Алекс Миро
Геном: исцелённые
Габи сидела возле подружек Маисы и Терезы и старалась не слушать их неуемное щебетание. Девочки в Cas9 подобрались все как одна шумные и болтливые, но эта парочка оставила всех далеко позади. Рожденные в разных странах, воспитанные в разных культурах, никогда прежде не встречавшиеся, в первый день знакомства они соединились в одну химеру о двух головах, проворную, шуструю, говорливую, везде сующуюся и всех обсуждающую. Если в Институте Карпентера что-либо происходило, Маиса и Тереза уже были в курсе. Даже Эмма не могла тягаться с ними в осведомленности.
Через месяц со дня знакомства подружки Маиса и Тереза отпросились на свой первый совместный шопинг. Сопровождаемые усталой и недовольной Бетти, они вернулись с одинаковыми покупками. Халаты, ночнушки, флисовые костюмы и майки были одного фасона и отличались друг от друга только цветом или рисунком. Они успели сходить в парикмахерскую и одинаково постричься, уложив волосы одна на левую, другая на правую сторону. Встретив их в коридоре, доктор Робертс застыл от удивления, снял очки, протер их и надел снова – он точно помнил, что в корпусе не было близнецов. Присмотревшись повнимательней, он только покачал головой, лишний раз убедившись, что женская душа для него потемки. Для верности он спросил Габи о состоянии Маисы и Терезы – не нужна ли им поддержка или совместная беседа с психологом. Та лишь холодно посмотрела на него.
– Ты считаешь, что крепкая дружба и привязанность – симптомы психического отклонения?
Марк Робертс предпочел откланяться и закрыть за собой дверь. К чему приведет этот разговор, было известно заранее.
Маисе было тринадцать лет и два месяца, Терезе без двух месяцев тринадцать. Им нравился один и тот же мальчик, но его со дня на день должны были выписать. Поплакав в комнате Терезы на кровати, заваленной плюшевыми мишками, они вскоре успокоились, умылись, поправили растрепавшиеся прически и начали поиск нового предмета обожания. Одного на двоих, естественно.
Именно это обсуждение вынуждена была слушать Габи, которая уже жалела, что села с девочками в одну кабинку. Но тут она услышала имя, которое привлекло ее внимание.
– … Робертс, – сказала Маиса, и это имя унесло порывом ветра.
Габи знала единственного Робертса, и, хотя эту фамилию девочки могли произнести по тысяче причин, она навострила уши.
– Маиса, Тереза, – начала Габи мягко. – Вы говорите о чем-то интересном. Вижу по вашим лицам. Можно мне поучаствовать в вашей беседе?
– Это секрет, доктор Хельгбауэр, – засомневалась Маиса.
– Да ладно тебе, – нетерпеливо ткнула ее в бок Тереза.
Маиса тяжело вздохнула, словно решение давалось ей нелегко.
– Только обещайте, что не будете спрашивать, откуда мы все знаем, – сказала Маиса, и две пары глаз с одинаковым выражением уставились на Габи.
Та готова была пообещать что угодно.
– Так вот… Помните тот день, когда сбежал Стиг? Утром в Институт приехали его отец и мать. Они пошли в кабинет доктора Робертса. Там долго кричали и все такое…
– Это я знаю, я была неподалеку, – нетерпеливо ответила Габи.
Их кабинка начала плавный спуск, и времени для беседы оставалось немного.
– Мы знаем, что вы там были, – хихикнула Тереза.
Габи подумала, что этим хорькам пора устроить хорошую головомойку, чтобы они не совали носы, куда не следует.
– Но после того, как отец Стига вышел из кабинета доктора Робертса, он отправил жену ждать его в холл, а сам пошел в другую сторону.
– Что? Куда он пошел? – удивилась Габи.
– В кабинет доктора Ратаковски. Они о чем-то говорили, и отец Стига вышел весьма довольный, – сказала Маиса.
– Даже руки потирал, – добавила Тереза.
«Вот оно что», – подумала Габи. Второй раз за день Ежи попадал в ее поле зрения и оба раза загадывал загадки, на которые она не знала ответа.
– Но и это еще не все, – Маиса перешла на заговорщицкий шепот.
– В тот же вечер, когда стемнело, доктор Робертс пошел в кабинет к Ратаковски… – Тереза посмотрела на подружку, и они хором выпалили:
– Прямо бегом побежал!
Габи махнула рукой.
– Ничего удивительного. Они работают над проектами вместе.
– Но говорили они не о проектах, доктор Хельгбауэр, – парировала Маиса.
Еще секунда, и Габи готова была сама выдворить парочку из программы. Оказаться на минус первом этаже после отбоя в корпусе не сложно. Cas9 – не тюрьма, и коридоры никто не охраняет. Но понятия простой человеческой порядочности были девочкам явно незнакомы.
– И о чем же они говорили? – холодно спросила Габи.
– Это-то самое интересное, – сверкнула глазами Маиса. – Доктор Робертс был так взволнован, что забыл захлопнуть за собой дверь.
Кабинка почти доехала до мостика, у них была всего пара минут.
– Он выспрашивал доктора Ратаковски, о чем тот говорил с папашей Стига. Мы плохо слышали ответы. Доктор Ратаковски говорил тихо. Но судя по тому, как распалялся доктор Робертс, ничего путного он добиться так и не смог. Он перешел на личности. Говорил, что Нельсон – скользкий тип и чего бы тот ни хотел, ничего хорошего из этого не выйдет. Доктор Робертс бесновался, типа какие могут быть у Ежи и Нельсона общие дела, угрожал, требовал ответов, но голос Ратаковски оставался таким же тихим, – рассказывала Маиса.
Тереза не могла усидеть на месте. Она то и дело пыталась вставить хоть слово. И как только Маиса сделала небольшую паузу, Тереза наконец встряла в разговор.
– В итоге доктор Робертс окончательно потерял терпение. Он заявил, что просматривает все файлы на компьютере Ратаковски, все данные, которые туда попадают, и все, что тот распечатывает. Поэтому его делишки с Нельсоном не останутся незамеченными. Собственно, это все, доктор Хельгбауэр.
Что-то в переданном ей разговоре не нравилось Габи. Она не до конца могла понять, что именно. Больше всего она не любила недосказанности. Наверняка девочки что-то упустили, недопоняли или не удосужились запомнить. Габи знала Ежи Ратаковски много лет, и его поведение казалось ей странным. Он запросто мог бы выставить шефа, директора Института Карпентера, старого друга Марка Робертса за дверь, как только тот повысил голос в его кабинете. Или хотя бы сорваться на крик, возмутиться, послать всех к чертовой матери. Но чего Габи не ожидала – так это буддистского спокойствия в минуту, когда Ратаковски угрожали, допрашивали и упрекали. В этом случае истинный смысл разговора Ежи и Марка мог быть крайне важен.
Довольные собой, девочки уже готовились к выходу, когда Маиса вспомнила кое-что еще:
– Ах да! Мы видели, как вчера вечером Бетти звонила с поста медсестер и меняла билеты для Ратаковски. Билеты на поезд. С эконом-класса на первый класс.
– И куда он едет? – спросила Габи без интереса. Она все еще была погружена в мысли о возможной сделке Ежи и Нельсона.
– В Бриджпорт, Коннектикут, – ответила Тереза, и дверь кабинки открылась.
Габи выскочила на мостки и подвернула ногу. Не обращая внимания на боль в лодыжке, она выдернула из сумки телефон и, спрятавшись за цветастым павильоном с мороженым, быстро набрала номер.
– Уезжайте оттуда, быстро собирайтесь и уезжайте, – затараторила она. – Стиг, попроси у Агаты денег в дорогу. Хватайте вещи и бегом оттуда! Вас нашли!
На обратном пути Габи почти ни с кем не говорила. Ей понадобились все силы, чтобы собрать и пересчитать детей, а потом без происшествий погрузить их на катер. Берег медленно удалялся. Габи села на дальнюю скамью в трюме и погрузилась в свои мысли. Катер набрал скорость. Она приоткрыла иллюминатор, чтобы порывы ветра и холодные брызги разогнали наваждение последнего часа. Нужно было вывести Стига и Эдгара из дома Агаты так, чтобы Ратаковски больше не шел за ними по пятам.
В глубине души Габи понимала: он мог лишь узнать направление, в котором они отправились в бега, и вряд ли ему удалось выяснить точный адрес. Но, запаниковав, она потеряла возможность рассуждать здраво. Сам Ежи Ратаковски, едва ли запомнивший имя хотя бы одного из своих пациентов, с маниакальным упорством преследует Стига. Габи была уверена – именно его. В таком случае визит Горация Нельсона вставал в схему событий как нельзя лучше. О чем они договорились? Было ясно одно – ни тот ни другой не желают Стигу добра. Габи Хельгбауэр с иронией относилась к чужим слабостям, мерзостям и коварству, но впервые она видела воочию, как ребенок становится разменной монетой в азартной игре взрослых. Она смотрела на свой телефон и гадала, не отслеживаются ли все ее звонки. Это была единственная возможность для Ратаковски так быстро выяснить местонахождение мальчиков.
В таком случае ее руки были связаны. До тех пор, пока она не найдет сторонний, наверняка неизвестный службе безопасности аппарат. Таких на острове нет. У пациентов телефоны забирают при заезде. Они общаются с внешним миром только через планшеты. Личные телефоны персонала – и думать нечего, скорее всего тоже под наблюдением. Габи корила себя за то, что не догадалась сразу: каждый из сотрудников подписывал документ о неразглашении. К тому же в нижних этажах Института проводились уникальные исследования. Внешние звонки, скорее всего, как минимум записывались. С ее стороны было непростительной глупостью звонить Агате по личному телефону и обстоятельно обговаривать дальнейшую судьбу мальчиков.
Теперь Габи оставалось только ждать, когда она сможет снова связаться с Агатой. И за время ожидания не сойти с ума от волнения.
Катер, тормозя, повернул правым бортом к мосткам причала и с глухим стуком пришвартовался. Они были дома.
Призраки прошлого
Двери в столовую Cas9 были уже открыты, и дразнящий рецепторы запах распространился по всему первому этажу.
Стеклянную стену в сад покрывали последние капли дождя. Грушевое дерево стучало в стекло корявой веткой в такт порывам ветра. Размеренный стук действовал на Эмму успокаивающе. Она словно была под гипнозом: сидела за столом, не мигая смотрела в сад и видела в нем умиротворение.
Артур не решился ее тревожить. Он занял очередь за едой и набрал порции на двоих. Простая мысль взволновала его. Неожиданно Артур осознал, что прекрасно помнит любимые блюда Эммы, что она пьет и почему, будучи правшой, все-таки держит нож в левой, а не в правой руке. Он мог бы поклясться, что она с радостью съест все, что он самостоятельно выбрал для нее на обед. Артур вернулся к столу – Эмма уже очнулась и потирала руки от нетерпения. Только Тобиас сидел рядом с ней хмурый и ковырялся в остатках горячего. Рагу не было виновато ни в чем, но Тобиас зло мял его вилкой. Он поклялся себе не заговаривать с Джаной, в надежде, что она одумается и прекратит рвать его сердце на куски откровенным флиртом с Камалом. Но Джана знать не знала о своих грехах и спокойно ворковала с соперником Тобиаса, время от времени бросая на ревнивца игривые взгляды.
Мимо их столика странной походкой, будто в замедленной съемке, плыли Маиса и Тереза. Они взяли крен в сторону Тобиаса, и, проходя мимо, Тереза случайно задела его рукой.
– Извини, – машинально откликнулся он.
– Ты меня извини, – пропела Тереза.
Больше всего Тобиасу хотелось бы услышать эти слова от Джаны, но ее не было рядом. Неискушенный в играх с чувствами, он все-таки решил отомстить Джане за каждую минуту, проведенную ею с Камалом.
– Садитесь к нам, – громче нужного пригласил он девочек.
Эмма и Артур переглянулись. Они приготовились посмотреть спектакль и повеселиться.
Не успел старый объект обожания отчалить с Норт-Бразер-Айленд, девочки уже нашли новый. Румяные и смущенные, они ерзали на стульях, не в силах притронуться к еде.
– Попробуй пшеничный сок, он вкусный, – предложил Тобиас.
– Спасибо, я его обожаю. – Тереза осторожно, словно принимая ценный экспонат из рук хранителя музея, взяла у Тобиаса стакан.
Из-за ее плеча выглядывала Маиса. Девочки не замечали, что Артур уже отложил вилку и приготовился излить на них поток своего остроумия. Напрасно Эмма лупила его ногой под столом.
С тех пор, как доктор Ратаковски провел первый сеанс терапии, ранее незнакомые Эмме чувства сострадания, сопереживания и понимания нахлынули на нее с такой силой, что она не справлялась с эмоциями. Габи Хельгбауэр была рядом, днем и даже ночью, когда Эмме особенно нужна была поддержка. Именно Габи объясняла ей, что все происходящее – нормально и здоровые люди испытывают подобные чувства каждый день. И сегодня Эмма, еще не до конца привыкнув к эмпатии своей обновленной натуры, испытывала радость за Тобиаса и глубокую приязнь к Маисе и Терезе. Они были влюблены в дорогого Эмме человека, и девочки тут же завоевали ее сердце.
Артур же был в полной боевой готовности – он на ходу выдумывал неделикатные шутки для ничего не подозревающей троицы. Но Эмма не дала ему развернуться, найдя общую для всех тему.
– Как пахнет этот помидор! – с нескрываемым восхищением Эмма крутила в руках глянцевый плод.
И правда, надрезанный томат источал густой, пряный аромат, словно призывал впиться зубами в алую мякоть.
– С ним что-то не так. Не пойму, в чем дело. – Тобиас недоверчиво смотрел на разрезанные половинки, не решаясь поднести их ко рту.
– В них нет семян, – ответила Маиса.
– Точно! – Все пятеро посмотрели на гладкую, отполированную сердцевину томата.
– Сегодня привезли овощи с острова Рикерс, – сказала Тереза. – У них поспел урожай.
– Это с соседнего острова? Там, где Биосады? – удивился Тобиас.
– Ага. Это они вывели больше ста видов морозоустойчивых плодовых деревьев. Груши, яблони, вишни и сливы должны были давать урожай по несколько раз в год, несмотря на холод. Хороший был проект. Посмотрите в окно.
Маиса говорила громко. С соседних столов тоже обернулись. За стеклом стелился сад: десятки плодовых деревьев. Но их ветви вились и крючились, покрытые густой сочной зеленой листвой. Под тяжестью собственного веса деревья никли к земле, похожие на сгорбленных старичков. Вместо плодов на них холодно блестели куски стекла: желтые на яблонях, горчичные на грушах, фиолетовые на сливах и алые, цвета крови – на вишнях.
– Это я украшала сад, – с гордостью сказала Эмма.
– Эти деревья, привезенные с Рикерс, дали плоды по одному разу. Потом словно замерли – больше не растут и не плодоносят. Только крючатся. Их подарили десять лет назад к открытию Института Карпентера. – Маиса была в курсе всех событий.
– Теперь Биосад получил разрешение Минздрава на ГМО-продукты собственного производства и завозит их нам. Урожая немного, только на нас и хватает, – добавила Тереза.
– Они выращивают там овощи? – спросил Тобиас, глядя в свою тарелку.
– Овощи, фрукты, растения. Все с измененной ДНК. До тех пор, пока они не получат достаточно урожая для массового производства, все выращенное останется бесплодным. Семян нет, чтобы кто-нибудь не вздумал вырастить свои овощи и фрукты вместо Рикерс, – заключила Маиса.
– И это можно есть? – спросил Артур, отодвигая тарелку.
– Можно. Безопасность доказана. Иначе бы нам не прислали урожай, – ответила Маиса.
Наступила тишина: ни звона посуды, ни стука вилок. Каждый смотрел в свою тарелку с подозрением. Умопомрачительный запах разносился по всей столовой. Они словно сидели в парнике, где с ветвей свисают огромные наливные томаты, по чернозему стелются колючие корнишоны, а в горшках возвышаются широкие влажные салатные листы. На тарелках красовалось рагу из овощей, сдобренное ароматными специями; овощи на гриле, с черными полосками на боках; обжаренная с луком цельная бэби-морковь, сладкая, будто выращенная на сахаре. В десертных блюдцах ждали своего часа тыквы, политые медом, запеченные яблоки с корицей, дольки апельсинов в горячем шоколаде, клубника под высокими шапками взбитых сливок. И все бы ничего, если бы в яблоках и апельсинах были косточки, а клубника не казалась отшлифованной до безупречной гладкости.
Эмма с интересом окинула взглядом соседние тарелки, подцепила вилкой кусок кабачка из рагу и закатила глаза.
– Вкусно, сил нет, – промычала она с набитым ртом.
Дальше дело пошло веселее. До конца обеда было слышно лишь довольное чавканье.
***
После обеда Артур ненадолго оставил Эмму. Ему хотелось побыть одному, вслушаться в шепот мыслей в голове, посмаковать все, что случилось с ним в парке аттракционов. В последнее время берег стал лучшим местом для уединения. Черные камни, плеск воды, шум деревьев за спиной. Артур как раз шел к выходу из корпуса, но едва различимый гнусавый голос заставил его остановиться. Артур прислушался – голос декламировал незнакомые строчки с издевкой и явно кривляясь. Выйдя в сад, Артур услышал смешки.
«Дорогой мой мальчик, если ты когда-нибудь спросишь меня, почему я сделала это – я не смогу тебе внятно ответить…» – за словами последовали крик и ругань.
Артур побежал по гравийной дорожке. Вокруг клумбы уже собралась толпа. Голос Эммы, обычно низкий и певучий, в этот раз неожиданно визгливый, с истеричными нотками, доносился из кольца, окружившего дерущихся. Чтобы прорваться внутрь, Артур растолкал зевак локтями, одного из них пнул в бок так сильно, что тот ойкнул и согнулся пополам.
Тобиас сидел на земле. Он размазывал рукой тонкую струйку крови, текущую из носа. На тыльной стороне ладони красовалась свежая ссадина. Артур не сразу разглядел Эмму: ее кофта была черной от налипшей земли, джинсы порваны на коленях, да и вся ее фигура будто спаялась с другим катающимся по земле телом. Она задыхалась от ненависти, молотила кулаками то по воздуху, то по живой плоти, а ее соперник уже вяло отмахивался, прикрывая лицо. Артур перепрыгнул через Тобиаса, схватил Эмму за полы кофты, но ткань с громким треском порвалась и кусок остался в его руке. Эмма обернулась на секунду – этого хватило, чтобы Камал, а это был именно он, повалил ее на землю и вцепился в стянутые пучком на затылке светлые волосы. Он колотил Эмму головой о гравий дорожки с такой яростью, будто хотел вышибить из нее жизнь. Эмма дергала ногами и извивалась, пытаясь скинуть Камала со своей груди, но ее руки были крепко прижаты к телу его коленями.
Артур смотрел, как из ее разбитой скулы сочится кровь, но не мог сдвинуться с места. Руки и ноги его не слушались, звуки доходили до сознания словно через вату, в глазах двоилось. Он снова был дома, в той самой квартире, пятилетним ребенком, и смотрел, как его мать закрывает голову руками от впавшего в бешеную ярость отца. Тогда он видел отца таким впервые и еще не знал, какое бесчисленное количество раз будет стоять вот так, бессильно плача под животное рычание, всхлипывания и глухие звуки ударов.
Кто-то тронул Артура за плечо, и он дернулся как от разряда тока. Джана умоляюще смотрела на него.
– Сделай что-нибудь, не стой вот так, – почти плакала она.
Артур посмотрел вокруг, все еще находясь где-то на полпути между прошлым и настоящим. Пустые лица, любопытные взгляды, кто-то смеется, кто-то обсуждает в голос. Есть и те, кто качает головой. Но никто не двигается с места, словно плотный обод кольца спаял их невидимыми скобами.
И тут он вдруг понял, что как минимум четверо – соседи сверху и снизу, соседи справа и слева – каждый раз слышали страшные звуки, доносящиеся из их квартиры. Он живо представил себе старуху-соседку с ярко накрашенными губами. Она стоит, приложив к стене большое ухо с растянутой серьгами мочкой, и подслушивает, чтобы потом бесконечно смаковать услышанное одинокими ночами. Они все знали, минимум четверо, и никто из них не сдвинулся с места за все те годы, что его отец до полусмерти избивал мать.
Наваждение слетело с Артура в ту же секунду. Он был более рослым и широким в плечах, чем Камал, к тому же старше его на два года. И в один миг, будто соломенную куклу, отшвырнул его от Эммы. Потом он подошел к лежащему на земле врагу. Тот смотрел на него с ужасом. Артуру казалось, что голова его ясна как никогда, мысли встали на свое место. И все правильно: наконец-то он сможет совершить самый верный поступок из всех возможных. Перед ним на земле, скрюченный и жалкий, лежал Камал, и Артур на секунду задумался… но лишь о том, с какого бока лучше всего ударить. Собрал все силы и вложил в удар ту ненависть и боль, что копились в нем столько лет.
***
Тобиас сел у окна. Он держал планшет бережно, словно в нем хранилось нечто драгоценное.
Накануне Тобиас получил от матери письмо. Слишком длинное, слишком неожиданное. Тобиас заволновался. До сих пор мать ни разу не писала ему писем. Тем более начинающихся со слов «Мой дорогой мальчик…». Он не мог усидеть в комнате. С самого детства в минуты волнения Тобиасу нужно было выйти на свежий воздух, прогуляться, придумать что-нибудь, чтобы разогнать кровь и отвлечься.
Он не мог представить себе, что однажды эта привычка будет стоить ему жизни.
Тобиас взял планшет, вышел в сад и уселся под деревом, открыв письмо. Взволнованный, он не заметил приближающегося Камала. План врага зрел на ходу, и, увидев планшет, Камал тут же решился. Тобиас не успел ахнуть, как гаджет оказался у Камала в руках. С издевкой тот громко зачитывал первые строчки письма, пока вокруг них не собрались любопытствующие дети. Тобиас не привык защищаться – никогда раньше ему не приходилось стоять за себя.
Но подоспевшая Эмма была не робкого десятка. После недолгих уговоров, в попытке вернуть планшет, она вцепилась Камалу в горло. Тобиас пытался ее оттащить и получил от Камала по лицу.
Простая история. Но Артур, глядя на них обоих, в ссадинах и синяках, гордых за свою победу, вдруг понял, что Эмма и Тобиас, пожалуй, самые дорогие для него люди на свете. И от этой мысли он стал по-настоящему счастливым.
Они сидели в комнате Тобиаса. Здесь Тобиас снова почувствовал себя в безопасности. Эмма прикладывала к разбитой скуле пузырь со льдом. Она плотно закрыла окно, чтобы их не тревожили голоса, доносящиеся снаружи. Тобиас немного отдышался, успокоился, посмотрел на друзей – кому еще он мог довериться в такую минуту?
Прочистив горло, он начал читать: «Дорогой мой мальчик. Если ты когда-нибудь спросишь меня, почему я сделала это – я не смогу внятно ответить. Но сегодня я постараюсь оправдаться перед тобой. Так, чтобы ты понял и простил меня.
Я знаю, какое важное время настало в твоей жизни. Кому, как не мне, пережившей рядом с тобой каждую секунду твоей мучительной болезни, это понимать. Ты стоишь на пороге перемен. Каждая клеточка твоего тела жаждет новой, здоровой жизни. И скоро твои мечты сбудутся. Я много думала об этом.
В тот день, когда ты уехал, я наконец поняла: со дня твоего рождения наша семья жила единственной целью – твоим будущим. Каждое наше стремление, каждый поступок был подчинен ей без остатка. И теперь будущее почти наступило. Это пьянящее чувство передалось от тебя ко мне. Помни, мы ведь связаны. С тобой все просто – ты болен и получил шанс всей жизни. А я здорова. Что может быть такого, что перевернет мой мир с ног на голову?
Физические и душевные болезни похожи. Хотя в нашем обществе первые считаются важными, а вторые – просто капризом или неумением взять себя в руки. Но обе врастают в самую суть нашего существа. Просыпаешься ли ты утром от спазма в сердце или от того, что все кости выворачивает из суставов от тоски и желания плакать навзрыд, – какая разница! Душевные и физические страдания одинаково тяжелы для их несчастного обладателя. И не стоит судить и рядить, жалеть или обвинять. А это значит, что теперь, когда для тебя сделано все возможное, и я имею право на свою новую жизнь. И на понимание с твоей стороны.
К чему это я… Когда мы с тобой говорили в последний раз, я поняла. Поняла, что ты подозреваешь меня в неискренности. Вдали от дома ты вдруг увидел очевидное – что я не была до конца честна с тобой. Я уловила по голосу, по тому, как ты смотришь на меня через сотни километров, будто чужой или обиженный.
Не сердись. Во-первых, ты все еще подросток. Не хватало тебе моих откровений. Во-вторых, лишь твои заботы всегда были и будут для меня на первом месте. Ничто этого не изменит. Вот почему мы никогда не говорили с тобой о моем прошлом и о том, почему мы с твоим отцом живем вместе словно чужие.
Позволь мне монолог, обдумай все не спеша и не горячась. И только потом позвони или напиши. Я буду ждать столько, сколько тебе понадобится, чтобы все осознать.
За несколько лет до твоего рождения я встретила одного парня. Он был музыкантом, в те дни совершенно нищим, перебирал струны на гитаре в сквере у моего дома. Музыки не получалось, только нестройный ряд звуков, расходившихся в разные стороны без цели и смысла. Но все равно каждый день по дороге на лекции я кидала ему в шляпу доллар. Месяц спустя у нас уже был свой ритуал. Не останавливаясь, я проходила мимо, едва смотрела в его сторону. Он уже ждал меня и наигрывал на гитаре что-то несусветное, предназначенное только для моих выносливых ушей. Но я даже не замедляла шаг, просто бросала доллар в шляпу, и тот исчезал внутри. Он кивал, я видела краем глаза, и смотрел мне вслед, я чувствовала всем своим существом.
В последний день перед летними каникулами я, как обычно, шла к нему навстречу. В кармане я сжимала один доллар. Но неясное чувство тревоги неотступно следовало за мной, и в тот миг, когда я перебегала улицу, чтобы войти в сквер, все стало ясно. Музыки слышно не было. Только дождь стучал крупными каплями по листьям, и по асфальту шуршали колеса машин. Я остановилась как вкопанная. Все вокруг стало для меня чужим и незнакомым, словно я резко проснулась от прекрасного сна, а вокруг только пустота, и никак не понять, где я и зачем здесь очутилась. Так я и стояла на аллее совсем одна, ошеломленная.
Мы снова встретились случайно через пару недель. Достаточно времени, чтобы разочарование уступило место тихой грусти по несбывшемуся, но недостаточно долго, чтобы истереть из сердца остроту чувств. Как все было – не важно. «Привет-привет!» – «Ты меня помнишь?» – «Да, как твои дела?» И все такое неуклюжее и неловкое, с румянцем на щеках и смущением в голосе. Земной шар завертелся под моими ногами в ту минуту, как мы пошли, рука в руке, куда глаза глядят. Я, он и его гитара. Я кормила его обедами и поила кофе. Он жил у меня и пропадал куда-то по ночам. А когда возвращался, словно блудный кот, я все прощала. И не желала замечать, что мы оба любили одного и того же человека – его самого.
Однажды он вернулся только через сутки. Даже не заметил выставленной за дверь спортивной сумки с его пожитками. Просто переступил через нее и ворвался в комнату, как ураган. Кто-то из друзей рассказал ему про дом на мысе. Никогда не видела человека, который так быстро загорался мечтой. И если это случалось, он размахивал руками, ходил из угла в угол и никак не мог успокоиться. Через час я знала все о доме на мысе. Вокруг только океан и единственное пустынное шоссе. Волны, огромные и хмурые, разбивают темные валуны, вылизывают скалистый берег. В доме стоит печь, в печи тлеют дрова. И мы там поселимся. Обязательно. Он все говорил и говорил, сжимая свою гитару за гриф, крепко, словно только она не давала ему взлететь к потолку. А я смотрела на его сумку и думала, что половина вещей собрана, а в дорогу надо бы приготовить сэндвичей. И как быть с учебой? Ну ее, мне все равно не нравилась моя специализация.
На забытом Богом клочке земли мы провели самые счастливые дни моей жизни. (Кроме тех, что прошли рядом с тобой, мой мальчик.) Сколько – не важно. Хоть день, хоть год, хоть век. Время течет иначе, когда любишь, потому что любовь дает тебе удивительную силу брать нити времени в ладони и растягивать по своему усмотрению. Мы глядели на бушующий океан, топили печь, пили дешевое вино и закусывали жареной мелкой рыбешкой – нашим нехитрым уловом. Такое вот счастье, простое и без затей.
Я бы не писала тебе сейчас, если бы мы так и остались в том доме. Однажды я проснулась, а его нет. Просто собрался в ночи и ушел. Он жил и любил урывками, короткими промежутками, стремительно несся к разрыву, к перемене места. И так раз за разом, год за годом, со мной и с другими девушками, до меня и, уверена, после. Наверняка я была не первой, от кого он уходил вот так: забрав с собой гитару, сумку с вещами и саму жизнь. Печь погасла, я ее больше ни разу не топила. Просто сидела у окна и смотрела на океан, на розовую полосу рассвета, растянутую над водой. Я до сих пор смотрю в окно каждый день. Пора избавиться от этой привычки раз и навсегда.
Теперь, я надеюсь, ты меня поймешь. Я ушла от твоего отца вскоре после того, как ты уехал. Я долго не могла решиться, но все-таки собрала вещи и взяла билет на поезд. Сейчас я в пути, возвращаюсь в дом на мысе. Он выставлен на продажу именно теперь! Что же это еще, как не судьба, Тобиас?
Я куплю его. Встречу там саму себя, сидящую у погасшей печи, и попрощаюсь с прошлым. Снова наколю дров и расстелю постель. Для тебя, мой мальчик, там будет отдельная комната. И не только она, а все, что ты захочешь.
Меня ждет новая жизнь без сожалений, без памяти о несбывшемся, без вечного ожидания. Новая жизнь в старом доме, с тобой вдвоем. Наша общая, новая жизнь. Мы вместе идем к выздоровлению – каждый своим путем. Главное, что вместе. И нас ждет свежий ветер, девятый вал и огромные валуны, розовые от лучей рассвета.
Знаешь, каким бывает рассвет над океаном? Очень хочу тебе его показать.
Люблю тебя, сынок. Твоя мама.
Иоланда Мур».
***
Эмма во все глаза смотрела на Тобиаса. Если он решился посвятить их в самое сокровенное и важное, значит, они и правда друзья. И Тобиас, и Артур – настоящие друзья, каких у нее до сих пор не было.
– Тебе надо побыть одному, – сказал Артур.
– Ты прав. Переварить такое непросто, – тихо сказал Тобиас. – Мне нужно пройтись.
Когда он вышел за дверь, Артур и Эмма сели ближе друг к другу. Оба посмотрели в окно на кроны деревьев, в которых играл солнечный свет.
– Он справится, – сказала Эмма, и больше они не произнесли ни слова.
Как только аккуратные гравийные дорожки Cas9, вдоль которых тянулись разноцветные фонарики, остались позади, Тобиас сделал глубокий вдох. Теперь он знал, что развод родителей не станет концом света и в их жизни все равно найдется место для него – достаточно много места, чтобы Тобиас всегда чувствовал себя любимым. Он уже представлял себе крепкий коренастый дом, способный выдержать любую бурю, окна своей комнаты и печную трубу, из которой горячими белыми облаками, словно дыхание в морозный день, вылетает и тут же рассеивается дым.
