Андрей Викторович Дробот
Эффект безмолвия
***
«Виват, председатель, ты же сам все организуешь, а прикрываешься депутатами!!!» – оценил Алик, но вслух восхищения не высказал:
– Я могу показать съемки того заседания, на котором мое обращение по поводу оборудования не только прозвучало, но и обсуждалось депутатами.
– Да я его,… – начал Клизмович, не зная, что сказать. – Я его не слышал.
Такого Алик не ожидал. Внутренняя мясорубка Клизмовича перестаралась.
– Вы были на том заседании, – укорил Алик. – Ну, зачем лицемерить-то, перекручивать?
– Что в твоем радиообращении я перекручиваю? – Клизмович резко сменил тему, поняв, что выгнанный его сознанием фарш не съедобен.
– Вы перекручиваете мою просьбу об оборудовании, – вернул председателя к теме Алик.
– Ну, это же неофициальное обращение, – возразил Клизмович.
– Как неофициальное? – возмутился Алик и повысил голос. – Обращаться в Думу можно хоть письменно, хоть устно. Вы же нарушаете закон, вы хоть это понимаете?
– Ну, это же анекдот, – вскрикнул Клизмович, – сам был депутатом, знаешь порядки.
***
Опыт депутатства Алик имел и знал, как на заседаниях Думы затираются неугодные мнения и пробиваются нужные. Клизмович по-своему был прав. Пока в маленьком нефтяном городе все решает Хамовский, закон не играет роли. В городе правила благосклонность главы города. Без соизволения Хамовского, ни один проект не проходил думского утверждения и денег не получал. Неугодный депутат в такой ситуации становится неугоден и народу, поскольку, кроме, крика от него ничего не исходило.
***
– И самое главное, уважаемый, вы на что деньги тратите? На заработную плату в основном, – напомнил Хамовский Алику. – Вам, как руководителю, будет неудобно, если люди станут меньше получать.
Страх – кнут самодисциплины, – считал Хамовский и любил угрожать, но коллектив телерадиокомпании для Алика уже не имел ценности.
– Это, конечно, будет плохо, – холодно подыграл Алик, чтобы не провоцировать главу.
– Это будет очень плохо, – со знанием дела подтвердил Хамовский. – Сегодня не в моей власти, а во власти Думы, не дать вам денег. И вы будете иметь заработную плату в полтора – два раза меньше. Здесь есть инструмент давления на вас со стороны Думы. Но Дума на меня тоже давит. Сегодня депутаты мне предлагают: увольте Алика. Вам хочется бороться и отстаивать свои права после увольнения?
Манеру сильных мира сего маскировать собственные интересы под мнения других лиц, депутатов или населения, Алик ненавидел. Он видел за ней едва прикрытую трусость. Разве слова – не одежда души?
«Ты же защищен должностью, чего юлишь?», – именно так и размышлял Алик, глядя на Хамовского.
– Комиссию не создали до сих пор, – вспомнил Клизмович. – Дума приняла решение.
– Какое? – в голосе Хамовского прозвучала тревога, словно бы он действительно боялся Клизмовича.
Речь шла о комиссии для проверки телерадиокомпании. Алик уже и забыл о ней. Комиссия всплыла, словно труп, освободившийся от плохо прикрепленного груза.
«Надо было опротестовывать решение Думы», – укорил себя Алик. Но в редакции телерадиокомпании маленького нефтяного города юриста не было, и все юридические дела выполнял сам Алик. А чем больше груз на одну лошадь, тем меньше движение.
– Давайте направим комиссию, – согласился Хамовский. – И потом вернемся к этому разговору.
Однако Клизмович жаждал радикальных действий, действий сиюминутных. На лице Алика не было ни тени раскаяния, в словах ни намека на будущую покорность.
«Его надо кончать», – мстительно мечтал Клизмович, а кончать он мог, только нудно капая в одно место.
– …мы все проглотили, – недосипел он.
– Сегодня вопрос другой, – возник Хамовский, продолжая ревностно рассматривать исчерканное фломастером интервью Алика. – Вот ты вот пишешь: «я добиваюсь…». Ты представляешь себя рубахой-парнем, что хочу, то и делаю. Смотри: «приходится аргументировать порой жестко все свои действия, в том числе с представителями городской власти… в итоге все решается в мою пользу».
– Ну, пока это так, – ответил Алик, выискивая ускользающие глазки Хамовского.
– Ты хамишь здесь, понимаешь? – выдохнул Хамовский и принялся перемешивать слова, набирая все больше уверенности по ходу короткой речи. – Мы,… нам,… мы не хотим, допустим, э-э-э… мешать работать. Но единственное, единственное, что мы оставляем,… у вас есть право обращаться в вышестоящие организации: суд, прокуратуру, но ни яух, ни копейки дополнительно в этом году не будет. На этом разговору цедзип!
– Мы не выживем, – без обиды резюмировал Алик.
– А нам ьтабеоп! – окончательно перешел на свой любимый лексикон Хамовский, и его речь сразу приобрела окрас и лоск. – Нам ьтабеоп!
– Хотя бы факты были стопроцентные, – уже озлобленно, как рычит затравленный пес, проговорил Клизмович, – но всех обвинил и продолжает бить.
– Чапай, ьдялб, – Хамовский ревностно заводил пальцем по интервью в «Тюменских известиях», как будто желал его стереть, – ьдялб, самый крутой тут…
***
Власть понимает объективность в журналистике, как угодничество. Угодил – объективен. Не угодил – плохо работаешь. Профессионал стал пониматься, как покупаемый специалист, исполняющий за деньги все, что требуется, без внимания – соответствует ли требуемое истине, морали, этике, всем нормам профессии.
***
– Итак, мы направляем комиссию для подготовки информации о кадровом составе телевидения и о состоянии материально-технической базы, – быстро сформулировал Хамовский и, обращаясь к Алику, едко спросил – Надо дождаться Квашнякова из отпуска, пусть возглавит комиссию?
– Мне все равно, – ответил Алик, понимая, что кто бы ни возглавлял комиссию, самые малые недостатки распишут подобно тому, как павлин из небольшого пучка хвостовых перьев при небольшом усилии задних мышц разворачивает красивый, достойный созерцания, веер. Действия комиссии посеют подозрения, что его снимают с должности, а значит, некоторые сотрудники, если не все, воспримут приход комиссии, как старт к служению новому начальству. Все сплетни пойдут в копилку комиссии.
– Меняешь позицию? – издевательски спросил Хамовский, видя, что Алик уже понял, что его ждет.
***
«Но разве Иисус изменял себе, зная, что его ждет предательство и казнь? Нет. Конечно, я не Бог, но его путь показывает дорогу, жить надо по образу и подобию, – именно так, на первый взгляд смешно, думал Алик. – Убивая себя в себе, можно за всю последующую жизнь не обрести собственного прощения. Жизнь конечна: и богатая материальными благами, и богатая духовными. Так стоит ли из-за страха сходить с пути? Что тогда останется, кроме денег?»
Эксперимент по смене интересной работы на доходную Алик уже ставил, не выдержал тоски нелюбимого и ушел. Каждый человек – тонко настраиваемый инструмент. Он звучит талантливо и красиво только в особенных индивидуальных условиях, обрести которые – это и есть счастье.
***
– Я работаю достаточно честно, – отстраненно высказался Алик.
Он понимал, что Хамовский прочтет скрытый подтекст: если сейчас Алик работает честно, то значит, он, Хамовский, призывает его работать нечестно.
– Меньше шуми и меньше ошибайся, – порекомендовал Хамовский в ответ.
Понятие ошибки настолько субъективно, что, пожалуй, нет ни одной абсолютно верной мысли, закона и фразы – все они верны только в ограниченных условиях. Для Хамовского и Клизмовича ошибочность Алика заключалась в критике их интересов, которые они понимали, как абсолютно правильные.
– Я понимаю, – ответил Алик.
– Я и суды прошел и комиссии, – напомнил Хамовский. – Ни одной зацепки.
Алик вспомнил, как вся администрация маленького нефтяного города… Да, что администрация! Весь город под страхом увольнений защищал Хамовского, и даже он сам.
Хамовский с Клизмовичем смотрели на Алика и ждали ответа.
– Я вас понимаю, Семен Петрович, – повторил заклинание Алик, зная, что его, как Хамовского, защищать никто не будет, в его отношении все будет происходить с точностью до наоборот: его предадут и продадут все, кто сейчас с ним работает.
– Понятно, – эхом отозвался Хамовский. – Если бы у меня были большие ошибки, меня бы на йух посадили.
«Жена у тебя – работник суда и бывший адвокат. Городской суд прикормлен. Прокуратура тоже, – мигом пронеслись мысли в голове Алик. – В администрации работает юридический отдел. Лучшие юристы маленького нефтяного города в твоем распоряжении. Имея твои ресурсы надо быть кретином, чтобы красть противозаконно. В худшем случае – потеряешь или спалишь документы».
– Это какие ошибки должны быть, чтобы вас посадили? – с сомнением проговорил Алик.
– За большие ошибки, замочили бы или посадили. Аккуратнее, – резюмировал Хамовский и протянул руку для пожатия, словно для поцелуя. Это означало, что беседа окончена.
В скворечник с отверстием для птицы превратилось лицо Клизмовича, замершего с открытым ртом. На его языке, словно на грязном клюве, выглядывавшей из скворечника птицы, присохли недосказанные слова: «так он нас, и мы проглотили…»
Как смотрят на подопытных крыс в исследовательской лаборатории, Алик не знал, пока не ощутил на себе любопытный взгляд секретарши, сопроводивший его выход из кабинета Хамовского. Он покинул приемную и, уже спускаясь по лестнице, вытащил из кармана диктофон и включил его. Из миниатюрного динамика тихо, но вполне различимо, раздался голос Хамовского…
***
«Страх перед наказанием – вот главное достижение всех главных религий. Страх перед всевышним, страх страшного суда, страх перед неизвестностью подменяются в большинстве – в страх перед земной властью, – опять размышлял Алик, сидя в своем любимом домашнем кресле. – Причем страх, видимо, имеет и генетическую природу. Те, кто демонстрировал страх или тщательно скрывал свои истинные чувства – получали богатство и выживали куда чаще тех, кто не имел страха. Они давали больше потомства…»
ПРОЩУПЫВАНИЕ ВЕРЫ
«Наука – это умение сложно объяснить то, что и так ясно».
Алик вернулся в телерадиокомпанию в расстроенных чувствах. Все сходилось. Странность, о которой доложила несколько дней назад Пупик, теперь странностью не казалась…
Бухгалтерша тогда зашла в кабинет Алика без приглашения и сообщила:
– Во входящей документации прислали положение о ликвидации предприятия.
– Ну и что? – спросил Алик, хотя сразу понял, что подобная бумага случайно не могла попасть в разноску и, скорее всего, она подразумевала намек на прискорбные обстоятельства.
– Как, что? – переспросила удивленная Пупик. – Зачем нам его прислали? Я перезвонила – никто ничего не знает. Может, вы знаете?
– Нет, – ответил Алик.
– Странно, – озадаченно развела руки в стороны Пупик.
– Может, ошиблись? – предположил глупость Алик.
– Да нет, скорее, чтобы мы изучали, – ответила, нахмурившись, Пупик, которой не нравились неприязненные отношения Алика с депутатами. – А глава ничего не говорил по этому поводу?
Пупик, как и многие в городе, считала, что действия Алика поддерживаются главой, и в этом Хамовский был прав.
«Значит это хитрая игра, – рассуждала она. – Если глава поддерживает шефа, все остальное не важно».
– Хамовский доволен, – скупо и не давая повода для паники, ответил Алик…
***
Пуля, сменив копье, в процессе развития цивилизации, не изменила предназначения этих предметов и не сделала их более человечными. Прогресс средств не изменил задач человека и его инстинктов. Спустя тысячелетия в человеческом мире благополучно выживают только представители племени, помогающие выжить вождям, все остальное насильно используется для указанной цели выживания или уничтожается. Алик понял, что открытой войны с Хамовским не избежать, а значит надо незамедлительно действовать, потому что единственное оружие, имеющееся у противоборствующего Системе – это скорость и неожиданность…
– Хамовский с Клизмовичем хорошо потрепали меня за интервью на радио и интервью в «Тюменских известиях», – сказал Алик, войдя в кабинет Пальчинковой.
– И что они говорили? – требовательно поинтересовалась Пальчинкова.
Но Алик пришел не для того, чтобы облегчить душу, а для того, чтобы рассказать своему заместителю то, что ей следовало знать, исходя из его, Аликова замысла.
– Какая-то сука, из депутатов, по словам Клизмовича, сболтнула, что мое интервью «висит» на сайте «Тюменских известий», – сказал Алик, уже сидя на диване и под сукой, предполагая саму Пальчинкову. – Те, вроде как, прочитали и возмутились. Клизмович нажаловался главе, и началось…
Пальчинкова на «суку» никак не отреагировала, как при подходе хищника некоторые животные притворяются мертвыми.
«А может, и не она сообщила, – подумал Алик, оценивая ее реакцию.
– Ну, что говорили-то? – с нарастающим интересом спросила Пальчинкова.
– Разбирали мое интервью по косточкам, – преподнес Алик ту часть правды, которую Пальчинковой надо было знать. – Весь текст почеркали, выделяя фразы, до которых можно докопаться.
– Да ты что! – вполне реально изумилась Пальчинкова.
– И к нашему с тобой интервью претензии были, – Алик решил привязать Веру к камню, который тянул под воду его. Чем больше народа привязано к одному камню и пытается не утонуть, тем меньше у камня возможностей достичь грунта и выполнить миссию утопителя.
– А там-то что!? – огорченно возмутилась Пальчинкова.
– Клизмович воду мутит, – штампанул Алик, не вдаваясь в подробности.
– Вот старый козел, – определила Пальчинкова.
И тут Алик передал ей почтового голубя, с которым пришел:
– Но я весь разговор записал на диктофон.
Алик вытащил из наружного кармана пиджака серебристую сигару диктофона и покачал им перед Пальчинковой.
– Запись можно использовать, – сказал он. – Они же не думают, что я уйду безропотно, как мои предшественники.
– А что они говорили? – повторилась Пальчинкова, опасливо поглядывая на диктофон.
Алик включил запись, раздались знакомые голоса. Заметив, что Пальчинкова их узнала, Алик выключил запись.
– Угрожали, гадили, редакторская должность вредная. Станешь редактором – поймешь, – намекнул он, поднимаясь с дивана. – А теперь пойдем на студию, я хочу услышать, говорил ли я то, что в чем обвинил меня Клизмович…
Прослушивание записи подтвердило, что Клизмович в неприятном разговоре обманул Хамовского относительно слов Алика о грамотности депутатов.
Алик распрощавшись с Пальчинковой, помчался на телестудию, где быстрее набрал телефонный номер Клизмовича, набрал еще раз и еще…
Его уже начало раздражать, что телефон председателя занят, как неожиданно ему захотелось позвонить Пальчинковой. Телефон Пальчинковой тоже оказался занят. Алик набирал попеременно то тот, то другой номер до того времени, пока один не освободился. Алик положил трубку и тут же перезвонил на второй. Пальчинкова ответила.
Телефон Пальчинковой был занят ровно столько же времени, сколько был занят телефон Клизмовича. Это совпадение не столько огорчило Алика, сколько насмешило.
– Вера, ты еще не звонила Клизмовичу? – спросил он.
– Нет, – удивленно-испуганно ответила Вера. – А что случилось?
– Мне надо с ним переговорить, – сказал Алик и положил трубку.
«Вера быстра, – подумал Алик. – Чтобы окончательно определиться с ней, нужно узнать номер телефона, с которым она сейчас соединялась. Но сначала – Клизмович».
РАЗГОВОР С ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ.
«Пол протирают гораздо чаще, чем высокие полки шкафов, именно поэтому во властных верхах скапливается больше пыли и грязи».
«Клизмович, как обладатель интеллигентной внешности и не менее интеллигентной бородки, как бывший директор школы и детский учитель, должен сконфузиться, возможно – удостовериться в том, что звучало в интервью, и принести извинения, или хотя бы сказать Хамовскому, что он ошибся», – мечтал Алик. Поэтому, как только председатель устало просипел: «Да» – Алик прижал диктофон к телефонной трубке возле уха и произнес:
– Иван Фрицевич, я прослушал пленку с интервью, о котором шел разговор у главы.
– А я не слушал, – невероятно просто и спокойно ответила интеллигентная личность на том конце провода.
«Он лгал специально», – сообразил Алик.
– Вы меня оболгали, – заявил он, придав голосу твердость. – Я не говорил, что Дума…
– Безграмотная? – спокойно с придыханием напомнил Клизмович.
– Этого я не говорил, – продолжал атаку Алик. – Как будем разбираться?
– Ну, это ты разбирайся…, – ответил Клизмович. Голос его слегка дрогнул.
Ошибаются все. У журналистов в таких случаях принято извиняться перед читателями. Алик всегда так поступал, и от председателя Думы ожидал подобного.
– Нет, нет, нет, – скороговоркой остановил председателя Алик. – Вы же меня оболгали и главу обманули.
– Ты нас больше оболгал, – спокойно заявил Клизмович.
Уличное хулиганство невозможно удержать в рамках правил. Благородные действия одной стороны не гарантируют, что вторая сторона поступит так же… А во власти – те же люди с улицы.
– Я не лгал, – клюнул на провокацию председателя Алик.
– Ты начал, – подсек Клизмович и потащил разговор так, как опытный рыбак ведет рыбу, слегка ухватившую наживку. – Что нам надо читать, что депутаты не подготовлены…
– Я имел основания высказать это мнение, – ответил Алик, раздражаясь упрямством председателя. – А вы меня оболгали. И сделали это намеренно и нахально.
– О-о-х, нахально! – прохрипел Клизмович.
«О-о-х, молоко-то скисло», – вздыхал председатель дома и мигом избавлялся и от молока, и от пустого пакета. Но тут он разговаривал с главным редактором, которого нельзя было в одну минуту – в канализацию и в мусорное ведро. Его надо было терпеть, как горчичники на собственной спине, пока Хамовский не снимет. А пока снимет…
Душа Клизмовича противилась критике, высказываниям, оценкам пацана, каким он считал Алика. Он, бывший директор школы, подобного добра выпустил немало, и все покорялись ему. Птица не клюет небо, заготовка не формует пресс – таковы правила.
– Да – нахально, – опять возник Алик.
– Я не буду спорить, – ответил Клизмович. – С тобой бессмысленно.
Смысл для Клизмовича давно определился в хорошей заработной плате председателя Думы, равнявшейся заработной плате Хамовского и примерно десяти заработным платам хороших учителей маленького нефтяного городка. Но с увеличением доходов всегда растут расходы, а ведь еще дети и внуки, а возраст-то пенсионный.
«Держаться, держаться и еще раз держаться», – напутствовал себя Клизмович, выходя из квартиры на работу. Его кабинет располагался выше кабинета Хамовского, что иногда провоцировало в душе Клизмовича желания, возникающие у петуха, забравшегося на царственную курицу. Все что не служило радости хамокурицы и приумножению хамояиц, для Клизмовича потеряло смысл.
ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ВРЕДНОСТЬ
«К сожалению, человек должен давать жизнь детям, когда сам еще ребенок. Он сеет незрелые зерна и ждет хороший урожай».
Озадаченный Клизмовичем, Алик смотрел на картину, купленную им у художницы маленького нефтяного города и оставленную в рабочем кабинете.
Как призналась ему художница, картина была срисована с фотографии, но от ее красок исходило живое ощущение летнего леса настолько сильное, что Алик не смог его забыть даже спустя два года, после того, как увидел картину впервые. Она стала для него единственным окном в телерадиокомпании, в которое могла вылететь его душа, чтобы поискать ответы на сложные вопросы. Естественные окна открывали менее живые виды.
На картине, нанесенной маслом на толстый лист картона, каким обычно обивают тылы шкафов и прочей мебели, зеленел северный лес в период его бесснежного цветения.
Травы, кустарники и деревья наполняли пейзаж летней силой и теплом. И сейчас в тенях, прорисованных на картине, в тенях, притаившихся позади масляной зелени, Алик разглядел достойного собеседника.
«Что в учительской среде особенного, что создало Клизмовича? – завел он разговор с собеседником, который, конечно, был самим Аликом: – Дети?
– В этом есть особенность, – согласился собеседник.
– Учителя по долгу службы доносят родителям на детей. Доносы в учительской среде – норма. Донос содержит не истину, а ее частицу, пропущенную через личность учителя, а он, как и любой человек, может быть мстительным, амбициозным, подозрительным, эгоистичным, обидчивым…
– А вы, журналисты, не доносите публике на людей по долгу службы? – укорил собеседник. – Все ваши очерки, судебные репортажи и другую информацию можно трактовать, как донос. И разве исполнение этого долга не субъективно? Разве вы не мстите и не угодничаете героям ваших статей? Вспомни – главные интриганы города – Бредятин с Квашняковым – бывшие журналисты. В милиции, в прокуратуре, в суде донос вообще подкреплен законом. Чиновники везде работают по доносам и сами доносят. Донос – суть человеческого общения. Кто не доносит – остается вне общества. Главное в содержании доноса – его эффектность и неоспоримость. Поэтому идеальный доносчик не учитель, а человек, объединяющий в себе журналиста и юриста. Что еще скажешь про учителей?
– Учителя становятся глашатаями истины, то есть Богами для подопечных. В этом ловушка для самого учителя. Как через некоторое время не вознестись? Как говорящие учебники, учителя для власти выгодны, они оттранслируют любые идеи власти. Не понятные им идеи, исходящие от детей, их всегда будут раздражать, потому что учебники всегда сверху.
– Это свойство придает человеку власть, а не профессия. Вспомни Хамовского, депутатов… Вспомни своих журналистов, которые, выйдя в тираж, уже возносятся к небесам самолюбования. Они судят и несут истины.
Все мы порой излагаем суждения, которые отстаиваем с ревностью, основываясь лишь на внутренней уверенности, не обременяя себя широким взглядом на то, что уже сказано по предмету суждения. Это порождает легковесность и неточность суждений, вызванных к жизни не поиском истины, что само по себе сложно и требует большой работы, а стремлением защитить имеющееся решение, получить быстрый результат.
А как большинство отличает правду ото лжи, будучи угнетенным телом, его потребностями, реакциями и патологиями? Я не вижу иных критериев, как: выгода, провинциальные общественные убеждения и безопасность.
***
– Вам письмо, – сказала Бухрим, заглянув в кабинет.
– Давайте его сюда, – попросил Алик, оторвавшись от размышлений.
Тюмень, Душик – разглядел Алик на широком конверте город и фамилию отправителя, быстрее его вскрыл, и вытащил из него номер «Тюменских известий» с его скандальным интервью и свернутый пополам лист бумаги, на котором синела размашистая чернильная надпись: «А это – ложка дегтя! Не без этого же!? (Дали в редакции)».
Алик развернул лист и прочел:
«Видимо, уважаемые коллеги, вы денег Алику не давали – раз он правду вам не сказал. Как один из легко узнаваемых негативных героев его КНИГИ – а именно редактор газеты, принимавший его на временную работу, хочу уточнить:
Алик не самолично пришел в редакцию и предложил себя. Его устроил на работу известный в наших краях Сапа – бывший председатель городского Совета. То есть опора в структурах власти у независимого борца с властью была изначально. Каков первый краеугольный камень – таково и последующее сооружение, не сомневайтесь».
