Александр Алексеевич Кассий
Король Мистрока. Красный Вестник
***
Перебив всех воинов Рангарона, фриссеры подняли свои взоры на неприступные башни, входы в которые оказались завалены. Остатки живых душ Рангарона укрылись там, запуганные и брошенные всем миром на растерзание дикарям с севера.
Фриссеры сбавили темп штурма и принялись ждать, пока пламя потухнет. Так или иначе, скрывшиеся в башнях трусы погибнут, надышавшись гарью. А выживших добить будет проще простого.
Глава пятьдесят восьмая
Зарево пожара
В лазарете настояли на том, чтобы Айринг переночевал под присмотром врачевателей, для этого ему выделили покои, у входа в которые с коридора дежурил лекарь-подмастерье. Его рану промыли, обработали и неплотно зашили, опасаясь отхождения гноя.
Целители сказали, что левый глаз никогда уже не сможет видеть, его попросту разрубило напополам. Айринг отнесся к этой новости на удивление спокойно. Он попросил дать ему зеркало после перенесенной операции и взглянул на свое новое лицо. Марлевая повязка опоясывала его глаз и покрывала половину волосяной части головы. Айринг отложил зеркало и попросил оставить его наедине.
В сумраке ночи ему совсем не спалось. За окном стрекотали сверчки и где-то в ветвях каркала назойливая ворона.
Через стены Айринг слышал разговоры в соседних комнатах. Слева от него в палате лежало минимум трое пациентов, играющих в карты. Справа – должно быть, врачебный кабинет, в котором они решили подвыпить и пропеть самые непристойные поэмы всех времен. А дежурный лекарь за его дверью так громко храпел, что Айринг не понимал, как тот сам от себя не просыпался.
Спать на животе Айрингу запретили, так что приходилось глядеть в потолок, рассматривая каждую трещинку, каждый паз. Чем дольше он всматривался в рельефы досок, тем чаще замечал в этой неразберихе закономерности, выстраивающиеся в полноценные образы. И вот уже это был не просто дряхлый потолок, а самое настоящее поле битвы с невиданными доселе существами извне.
Так и не сумев погрузиться в сон, Айринг присел, пододвинул к себе прикроватный столик, зажег свечу и вынул из сумки унаследованные рукописи. Кажется, настало самое время, чтобы прочесть парочку из них, может от прочтения мысли в его голове упорядочатся и сонливость наконец наведается к нему.
Развернув первый пожелтевший сверток, Айринг обратил внимание на дату. Текст был написан двадцать шесть лет назад, за год до рождения самого Айринга. Почерк явно принадлежал Валрейду:
«Я не склонен красноречиво изрекать свои мысли на письме, но отчего-то мне кажется, что это поможет мне сгруппировать все по полочкам.
Сегодня я вновь виделся с Матильдой, до чего же я пленен красотой и умом этой девы. Разве я достоин подобного счастья? Этот брак должен был быть исключительно формальным, соглашение между двумя династиями, как это было сотни лет до нас и будет сотни лет после.
Матильда изумительна, она так по-детски непосредственна, но в то же время мудра. А ее запах? Я даже не знаю, какие ягоды или цветы рождают подобные ароматы.
Я не хочу говорить отцу о том, что влюблен по уши. Он не одобрит. Я уже не маленький и понимаю, что их с мамой брак держится лишь на их совместных обязанностях и обещаниях. Между ними за годы образовалась какая-то связь, но это скорее доверие и понимание, нежели что-то более глубокое. Хотя, может любовь это всего-то маска для проказ дьявола, как говорит святой отец Подрик. Меня это не волнует, я хочу ловить каждый момент, каждый миг. Я бы все отдал, чтобы вечность глядеть на ее румянец, острые ланиты, пышные губы и изумрудные глаза. Если стихии будут снисходительны и щедры, то у нашего первенца будут ее глаза.
Но не будем загадывать наперед, успеется еще».
Айринг поразился. Он никогда не слышал от отца ни слова о Матильде, о своей родной матери. Отец избегал этих разговоров, прятался за делами, откладывал на потом. Айринг всегда считал это несправедливым, он хотел знать о маме больше, ему было интересно, кем она была, какие у нее были мечты.
Все, что он знал ему рассказывал Шамуэль или Ганн. От них Айринг и собрал хоть какой-то образ человека, родившего его на свет. И прочтенное письмо отца соответствовало этому образу.
Почему Валрейд передал рукописи лишь после своей смерти? Почему он не хотел обсуждать свою первую жену с родным сыном? Может, с Айрингом было что-то не так? В Айринге вновь вскипела злость. То ли на отца, то ли на самого себя.
Он отложил первый сверток и развернул следующий. На этот раз текст куда более поздний, он был датирован двенадцатым годом новой эры, то есть к моменту, когда Айрингу было уже четыре года, Барто исполнилось три, а Леннон только появился на свет:
«Возможно, я далеко не самый хороший человек, но я всегда старался поступать по совести. Жизнь слишком сложна и многогранна, чтобы объективно оценить положительный вклад той или иной личности, особенно, если не знать человека лично. Может, для близких друзей и товарищей я и являюсь примером, но в глазах семьи могу показаться слишком строгим, слишком отрешенным, слишком требовательным. А что обо мне станут писать после моей смерти? Если и напишут хоть что-то, то коснуться исключительно моего правления. Каким я был человеком не скажет больше никто.
У меня три прекрасных сына, очаровательная дочурка и Гунтина беременна еще одной. Повитухи пророчат девочку. Я настаиваю на том, чтобы ее звали Ланн. Но в конце концов, выбирать моей супруге, я убежден, что мать должна давать имя новорожденному, это целиком и полностью ее заслуга.
Бывает, я смотрю на своих детей и понимаю, какие они все разные. Леннон только родился, он совсем еще крошечный, но его характер уже виден. Особых проблем с ним не будет, он спокойный, вдумчивый. Он частенько просто лежит, не издавая никаких звуков, и смотрит на меня так пристально… Есть в этом младенце нечто волевое, что еще проявит себя.
Барто обожает читать и изучать все новое. Ему всего три года, а он уже вникает в слова! Подумать только. Я начал читать по слогам в четыре года, а лишь к пяти годам отцу удалось добиться значительного прогресса. Барто ждет отличительный путь, мне кажется, что весь этот придворный изыск не для него. Может, он найдет свое место в качестве ученого? Я не стану противиться этому, пусть мальчик будет тем, кем захочет.
А Айринг… Он совсем как я в детстве. Озорной, хитрый, непоседливый. В свои четыре года он уже дважды сбегал от сиделок. Первый раз его нашли в оружейной, он нацепил на голову шлем и ударился в нем об стену. Вздулась огромная шишка, и я попросил его больше никогда так не делать. На что он, маленький человечек, который пару лет назад ходить научился, сказал мне нечто вроде: «Приказывай своей жене!». Это был единственный раз, когда я поднял руку на ребенка. Язык Айринга – его главный враг. Стоит ли мне уточнять, что он не последовал моей просьбе и в оружейную наведывался чаще, чем в часовню?
А Елизавета просто солнце. Самый беспроблемный ребенок. Она делает все, что ей поручают, сама моет руки после нужника, сама убирает за собой игрушки, сама ложиться спать.
Подумать только, детям всего ничего, они прожили так мало, а уже представляют из себя полноценные личности. Это будоражит мое сердце.
Мне так интересно, куда всех их заведет судьба? Мои милые дети, знали бы вы, как я вас люблю.
В моем детстве был лишь один брат, но и с ним мы быстро распрощались. Моя семья никогда особо не ладила. Надеюсь, мои дети будут держаться рядом друг с другом. Сейчас я понимаю, насколько важна семья, насколько много сил дает понимание, что рядом есть твои плоть и кровь.
И мой первенец, Айринг – единственное, что осталось от женщины, которую я любил больше жизни. И у него действительно глаза матери. Как же мне больно смотреть в них. Мое самое искреннее желание обернулось проклятием.
Эти глаза каждый раз напоминают мне о том, как мимолетна жизнь. Каждый наш поступок, каждый вздох, каждая слезинка затеряется на страницах мировой истории. Сегодня мы живем, любим, ненавидим и надеемся на что-то, а завтра перестаем существовать и все наши стремления становятся не более чем облаком. Облаком, которое растерзает на тысячи клочков ветер. Облаком, которое затеряется и растворится в нескончаемом потоке идентичных облаков.
То, что мы сделали, делаем сейчас или хотим сделать, не будет иметь никакого смысла, когда нас не станет. Наши жизни обратятся в простые воспоминания в головах близких.
Знаю, я звучу, как человек, упорно игнорирующий существование бессмертной души и перерождения во стихиях. Честно сказать, я уже и не уверен, что все так, как нам описывают с детства. Хочется верить в лучшее, но кто в действительности знает ответ? Возможно, в этом и вся прелесть жизни. Ответы на все даем мы сами себе.
Я поклялся Гунтине, что не стану говорить о Матильде, что не стану ворошить эту рану. Должно быть, и на письме мне не стоит откровенничать до такой степени. Поэтому это были мои последние описанные мысли на сей счет.
Я буду помнить тебя всегда, моя вечно молодая Матильда, надеюсь ты счастлива, где бы ни была».
Айринг отложил рукописи и встал с кровати. Он расхаживал из стороны в сторону следующие тридцать минут, пока не услышал звон колоколов.
Глянув в окно, Айринг увидел, как к монастырю, в лазарете которого он лежал, прискакал гонец с развевающемся на длинном древке красным флагом.
– Северяне! Се-ве-ря-не! – до хрипоты кричал гонец.
Он спрыгнул с коня и кинулся на вышедшего к нему аббата:
– Они уже здесь! Окрестности Рангарона и сам замок пылают ярким пламенем!
Айринг побледнел от услышанного и выбил плечом дверь в коридор. Дежурный лекарь со страху подскочил и чуть не свалился со стула.
– Куда же вы?! – тут же спросил он. – Вам нужно отдыхать.
– Ты не слышишь колоколов? На Холоборн напали. – рявкнул Айринг. – Мне нужен мой меч. Где мой палаш?
– Он… он… – лекарь запинался. – Во врачебном кабинете, наверное.
Айринг незамедлительно ворвался туда. Шестеро врачевателей в рясах умолкли и отложили кружки с медовухой.
– Молодой человек, вам не велено здесь находиться. – неуверенно возмутился старший врач.
Айринг ничего не ответил, схватил свой палаш в ножнах, лежавший на тумбе рядом со спиртным, и выбежал в коридор, а оттуда на улицу.
Гонец по-прежнему общался с аббатом, ведая обо всех страшных подробностях происходящего, а Айринг пронесся мимо и оседлал чужую лошадь.
– Эй, воришка! А ну слезай! – дерзнул гонец.
– Вряд ли я верну ее живой, но обещаю отыскать вас и возместить полную стоимость коня. – ответил Айринг и пришпорил скакуна.
Несясь по пустым ночным улицам города на туверском жеребце, Айринг подумал, что не стоило врываться в гущу событий в одной лишь рубахе да с мечом наперевес. Он завернул к одной из лучших кузниц Бэндигора. Лавка была закрыта, поэтому рыцарь привязал веревку одним концом к ручке двери, а другим к стремени лошадиного седла.
– Пошла! – Айринг шлепнул коня по бедру, тот заржал, ударил копытом и сорвался с места.
Дверь хрустнула, доски потрескались и изогнулись. Айринг протиснул руку внутрь и отворил засов, после чего привязал лошадь к забору и вбежал внутрь кузнечной лавки.
Там он надел гамбезон по размеру, затянул потуже пояс, натянул кольчужный капюшон и подобрал удобный ламеллярный доспех с длинным подолом. Последними штрихами стали отполированный армет с откидной личиной и длинный кусок алой ткани, обернутый вокруг плеч и шеи.
Рыцарь покинул лавку и запрыгнул на коня. Обрезав веревку и хлопнув ногами по бокам скакуна, Айринг услышал повелительные выкрики остановиться и сдаться. Трое стражников с копьями бежали вдоль улицы, один из них вынул рог и изо всей силы в него дунул.
Айринг рыкнул, но не сдался. Он лишь ускорил темп и покинул город, пока все солдаты не собрались по его душу.
Оставив Бэндигор позади, Айринг поднял забрало и держался Большого Северного тракта. Ветер свистел в ушах, когда он резво прокатывался по безлюдной дороге. Копыта туверского скакуна барабанили по мокрым, зеркальным от дождя камням. Стальной доспех рыцаря мерцал в тусклых лучах едва проглядывающей через тучи луны. Тень коня и всадника падала на припорошенные снегом обедневшие пахотные поля.
Шаги скакуна были так быстры, что, казалось, тень вот-вот отстанет.
Впереди показалось зарево пожара. Столбы черного дыма, чернее самой ночи, пронзали небосвод ядовитыми завихрениями. Горели погосты, одинокие хижины, виллы и имения. Чем ближе Айринг был к Рангарону, тем было жарче и труднее становилось дышать.
Ему встречались люди, бегущие прочь от разорителей. Ему встречались трупы, изуродованные топорами и пиками. Ему встречались обугленные останки.
Близ Рангарона группа широкоплечих северян в рогатых шлемах и меховых плащах окружила безоружных крестьян. Трех бедолаг уже обезглавили, а двух оставшихся привязали друг к другу, обливали холодной брагой и размахивали яркими факелами перед их лицами. Варвары смеялись и выкрикивали что-то на своем иноземном языке.
Айринг ускорил и без того мчащую на пределе своих возможностей лошадь, он пронесся мимо северян и снес одному из них голову с плеч. Никто из них не успел понять, что именно произошло. Оставшиеся четверо фриссеров отбросили факела и встали наизготовку, направляя копья, мечи и топоры на явившегося из мрака ночи всадника.
Айринг развернул скакуна, опустил забрало, спешился и размял шею:
– Подходите, ублюдки.
Двое северян стали обходить рыцаря с двух сторон, еще двое напали в лоб. Айринг уворачивался от ударов тяжелой секиры, но копейщик несколько раз успешно поразил его в плечо и в колено.
Айринг дрался лишь с одним глазом и видел через узкую щель, из-за чего не мог сосредоточиться. Он все время мотал головой, боясь, что не заметит подкрадывающегося врага. Из-за своей боязливости он не решался наносить открытые удары, и лишь оборонялся. Продолжалось это до тех пор, пока все четверо не атаковали разом. Тогда у Айринга сработали рефлексы – он парировал атаку меча сверху, пнул его владельца в живот, увернулся от взмаха секиры, отбил взмах легкого топора, но поймал острый наконечник копья в живот. К счастью, ламеллярный доспех остановил острие, копье застряло меж пластин, благодаря чему Айринг потянул древко на себя и пронзил северянина.
Затем Айринг отбежал подальше от трех оставшихся бойцов, чтобы немного отдышаться. Но те и не думали ослаблять натиск. Воин с секирой попытался срубить голову южанина. Увернуться получилось лишь чудом.
Затем Айринг не заметил удара мечом слева. Клинок разрубил алую ткань на плече, но доспех не пробил. Айринг отринул страх и набросился на мечника, нанося ему удар за ударом, последним из которых смог выбить оружие из рук противника. Айринг пронзил горло обезоруженного быстрее, чем его товарищи успели ему помешать.
С двумя оставшимися северянами расправиться долго не получалось. Их доспехи были плотны, а удары слишком непредсказуемы. Тогда Айринг схватил еще горящий факел с земли и стал драться с ним во второй руке.
Сперва Айринг бил факелом, чтобы ослепить или запугать противников, а затем наносил точные удары, раз за разом оставляя в телах фриссеров все больше колотых ран. В конце концов, воин с секирой не смог больше стоять на ногах и склонился.
Один на один Айринг быстро обезглавил топорника и следом добил амбала с секирой.
– Благодарим вас! – жалостно стонали пленные крестьяне. – Вы наш герой. Храни вас стихии.
Айринг разрезал путы и помог бедолагам подняться.
– Как обстановка в замке? – спросил Айринг.
– Мы точно не знаем. Но оттуда давно уже никто не выбегал. Даже крики прекратились. Будьте осторожнее, сэр, здесь всюду ходят патрули.
– Сколько примерно этих тварей прибыло?
– Около… тысячи? Точно не знаем. – пожал плечами крестьянин.
– Спасибо, а теперь бегите отсюда побыстрее.
– Не можем, нам нужно похоронить наших друзей. Мы ни за что не оставим их тут на съедение воронам.
– Как знаете, – произнес рыцарь, оседлал скакуна и направился в сторону Рангарона.
У барбакана пред разбитыми воротами стоял таран. В глубине замка виднелось лишь дикое пламя и мельтешащие силуэты.
«Когда я был маленьким, отец выслеживал странного зверя в окрестностях нашего герцогства,» – размышлял Айринг, идя навстречу лязгу захватчикам вглубь замка. – «Оказалось, что искомым зверем был красный волк из легенд. Считалось, что его появление меняет привычный устой вещей. Так и произошло. Теперь, мой дом, место, где волка заметили впервые, горел. Вероятно, и мне суждено погибнуть в этих стенах. Мое поглощенное в пламени тело не удастся опознать, я буду считаться пропавшим без вести. Романтично».
У конюшен группа северян вешала трупы павших солдат Рангарона на столбы. Кому-то обматывали руки, кому-то шею.
Айринг набросился на извергов со спины. Он пронзил глаз одному, вспорол живот второму, третьему насквозь пронзил череп через подбородок, а четвертому помешал подуть в сигнальный рог, проткнув живот.
Айринг зарычал от злости и разъедающей легкие и сердце горькой ненависти ко всем, кто посмел явиться этой ночью в Рангарон.
– Вы поглядите! – рассмеялся и плюнул себе под ноги избранный хольд, вышедший из тени.
За его плечами показалось около десяти бойцов, багряных от чужой крови.
***
Леннон нашел себе кольчугу, стальные наплечники и качественный щит в кулуарах донжона. В этом обмундировании он собирался отправиться в бой.
Все, кто укрылся в главной башне замка, уже покинули ее через потайные ходы. Крупицы выживших получили шанс бежать из ада наяву, а Леннон и Ганн не собирались отступать. Они оба понимали, что лучше было бы скрыться со своим народом, но честь и жажда мести не позволяла им этого сделать.
– Вы не думали, что так проведете свой первый день в роли герцога? – спросил Ганн, затягивая ремни на запястье.
– Уж точно не так, – кивнул Леннон. – По всей видимости, это еще и мой последний день. Хорошо лишь, что Ланн успела уйти до того, как прорвали стены. Я не мог бы спокойно умереть, зная, что эти твари с ней сделали.
– Сегодня и без того погибло слишком много хороших людей.
– Как только мы могли допустить такое? Мне следовало укреплять оборону, мы ведь знали, что идет война. – вздохнул Леннон, натачивая меч с помощью точильного камня.
– Они и не должны были пройти через морскую оборону. И куда глядели патрули? Я ведь лично выбирал ополченцев для караула.
– Я думаю, что кантийцы все спланировали. Всю охрану они перерезали, чтобы никто не подал сигнал. Либо сами, либо кого-то подкупили, как тогда, когда пытались убить моего отца в часовне.
– Последние мысли холоборнца должны быть о семье. Вам еще есть за кого сражаться, мой герцог. Когда я наконец попаду в иной мир, то повидаюсь с отцом. Да и с матушкой, она ведь отдала свою жизнь, сражаясь с вами плечом к плечу, мой повелитель. Я поступлю также. Пусть мой брат Агаштон воспевает мою гибель.
– Ты хороший человек, Ганн. Моя семья всегда ценила твою помощь, я рад, что в этот час мы вместе. – улыбнулся Леннон и пожал Ганну руку.
– Я польщен, мой герцог. Вы знаете какую-нибудь хорошенькую песню? Чтоб за душу взяло!
– К сожалению, я не так долго в рядах солдат.
– Значит, выбор вновь за мной, – Ганн задумался, вспоминая какую-нибудь наиболее душещипательное произведение. – Танцует звезда в небесах, над полем боя и лесами. Нет силы, чтоб остановить Волшебных рук ее размах.
В сердце солдата песня звучит, про девушку, что вновь не увидит. А оттого наш солдат и молчит, дожидаясь, когда его душу похитят. Его глаза пылают огнем, когда он думает о ней одной. Ведь только она знает обо всем, что суженный ее сегодня герой. Солдат не страшится испытаний, стремится спасти свою землю и дом. Ее улыбка – теперь часть воспоминаний. Последнее слово ей станет письмом…
Допев, Ганн и Леннон оттащили ящики и мешки от дверей, чтобы выбраться наружу.
***
Избранный хольд вонзил острие секиры прямо в живот Айрингу, приподнял его над своей головой и с грохотом повалил на землю.
Кашляя кровью, Айринг лишь сильнее задыхался. Он отполз к каменной стене и прикрылся щитом. Его броня утратила блеск и покрылась вмятинами и порезами.
Северян становилось только больше, сколько бы Айринг их не убивал, приходили все новые и новые. Уже прощаясь с жизнью, он закрыл глаза и вспомнил дом, каким он был много лет назад. Айринг знал в нем каждый уголок, каждый закуток. Они с Ленноном часто бегали на перегонки, соревновались в проворности и ловкости.
Один из избранных хольдов вознес секиру. Айринг ощутил это, и в его голове пронеслись самые яркие моменты жизни. Детство, шалости, побеги из замка, прогулки до глубокой ночи, тренировки под надзором Шамуэля, встреча с Лорензой, турнир в Гарденпорте, похвалы от короля, посвящение в рыцари, первый поцелуй с Катриной. В один миг все это перестало иметь хоть какое-то значение.
Айринг услышал, как лязгнула сталь, но боли не ощутил. Он открыл глаза и увидел, как в гурьбу северян ворвался Ганн Темешвар, а сверху, откуда-то с крыши, на избранного хольда обрушился Леннон Гюла. Герцог вонзил кинжал меж пластин прямо в горло хольду, и тот стал медленно клониться вперед.
Айринг кое-как отполз в сторону, избежав участи быть придавленным. Он приподнялся и заковылял к ристалищу подальше от места столкновения. Там он на свое удивление встретился с подозрительно чистым и аккуратным северянином в дорогих мехах.
– Не думал, что тут еще кто-то остался, – произнес северянин. – Я Вульфар.
У Айринга не было ни желания, ни сил представляться. Он встал в боевую стойку и закашлял.
– Какая выносливость, похвально. – кивнул северянин.
Айринг бросился в атаку, на что Вульфар ответил уклонением и легким толчком. Айринг споткнулся, но быстро выпрямился. Он взревел, кинулся на Вульфара, ударил его ногой по колену и щитом по лицу, после чего рубанул из оставшихся сил по лицу.
Последующие события не отпечатались в его памяти, все вокруг потемнело.
***
Леннон спас, вероятно, последнего выжившего в Рангароне, и скорее всего поплатится за это своей жизнью. Фриссеры оттесняли его и Ганна в угол, простора для маневра совсем не оставалось. Взмахи мечей и топоров закрывали небо.
– Оставьте его мне. – басом произнес Дрокк Эйкшолл.
Он растолкал своих собратьев и встал пред Ленноном с видом гордеца. В твердой хватке северянина был Осколок Хургун.
– Я вызываю тебя на хольмганг, Леннон Гюла, – с улыбкой на лице произнес он. – Знаешь, я изучил особенности ваших «южных» поединков, турниров. У нас на севере есть нечто подобное, но когда наши воины выходят в круг арены, то сражаются до тех пор, пока не найдется способный одолеть их. Я выходил на арену трижды и проиграл лишь конунгу Ингунн Бьорнбор. Она из уважения не стала отрезать мне руки и ноги. Раз уж ты смог одолеть ее, то я хотел бы знать, что ты из себя представляешь. Как никак, уважение нашего Вульфара ты заслужил. Так, о чем это я, ты принимаешь вызов?
– Драться со всей вашей сворой или лишь с каким-то щуплым отморозком? Выбор очевиден. Я приму бой, если в случае моей победы ты отпустишь меня и Ганна. – выдвинул условия Леннон.
– Ого, очень смело. Давай лучше так, в случае твоей победы ни один фриссер не тронет вас в течение пяти минут. Если вы не успеете скрыться, то пеняйте на себя. А в случае моей победы, – Дрокк ехидно улыбнулся. – Мы не убьем твоего дружка Ганна, а возьмем его рабом. Видишь ли, во время штурма мы нечаянно убили всех, кого только встретили, поэтому рабочей силы совсем не осталось. А мне давненько уже нужен хороший слуга.
– Идет, – согласился Леннон. – Деремся на смерть.
– Естественно насмерть, – усмехнулся Дрокк. – Как-то быстро ты согласился. Для свободного человека, а тем более воина, стать рабом – исход хуже смерти.
– Хватит болтать. Кто будет секундантом?
– Без секунданта, мы и так разберемся.
Дрокк попросил северян расступиться и образовать просторный круг. Поглядеть на битву пришли все уцелевшие захватчики. Человек пятьсот, не меньше.
Ганн возложил руки в молитве, он верил, что Леннон победит, но надеялся, что дикари не забьют их, как скот, сразу после этого.
***
Айринг пришел в себя посреди ристалища. Он лежал, уткнувшись в мерзлую землю. Вокруг не было никого, даже того человека, назвавшегося Вульфаром. Айринг помнил лишь то, что рассек ему лицо. Вероятно, северянин выжил и скрылся. Но почему он не добил Айринга, пока он был без сознания?
Он встал и огляделся, ища выход. Перед ним была терраса, на которой обычно сидел Леннон, когда занимался с Шамуэлем в то время, как Айринг практиковался в своих умениях. Под террасой как раз был замаскированный потайной ход за стены.
***
Дрокк замахнулся и нанес тяжелый удар по щиту Леннона. Атаки давались северянину непросто, хоть оружие и было одноручным. Будто сам меч сопротивлялся воли ложного владельца.
Уйдя от очередной неудачной атаки, Леннон рубанул Дрокка в бок. Тонким шнурком брызнула кровь, и северянин вскрикнул, выронив меч.
Леннон подхватил Осколок Хургун и разрубил тело Дрокка напополам легким взмахом.
От столь ловкого и искусного удара изумились даже матерые северяне. Они хором охнули и зашептались между собой. Кто-то без зазрения совести хлопал победителю, явно восхищаясь тем, как южанин в очередной раз доказал свое мастерство.
– Вы свободны, как и обещал Дрокк. Мы, народ Драконьего Севера, чтим обещания. – произнес Хургин Элдхус и ударил себя в грудь.
– Да, только я ничего не обещал. – шикнул Леннон.
Северяне сперва решили, что неправильно поняли всеобщую речь, ведь многие из них плохо говорили на всех языках, кроме родного.
Глаза Леннона зажглись синевой, как и руны на лезвии. Ветер во мгновение ока затих, снежинки повисли в воздухе. Герцог Холоборна сделал лишь легких замах, но от Осколка Хургун пошла мощная энергетическая волна, сбившая с ног нескольких человек и даже лишившая кого-то сознания.
Северяне обозлились на столь дерзкий шаг, они ощерились, заворчали, брызжа слюнями, и сверкнули оружиями.
Леннон сделал глубокий вдох и вложил чуть больше усилий в взмах. Магический поток пронесся до каменной стены, разрубая все тела на своем пути.
Ощутив прилив сил, Леннон совершал удар за ударом, разом разрывая по несколько кантийцев. Тела бородатых мужчин валились друг на друга, образуя холмы. Некоторым удавалось успеть коснутся Леннона прежде, чем их разрубало напополам.
Взмах за взмахом, шаг за шагом, Леннон и заметить не успел, как внутренний двор опустел, остатки северян не осмеливались подступать, они стояли на стенах, в тоннелях и боязливо выглядывали из окон.
Леннон выронил меч, из носа его потекла струйка крови, а глаза утратили магическую синеву.
– Мой герцог! Леннон? Вы меня слышите? – Ганн подхватил Леннона, когда тот упал.
– Уходим…
– Да… да. – Ганн закинул Леннона на плечо, взял Осколок Хургун и донес до конюшни.
***
Айринг, хромая, добрался до высокого многолетнего корнистого дуба, неподалеку от Рангарона. Тут он устроил себе привал: вонзил меч в землю и облокотился о ствол.
Близился рассвет, из-за далеких деревьев проклевывались тусклые фиолетово-серые краски утра.
Пожар в замке практически потух, лишь несколько густых столбиков дыма еще достигали небосвода. Издалека Рангарон казался мирно спящим, будто ничего в его стенах и не происходило.
На колени Айринга осел бронзовый дубовый лист. Сень дуба еще не опала полностью, в отличие от листвы многих иных деревьев.
Айринг с трудом снял со вспотевшей головы шлем. Лишившись стального горшка, красную кожу наконец обволок прохладный ветерок. Спутанные мокрые от пота и крови волосы налипли на лоб и Айринг неуклюже попытался их стряхнуть.
Живот его кровоточил. Мощный удар секирой раздробил его доспех в клочья. У него еще чудом не вывалились наружу все внутренности.
– Прости меня, отец, прости… – в бреду пробормотал Айринг. – Как же… так… Наш дом.
Впервые за долгое время на душе у него было спокойно. Тот безграничный гнев, что проедал его душу насквозь и заставлял рушить все на своем пути, наконец усмирился, хотя бы на время.
По щекам Айринга покатились слезы, они стекали по горячей коже, смешиваясь с кровью. Рыцарь зажмурился от боли в теле. Слабость постепенно нарастала.
«Я… разрушаю все, к чему прикасаюсь. Я делаю больно всем, кто мне дорог». – думал он. – «Все, что у меня есть, я получил лишь благодаря случаю. Лишь благодаря людям, которые меня окружали. Отец, мама…»
Айринг попытался встать, но живот его будто вспыхнул, боль пронзила все тело, вплоть до кончиков пальцев.
Помимо боли, пытающей тело, над душой издевалась неуемная скорбь. Айринг глядел на родную твердыню и поверить не мог, сколько воды утекло с тех пор, как он покинул ее.
Над головой кружили птицы. Дрозды или скворцы – Айринг никогда не был силен различать пернатых. Но он поймал себя на мысли, что птицы ему нравились. Их вольный полет, трепетание их перьев на ветру, их звучные голоса. Было что-то неуловимо прекрасное и сокровенное в том, как они летали.
Становилось все светлее. Увечья и уродства, оставленные штурмом северян, становились все явственнее. Айринг зажмурился и поклялся самому себе, что запомнит вид страдающего в агонии Рангарона до последнего своего вздоха, независимо от того, наступит он в ближайшие минуты, дни, годы или десятилетия.
Голова тяжелела, телу стало тесно в доспехах, Айрингу захотелось снять их с себя, скинуть поскорее. Но сил совсем не было. Мысли размякли. Возникло странное ощущение, будто часть его «я» уснуло и осталась лишь та, которая не способна совершенно ничего понять. Оставшееся «я» просто наблюдало за происходящим вокруг, а в голове царила пустота.
Послышался перестук копыт, кто-то приближался к дубу, но Айринг не мог разглядеть, его веки сомкнулись.