Алекс Миро
Геном: исцелённые
Ты боишься
Они стояли на ступенях Музея естественной истории. Уже привыкшие к тихой и размеренной жизни на Норт-Бразер, все пятеро с трудом воспринимали шум мегаполиса, его неуемную энергию, бьющую через все поры асфальта. Несмолкаемый поток звуков оглушал, солнечный свет, отраженный от стекол домов, ослеплял, запах выхлопных газов колотил по обонянию.
– У нас в Дели шума еще больше и намного грязнее, – сказал Камал, любуясь Нью-Йорком.
– Я и не думала, что так приживусь на острове. Шелест деревьев, редкие гудки проплывающих мимо барж… Теперь в городе мне некомфортно, как было тогда, до лечения – что-то такое я чувствовала каждый раз, когда мать выводила меня из дома, – вспоминала Эмма.
– Дело не в городе, – сказал Артур. – Такие, как мы, зациклены на своих болезнях, у нас нет друзей. К чему нам все эти городские прелести? Кафе, где не с кем встретиться, кино, куда не с кем пойти? Да те же такси! Ну куда в них ехать? Нас нигде не ждут. На Норт-Бразер все проще. Там мы забываем о том, насколько на самом деле одиноки.
Эмма молчала. Что бы ни чувствовал Артур, она уже распрощалась с одиночеством. Не так давно в ее жизни не было никого, кроме матери, а теперь она стоит на ступенях музея с друзьями, говорит с ними, понимает их чувства и эмоции. Наконец она по-настоящему с кем-то рядом.
Тобиас включил навигатор.
– Артур, говори, куда идем, – попросил он.
– Не идем, а едем. Вон вход в подземку, на той стороне улицы, – ответил Артур.
– У вас какие-то дела? – спросил Камал.
– Артур хочет зайти к себе домой, пока мы здесь. Вы с Джаной можете подождать нас возле его дома. Займетесь, чем хотите. Расклад устроит? – спросила Эмма.
– Вполне! – обрадовался Камал. Джана кивнула.
Они дошли до оживленной проезжей части. Артур нажал кнопку на светофорном столбе, и зеленый свет сменился на желтый, а затем на красный. Сплошной автомобильный поток замер.
В вестибюле метро было прохладно. Стены, кое-где покрытые плесенью и каплями влаги, отражали гул торопливых шагов. Длинный ряд билетных автоматов покрывала такая же влажная плесень, блестела лишь затертая от прикосновений клавиатура. Эмма приложила smartwatch к сканеру, и пять билетов выпали в лоток выдачи.
– Пошли скорее, не хочу толкаться в давке, – проворчал Камал.
– Сегодня поезда по этой ветке ходят с увеличенным интервалом. Десять минут в среднем. – Тобиас читал информацию на табло. – Может, поэтому тут столько народа?
Через турникет с гоготом перепрыгнули двое в надвинутых на глаза капюшонах. Один из них сшиб ногой мусорное ведро, и оно, громыхая, покатилось вниз по лестнице, распугивая пассажиров.
На платформе звучно храпел бродяга. Вместо подушки под головой он сложил потрепанную спортивную сумку, из которой торчали пожитки. Пара человек стояла у самого края платформы, опасно нависая носками ботинок над рельсами. Толпа распределялась по платформе – еще минута, и количество людей, жаждущих попасть в следующий поезд, достигнет критической массы.
– Едет, наконец-то! – с облегчением вздохнула Эмма.
Свет прожекторов и скрежет металла заполнили тоннель до краев, и состав, взвизгнув, затормозил.
Камал и Джана первыми вбежали в открытую дверь. Они о чем-то весело шептались, подталкивая друг друга под локоть.
– На какой станции выходить? – спросила Эмма.
– Я скажу, – ответил Артур, не глядя ей в глаза.
– Что с тобой сегодня? Ты с утра напряжен. – Эмма безуспешно пыталась поймать его взгляд.
– Нью-Йорк – мой город. В смысле, я родился и вырос здесь.
– Ну и прекрасно! Нет ничего страшного в том, что ты скучаешь по дому, – заметила Эмма, доставая из сумки зеркальце, чтобы прихорошиться. – У тебя там есть кто-нибудь? Или все на работе?
– Там давно никто не живет, – мрачно произнес Артур. Как по команде, Эмма спрятала зеркальце обратно в сумку и прижалась к Артуру плечом.
– Тогда что нам там делать? – спросила она так тихо, что за шумом колес Артур едва расслышал ее слова.
– Ты знаешь, что я шизофреник. Во время приступов я не отличаю реальность от видений. Поэтому и воспоминания меня подводят. Я плохо помню лица, события, многое путается, со временем совсем забывается. С тех пор, как мне исполнилось девять, я словно хожу по кругу. Часто мысленно возвращаюсь в те места, которые что-то для меня значили, чтобы они не исчезли бесследно. Это якоря, которые держат на плаву мой разум. Мне важно знать, что не все в моей голове – больной бред и многие воспоминания все-таки настоящие.
– Когда доктор Робертс начнет лечение? – спросила Эмма.
– Хельгбауэр считает, что я еще не готов. Она этого не скрывает. Для нее важно, чтобы я был откровенен с ней, – вздохнул Артур. – Иначе она не сможет подтвердить подписью, что я осознанно соглашаюсь на лечение.
– Ты боишься! – догадалась Эмма. – Потому что после лечения все в тебе изменится. Тем, кого лечат от физических болезней, легче. А таким, как мы с тобой, – со сдвигами по фазе – лечение дается очень тяжело. После первой инъекции я перестала узнавать себя. Постепенно теряла все, что делало меня прежней Эммой. Страх перед людьми сменялся тягой к ним, равнодушие к чужим эмоциям переросло в мощную эмпатию. Я завела подруг, плакала и смеялась вместе с ними. Это было так странно и ново. Очень страшно!
– Никогда бы не подумал, что ты раньше ни с кем не общалась. Вряд ли найдется хоть один пациент в Cas9, с которым ты не была бы знакома.
– Доктор Хельгбауэр помогла мне не сойти с ума. Мир вокруг менялся, менялась и я, и все, что я видела: люди, предметы. Сейчас я здорова и приняла новую себя целиком. Поэтому Габи права – если ты не примешь ее помощь, то выздоровление превратится для тебя в психологический ад. Тебе будут нужны те, кто рядом. Доктор Габи и, конечно, я… – Наконец Эмме удалось поймать удивленный взгляд Артура.
«Кристофер-стрит – Шеридан-сквер». – Поезд затормозил у платформы.
– Приехали. Нам на выход, – сказал Артур.
Эмма, Артур, Тобиас, Джана и Камал вышли из вагона, присоединившись к толпе, которая понесла их к выходу. Здесь было слишком оживленно – тесня друг друга, по проходу шли десятки людей, задрав вверх головы и глядя на информационные табло со временем отправления поездов.
Пройдя два квартала, они остановились у двадцатиэтажного многоквартирного дома. Простое бетонное здание с широкими окнами и кофейней на первом этаже. Артур так давно не был здесь, что все вокруг: и улица с высокими вязами, и шеренга фонарных столбов, и высунувшаяся из окна старая соседская дворняга, – казалось ему едва знакомым, как виденный давным-давно сон.
– Я голодная, – посетовала Джана.
– Честно говоря, я тоже, – сказал Камал.
– Оставайтесь тут. Витрина кафе выглядит вполне аппетитно, – предложила Эмма. – Я возьму для вас обед.
Артур и Тобиас ждали ее у входа в подъезд.
– Ты в порядке? – спросил Артур, глядя на бледное лицо Тобиаса.
– Да, все ок, – ответил он тихо. – Просто слишком много впечатлений.
– Может, тебе принять лекарство? Есть что-нибудь с собой? – поинтересовался Артур.
– Да, но надо запить водой. Поднимемся к тебе, и я его приму, – сказал Тобиас.
– Ты явно хочешь спросить меня о чем-то?
– Типа того… Ты не взял с собой ни Джану, ни Камала, а нам с Эммой доверился. Не знаю, что ты хочешь найти в этой квартире, но для тебя это важно. И ты решил разделить это с нами.
– Хочешь знать, почему вы? – спросил Артур. – Сколько мы дружим? Месяц? Слишком мало, чтобы посвящать вас в самое сокровенное. Но знаешь что? Сердце подсказывает, что я все делаю правильно.
– Вот про сердце получилось убедительно. Я-то знаю, как важно к нему прислушиваться, – согласился Тобиас.
Эмма вышла из кафе и уже спешила к ним, деловито собирая волосы в пучок и закатывая рукава, будто готовилась проходить квест.
– Он неважно себя чувствует. – Артур показал на Тобиаса.
– Господи, как ты? Что-нибудь болит? Где болит? – застрекотала Эмма, поглаживая Тобиаса то по спине, то по плечам. Вдруг она крепко обняла его и прошептала:
– Не волнуйся, я рядом.
Артур почувствовал, что реакция Эммы удивила его до глубины души. В трудную минуту она могла поддержать его. Возможно, теперь ему будет на кого опереться. Но Артур оставил эти мысли на потом – лифт неумолимо поднимался на девятнадцатый этаж.
***
Артур старался не смотреть ни на Тобиаса, ни на Эмму. Тишина давила на него, и по спине бежали мурашки.
Он остановился у двери в квартиру. Отпечаток его большого пальца все еще подходил в качестве ключа, и Артура кольнуло чувство жалости. Ему было жаль себя, потерянного, стоящего у входа в свой пустой дом. Он повернул ручку и сделал первый шаг в темноту заброшенного жилища. Свет тут же зажегся – все лампы были на месте, не считая одной, выбитой тяжелым предметом и рассыпанной осколками на полу.
– Здесь словно был обыск… – ахнула Эмма, глядя на раскиданные вещи, битое стекло, выброшенную из кухонных шкафов посуду.
– Не обыск – это сделал мой отец, – ответил Артур.
Аккуратно переступая через разбросанные вещи, Тобиас прошел в кухню и открыл дверцы шкафчика.
– В шкафу полно хлебцев. Просрочены, – разочаровано сказал Тобиас, открывая пакет. – Но вроде съедобные. Таких уже не делают… Можно?
– Конечно, – разрешил Артур.
Он смотрел, как Эмма поднимает с пола покрывало и стелет его на диван, расставляет подушки, поднимает стулья и раздвигает занавески, впуская в квартиру дневной свет.
– Ты все равно не наведешь здесь порядок, – сказал он угрюмо.
– Хоть немного. Не могу смотреть на разор. Что-то еще осталось от прежней меня и, честно, это меня радует, – отмахнулась она, запуская робот-пылесос. Он с жужжанием проехал под столом, уткнулся в стену и, сердито мигая красным, сдал назад.
***
Теперь Артур не знал, зачем пришел сюда. Одиночество и тоска тлели внутри, как черные, едва теплые угли. В тот самый день, восемь лет назад, мать, нервно мигая большими испуганными глазами, схватила его за локоть, больно сдавив и оставив синяк, и вытащила из квартиры. Она доволокла его до лифта и нажала кнопку вызова.
– Слушай внимательно! – истерически шептала она, оглядываясь на дверь. – В этой сумке деньги, разрешение на перелет без сопровождения и адрес. Я давно все подготовила на случай… Поезжай в аэропорт, возьми билет до Бойсе. Там живет твоя бабка – моя мать. Ты ее не видел. Вот и познакомишься, – она поморщилась. – Придется тебе поладить с этой стервой. Потом я приеду и заберу тебя.
– Мама, тебе нельзя здесь оставаться! – в ужасе залепетал Артур.
– А у меня есть выбор? Дорогой, я не могу его бросить… такого. – Она крепко обняла Артура, уткнулась лицом в вихрастую макушку.
– Не отправляй меня из дома, я боюсь, – плакал Артур.
– Здесь еще страшнее. – Она разжала его окостенелые пальцы, вцепившиеся в ее запястья.
Словно в тумане он вошел в открытые двери лифта. Вот и все, что он помнил.
Видит Бог, Артур боялся заглядывать в омут памяти. Было там что-то темное, какие-то провалы, спутанные обрывки воспоминаний. Не все они были реальны, а многие просто пугали его. Он знал, точно был уверен, что после того, как мать простилась с ним у лифта, он стоял еще минуту за закрывшимися дверями. Стоял не двигаясь. И что было дальше?
Может, он спустился вниз, выбежал на середину улицы прямо под колеса полицейской машины? Артура привезли в участок, где он умолял скорее, без промедления, вызвать наряд в его квартиру? Если бы ему не было всего девять, может, они поверили бы ему и успели вовремя?
Или, словно послушная кукла, он поймал такси и поехал в аэропорт, сел на рейс до Бойсе и весь кошмар, что случился здесь после, высмотрел в новостях? Может быть, он вытягивал из телеэкрана картины произошедшего, как рыбак вытягивает трепещущую рыбину из мутной воды, слышал и видел все, словно был там? Хватило бы и трехминутного репортажа, чтобы все понять.
Или все-таки он снова нажал на девятнадцатый? Вышел в тот самый коридор, набрался смелости и подошел к своей двери? Зашел ли он в квартиру?
Где же она, его реальность?
Одно Артур знал наверняка – в тот день или в другой, он сел в самолет и добрался до Бойсе, и вскоре уже стоял на пороге дома старухи Сильвии, своей родной бабки. Вытирая сопли кулаком, побиваемый крупными каплями дождя, льющими за воротник рубашки, Артур стоял и смотрел, как ее дохлая тень, увеличиваясь с каждым шагом, заполняет матовое стекло входной двери, разрастается, замок наконец щелкает и тщедушное тело вываливается на свет божий, чтобы поглазеть, что за мальчик стучится в дверь.
И что потом? В реальности этих воспоминаний он уверен. Вездесущий запах мочи и старушечьих тряпок. Затасканные штаны, которые она кинула ему в лицо, требуя надеть их на первый урок в новой школе. А школа? Он так и не пошел на свой первый урок. И на второй, и на третий. Ни разу за год, что он прожил у старухи Сильвии, нога его не переступила порога занюханной школы. Благо, у бабки не было ни малейшего желания интересоваться, где Артур коротает бесконечно длинные дни.
Он приходил в ее дом затемно, когда она уже готовилась ко сну. Скрипя и охая, она обмазывала сморщенную кожу кремами, натягивала на трескучие кости пожелтевшую от времени пижаму. Артур входил тихо, мышью проскальзывал в свою комнату и плотно закрывал дверь. В этой комнате, сырой и темной от раскидистых веток дерева, загородивших окно, когда-то жила его мать, пока не свалила ко всем чертям от старой ведьмы, не оставив даже записки. Он проходил вдоль стен, закрыв глаза касался обоев кончиками пальцев. Что видел он? Маму, сидящую на кровати с растрепанными волосами, в кроссовках с грязной подошвой. Она смотрит сериал в ноуте и качает ногой в такт саундтреку. Если открыть глаза, мама исчезнет, поэтому Артур, зажмурившись, на ощупь, медленно подходит к кровати и ложится рядом, упираясь носом в ее теплую руку. «Только не открывай глаза», – приказывал он себе, погружаясь в сон. И лишь к утру веки его вмиг открывались, и матери снова не было рядом. А бабка Сильвия уже гремела посудой на кухне, готовя себе любимой завтрак.
Артур точно помнил тот день, когда бабка Сильвия околела в своей постели, а его наконец забрали в приют. В приюте ему нравилось больше.
***
– Артур, Артур! – Эмма дергала его за руку, вытаскивая из забытья, как тащат из реки обмякший, ничуть не возражающий труп.
– Ох, Эмма, – прошептал Артур, оседая на пол.
– Тебе плохо? Хочешь, пойдем отсюда? – Эмма опустилась на корточки рядом с ним, всматриваясь в его побледневшее лицо.
– Мне совсем хреново, Эмма, – всхлипывал Артур, не в силах сдержать текущие по щекам слезы.
– Давай просто выйдем отсюда и забудем про все, хорошо? – Эмма еще пыталась помочь, но пустота в его взгляде и сжатые кулаки пугали ее.
Артур слышал ее голос будто издалека. Из-за спинки дивана он видел Тобиаса, спокойно поедающего хлебцы на кухне. Это были его, Артура, любимые хлебцы. Он каждый раз брал их в супермаркете и сам нес на кассу, чтобы поскорее вскрыть коробку, достать первую хрустящую пластинку и отправить ее в рот. Только что-то не так было с самим Тобиасом. Был ли это вообще Тобиас или он стал кем-то иным? Но кем именно? В комнате играет музыка, все лежит на своих местах. Когда Артур снова посмотрел в кухню, у шкафчика уже никого не было. Робот-пылесос стоял на базе, все лампы в коридоре были на месте и весело горели, отражаясь в натертой до блеска плитке пола.
Клавиша раз-два-три… Такая знакомая мелодия… Артур ни с чем ее не спутает. Это его любимая колыбельная. И точно, в гостиной так и стоит пианино. Простое пианино, из тех, на которых детей учат музыке в унылых школьных классах. Но каждая клавиша настроена матерью безупречно. Черные против белых. Гармония во плоти. Так всегда говорила мать. Возле пианино стоит Эмма, такая прекрасная, в синем топе и узких брюках, на шее подвеска – круг с вделанным в него витражом – сердечко, красное, слишком яркое. Это его пугает. Эммы не должно тут быть. Он пытается сказать ей, чтобы она убиралась отсюда, но ее уже здесь нет. За пианино сидит только его мать, волосы закрывают лицо, на шее сверкает красный медальон-сердечко. Она играет все быстрее и быстрее, любимая колыбельная Артура ускоряется, становясь пародией на саму себя. Артура охватывает ужас, сердце колотится, но оно не может заглушить отвратительной какофонии, в которую мать, неистово лупя по клавишам, превратила их песню. Святотатство! Пляски мертвых! Она должна замолчать, должна прекратить давить пальцами на клавиши, высекая из них не ноты, а человеческие крики. Артур с трудом переставляет ноги, тело его не слушается. И рот будто онемел, язык болтается между зубов как тряпка, не желая складывать мычание в осмысленные слова. И тут мать поднимает голову. Лучше бы он не видел ее такой никогда. Ее рот разорван до левого уха, одного глаза нет, вместо него на Артура воззрилось красное месиво. «Поиграем в четыре руки?» – коверкая слова, предлагает она, но Артур уже падает на пол без сознания.
***
Слух и зрение возвращались к Артуру с трудом. Он приподнялся с пола, но снова упал, охваченный тошнотой и головокружением. Голова нестерпимо болела. Зато теперь он четко слышал все, что происходило вокруг.
– Черт, Артур, ты чего? – в ужасе лепетала Эмма. Ее кожа стала бледной, с сероватым оттенком, даже пара веснушек на носу поблекла.
– Все будет хорошо, все будет хорошо, – повторял Тобиас, трясясь мелкой дрожью.
– Хватит, я звоню Хельгбауэр! – решительно сказала Эмма.
– Стой, не надо… – произнес Артур.
Каждое слово давалось ему с невероятным трудом. Но он знал – прибеги сейчас Габи Хельгбауэр на помощь, и он надолго будет заперт в стенах Cas9 без права выезжать на экскурсии с остальными. Ему хотелось остаться одному. Лучше – одному во всем мире. Чтобы разразиться рыданиями, орать и лупить кулаком все, что попадется под руку. Расколотить к хренам гребаное пианино, облить стены смесью для розжига костра и запалить зажигалкой. Но он все еще сидел на полу обессиленный.
Эмма молча стояла возле Артура за спинкой дивана. Этот барьер надежно закрывал их двоих от остального мира. Тобиас съежился на стуле возле окна, поджав под себя ноги, и тоже хранил молчание. Все трое поникли, растерялись. Тобиас заговорил первым. Его тихий, робкий голос, голос испуганного подростка, пробудил в Артуре сострадание.
– Я догадываюсь, что с тобой случился очередной приступ. Можешь не объяснять. Но и мы испугались. Видел бы ты себя! Это было ужасно.
– Ты мог поранить кого-нибудь, Артур, – подтвердила Эмма.
– В каком смысле? Я просто потерял сознание, и все! О чем ты? – удивился Артур.
– Ты не помнишь? – Тобиас подошел и встал прямо перед Артуром. Он сжал кулаки и готов был пустить их в ход. Артур никогда прежде не видел его таким.
Эмма отошла от Артура на метр и недоуменно смотрела на него.
– Смотри вон туда! – задыхаясь, прокричал Тобиас. – Ну же, чего ты ждешь? Просто упал, и все?
Артур окаменел, мышцы отказывались подчиняться. Он знал – то, на что указывает Тобиас, изменит его жизнь. И животный страх, который он испытывал во время приступов, снова охватил его. Он посмотрел на Эмму, ища поддержки, но она тихо плакала, закрыв лицо руками. Собрав последние силы, он выглянул из-за спинки дивана. В паре метров от него так и стояло пианино, между клавишами которого была всажена с нечеловеческой силой, почти по самую рукоять, длинная отвертка. Одна из тех, что так и остались валяться на полу рядом с ящиком с инструментами, когда он рассыпался. Этого ему только не хватало. Артур понял: теперь отличить правду от вымысла стало невозможно. Это был конец – полная победа шизофрении над тем Артуром, что долгие годы смел сопротивляться болезни.
Они вышли из дома, поймали такси. Джана и Камал, объевшиеся в кафе пирожных, всю дорогу заливались смехом, не обращая внимания, что Артур, Эмма и Тобиас ехали молча, отвернувшись друг от друга. Такси остановилось у Музея естественной истории.
– Я сам поговорю с доктором Хельгбауэр, – прошептал Артур, глядя на Эмму. Они остались в такси вдвоем, остальные уже вышли. – Обещаю.
Эмма хотела что-то сказать, но передумала, просто крепко обняла его.
Цена времени
В начале июля Марк Робертс попросил Артура зайти к нему в кабинет. Словно предчувствуя неприятный разговор, Артур вжал голову в плечи и приготовился обороняться. В первую же минуту, без предисловий, Марк дал Артуру понять, что без подписи Габи Хельгбауэр лечение не начнут. Но как бы он ни пытался донести до Артура непреложное правило корпуса Cas9, тот упрямо мотал головой и отказывался вникнуть в суть происходящего.
– Доктор Хельгбауэр доложила мне, что больше чем за месяц на ваших сеансах не случилось никакого прогресса. Ты сопротивляешься работе с ней. Видимо, не понимаешь, какую бесценную услугу окажет тебе доверие такому психологу, как Габи. Ты хоть представляешь, как много изменится в твоей жизни, когда мы начнем лечение? Мы же не перелом тебе сращиваем, Артур! Изменится твоя психика, восприятие себя и окружающего мира. Как ты собрался проделать такой путь без психологической помощи? Это невозможно! И пока ты не отдаешь себе отчета в последствиях лечения, я даже пальцем не пошевелю, чтобы его начать. Почему ты не хочешь поговорить с доктором Хельгбауэр начистоту? Когда мы отбирали в программу подростков с шизофренией, нам было важно твое желание вылечиться. Именно ты был готов на все ради такого шанса. И что теперь? Тебе так нравится сходить с ума, что ты никак не прекратишь свои страдания?
– И я перестану снова и снова переживать свое прошлое? Да вы шутите! Уже восемь лет я только и мечтаю, чтобы все поскорее закончилось, – ответил Артур.
– Не восемь, Артур, гораздо больше. Ты лжешь самому себе. С тех пор, как ты начал осознавать себя, тебе популярно объяснили, что такое шизофрения и что тебя ждет. И что ты унаследовал шизофрению от отца – она в твоих генах. Эти записи есть в твоих беседах с врачом из психиатрической клиники.
– На кой они вам? – разозлился Артур.
– Это не тебе решать. Я получаю ту информацию, которую считаю нужной. И в твоем случае каждая мелочь имеет последствия. Ты в ужасе, прошлое преследует тебя. Но поверь, только Габи Хельгбауэр может дать добро на твое лечение. Как только она подпишет документы, я тут же распоряжусь о разработке вакцины для тебя, обещаю.
Артур сидел в кресле, опустив голову. В жизни было две вещи, которых он боялся больше всего: своего прошлого и необходимости раскрывать душу перед кем бы то ни было. Мрак, царящий внутри, требовал тишины. Словно заговорщики, Артур и его тьма жили бок о бок последние восемь лет, никого к себе не подпуская. Но, судя по виду доктора Робертса, спорить было бесполезно.
– Подумай над тем, что я сказал.
– Видимо, здесь мне не дадут поступать по-своему, – пробормотал Артур.
– И ты будешь благодарен. Твоя самостоятельность не привела ни к чему хорошему. Посмотри на себя. Попробуй сменить тактику и увидишь результат.
***
Артур прошелся по второму этажу. Между кабинетами доктора Робертса и Габи Хельгбауэр было каких-то тридцать метров. Воспоминание о том, как он удирал отсюда в прошлый раз, его рассмешило. Благодаря Эмме и доктору Робертсу, Артур начал осознавать – ему придется пройти через откровенность с Габи Хельгбауэр. Хотя бы начать с малого и посмотреть, что из этого выйдет. Снова и снова Артур приходил к мысли, что дальше так продолжаться не может. Если лечение не начнется в ближайшее время, его все равно исключат из программы и возьмут на его место шизофреника посговорчивее. На свете много людей с таким же диагнозом. Оставалось лишь дойти до двери доктора Хельгбауэр и постучать. А там будь что будет.
По затылку пробежал холодок, словно чей-то пристальный взгляд неотрывно сверлил его. По полу потянуло прохладой, где-то открылась и снова захлопнулась дверь. Шуршание шагов по ковру стало отчетливым, но Артур все еще не решался обернуться. Видения могут снова охватить его прямо сейчас. Бежать как можно быстрее, обгоняя свой страх – вот единственный шанс не свалиться в забытьи в пустом коридоре. Но ноги словно налились свинцом, ступни не отрывались от пола. До спасительной двери доктора Хельгбауэр оставалось не больше десяти шагов, но Артур знал – кто-то или что-то идет за ним, по-стариковски шаркая подошвами. За спиной звякнуло и булькнуло, и Артур услышал тонкий, пронзительный голос. От страха он окончательно застыл на месте, не в силах разобрать ни слова. По спине катился пот.
– Я записан к доктору Хельгбауэр на три часа, – сказало нечто.
Артур повернулся и увидел его лицо. Оглушительный крик Артура копьем пронзил тишину коридора.
***
Габи спокойно разливала чай по чашкам, напевала песенку на родном немецком языке и гремела блюдцами с печеньем.
– Артур, угощайся. Майчек, твои любимые. – Она ободряюще улыбнулась им обоим и села за рабочий стол.
Артур косился на человечка в больничном халате. Тот крепко сжимал штатив передвижной капельницы и все время переставлял тощие ноги.
– Реакция Артура вполне предсказуема, Майчек. Особенность его заболевания предполагает, ну, скажем, не всегда адекватную оценку действительности. Твоя необычная внешность могла показаться Артуру пугающей, правда, только через призму собственных страхов, – объясняла Габи.
Сложная, будто выложенная из кирпичей фраза пролетела по комнате и растаяла.
– Я понимаю, мисс Хельгбауэр, – ответил Майчек тонким голосом.
Артур подумал, что так топорно, по-медицински, говорят лишь с теми, кто провел в больнице слишком много времени. Пациенты забывают простой человеческий язык, думают и говорят как медперсонал. Но во время сеансов с Артуром Габи изъяснялась свободно, языком обывателя. Значит, она явно умела говорить с каждым по-особенному, и, возможно, уже сама этого не замечала.
Майчек отхлебнул чай из чашки тонкого фарфора и повернулся к Артуру. Его большая, словно надутая, голова с синей веной на лбу, круглые глаза и маленький загнутый книзу нос выглядели жутковато. Самым странным был диссонанс детского голоса и обвислой шеи, тщедушного тела и морщинистых рук, покрытых старческими пятнами.
– У меня прогерия, – будто оправдываясь, сказал Майчек.
– Преждевременное старение. Очень преждевременное. Майчеку девять, – вставила Габи, и Артур неделикатно ахнул. – Сейчас я проведу сеанс с Артуром, а ты подожди меня немного на диване. Посмотри вот это…
Она протянула Майчеку увесистый журнал с комиксами. Тот молча встал и вышел, шурша тапками по полу.
– Ну? – Она вопросительно посмотрела на Артура.
– Мне очень жаль. Я не хотел его обидеть, – сказал Артур, глядя в пол.
– Не ты первый, Артур. У каждого из нас свой груз на душе. И я не имею в виду только пациентов. Большинству людей, которые тебя окружают, есть о чем горько вздохнуть. И каждый из нас ищет, с кем можно разделить эту ношу.
– Майчек делится с вами всем? О чем там вообще можно говорить? Это не жизнь, а ужас какой-то.
– Его отец, доктор Ратаковски, наш главный генетик, делает все возможное, чтобы найти лекарство.
– Так вот оно что. Я пару раз слышал, что сын Ратаковски тоже здесь.
– Все верно. Поэтому наш институт плотно занят вопросами предотвращения старения. Но это отдельная история. Давай-ка поговорим о тебе.
Артур все еще смотрел в пол. По паркету протянулся след от штатива с капельницей, едва заметный, призрачный, он напоминал о мальчике-старичке, который только что сидел так близко от Артура. Если раньше Артур искренне думал, что нет на свете человека несчастнее его самого, кого-то, кто претерпел бы больше страданий, то теперь он понял, как сильно ошибался. Внутри словно щелкнул выключатель, Артур расслабился и начал говорить. Слова выстраивались порой в бессвязные, но такие искренние фразы, от которых у Габи сжималось сердце. Артур рисовал свои жуткие миражи прямо посреди комнаты, они вырастали и таяли, уступая место новым, зыбким и таким же страшным. И хотя Габи понимала, что большая часть услышанного была плодом его воображения, для Артура это была настоящая жизнь. Потому что нет другой истины в мире кроме той, что мы за истину принимаем.
Когда Артур наконец выговорился, Габи подписала протокол согласия на лечение.
***
– Я вижу, он готов, Марк, – убеждала Габи, помахивая папкой с личным делом Артура.
Июльский зной превратил кабинет доктора Робертса в плавильный котел. Все таяло в нем: и стол, и компьютер, и вешалка с небрежно накинутым на нее белым халатом.
– Господи, включи уже кондиционер! – взмолилась Габи.
– Ни за что! Я заболею быстрее, чем ты закончишь свой монолог про опасное состояние Артура. Кстати, об опасности. Не ты ли допустила его визит не куда-нибудь, а к нему домой? Боже, Габи, его болезнь прогрессирует, а вакцина будет готова не раньше, чем через полтора-два месяца! Исследования по нему оказались сложнее, чем мы думали. Когда Ратаковски вчера получил твое требование, он орал на меня.
– Не требование, а просьбу. Артуру плохо. Да, Марк, это моя ошибка, что я упустила его из виду и он пережил слишком большой стресс. До этого Артур ни разу не говорил со мной откровенно. Между нами словно была высокая стена. Когда я отпускала их в город, то подозревала, что у Артура возникнет желание пойти туда, где случилось непоправимое. Но я поделила детей на большие группы. Они должны были присматривать друг за другом. Кто бы мог подумать, что Артур обладает таким даром убеждения и поведет за собой всех четверых? Такое невозможно было предусмотреть даже мне. И, во-первых, он так ничего детально и не вспомнил…
– Этого еще не хватало… – вздохнул доктор Робертс.
– Во-вторых, – продолжила Габи, – по возвращении он сам пришел ко мне, чтобы поговорить. И если раньше он только и делал, что уклонялся от моих вопросов, будто я дротики в него метала, то сейчас он буквально раскрылся. Насколько смог. И теперь я считаю, что он готов к лечению. И чем быстрее, тем лучше.
– Я понял тебя, ладно. Поговорю с Ратаковски еще раз. Он загонит лаборантов в гроб посуточным дежурством, если я уговорю его поторопиться.
– Вот и отлично. – Габи встала, собирая ладонью со лба блестящие капельки пота.
– Постой… Может, посидишь еще, а потом поужинаешь со мной? – неуверенно спросил доктор Робертс.
– О чем ты, Марк? – устало произнесла Габи. – Еще пару часов в духоте твоего кабинета я просто не переживу.
– Не в этом же дело, верно?
– Хочешь правду? – Габи так резко подалась вперед, что Марк испуганно отшатнулся. На долю секунды он подумал, что Габи может дать ему пощечину. А это больно и как-то уж очень унизительно.
– Ладно, проехали, – примирительно сказал Марк.
Он знал, что если Габи посмотрит в его глаза, то все поймет. Он, словно ишак, нес на плечах неподъемный груз десяти лет ожидания. Его жизнь была нарезана временем, будто пирог: сладкий кусок по имени Габи, навечно для него потерянный. Вот кусок с привкусом лекарств и капельниц для жены. Затем черствый кусок разлуки, бессонных ночей и чувства вины перед всеми, да и перед Габи тоже. По кругу: исступление, напряжение, лаборатория ночью, лаборатория днем, встречи, исследования, встречи. И так день за днем. Десять последних лет навалились на него всей тяжестью, заставляя опустить плечи и согнуть спину. Но Габи ничего этого не заметила. Как обычно, она вышла, хлопнув дверью, даже не оглянувшись.
