее к уху.
– Вот и договорились, – завершил телефонный разговор Хамовский и сказал Алику. – Небольшое интервью в газете.
– А рядом с интервью – фотографии мусорных контейнеров или грязная заметка в духе Квашнякова? – ехидно спросил Алик.
Лизадков с Бредятиным понимающе рассмеялись.
«Что это – укрепление власти Квашнякова над Хамовским? – раздумывал он на лету разговора. – Или Квашняков, зная отношение Хамовского ко мне, подыгрывает и говорит то, что ждет Хамовский?»
– Ну, это вы сами договоритесь, – сказал Хамовский. – Интервью можно, без проблем. Есть еще вопросы?
– Нет, – ответил Алик, собрал награды и ушел.
***
Стремление угодить истине – истина не оплачивает. Стремление угодить народу – народ оплачивает в зависимости от культуры и интересов. Есть только одно направление для угодничества, на котором угодника осыпают благами – это стремление угодить власти. Алик не угождал власти, но и не старался ее уничтожить, потому что власть будет всегда – не эта, так другая, но его возмущало искажение справедливой естественности мира.
Если вообразить мир человека, как аналогию миру животных, то свиньи, жаждущие нарастить свое сало, расплодились во власти, поскольку его хищники, такие как прокуратура, суд, милиция и журналисты, служили у этих свиней и сидели в клетках, на поводках, ограниченные в своих посягательствах, чего в животном мире не бывает.
У Алика, как журналиста, была своя функция, дарованная государством и законом, самой природой, ему были даны права и обязанности, и он хотел их использовать полностью. Это тоже была борьба за власть, но не та, которой опасался Хамовский – это была борьба не за его кресло, а за построение внутри маленького нефтяного города отдельной свободы, называемой журналистикой.
ВНУТРИ
«Плохая микрофлора выдает себя бурчанием, газами и плохо переработанными материалами».
На песнь соловья слетается не только та публика, к которой она обращена. Многие почитатели находятся за гранью знания и понимания. Соловья не благодарят, он делает то, что предначертано и ждет…, но не благодарности. Он хочет продолжить жизнь, он хочет своего продолжения.
Алик все меньше и меньше обращал внимание на коллектив телерадиокомпании. Он понял, что среди людей, имеющих противоположные ценности, не найдет союзников и поддержки. На внутриредакционной планерке он обмолвился, что его книга награждена «Золотым пером России», но получил только отзыв Павшина.
– Для телевидения – главная награда «Ника», – весомо произнес он.
К сожалению, журналисты телерадиокомпании маленького нефтяного города плохо различали форму и содержание. Содержание они подменяли позами, жестами, красивыми кадрами, отчего телепрограммы получались пустыми.
– Между телевидением и журналистикой большая разница, – ответил Алик. – «Золотое перо» – это высшая награда в области журналистики, а не в области электронных картинок.
Никто не поздравлял его, если не считать вынужденных слов главного бухгалтера Пупик, которой пришлось еще и объяснять, что такое «Золотое перо России».
«Да и что может увидеть в моей книге человек, не прошедший тот путь, который прошел я? – спрашивал он сам себя. – Легкое чтение, смешные эпизоды – но это только приправа…»
– Говорят, вам золотое перо вставили, – сострил телеоператор Ханов, выходя из курилки.
– Есть с чем летать, – безобидчиво ответил Алик.
На радио он тоже услышал вопрос.
– Что вас заставило написать эту книгу? – спросила лучшая радиожурналистка маленького нефтяного города Миллимедова. – Она же такая толстая…
– Обязательство перед человеком, – ответил Алик.
– Обязательство плохой советчик, – важно оценила Миллимедова.
– Ну, долг…, – подобрал другое слово Алик, чувствуя унизительность сей ситуации.
– Долг – это лучше, – приняла новый довод Миллимедова.
В это время в курилке телерадиокомпании шли разговоры проще.
– Развелось писателей! – смеялся Пискин. – Скоро плюнуть некуда будет.
– В верхах говорят, что вся его книга – одно вранье, – блеснул знакомствами Павшин. – Наш главред – Андерсен.
– Кто ему только «Золотое перо» дал?! – спросил телеоператор Ступоров, тоном в котором читалось: «знаю я их всех, покупают себе награды».
– У него в руководстве Союза знакомый, – проинформировал Павшин.
– Все у нас так и делается, через знакомых, – поставил оценку Ступоров. – Потому награды получают не достойные, а блатные. Мне, например, никогда не пробиться. Гаденыш он, а не сказочник.
Вечно хмурое лицо телеоператора Ступорова и постоянное недовольство жизнью привлекали на его голову то бутылки в ночном подъезде его двухэтажной деревяшки, то угрозы расправы, а это оптимизма не прибавляло.
– Нас из-за его книг Хамовский перестанет финансировать и будет прав, – напомнил о главном Пискин.
– Зато мы тут пашем, пашем и никаких наград, – горестно высказалась Публяшникова. – Только замечания.
– Он замучил придирками, – согласился Пискин…
***
Все живое испытывает тягу к себе подобным. Алик не был исключением. Его породой маленький нефтяной город не изобиловал. По логике ему надо было или полностью менять коллектив, или уходить с должности главного редактора. Смену коллектива не позволяли провести российские законы и человеческая жалость к людям, уходить с должности главного редактора Алик не торопился, чувствуя, что не сказал главного слова. На этом посту он обрел, хотя и шаткую, но свободу.
«Мне иногда кажется, что я плыву по течению, а окружающие меня люди – всего лишь волны, которые меня куда- то гонят, – размышлял наш герой на досуге. – Некоторые из них постепенно исчезают, и о них забываешь, и только о тех, на которых весело плескался, вспоминаешь с ностальгией. Но вся каверза заключается в том, что каждый в свое время становится исчезающей волной. Когда-то этой волной стану и я».
НА ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛНЕ
«Слишком много ума надо в старости для того, чтобы понять то, до чего в молодости доходил инстинктами».
Если бы не Ирина Душик, преподаватель журналистики из Тюмени, которую Алик пригласил в маленький нефтяной город для повышения квалификации сотрудников телерадиокомпании, то он чувствовал бы себя куда более одиноким, чем был.
Благодаря своей любви к людям умным и тактичным Алик много общался с Душик. Они вели любопытные беседы в кафе маленького нефтяного города и даже после ее отъезда между ними остались дружеские отношения. А эти случайные взаимосвязи, проистекающие оттого, что людей одинаковых по духу и стремлениям так безнадежно мало, дают неоценимо много.
– Так вы едете в Тюмень на Бал прессы, организованный тюменским Союзом журналистов? – искусственно строго спросила Душик, в одном из телефонных разговоров.
– Нет, – ответил Алик.
– Бросайте все и обязательно приезжайте, – утвердительно порекомендовала Душик.
– Хорошо, попробую, – согласился Алик.
– Никаких попробую, приезжайте, – словно отрубила Душик.
Таких бесед бывает достаточно, чтобы появилась подходящая причина.
«А не получить ли мне грамоту тюменского губернатора? Будет еще одна справка для ЖЭКа на снижение квартплаты», – подумал Алик.
Он тут же перезвонил Маковой и узнал, что губернатор Тюменской области действительно дает грамоты, созвонился с организаторами Бала в Тюмени, переслал им документы и вскоре получил ответ, что его ждут на вручение благодарности губернатора. После награждения «Золотым пером России» другого результата Алик и не ждал…
За аналогичными наградами, каковую собирался получить Алик, внезапно приехали из Ямала все, кто стоял поближе к их получению. Чиновники Департамента вместе с Ириной Маковой, редакторы СМИ, в числе которых Алик узнал редактора «Северной вахты» Коленкова, отъявленного литератора, но неслышного журналиста, редактора информационного сайта, на котором проскочила единственная по Ямалу небольшая заметка про золотой успех Алика в Москве. Опять одни чиновники.
На одном из мероприятий он с удивлением увидел Богданнова. Подошел, поздоровался, Богданнов представил его редактору «Тюменских известий» Владимиру Пузнецову.
– Он знаешь, какую книгу написал! – опять похвалил Богданнов. – Возьми – почитай. Золотое перо получил.
Редкий человек свободен от ревности. Ответ Пузнецова можно было предугадать.
– А я свои золотые перья потерял. Надо новое получать, – сказал он и неприятно поглядел на памятный значок, закрепленный у Алика на отвороте пиджака, как смотрит на более лучшую машину знакомого тот, кто хотел бы сам похвастаться новым автомобилем.
Чиновники представляют жалкое зрелище при угрозе своему статусу, имиджу, положению в обществе. Они до ужаса боятся потерять этикетку, поскольку, оставшись без нее, лишатся взглядов, пожирающих их с желанием и почтением. Чем может быть наполнена бутылка без этикетки? Самогоном, самопалом! Они боятся попасть в ряд подобных напитков, боятся оказаться распитыми на маломерной кухне замусоренной хрущевки или на теплотрассе. Они забывают, что они в первую очередь люди, а не должности.
– Ты ему обязательно подари книгу. Привез, надеюсь? – спросил Богданнов.
– Привез. Обязательно подарю, – заверил Алик…
И в этот раз на вручении наград губернатора Богданнов расхвалил книгу Алика. Наш герой опять получил порцию счастья, а затем множество кратких поклонников.
***
Просьба не по адресу
«В погоне за красотой фразы можно не докапываться до истины, поскольку истина неуловима, а коли не поймать, то можно и не пытаться: все верно лишь в каком-то приближении и смысле».
В повышенном внимании Богданнова к произведению Алика увидела свой знак Лобзаева. Когда все подвыпили на очередном мероприятии Бала, которое проходило в тюменском автосалоне среди сверкающих лаком машин, она подошла к Алику и начала издалека:
– Ты знаешь, что у нас в Салехарде творится?
– А что там? – удивился Алик.
– Слушай, у нас же переворот, объединяют множество изданий в одну структуру, – затараторила Лобзаева. – И мой журнал тоже. Я его создавала, жизнь отдала, а теперь куда – уходить? Неужели не знал?
Люди стремятся объединиться только когда им плохо. Когда людям хорошо, им плевать на окружение. Они, словно ветер – воют только, когда попадают в трубу. Но ветер никогда не притормозит, чтобы помочь своему воющему собрату. Лобзаева была этого же свойства: она была ветром, но сейчас попала в трубу.
– Нет, – ответил ей Алик.
– У вас же с Богданновым хорошие отношения. Ты стал фигурой. Поговори с ним, – попросила Лобзаева.
– Я не настолько знаю его, чтобы обращаться с личными просьбами, – ответил Алик.
– Не прибедняйся, – укорила Лобзаева. – Вон он как тобою доволен.
Этот разговор Алик вспоминал потом не один раз: подарок Богданнова не исчерпывался дипломом, наградой, словами о книге, главный подарок состоял в том, что он подарил Алику толику своего имиджа, статуса, превратив его в того, кому есть куда обратиться за помощью: в человека, у которого есть высокий покровитель. Это не было правдой на самом-то деле. Алик знал, что никогда не посмеет без веского основания обратиться к Богданнову, и страдал изрядной долей самоограничения на близкие контакты, в которых он мог сам себя обвинить, как в подыгрывании себе нечестным способом. Представляете, такая дурь водилась у Алика в голове, при его-то опыте! Но кто мог заподозрить, что Алик – болван?! Люди молятся и истуканам, которых сами наделяют волшебными свойствами. И это околдованное состояние окружающих, даже Хамовского и Квашнякова, играло на Алика в полной мере, окружая его незримой, но твердой защитой еще долгое время, не позволяя его уволить и растоптать.
***
Хороший друг дарит не только себя, но и свой круг общения. В этот раз главное событие подарила Ирина Душик. Она свела Алика с тюменскими журналистами. Он впервые в своей жизни сказал слово на всю Тюменскую область вначале в прямом эфире, затем в интервью газете «Тюменские известия», свежий номер которой можно было бесплатно получить в любом почтовом отделении Ямала.
Интервью получилось скандальное, но Алик подумал, что если у Хамовского и появится еще один повод, чтобы уволить его, то один повод среди многих его положение не усложнит.
НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 2
«Предназначение не изменить ни лакировкой, ни грязью, но отказ от предназначения равносилен смерти».
Алик понимал, что Хамовский прочтет его интервью «Тюменским известиям» и пригласит на неприятную беседу, но не ожидал, что произойдет это в первый же рабочий день после выхода интервью. В понедельник после обеда Алику позвонила секретарша Хамовского и сообщила голосом, не скрывающим неудовольствия шефа:
– Семен Петрович, хотел бы вас услышать.
– Хорошо, – ответил Алик.
Конечно, «хорошо» не было, но что-то надо было ответить, чтобы дать понять на том конце провода, что он понял сказанное и готов воспринимать. Можно было ответить:
– Да.
– Я готов.
– Жду пистона.
Но форма ответа не меняла ни настоящего, ни будущего. В трубке раздался сухой голос Хамовского.
– Алик, срочно зайди ко мне. У меня Иван Фрицевич, надо поговорить.
– Хорошо, – повторил дежурное слово Алик.
В трубке раздались гудки.
«Разговор опять пойдет об обидах депутатов», – понял Алик. Он положил проверенный диктофон в наружный карман пиджака, прямо напротив сердца и направился в администрацию маленького нефтяного города…
В кабинете сидели двое.
Хамовский располагался на своем обычном месте, за столом, по краю которого, словно оборонительные построения, стояли, отделяя его от посетителей, дорогие его сердцу сувениры, фотографии и канцелярские приборы. Слева от Хамовского, рядом с сувенирным шаром, похожим на око сатаны, сидел председатель Думы маленького нефтяного города Клизмович, по-ученически сложив руки на стол для посетителей, широким перпендикуляром отходивший от стола главы. Алику ничего не оставалось, как сесть справа от Хамовского, что было весьма кстати, поскольку приближало его сердце с диктофоном к главному интервьюируемому.
– Вы вызываете возмущение отдельных людей, – начал сразу Хамовский. – Поэтому нужно либо находить компромисс…
– Мы обычно находим, – прервал главу Алик, поскольку после получения «Золотого пера России» уже не чувствовал себя мальчиком для битья.
– Либо – уходить, – не обращая внимания на реплику, продолжил Хамовский.
– Куда? – спокойно в ответ на неприкрытую угрозу спросил Алик, предлагая главе более подробно изложить планы своего увольнения.
Хамовский поглядел за спину Алика, развел в стороны руки и поощрительно замахал ладонями, словно бы приглашая к овациям. За спиной Алика стоял ряд шкафов с литературой, среди которой почетно выделялись письменные работы Хамовского. Над этими шкафами висели фотографии Хамовского, на которых он был изображен, то в обнимку с именитыми гостями города, то пожимающим именитую руку, то – плечом к плечу… Алик почувствовал, как множество Хамовских уперлись ему в спину взглядами, как упираются в спину сучья отжившей сосны, если в густом таежном лесу неосторожно шагнуть назад.
– Куда-нибудь, куда-нибудь, куда-нибудь, – голос реального Хамовского становился все тише с каждым повторением, пока не превратился в басистый смешок. – Смех смехом, а вы подставляете меня. Я не хочу ни с кем в городе ссориться, тем более с Думой. Депутаты полагают, что я потакаю вашему давлению на Думу, что я чуть ли не подстрекатель ваших действий. Понимаете?
– Но это неправда, – ответил Алик, понимая, что слова Хамовского верны, и его действия многими: теми, кто приравнивает себя к собаке, руку хозяина не кусающую – воспринимаются как исполнение указания Хамовского – человека, назначившего его на должность, и распределяющего деньги.
– Оправдывайтесь, оправдывайтесь…, – протараторил Хамовский.
Тут Алик сообразил, что и его тоже могут писать на диктофон. Приглашение оправдываться прозвучало без конкретного вопроса, то есть Алик сам должен был определять, в чем он виновен, и докладывать. Такое предложение требовало осторожности в высказываниях.
– У меня все, – ответил он. – Разговор беспредметен.
– Вы вызвали резонанс в городе своим интервью, – медленно начал Хамовский. – Прокомментируйте вашу фразу: «прилагаю все усилия к тому, чтобы мое телевидение было честным и объективным».
– Прилагаю, да, – ответил Алик.
Его можно было обвинить только в отсутствии регулярного внимания к журналистским текстам, но с другой стороны даже его бездействие – это тоже стиль руководства, дававший журналистам больше свободы.
– Это ваше телевидение? – нетерпеливо спросил Хамовский.
«Обиделся, что не отметил его заслуг», – понял Алик и сказал:
– Мое – в плане художественного оформления, а насчет его имущественной принадлежности, в начале интервью все сказано.
– Вас можно обвинить в неточности, – обозначил свое право Хамовский. – Дальше: «меня вызывают на ковер, жалуются главе города». Что такое ковер?
– Под «ковром» в переносном смысле подразумевается «разбор полетов», – ответил Алик, уже понимая, что если и ведется скрытая запись со стороны Хамовского, то с целью послать опровержение в «Тюменские известия».
– Кто, кто, кто,… – зактокал Хамовский, подыскивая подходящее определение для того, кто мог бы вызвать Алика для разбора его действий, но такое, чтобы он под определение не попал.
– Как сейчас, допустим, – завершил размышления главы города Алик.
– Не-е-е-т. Это,… – попробовал выкрутиться глава, понимая, что и его могут писать.
Одновременно что-то неясное вякнул и Клизмович.
– Да это ковер – это прямой ковер, – завершил Алик раздумье двух главных властителей маленького нефтяного города. – Ну, зачем хитрить-то, лицемерить-то?
– В принципе, – да, – выдавил из себя Хамовский.
– Ты же, когда я тебя об этом же спрашивал, сказал, что ты так не говорил, – растерянно заблеял Клизмович. – Что, типа, это ошибка журналиста «Тюменских известий».
«Ах, вот в чем дело! Эта думская дрянь опять настучала главе. Они хотят, чтобы я лично обвинил «Тюменские известия» в некорректной работе с интервью, передать им собранный материал, и сделать из меня «Плохиша» – эти мысли пронеслись быстрее, чем Алик успел откинуться на спинку стула. – Да так обычно и поступают начальники, если какая-либо их фраза может стоить им места, – у них вечно виноваты журналисты. Нет, «друзья», не пойду я по такому пути, но и обман председателя Думы на себя не возьму».
– Я согласен эту фразу присвоить себе, – мягко выкрутился Алик.
Клизмович с Хамовским переглянулись, и Хамовский спросил:
– То есть вы считаете, что здесь целиком правы?
– Конечно, – чувствуя, что побеждает, скоро ответил Алик.
– И про то, что половина решений Думы не соответствует чаяниям жителей города? – почти взвизгнул Клизмович, по привычке жеманно раскинув в стороны ладони.
– Да, – твердо ответил Алик и перешел в нападение. – Я имею право на собственное мнение? Или вы это отрицаете?
За мнением журналиста всегда можно скрыть ошибки и промахи, как ошибки врача за индивидуальной реакцией организма. Клизмович замер, как трусливый стоматологический пациент.
– По количеству я с вами согласен, – подтвердил соображения Алика Хамовский, а далее продолжил с падающей оптимистичностью. – Но это разве не чаяния народа? Вы против Думы?..
У Хамовского, как и у Алика, была одна смешная для подобных людей слабость: он опасался возмездия высших сил.
***
– Я не хочу ставить под угрозу здоровье своих детей и внуков, – признался он когда-то Алику.
Хамовский опасался встревожить хороводы ангелов. Он слегка веровал и искал крепкий предлог, чтобы убить. Как убрать с должности честного человека, если он, сволочь, кругом чист? Только подлыми приемами. А честно подлыми приемами, считал Хамовский, человека можно убрать, если тот сам полезет в драку, если переоценит силы и крикнет: спорим, не победишь – тогда можно казнить, а потом оправдаться: напросился.
Алик это давно понял и заявление об увольнении писать не собирался, не собирался он даже угрожать. Зачем совать пальцы в мясорубку? Зачем просить войны у тех, кто многократно сильнее? Им нужно только оправдание убийства. Стоит прокричать вызов судьбе, он будет услышан и принят.
***
Потому Алик ответил твердо и понимающе:
– Э-э-э, нет. Это интервью, мне задали вопросы, я высказал мнение.
– Ваша позиция – позиция борца? – Хамовский зашел с другой стороны.
«Да, не облегчу я твое бремя, и не мечтай», – подумал Алик и внезапно сменил тему:
– Вы же высказываете мнения, не соответствующие политике администрации Ямала.
Поставить Хамовского в одно положение с собой – явилось сиюминутной находкой.
Хамовский действительно спорил с более высокими властями по распределению бюджетных денег между городами, по политике выкачивания нефти и газа, и по другим вопросам, отрабатывая не хуже хорошего журналиста и создавая себе имя на литературном поприще. Но критикуя других – помни, что и тебя могут… Угрожая другим – вспомни, что и тебе могут…
– За это я терплю очень большие неудобства, – ответил Хамовский.
Судя по сытому лицу Хамовского и заметно располневшему телу, расправившему все складки пиджака, образ страдальца никак с ним не вязался.
– Вас лишили должности, вы потеряли в заработной плате, вам не дают выпускать свои книги или статьи, у вас лишили работы жену, или детям в школе чинят препятствия или что-то другое в этом роде? – спросил Алик для напоминания о том, как Хамовский поступал по отношению к людям, выступавшим против него.
– Нет, – ответил Хамовский. – Но я испытываю такое давление сверху…
– Я тоже испытываю, – сказал Алик.
– То есть вы готовы терпеть? – упрямо вытягивал нужный ему ответ Хамовский.
– Пока терплю, – ответил Алик.
– И даже большее? – подначил Хамовский.
– Что означает большее? – спросил Алик.
Хамовский рассмеялся, как смеются взрослые над детьми, рассказывающими о своих первых жизненных испытаниях.
– Какие неудобства вы терпите? – спросил Клизмович ослабшим от долгого молчания голосом. – Ты просто…
– Вы даже сейчас на меня оказываете давление, – прервал председателя Думы Алик. – Вы, чиновники, вызвали меня сюда, чтобы судить меня за мои высказывания и предлагаете уходить с должности…
– Вы хотите воевать против Думы? – весело пригрозил Хамовский.
– Зачем? – ответил вопрос на вопрос Алик. – Вы усугубляете проблему.
– Я? – удивленно спросил Хамовский.
– Да, – подтвердил Алик. Он и действительно ни с кем не воевал. Он просто любил свою работу. И вот сейчас, впервые за много лет в журналистике он поднялся на ступень, на которой мог творить и говорить свободно, как в силу заслуг и повышающейся образованности, так и в силу неподцензурной должности. Это было то, чего он добивался, то, о чем только может мечтать настоящий журналист. Но любой критический анализ или обличительное высказывание продолжало восприниматься властью не как повод к работе над собой, а как повод к работе над тем, кто осмелился сказать.
– Твое последнее выступление на радио, – встрепенулся Клизмович. – Зачем так оскорбительно? Депутаты безграмотные. Ну не все же – безграмотные. Почему ты обозвал всех?
– По грамотности депутатов вопросы есть, – неуверенно сказал Алик, потому что он уже не помнил, что говорил в радиовыступлении.
В учебнике по социальной психологии он наткнулся на тезис об ошибках группового мышления. Убежденность в собственной нравственности, неуязвимости, представление всех оппонентов либо злонамеренными, либо смешными, отрешение от информации, которая может поставить под угрозу принятие нужного решения… – все это делало решения депутатов узколобыми, келейными, но все это реально происходило в Думе маленького нефтяного города.
При любом составе Думы только мнения зажиточных и властных жителей города ложились в основу политики маленького нефтяного города. Клизмович, как председатель, напоминал любительницу собак, которую Алик однажды видел на улице маленького нефтяного города. В руках у той было не менее десяти поводков, удерживавших свору. Но что бы ни вытворяла каждая собака в отдельности, маршрут, намеченный любительницей, не менялся.
Выход из этого положения был. В частности, – поощрение критики, которой Алик иногда и занимался. Однако в ответ на интервью звучала только агрессия…
– Сейчас депутаты собираются в прокуратуру. Я никогда в жизни ни с кем не судился, – почти истерично продолжал Клизмович. – Зачем ты рекомендовал депутатам читать больше? И снова все свел к тому, что мы не дали денег на передатчики. Ну, зачем эти передатчики?..
***
О как Клизмович умел лгать!!! Он лгал, честно глядя в глаза, тоном, не вызывающим сомнения в его честности, горделиво приподняв подбородок и слегка выпятив грудь вперед и даже временами нервно поводя плечами, выказывая свое возмущение тем, что есть люди, которым надо объяснять прописные истины. То, что эти прописные истины были прописаны исключительно где-то внутри клизмовичевского лба и прошли через невероятно искажающие механизмы сознания, похожие на сказочную мясорубку, превращающую хорошие куски мяса в соевый фарш, разбавленный хлебным мякишем, – то было для него не важно. Вся его мимика, все его позы, говорили о безусловной внутренней убежденности в своей правоте, которая хотя и оставалась истинной ложью, тем не менее, за счет всех телесных вывертов и экспрессии становилась большой правдой.
