Алекс Миро
Геном: исцелённые
Темные воды
На одном из новостных порталов Эмма наткнулась на фотографии острова Рикерс. Снятые во всей красе уникальные цветы и растения так заворожили ее, что с тех пор Эмма только и говорила, что о поездке на остров. Путь на Рикерс занимал не больше пятнадцати минут на катере. Доктор Робертс пообещал получить для них разрешение у давнего друга, директора Биосада, и попросить проводника по острову. Эмме не сиделось на месте, она считала дни до поездки так, словно это было путешествие на диковинный континент.
Озадаченный ее поведением, Артур зашел к доктору Хельгбауэр после завтрака.
– Для Эммы сейчас важно иметь мечту, Артур, – сказала Габи, заваривая чай. – Теперь она смотрит на жизнь другими глазами. Далекое кажется ей близким, близкое – далеким, загадочное – возможным и возможное – невероятным. Ты пройдешь через нечто подобное, когда поправишься. Вместе с долгими болезнями уходит большая часть нас самих, освобождая место для новых «нас». Уж каким будет этот новый человек, решать ему самому. А Эмма… Она ничего не делает наполовину. Поэтому все, что происходит в ее жизни, она воспринимает через бурю эмоций.
– Иногда она так радуется по пустякам или расстраивается из-за ерунды, – добавил Артур.
– Вот-вот, – кивнула Габи. – Береги Эмму. Ее мир только начал формироваться и оттого хрупок. Кстати, она заказала очень много стекла. Придется тебе помочь завтра выгрузить его с катера.
– Зачем ей столько? – удивился Артур.
– Говорит, сюрприз, – улыбнулась Габи. – Я давно жду от нее новых творческих идей. Теперь ее витражи должны стать другими. Когда Эмму привезли к нам, я первым делом посмотрела десяток ее работ. Какие-то путаные: люди, животные, пейзажи, просто фигуры – будто разбитые на осколки. То глаза на месте рта, то хвосты вместо лап, то небо вверх ногами. Странное было впечатление. С первым уколом, когда она вышла из стационара, ее работы стали другими. Мир начал обретать для нее целостность. С каждой процедурой части картин вставали на свои места.
– Вы считаете, это хорошо – видеть мир как все? Может, лучше ей было остаться не такой, как другие? – возразил Артур.
– «Не такое, как у других» не всегда делает его обладателя счастливым, – ответила Габи.
– Зачем вы это говорите? – спросил Артур.
– Я хочу, чтобы ты понял, как девушка, которая тебе нравится, смогла прийти к себе самой. Ее творчество, как призма, отражает ее душу.
– Но цель вашей истории об Эмме все равно не в этом, верно?
– Да, Артур. Ты догадлив.
– Пока меня не пролечили, – ответил Артур. – Как знать, что будет с моей сообразительностью потом.
– Ты – шизофреник. Твой мозг бывает остро заточен, словно бритва. А бывает, что ты не понимаешь, где находишься, и воспринимаешь окружающее словно через вату. Сейчас ты в первом состоянии. Читаешь мои мысли и намерения между строк. Знаешь почему?
– Потому что все еще не доверяю вам до конца?
– Как сурикат, который высунул нос из норы, но все еще боится любой тени, – ответила Габи.
– Поэтому вы откладываете мое лечение? – спросил он.
– Нет, Артур. Я давно подписала твои бумаги, просто вакцина еще не готова. Но сейчас ты подтвердил мои сомнения, сказав, что Эмме было бы лучше остаться такой, какой она была до лечения – особенной.
– Я сам вырыл себе яму, – усмехнулся Артур.
– Не Эмме, а тебе, как ты считаешь, будет лучше сохранить самого себя. Ты все еще цепляешься за свою историю – ту страшную трагедию, что произошла с твоими родителями. Тебе больно, жутко до дрожи, но ты продолжаешь тащить на себе огромное бремя, не в силах от него отказаться. Потому что боишься, что вместе с прошлым отпустишь от себя любовь к матери, ненависть к отцу и того Артура, которым стал в тот день.
– Иногда мне кажется, что я больше не могу. Я хочу начать новую жизнь с Эммой. Не бояться, что вдруг сорвусь в галлюцинации. Но я не представляю другой жизни. Прошлое высасывает из меня силы, после очередного приступа я внутри пустой.
– Я помогу тебе, поверь. Но ты должен воспринимать меня как друга. Не слушай внутренний голос. Он настраивает тебя против любого, кто может пролить свет на темноту внутри. Артур, ты знаешь, что мог бы написать отказ от лечения и уплыть с Норт-Бразер, если бы захотел. Но я уверена, что такая мысль даже не приходила тебе в голову.
– И правда, я никогда не думал об этом, – ошарашенно прошептал Артур.
– Потому что на самом деле ты готов. Осталось только осознать это и захотеть по-настоящему.
– Я должен обдумать ваши слова, доктор Хельгбауэр, – серьезно сказал Артур.
– Скоро тебе восемнадцать. После стольких лет горе и страх изжили свое, перегорели, осталась лишь иллюзия. Пора перелистнуть страницу.
Через два дня Артур помогал Эмме собирать сэндвичи в дорогу. Они получили разрешение посетить Рикерс. Катер ждали с минуты на минуту. В комнате Эммы целый угол до потолка был заставлен коробками. Каждую она надрезала сбоку, чтобы взглянуть на содержимое. Из разрезов торчали клочки картонной стружки, в темной утробе поблескивало разноцветное стекло. Пока они собирались, Артур пересказал ей часть разговора с Габи. Ту часть, которая касалась его самого. Она внимательно слушала, хотя ни разу не посмотрела в его сторону: заворачивала сэндвичи в вощеную бумагу, наливала воду в бутылки и сыпала ягоды в картонные лоточки. Эмма не произнесла ни слова.
– Тебе неинтересно. Могла бы сказать сразу, – пробурчал Артур.
– О чем ты? Просто я думаю. На самом деле я согласна с доктором Хельгбауэр. Она видит тебя четче, чем ты сам. Но…
– Что «но»? – нетерпеливо спросил Артур.
– Я никогда не цеплялась за то, кем была. Когда мать привезла меня сюда, и я наконец осознала, что могу стать нормальной – ну хорошо, обыкновенной, – мне было наплевать даже на свой талант. В какой-то момент я сказала Габи: пусть все ухнет к черту, даже витражи пусть рассыплются на тысячи осколков. Я хочу видеть мир таким, какой он есть, а не таким, каким он существует в моей одинокой, болезненной действительности. И через пару дней Бетти пришла ко мне утром с флешкой от Ратаковски.
– Так в чем же «но»? – напомнил ей Артур.
– В том, что Габи права. До готовности еще далеко. Ты и есть твоя болезнь. Шизофрения накрепко связывает тебя с отцом, матерью и всем твоим прошлым, и без нее ты перестанешь быть Артуром. Ты будешь готов не раньше, чем новое и счастливое заполнит тебя хотя бы отчасти. Тогда, излечившись, ты не исчезнешь – твоя новая жизнь тебе этого не позволит.
Артур на секунду перестал дышать.
– Будешь моей новой жизнью? – вдруг спросил он.
– Спрашиваешь! – выдохнула Эмма, подойдя к нему вплотную.
Вокруг Артура закружился мир, свет стал ослепительно ярким, он зажмурился, и тепло разлилось по телу, спускаясь от макушки к ногам. Губы касались воздушного и исчезающего, еле ощутимого, словно облако. Легкое покалывание тока, электрические разряды, слезы, почему-то подступающие к глазам. Прошло так много времени, вечность, прежде чем Артур снова сделал вдох.
***
Пока Артур и Эмма собирали корзину для пикника, Тобиас отправился к причалу встречать катер. На самом деле ему просто нужно было побыть наедине с собой. От поездки он отказался. Что бы ни говорила мать, семья Тобиаса распалась на части. И никакие биосады не могли отвлечь его от этих мыслей.
Теперь отец казался ему чужим и далеким, оставленным на предыдущей странице. Связь между ними словно прервалась. Но мать продолжала быть частью Тобиаса. Мысленно он уже обходил мыс, на котором стоял их новый дом, планировал, где поставит моторную лодку, накрытую синим брезентом, выкопает яму под пруд с соленой водой и заведет в ней мальков.
Озадаченная его поведением Джана последовала за Тобиасом к причалу.
– Ты меня игнорируешь? – спросила она, нахмурив брови.
– Что? Нет, что ты… – растерялся Тобиас, досадуя, что не может рассказать Джане обо всем, что чувствует.
Он был уверен – она не поймет. Не в характере Джаны было сопереживать и поддерживать. Она жила в собственном мире, где всегда светит солнце, и не любила раскисать подолгу.
– Едешь на Рикерс вместе с друзьями? – спросила она.
– Не хочется. Останусь здесь. Пусть побудут вдвоем, третий лишний.
– Так вот о чем ты думаешь… Вы друзья, я же вижу. Это я не вписываюсь в вашу троицу.
– С недавних пор Артур и Эмма все чаще проводят время вместе. Так что боюсь, скоро не будет никакой троицы, – грустно сказал Тобиас.
– Не отчаивайся. Настоящая дружба все переживет, – махнула рукой Джана. И словно отмахнулась от неудобной темы. – Давай лучше пойдем в наш фруктовый сад. Вчера Бетти расставила под деревьями шезлонги – это значит, скоро придет жаркий август.
– Откуда ты знаешь? – спросил Тобиас. – Давно здесь?
– Больше года… – задумчиво ответила Джана, пожимая плечами.
Тобиас только сейчас заметил, что она накинула на обнаженные плечи легкую шаль, такую тонкую, что под ней виднелась нежная смуглая кожа. Они сели в широкий шезлонг под деревом. Над головами тихо звенели зеленые куски стекла, примотанные к ветвям простой бечевкой.
– Так Эмма видит яблоки, – Джана показала пальцем наверх.
Когда Тобиас поднял голову, луч солнца упал на одно из зеленых стекол и, преломившись, лег на ствол дерева трехцветной радугой.
– Я думал, никто не задерживается здесь так надолго, – сказал Тобиас, все еще глядя на радужное пятнышко на стволе.
– Почему нет? Зависит от болезни. Мое заболевание не такое уж и редкое, правда, оно почти никогда не проявляется у женщин. Таких, как я, в мире не больше нескольких десятков. Повезло, что именно меня взяли в программу Cas9. Гемофилия – неприятная штука.
– О! – Тобиас посмотрел на нее внимательно, словно пытался найти в чертах ее лица признаки благородства. – Болезнь королей.
– Еще каких! – засмеялась Джана. – Моя мать – сборщица чая на Суматре, а отец каждый день катает туристов на слоне. Ношу корону не снимая.
– Много курсов осталось пройти? – спросил Тобиас в надежде, что она проведет на острове еще как минимум год.
На секунду он испугался, что Джану скоро выпишут. Он ни разу не думал об этом, словно она просто не могла уехать без него.
– Еще один. Доктор Ратаковски просто волшебник. Без него у меня не было бы надежды. Хотела поблагодарить его лично, но он такой бука! Однажды мы с ним столкнулись у корпуса для персонала, я его окликнула, но он только прибавил шагу.
– Думаешь, он такой из-за сына?
– Отчего же еще? Ну да ладно, – опять махнула рукой Джана.
Тобиас убедился: ее ушей не должны касаться тяжелые темы разговора. Порой деликатно, порой напрямую и без обиняков она тут же меняла направление беседы.
– Никогда не был на Суматре, – сказал Тобиас и удобнее устроился на лежаке. Может, пришло время расслабиться и на минуту-другую забыть о проблемах? – Расскажешь?
Он закрыл глаза. Сквозь тонкую кожу век просвечивали лучи солнца. Яркое, оно давало немного тепла. Коротко остриженная трава пахла свежестью, птицы пели в густых кронах, цветы поднимали головы и широко раскрывали лепестки, купаясь в лучах. А Джана говорила о Суматре.
С каждым ее словом прохладное утреннее солнце уступало место раскаленному желтому диску; шелест ветвей становился шорохом острых пальмовых листьев; воды Ист-Ривер звучали песней океана, накатывающего не на черные острые камни, а на белый горячий песок. Тобиас видел свою бледную кожу шоколадной, щедро пропитанной жарой и соленым воздухом; светлые мягкие кудри – черными и упругими; серые глаза – темными, как спелые вишни. Нью-Йорк покоился под зелеными холмами с чайными плантациями, по широким улицам текли вниз быстрые реки, а переулки стали тропами, протоптанными широкими, словно стволы деревьев, слоновьими ногами. Тобиас лежал на циновке у самой кромки воды, теплые волны едва касались его стоп, вдалеке на неизвестном языке перекликались рыбаки. Они вытаскивали на берег разноцветные лодки. В сетях били хвостами еще живые рыбы. Их чешуя ослепительно блестела. Поднялся ветер, пальмы наклонили широкие головы сначала вправо, потом влево, словно смирялись перед величием природы, создавшей этот рай на Земле. Его длинные загорелые руки коснулись податливого песка, и пальцы погрузились в сыпучие глубины. По воде шел слон, по лазурному небу плыла сборщица чая с корзинкой на голове и улыбалась улыбкой Джаны, а на песке лежали тысячи притихших стеклянных рыбешек, обмотанных простой бечевкой. Все как одна – удивительного зеленого цвета.
Джана не решилась его будить.
***
Катер причалил с опозданием в полчаса. Трое рабочих, широкие в плечах и под два метра ростом, выгружали ящики с овощами и фруктами, привезенные с Рикерс. Один из них, в матроске с растянутыми рукавами, покатил тележки по мосткам. Деревяшки скрипнули под тяжестью груза, заскрипели опоры, но мост выдержал. Артур и Эмма переглянулись, а грузчики не обратили на звуки ни малейшего внимания. С грохотом они повезли тележки в сторону хранилища, где сдали их Бетти. В такие дни она с достоинством исполняла роль институтской экономки.
– Нас встретит мистер Фа Вонг, директор Института биотехнологий. А вот его фото.
Эмма повернула планшет, и Артур засмеялся. Лицо Фа Вонга, спрятанное под маской безумного зубастого цветка, взирало на них с экрана круглыми мультяшными глазами.
– Неужели они занимаются садоводством? Больше похоже, что бездельничают и сидят в соцсетях под нелепыми масками, – сказал Артур.
– Смотри, не скажи ему это в лицо, – засмеялась Эмма.
Артур подумал, что она и правда считает такое возможным.
На полпути к острову в брюхе катера что-то защелкало. За щелчками раздался громкий треск, и судно дернуло назад, словно оно зацепилось винтом.
– Черт его побрал, – матрос пробежал мимо, отчаянно матерясь.
– Что у них там стряслось? – спросил Артур. – Обойдем палубу, посмотрим, что там.
– Может, камень? – предположила Эмма.
– Не знаю. Тут должно быть глубоко. Да и катер все время ходит этим маршрутом, откуда здесь взяться огромному камню?
С одного борта палуба была уставлена пустыми ящиками, на полу валялись уже сгнившие овощи.
– Какая тут антисанитария, – поморщилась Эмма.
Она пнула ногой плесневелый огурец.
– Надеюсь, на Рикерс будет чище. Иначе я не смогу больше есть в нашей столовой, – сказал Артур.
Мотор взревел снова, катер качнуло, он попытался рвануть вперед, но безрезультатно. Капитан дергал рычаг, винт силился прокрутиться, но только изрыгал белую пену. Двое помощников свесились за борт. Невидимое препятствие не давало катеру сдвинуться с места.
– Обойдем рубку и сами глянем, что к чему, – сказал Артур и взял Эмму за руку.
По другому борту все было точно так же: желто-серая вода, в толщу которой едва проникал свет. Мотор окончательно заглох, наступила тишина. Только нечто тяжелое билось о борт размеренно и монотонно. Артур свесился через перила как можно ниже, но рассмотреть что-либо в мутной воде было невозможно.
Эмма шла на стук. С каждым шагом она удалялась влево по борту, к корме. Источник звука приближался, и Эмма медленно, но верно двигалась ему навстречу. Сделанные на заказ белые кроссовки, подаренные ей матерью перед отъездом на Норт-Бразер, мягко пружинили на воздушной подошве. Она внимательно всматривалась в воду. То, что билось о борт, было внизу, прямо под ней, оставалось только различить его силуэт. Эмма перегнулась через перила. Под ее ногой хлюпнул огурец. Тот самый, который она сама пнула ногой, чтобы убрать с дороги. Руки напряглись до предела, но она не успела вовремя сориентироваться и через секунду уже висела за бортом, цепляясь одной рукой за скользкую хромированную балясину.
Артур услышал ее крик. Единственный раз Эмма успела позвать его по имени, прежде чем раздался плеск. Он подбежал к тому месту, откуда Эмма сорвалась вниз. Ее голова то появлялась на поверхности, то исчезала. Последний раз Артур плавал много лет назад и не был уверен, что сможет сделать это снова. Он судорожно искал глазами спасательный круг или жилет, но их не было – судно совершало пятнадцатиминутные переходы между островами, и никто не счел нужным проверить его оснащение.
Артур метался по палубе, но оба грузчика и капитан куда-то подевались. Вокруг никого не было, только катер раскачивался из стороны в сторону под порывами ветра. Артур занес ногу над перилами, чтобы перемахнуть вниз. Но в последнюю секунду передумал – можно подождать еще двадцать секунд, вдруг кто-нибудь придет на помощь.
«Раз, два, три, четыре…» – считал он, и сердце бешено колотилось.
Эмма больше не появлялась над поверхностью. Она беспомощно разводила руками и ногами в темной воде. Воздуха не хватало, в сознании все путалось. На днище катера было не за что зацепиться. С другой стороны борта на канате болтался якорь, но туда можно было только доплыть. Эмма подняла глаза наверх и была готова мысленно попрощаться с жизнью. Ей было жаль себя, жаль Артура. Даже оставленные в углу нераспакованные коробки со стеклом казались ей такими трогательными – она успела представить, как после ее смерти их выносят и сваливают в мусор. И ее витражи, сгинувшие в безвестности, ненужные, забытые… Как много можно прочувствовать и пережить за одну минуту! Когда воздух в легких был уже на исходе и в глазах потемнело, Эмма заплакала. Ее горячие слезы смешивались с водами Ист-Ривер, уносились вниз по течению. Она закрыла глаза.
Одной ногой Эмма уперлась в нечто твердое. Пока она барахталась, ее отнесло на пару метров вниз, к гребному винту. Зеленые водоросли, длинные и цепкие, крепко обхватили лопасти. Но они не могли застопорить катер во время движения. Это сделал намотанный на основание винта коричневый ремень, мужской, широкий, с бляшкой. Эмма сделала слабое движение обеими руками, раздвинула водоросли и открыла рот в беззвучном крике. Остатки кислорода поднялись пузырями на поверхность.
Как только Артур увидел пузыри воздуха, он понял – дело совсем плохо. Он корил себя за несообразительность. Ему следовало догадаться раньше, что Эмме негде было учиться плавать. До лечения она была аутистом-савантом, а их не водят в бассейн и не возят на курорт. Он перегнулся через металлические перила и бросился в воду.
Артур вытянул ноги стрункой, руки по швам. Ему казалось, что Эмма должна быть уже глубоко, и «солдатиком» удастся быстрее уйти под воду. В первую же секунду вода оглушила и поглотила его. Артур повернул голову и принялся старательно грести по направлению к неясной тени, маячившей вдали. Эмма вцепилась руками в пучок водорослей. Ее глаза были открыты, но взгляд словно потух. Прямо перед ней темным силуэтом раскачивалось тело, крепко зацепившееся за винт ремнем на джинсах. Артур обхватил Эмму за талию, прижал ее к себе. Он погладил ее по голове, но она не реагировала. Тогда он посмотрел в сторону тела: темноволосый затылок, черный свитер. «Вот так и мы с ней будем болтаться тут, как тряпичные куклы, жалкие и жуткие», – подумал он и крепче прижался к Эмме.
Тело покачивалось. Его влекло неумолимое течение, но зацепившийся ремень не давал двинуться с места. Поэтому тело начало медленное, словно сонное, вращение вокруг своей оси. Артур зажмурился. Но любопытство быстро пересилило страх. Он посмотрел в лицо утопленника. Тот стал почти неузнаваем – одутловатый, серый, потерявший человеческие черты. Но все-таки такой знакомый – Артур встретился взглядом с карими, остекленевшими глазами Эдгара Дюпье.
***
Тобиас проснулся, Джаны рядом не было. Он лежал в шезлонге, пытаясь сохранить в памяти остатки сна. По небу еле ползла серая, налитая свинцом туча, порывы неожиданно холодного ветра раскачивали стеклянные гирлянды. Оглядевшись вокруг, Тобиас нехотя поднялся и побрел в сторону Cas9. Артур и Эмма наверняка уже уплыли на Рикерс. Оставалось только коротать остаток дня в одиночестве.
В безлюдном корпусе стояла тишина. На нижних этажах рабочий день был в самом разгаре, никто из персонала не поднимался наверх. Два мальчика сделали вылазку к клумбам, что-то в них поискали и, подгоняемые ветром, понеслись назад бегом. На диване в холле болтали ногами в такт Маиса и Тереза.
– Привет, девочки. Вы не видели Джану? – спросил Тобиас.
– Как же, – подружки переглянулись и хихикнули. – Последний раз мы видели ее, когда она заходила в комнату Камала.
– Ясно, – тяжело вздохнул Тобиас и пошел по коридору, сам не понимая, куда и зачем идет.
День был на удивление спокойным. Двое выписались рано утром, а новеньких еще не привезли. В палатах стационара проводили мойку – с минус первого этажа доносился гул водяного насоса. Лифты, которые обычно поглощали и выплевывали врачей и персонал, стояли порожними – в лабораториях работали без перерывов.
Впервые Тобиас зашел в часть коридора, противоположную жилым комнатам пациентов. Сплошные технические помещения, подсобки и кладовые. Все двери были приоткрыты для проветривания. Аккуратно расставленные тележки, швабры, ведра, холодильники с лекарствами – ничего, что могло бы заинтересовать Тобиаса. Он дошел почти до конца коридора и готов был повернуть обратно.
Из-под последней двери виднелась полоска света. Тобиас повернул ручку и застыл, изумленный и смущенный.
– Бетти, что ты тут делаешь? – спросил он с порога, не извинившись.
– Привет, дорогой. Заходи, присаживайся, – улыбнулась Бетти, поднимая румяное круглое лицо от вязания.
– Не знал, что ты живешь здесь. Почему не в корпусе для персонала? – спросил Тобиас.
Он утонул в мягком, разваленном на полу пуфе. Набитый песком и разогретый потоками теплого воздуха от радиатора, пуф тут же принял форму его тела.
– Так удобнее. У нас бывают тяжелые пациенты. По правилам даже они должны жить отдельно. Я ставлю им радионяню и прихожу ночью, если больной заплачет или закричит. К тому же мой рабочий день начинается в пять утра. Было бы нелепо отходить далеко от Cas9.
Ему нравилось в комнате Бетти. Все здесь было таким же домашним и спокойным, как она сама. На полу возле ее ног в прозрачном контейнере лежал десяток красных и белых клубков.
– Что ты вяжешь? – с интересом спросил Тобиас.
– Подарок брату. Мы видимся раз в год, на Рождество.
Тобиас удивился: ему казалось, что до зимы пройдет сотня лет.
– Где он живет? – спросил Тобиас.
– Когда как. Последние пару лет жил в Айове. Но, думаю, в этот раз переедет. Он все время переезжает. Не может найти место, которое станет его домом. Когда поселится в новом городе, напишет или позвонит. Буду знать, куда везти этот свитер. – Она мерно постукивала спицами, иногда тихонько притопывала в такт, отсчитывая петли.
– А твои дети, ты их навестишь?
– У меня нет детей, – безмятежно ответила Бетти, не поднимая головы от вязания. – Я работаю с доктором Робертсом много лет. По две смены. Просто потому, что вы все и есть мои дети.
– А я никогда не задумывался, хочу ли когда-нибудь завести семью, – пробормотал Тобиас.
Снаружи моросил дождь, мелкие капли стучали в стекло, деревья раскачивались, сатир в фонтане пускал тонкую, грустную струю воды из опрокинутого кувшина.
– Рано думать о таком в пятнадцать лет, – мягко сказала Бетти и распустила один ряд.
– Я боялся надеяться. Думал, не доживу до жены и детей. Но теперь я здесь, и это кажется мне возможным, по-настоящему реальным. Несмотря на то, что лечение еще не начали. Это просто вопрос времени.
– Я часто вижу тебя вместе с Джаной. Она хорошая девочка, – сказала Бетти.
– Знаю. Хотя иногда она нарочно старается позлить меня, заставляет ревновать. Не понимаю, нормально ли это? – сказал Тобиас и сам удивился своей откровенности.
До сих пор он говорил по душам только с матерью. Но та была далеко, и спрашивать ее о Джане по видеосвязи казалось ему нелепым. Бетти, напротив, была рядом, уютная, спокойная, она казалась воплощением гармонии.
– Не терзайся сомнениями. Первая любовь бывает разной. Вряд ли ты знаешь, что творится у Джаны в душе. Ее настоящие мысли навсегда останутся для тебя загадкой. Не строй предположений. Наслаждайся тем, о чем поет твое сердце. Если теперь ты счастлив и полон надежды – прекрасно. Это все, что ты можешь знать о ваших отношениях наверняка. Остальное – иллюзия, темные воды, в которых водятся одни призраки. Радуйся любви, пока она освещает твою жизнь.
– Предлагаешь просто любить и не задумываться? – спросил Тобиас.
– Именно. Если сегодня ты обижен на нее – обижайся. Если завтра вы будете вместе мечтать о счастливом будущем – мечтай. Наслаждайся и перестань надумывать. Ни к чему это.
– Мне нравится. Хорошие слова, – кивнул Тобиас и снова посмотрел на вязание.
– Дай Бог, чтобы все у вас было хорошо, – отозвалась Бетти и перекрестилась.
– Ты верующая? – удивился Тобиас.
– А что в этом такого? Ты смотришь на меня как на инопланетянку.
– Вовсе нет, – смутился Тобиас. – Просто ты работаешь в научном институте. Мне казалось, тут нет места таким штукам…
– «Таким штукам»? Честное слово, Тобиас, странное выражение. Многие сотрудники здесь верят, молятся, каждый по-своему. Доктор Робертс пригласил лучшие умы из многих стран. Похоже, под одной крышей собрались все возможные религии.
– Я выбрал для себя науку. Если Бог сделал меня больным от рождения, какой смысл в него верить? Что мне у него просить – здоровья? А то он не знал, что у меня больное сердце. Нет, Бетти, либо наука, либо вера.
– Выбирать необязательно, Тобиас. Разве это не Божий замысел – десятки, а скоро и сотни выздоровевших детей? Думаешь, человек сам способен на такое? Несколько лет назад сюда завезли новейшие 3D-принтеры для печати тканей и органов. Наши ученые жаждали проводить на них полноценные опыты, говорили про «новую эру гуманных исследований» без опытов на животных. И что в итоге? Через год, намучившись, они снова заказали полный виварий зверей и забросили затею с напечатанными органами. Вот тебе и сила науки. Бог создал нечто такое, до чего наша наука никогда не дотянется. И большая часть ученых это знает, потому что каждый день видит Его возможности. А ты не знаешь, Тобиас. Ты обижаешься как маленький на Его замысел, а он тебе просто непонятен.
– Мне понятно главное: если Робертс и Ратаковски вылечат меня, они дадут мне новую жизнь, и спасибо я скажу им. А не Богу, от игр которого им приходится меня лечить. Нет, Бетти, боюсь, во мне совсем нет веры в Бога. И она мне не нужна. Я верю в науку. Очень верю, по-настоящему. Только она может меня спасти.
– Жалко, что ты меня не слышишь, Тобиас. Ты умный, добросердечный мальчик, но пока мало что смыслишь в жизни. Не стоит обижаться на то, чего не понимаешь. Ну, веришь ты в науку, и верь. Может, однажды ты станешь думать по-другому. Нам не дано увидеть всю картину мира в целом, и понять для чего нужны беды и страдания. Это замысел Божий, недоступный нашему разуму.
С ласковой улыбкой Бетти задумчиво смотрела на Тобиаса. Если бы мальчик из штата Филадельфия не был болен, то никогда не встретил бы девочку с далекого острова Суматра. Неисповедимы пути Господни.
Тобиас больше не спорил.
Бетти вплетала белый узор в красное полотно.
– Хочешь чаю? Забыла предложить. Как невежливо с моей стороны. – Не дождавшись ответа, Бетти сняла с колен мягкие клубки, положила спицы на стол и подошла к стенному шкафу.
– У тебя там что, гитара? – Тобиас привстал, указывая пальцем в темное нутро шкафа.
– Ага. Она старая, – сказала Бетти, извлекая с верхней полки жестяную банку и заварочный чайник.
«Неужели опять гитара?» – подумал Тобиас.
– Сыграешь мне?
– О, что ты! – махнула рукой Бетти и засмеялась. – Ее подарил мне брат, чтобы я всегда помнила о нем. Правда, он купил себе новую. А с этой красавицей начинал. Играл на улицах, записал первый диск в каком-то гараже у друзей.
– В Нью-Йорке? Мы с отцом часто слушали тут уличных музыкантов.
– Нет! Это было давно, в Филадельфии.
Тобиас почувствовал себя так, будто сквозь него прошел слабый разряд тока. Теперь он должен был спросить. Такое совпадение казалось невозможным. Мало ли в Филадельфии уличных музыкантов?
– А твой брат, например, любил когда-нибудь? Творческие люди и все такое… Они обычно знают толк в сердечных делах.
– Любил, и не раз. Постоянно находит новую музу. Правда, ни одна из них не держится в его… – Бетти осеклась, – жизни… больше недели. Но была у него одна девушка, давно, не помню, как ее звали. Все уши про нее прожужжал. Я думала, он изменится, остепенится. Она очень его любила. А он, как обычно, ушел искать ветра в поле. Потом одумался, спрашивал, куда уехала, кто видел. Никто и ничего. Он до сих пор словно высматривает ее в каждой новой женщине, но не находит. Такая любовь тоже бывает – несбереженная, и потому навсегда потерянная.
– Может, он до сих пор любит ту девушку? – едва выдохнул Тобиас, глядя на притаившуюся в темноте шкафа гитару.
Видение их нового дома на острове, его моторная лодка под брезентом и растопленная матерью печь блекли перед внутренним взором. И как он ни старался, не мог удержать исчезающий мираж.
– Любит? Даже не знаю. Порой и в своих чувствах не разобраться, а уж в чужих… – ответила Бетти, разливая чай в две чашки.
Тобиас подошел к шкафу и с силой захлопнул дверцы. Тьма поглотила злосчастную гитару. Бетти удивленно посмотрела на него, но ни о чем не спросила.
***
– Артур, Эмма! – громко кричала на улице Габи.
Расплескав чай, Бетти резко поставила чашку на стол и выбежала в коридор. Тобиас выглянул в окно. Марк Робертс и Габи быстро удалялись в сторону причала. Тобиас и Бетти бросились вслед за ними.
– Я снова тут, доктор Робертс, – хмуро сказал инспектор Брайс. – Второй раз после побега Стига Нельсона.
Осторожно ступая, он сошел на скрипучие мостки причала.
Двое полицейских вели Эмму под руки. Закутанная в плед, она была похожа на мокрого воробушка – маленького и испуганного. Артур кое-как сам выбрался из катера. Габи сжала его в объятиях. Бетти бережно обхватила Эмму за плечи. Тобиасу не терпелось узнать, что случилось на катере.
– Так кто был в воде? – не дождавшись конца сбивчивого рассказа Артура, спросила Габи.
– Эдгар Дюпье, – ответил Артур.
– Этого не может быть, ты ошибся, – попыталась улыбнуться Габи.
На секунду ей показалось, что с Артуром случился очередной приступ галлюцинаций. Она была уверена, что Стиг и Эдгар сейчас на полпути к новому убежищу, за сотни километров от Ист-Ривер.
– Нет, доктор Хельгбауэр, это был он, – подтвердила Эмма.
– Еще раз повторяю, этого просто не может быть, – уверенно сказала Габи. – Вам обоим показалось, вот и все. Идите по своим комнатам. Бетти, позаботься о детях.
Проводив их взглядом, Габи повернулась к Брайсу и Робертсу.
– Я хотел бы поговорить с мистером Робертсом наедине, – сказал Брайс, глядя Габи в глаза.
– У нас нет секретов от доктора Хельгбауэр, – одернул его Робертс. – Говорите.
– Водолазы извлекли тело. Прошло достаточно много времени, но его еще можно опознать. Завтра получим результат генетической экспертизы. С его родителями мы свяжемся сами. У нас для таких вещей есть специальный человек, знаете ли, – почему-то смутился инспектор Брайс.
