полная версия

Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I

Энкавэдешное закулисье

В этих, «энкавэдешных» ветвях альтерверса, легко объясняется и отмеченная в приведённом письме Жоржа^[1002] к жене задержка в получении писем от него, поскольку они были должны проходить двойную проверку – и в НКВД, и в ГРУ.

Более того, сама возможность возникновения переписки родственников (не только жены, но и родных – отца, матери и старшего брата) с действующим нелегалом была уникальным продуктом связи НКВД с «Операцией «Дельмар»». Такая возможность не могла быть предоставлена Жоржу без согласования и согласия НКВД.

Когда я ознакомил одного компетентного историка разведки с текстом направленной в ВИЕТ статьи, содержавшей процитированный выше отрывок письма Жоржа жене,^[1003] я получил такой комментарий:

«У Вас в статье приведен совершенно поразительный документ. Для понимающих людей это что-то подобное открытию черной дыры. В разведке, тем более в нелегальной, особенно в 30–50 гг., существовал железный закон – никаких писем женам, родственникам и т. п. Эта штука была совершенно немыслимой. Как так получилось с Жоржем, даже невозможно себе представить. С точки зрения истории разведки публикация такого документа – большое событие».^[1004]

О взаимоотношениях НКВД и ГРУ в начале осени 1940 года И. Ахметов, в это время работавший в центральном аппарате ГРУ в Москве, пишет так:

«ГРУ не имел никого в Лубянке, но НКВД имел последнее слово в Управлении».^[1005]

Сам факт того, что Жорж потребовал для себя такого права, говорит о его трезвой оценке положения, в котором находился он и его близкие по отношению к НКВД. Это положение было типичным для всех сотрудников ГРУ, выполнявших задания заграницей.

Так, например, подполковник ГРУ И. Ахметов, работавший в 1941–1942 гг. в Турции под прикрытием должности пресс-атташе посольства СССР в Стамбуле, хотел добиться приезда своей жены. Что из этого получилось, видно из изложения его разговора с другим офицером ГРУ, также работавшим в Турции и также хотевшим приезда своей жены:

«Я отправил сообщение к Начальнику, умоляя его, чтобы он предпринял меры и отправил Тамару ко мне. Мой друг Бухтин сочувствовал этой идее, но был скептичен по поводу того, что Тамаре могли бы разрешить приехать сюда. Он сказал, что красная лента на приказе для ее приезда всегда возможна, но во время войны скорее всего это невозможно. Он напомнил мне, что ему не разрешили привезти его жену и детей. «Нет», заключил он, «НКВД держит их как заложников»».^[1006]

Именно чёткое осознание заложничества близких позволило осуществить компромисс – посредством переписки Жорж мог быть уверен в том, что с женой и родителями всё в порядке, а НКВД, разрешая передавать письма из дома, каждый раз напоминало ему, кто же на самом деле в этом доме хозяин, благодаря кому у Жоржа поддерживалось стремление к возвращению в СССР.

Но мне трудно предположить, что Жорж, не имевший никакого опыта нелегальной работы, сам придумал такой способ контроля за состоянием дел родных и страховки от произвола НКВД. Вероятнее всего, это подсказал ему кто-то из опытных кадровых разведчиков ГРУ во время его учёбы в Москве или подготовки во Владивостоке.

Но в таком случае его наставник должен был обучить Жоржа и «маленьким секретам» поднадзорной переписки. О них И. Ахметов рассказывает на примере своих договорённостях с женой перед поездкой в мае 1941 г. в Германию так:

«Наши последние дни вместе мы провели, изобретая маленькие шифры для включения в наши письма, чтобы дать знать друг другу обо всем серьезном, что могло бы произойти с каждым из нас».^[1007]

Это была драматическая поездка – вскоре началась война, Ахмедов был интернирован и после многих перипетий оказался в Турции, в советском посольстве. И вот здесь договорённости с женой сработали!

«В августе года начала этой ужасной войны я получил долгожданное письмо от Тамары, первое от нее, хотя сам писал не менее чем два раза в месяц. Ее письмо было во всех отношениях очень тревожным. На нем стоял штамп Первоуральска, города в свердловской области, на Урале. Письмо было очень коротким. Все что она написала, это о том, что ее эвакуировали из Москвы, не объяснив причины. Последние строки выглядели как: «Я никаких писем не получила от моих родителей в Полтаве и беспокоюсь, что с ними случилось. Чувствую себя больной и одинокой…». Согласно нашему маленькому шифру, о котором мы договорились, чтобы обходить цензуру НКВД перед отъездом в Германию, любая ссылка на ее родители должна была означать, что она хочет присоединиться ко мне». <Орфография оригинала>^[1008]

Как бы то ни было, Жорж не мог договориться ни о чём подобном со своей женой – он не виделся с ней ни разу с декабря 1939 года, когда был призван в армию. А вот с отцом он мог обсудить это в июне 1940 года, когда приезжал в колхоз к родителям из Владивостока.

В одном из его писем к родителям «из загранкомандировки» мне встретился такой пассаж:

06.27. Фрагмент письма Ж. А. Коваля к родителям, вероятно, март-май 1942 г.^[1009]: «As usual there’s not much to write about myself. I’m well. I don’t even seem to catch cold anymore, haven’t had one all winter. I had some trouble with my teeth, but that of course is very insignificant. I got them fixed up now».^[1010]

Перевод этого текста таков:

«Как обычно, мне не о чем писать. Я в порядке. Кажется, я даже не простудился ни разу в течение всей зимы. У меня были проблемы с зубами, но это, конечно, очень незначительно. Теперь я их исправил».

Странность этого отрывка в том, что в таком письме появляются такие мелкие, но конкретные детали. И мне показалось, что сообщение о «незначительных проблемах с зубами» – это как раз пример «маленькой семейной шифровки».

Судя по содержанию письма (аккуратное упоминание о состоянии жены после её возвращения из эвакуации, о получении известия о письме к ней с фронта от брата Гейби) можно датировать это письмо поздней весной 1942 года. Но именно тогда, 16 апреля 1942 года, Жорж получил отсрочку от призыва в американскую армию!^[1011] И если принять, что «простуда» или «зубы» – это оговорённые с отцом шифровальные синонимы для неприятностей, связанных с военными обстоятельствами, то становится понятным появление «простудно-зубной» темы в письме именно к отцу.

Я рассмотрел только некоторые «веточки» и «побеги» энкавэдешных ветвей истории легализации Жоржа Коваля (Дельмара). Очевидно, что их гораздо больше. Ведь, кроме научно-технических, есть ещё и политические аспекты разведки. И они даже превалируют в работе чекистской разведки.

Вот, например, любимая в НКВД работа с прокоммунистическими организациями. Яркий след такой энкаведешной работы Дельмара демонстрирует такой эпизод, который мог оказаться (и в каких-то ветвях альтерверса оказался!) роковым для него.

Он относится к самому началу 1944 года. Именно тогда в досье ФБР поступил документ, свидетельствующий об участии Жоржа в деятельности «нелояльной» по отношению к США организации.

8 февраля 1944 года агент ФБР «Т-5», сообщил,^[1012] что 28 января состоялось закрытое заседание ячейки организации «Американская молодёжь за демократию» (AYD, американский «комсомол» – молодёжное крыло компартии США) в «Нью-Йорк сити колледже» (CCNY), где в это время учился по армейской программе Жорж.

06.28. Где-то здесь прошло тайное заседание американских комсомольцев в феврале 1944 года…^[1013]

Хотя AYD была включена в состав «подрывных организаций» только в 1953 году (Указ Эйзенхауэра № 10450 от 27 апреля), ФБР постоянно следило за «молодыми коммунистами» и в 1944 году Жорж не мог этого не знать.

Заседание было посвящено организационным вопросам. На нем состоялось формирование комитетов, и в списке членов Комитета по привлечению новых членов (Recruitment Committee) был «некий Коваль».^[1014]

«Некий» Коваль, конечно же, был Жоржем Ковалем. Других Ковалей в CCNY в то время не было, иначе проверка ФБР 1954 года, в ходе которой обнаружился рапорт агента «Т-5», обязательно указала бы их наличие и с ними были бы проведены отдельные «интервью».

Обнаружив этот факт в досье ФБР, я был поражён! Зачем Жорж ввязался в эти «комсомольские дела»? Это же самоубийственное действие – будучи на нелегальном положении привлекать к себе внимание ФБР вхождением в комсомольскую комиссию по привлечению в американский комсомол новых членов! Жорж был достаточно умён, чтобы понимать это. Значит, пришлось рисковать не по собственной инициативе, а по приказу Центра.

Но и в Центре, собирающем информацию об атомном проекте США, тоже работали профессионалы, безусловно понимавшие всю безрассудность такого шага.

Это видно по результатам анализа провала супругов Розенбергов.

Эти имена возникают в истории работы разведчика Коваля не случайно. Весьма вероятно, что Жорж, в связи с полученным заданием, мог работать с людьми из круга знакомых Розенбергов, поскольку несколькими годами ранее в этой комсомольской организации состояли и супруги Розенберги.

«Будущие супруги познакомились в «Лиге молодых коммунистов»… Летом 1939 года, когда Юлиус закончил нью-йоркский Сити-колледж по специальности инженер-электрик, они поженились».^[1015]

И, вполне вероятно, Юлиус поддерживал контакты с кем-то из своих друзей в CCNY.

«Юлиус еще со своих студенческих лет в City College Нью-Йорка отличался контактной натурой, активно занимался общественной деятельностью… Общался с сокурсниками и друзьями-единомышленниками, вступившими, как и он, в компартию (в партячейку 16 B) в конце 30-х г.г.»^[1016]

Знал ли об этом сам Жорж, неизвестно. Но, думается, следя по газетам за ходом «дела Розенбергов» в 1950–1953 годах, не мог не вспоминать свою комсомольскую работу в CCNY.

Когда, в связи с делом Этель и Юлиуса Розенбергов, П. А. Судоплатов был вызван в ЦК для дачи объяснений по поводу их провала, он, услышал от помощника Г. М. Маленкова Киселёва заявление о том, что

«ЦК разоблачил попытки отдельных сотрудников и ряда руководящих работников МГБ обмануть партию».^[1017]

Услышав такое обвинение, как пишет Судоплатов,

«я ответил ему, что полностью отвечаю за работу по проникновению нашей агентуры на атомные объекты США в 1944–1946 годах».^[1018]

Не мог Судоплатов отдать приказ «атомному разведчику» Ковалю заняться комсомольскими делами. Значит, не был Жорж в это время «атомным разведчиком»!

Собственно, и «атомной разведки», как специального централизованного образования, в СССР тоже ещё не было. Первая координация деятельности НКВД и ГРУ по «атомной проблеме» состоялась только 2 февраля 1944 года.^[1019]

Правда, утверждение об образовании на совещании в феврале 1944 года «группы «С»», руководимой Судоплатовым, оспаривается авторитетными историками разведки А. Колпакиди и К. Дегтяревым. После анализа архивных материалов и бесед с «компетентными источниками» они утверждают «однозначно и категорично – не было группы «С»».^[1020]

Тем не менее, объединение усилий НКВД и ГРУ по атомной разведке (в том числе и в виде единого оперативного контроля НКВД за агентурой) – безусловный факт.

Это многое объясняет. После того, как агент ГРУ Дельмар попал в американскую армию, планы его использования как агента «по химическому оружию» провалились.

Вероятно, в ГРУ искали ему новое поле деятельности. Но ничего «актуально-важного» для ГРУ не нашлось. К тому же, было понятно, что после окончания курсов в CCNY Жорж должен быть распределён в одну из частей действующей армии США и может оказаться на любом театре военных действий – от Тихого Океана до Европы (о ближайших планах открытия второго фронта в ГРУ, конечно же, знали). А ценность разведчика ГРУ, который служит сержантом американской армии где-то на отдалённом театре военных действий и владеет информацией не выше батальонного уровня, конечно же, ничтожна.

Тут и попросили «коллеги из резидентуры НКВД» «сориентировать» агента Дельмара на содействие выполнению их задач – пока Жорж ещё в Америке, его можно использовать для «работы на перспективу».

И, получив согласие, дали Дельмару задание подбирать кандидатуры для вербовки. Именно этим и объясняется его участие в комитете по привлечению новых членов в «комсомол США». Понятно, что в ходе такой работы в поле зрения Жоржа будут попадать лица, сочувствующие коммунистическим идеалам, а, значит, потенциально готовые к сотрудничеству с советской разведкой.

Нужно отметить, что в это время в США для ведения такой пропаганды создались весьма благоприятные условия. И общественное мнение, и официальная пропаганда были настроены весьма позитивно к СССР.

Опытному агитатору достаточно было продемонстрировать аудитории какой-нибудь официальный пропагандистский фильм, например, «Why we flight» («Почему мы сражаемся»), а именно его 5 серию «The battle of Russia» («Россия сражается»),^[1021] созданный в 1943 году Управлением специальных служб Министерства обороны США.

И, после того, как зрители, смахнув скупую мужскую или светлую девичью слезу, начнут спрашивать: «Что движет этими людьми?», – добавить в качестве комментария только одну фразу: «Мотивом такого поведения граждан СССР является не только стремление к свободе (о чём неоднократно повторяется в дикторском тексте к фильму), но и великая коммунистическая идея». В результате к такому комментатору обязательно выстроится очередь желающих «записаться в комсомол». Но в этой очереди также почти обязательно окажется и информатор ФБР.

Разумеется, выявленный «контингент» должен в дальнейшем пройти фильтрацию и отсев и по человеческим, и по деловым качествам. Так что работа Жоржа – самая «черновая», самая рискованная – он должен раскрываться перед незнакомыми людьми, что неизбежно рано или поздно привлечет внимание агентов ФБР.

Правда, один из ветеранов ГРУ говорил мне, что вербовка – это «высший пилотаж» в работе разведчика. И поэтому допуск Жоржа к вербовке может свидетельствовать о том, что его профессионализм был высоко оценен руководством ГРУ.

Но, думаю, в данном случае это не так. Ведь Жорж не занимался вербовкой – контингент студентов CCNY сам по себе не является источником ценных агентов. Жорж занимался «рыхлением почвы», сбором исходных данных для последующей вербовки выпускников, попавших на значимые посты в армии или государственном аппарате. И на основании добытых Жоржем материалов «высший пилотаж» через несколько лет будут осуществлять другие разведчики и, скорее всего, не из ГРУ, а из другого ведомства, пославшего Жоржа «таскать каштаны из огня» в его интересах.

А то, что уже через несколько месяцев Жорж покинет Нью-Йорк и растворится во фронтовой солдатской массе, давало надежду на удачу – не успеет ФБР его «вычислить», а после того, как он окажется где-то далеко от Америки на фронте – и не захочет этого делать.

Если же всё-таки удача отвернётся и случится провал, то, выражаясь пафосно – «à la guerre, comme à la guerre» – на войне как на войне, а если говорить «по-простому», с той долей цинизма, которая неизбежно присутствует в рассуждениях «дружелюбных коллег», смысл такого задания – «с паршивой овцы хоть шерсти клок»: как агент, Коваль уже считался бесполезным.

Как бы то ни было, избежав переподчинения координирующему атомную разведку органу («группе «С»») всего за несколько месяцев до того, как он попал в ОК-Ридж, в феврале 1944 года Жорж остался в ГРУ на роли живца, но на ниточке НКВД, на которого ловился «американский молодняк» для последующей работы.

По иронии судьбы, участие Коваля в «комсомольском собрании» AYD – это второй случай в его биографии, когда он имел «крупные неприятности» от комсомольских собраний. Первым был выговор и выведение из состава комитета комсомола факультета МХТИ в 1937 году.

Но, разумеется, «комсомольская работа» – только один из самых примитивных аспектов «политических интересов» НКВД. Были и более масштабные и перспективные направления.

Тут и возможность использования «Операции «Дельмар»» в качестве контрразведывательного маневра в расследовании «измены Артура Адамса», и укрепление контактов и налаживание «неформальных связей» с Джойнт, американской еврейской организацией, которая выступала против алии и сионистов, и многое другое.

Например, попытка внедрения «своих людей» в американские масонские круги.

В 1930 году в калифорнийскую масонскую ложу «IWO Lodge 141» вступили Голда и Гарри Гурштель (тётка Жоржа и её муж) и Перль Сильвер (тётка Жоржа), а в 1942 году – Сара Бегун (тётка Жоржа).^[1022]

Тот факт, что Гарри Гурштель вступил в масонскую ложу в то время, когда он был соруководителем (вместе с Абрамом Ковалем) прокоммунистического «Икора» в Сью-Сити, свидетельствует не о его «идеологической всеядности», а, скорее, о неуёмной жажде познания всех проявлений еврейского духа.

Хотя масонство и иудаизм находятся в сложных взаимоотношениях,

«уже в 19-м веке некоторые ассимилированные евреи присоединились к масонским ложам – в тех странах, где масоны не были откровенными антисемитами. А потом и сами стали создавать еврейские ложи – в духе и стиле лож нееврейских».^[1023]

Но, разумеется, это не исключает и других мотивов – от житейского практицизма (надежда на то, что коллеги по ложе помогут в трудных жизненных обстоятельствах) до выполнения задания органов НКВД, в тех ветвях альтерверса, где он был связан с ними.

Все вместе эти ветвления образуют настоящую «ведьмину метлу» на древе альтерверса судьбы Жоржа Коваля.

Обнаружение такой патологии ставит передо мной сложную задачу – а стоит ли вообще извещать Urbi et Orbi об этом? Как написал мне мой старый друг, также хорошо знавший Жоржа Абрамовича,

«Твои изыскания приводят к выводу: либо Жорж Абрамович сознательно поставил под удар свою семью, рисковал ею, жизнью её членов, либо он был втянут в игру самой семьёй, сотрудничавшей с КГБ. И то и другое ужасно… Лично я никогда бы не решился обнародовать такое о людях, которых люблю».^[1024]

И, если бы эта книга писалась в рамках классической парадигмы истории, я бы, конечно, не стал обнародовать такие «домыслы». Но при эвереттическом подходе иные критерии истины.

Эвереттическое описание истории позволяет осуществить одну заветную интеллектуальную мечту человечества, которую А. И. Герцен сформулировал в предисловии к своим мемуарам «Былое и думы» так:

«…человеку бывает подчас пусто, сиротливо между безличными всеобщностями, историческими стихиями и образами будущего, проходящими по их поверхности, как облачные тени. Но что же из этого? Людям хотелось бы все сохранить: и розы, и снег; им хотелось бы, чтоб около спелых гроздьев винограда вились майские цветы!»^[1025]

При этом каждый читатель включает в свою картину мира те элементы этой целостности, которые соответствуют его жизненному опыту, интеллектуальному и нравственному уровню.

Нам, лично общавшимся с Жоржем Абрамовичем, необыкновенно повезло, поскольку это общение позволило найти такой путь в мире разведки, который статистически – большая редкость. Вот что написал мне о «типичных» путях один из тех, кто профессионально занимается историей разведки:

«Мир разведки не для таких людей. Это своего рода неопределенно туманная реальность, отраженная в разносфокусированных зеркалах. Соответственно там искажаются не только измерения и действия, но и ценности, а также мораль, нравственность и все прочее. В этой связи искренне хорошо относясь к то ли учителю, то ли старшему товарищу Ковалю, Вы на протяжении всего повествования исходили из презумпции человечности и порядочности. В разведке есть презумпции верности, чувства долга, а вот с остальным намного хуже^[1026]».^[1027]

С неизбежностью же выявления «пятен на Солнце» при эвереттическом рассмотрении любого биографического альтерверса мы уже имели дело в главе «Телеханы. Этель и Абрам», когда рассматривали роль Ганса Коваля в ветвлениях судеб ковалевского рода.

И тогда, и теперь, главное нравственное правило, которым следует руководствоваться в подобных случаях, состоит в том, чтобы правильно отделить ортогональные ветвления альтерверса от главной причинно-следственной нити его событий.

Тот, кого мы знали как Жоржа Абрамовича Коваля, нашего учителя и нравственного наставника, действительно соответствовал высоким идеалам и был воплощением личности, сумевшей сохранить достоинство и самоуважение, с честью пройдя даже сквозь «ведьмину метлу» своего альтерверса.

На старте

Итак, в начале 1941 года Жорж не без проблем, но успешно, прошёл процедуру легализации и мог спокойно приступить к выполнению своего задания. Напомню, что главной задачей, поставленной ГРУ перед разведчиком Ж. А. Ковалем в 1940 году, была задача получения информации о химическом оружии США – его видах, технологиях производства отравляющих веществ (ОВ) и способах защиты от конкретных видов ОВ.

Важность этого задания определялась тем, что, как подчёркивает известный журналист и историк атомного проекта Н. Долгополов,

«Играла роль настроенность не только Сталина, но и наркомата обороны на химическое оружие. Практически все, да и разведка тоже поначалу, были уверены в том, что главная угроза, которая будет в войне – химическая, я подчёркиваю, угроза, потому что всем помнился Верден^[1028]»^[1029]

Логическим же обоснованием интереса ГРУ именно к американскому химическому оружию является тот факт, что

«США встретили окончание мировой войны, имея самый мощный военно-химический потенциал, превосходя по производству отравляющих веществ Англию и Францию, вместе взятых».^[1030]

Безусловно, в это время военным руководством и разведкой принимались во внимание и такие статистические данные:

«Для достижения поражения одного человека в 1-й мировой войне израсходовано 36 кг иприта. Для этих же целей требовалось 250 кг тротила (типовое ВВ). Эти обстоятельства стимулировали развитие химического оружия, в том числе и поиск новых ОВ».^[1031]

Зримую реальность «химического аспекта» Первой Мировой войны демонстрирует вот эта фотография:

06.29. Немецкие солдаты на фронте Первой Мировой войны.^[1032]

Немецкие солдаты готовы противостоять химической атаке, а вот их лошадь, на морду которой натянут «человеческий противогаз», вряд ли останется в строю, если враг пустит на позиции облако лакриматора хлорпикрина…^[1033]

И, хотя 17 июня 1925 года был подписан Женевский протокол «о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств», участниками которого были более 100 государств, но

«Советский союз ратифицировал Женевский протокол 5 апреля 1928 года с двумя оговорками. По первой из них протокол обязывает правительство СССР только по отношению к государствам, которые его подписали и ратифицировали или к нему окончательно присоединились. По второй было оговорено, что протокол перестанет быть обязательным для правительства СССР в отношении всякого неприятельского государства, вооруженные силы которого, а также его формальные или фактические союзники не будут считаться с воспрещением, составляющим предмет этого протокола».^[1034]

А США не ратифицировали его не только к началу Второй мировой войны, но и ещё 30 лет после неё!

В предвоенные годы, несмотря на Женевский протокол, страх перед грядущим использованием химического оружия был настолько велик во всём мире, что чилийский художник Исайя Кабесон в 1936 году, находясь в Европе, написал картину «Аллегория войны»,^[1035] в которой её грядущие ужасы ассоциировались не с бомбами, пушками и танками, а именно с «отравляющими газами».

06.30. Фрагмент картины И. Кабесона, «Аллегория войны».^[1036]

Картина была написана незадолго до потрясшей весь мир гениальной «Герники» Пикассо, которая затмила пророчество Кабесона, но сегодня, соседствуя с «Герникой» в залах музея «Королевы Софии» в Мадриде, она ясно свидетельствует о том ужасе от возможного использования «военной химии» армией какой-то из индустриально развитых стран, который охватил Европу в конце тридцатых годов.

Да и сама «Герника» композиционно и образно (задыхающиеся, с открытыми ртами лица, конвульсивные фигуры людей и животных) скорее представляет сцену результата газовой атаки, чем бомбардировки. И нет в ней противопоставления предчувствиям картины Кабесона, скорее она является её развитием и детализацией – что будет при химической атаке на незащищённое гражданское население. И, как мне кажется, этот «химический подтекст» знаменитой картины был существенным компонентом её эмоционального восприятия в предвоенные годы.

06.31. Картина П. Пикассо, «Герника».^[1037]

И это предчувствие оправдывалось в первых всполохах мировой войны – войне Японии и Китая.

Эта война по непонятным причинам остаётся «полузабытой» в истории XX века. Вот что говорит об этом историк Анатолий Кошкин, профессор Института стран Востока, член исполнительного совета Российской ассоциации историков Второй мировой войны:

«По данным китайских историков, во время войны сопротивления Японии погибли от 30 до 35 миллионов человек. Поэтому в Китайской Народной Республике давно считается датой начала Второй мировой войны не 1 сентября 1939 года, а 7 июля 1937-го, когда императорская японская армия развязала полномасштабную войну против Китая»^[1038]

Так, Уханьская битва этой войны, которая шла с июня по октябрь 1938 года, стала крупнейшей схваткой на этапе стратегической обороны во время войны Китая с японскими захватчиками.^[1039]

«Во время Уханьской битвы химическое оружие было применено не менее 375 раз и было израсходовано 48 тыс. снарядов, начинённых БОВ. Столь массивное применение химического оружия в сочетании с практическим отсутстивием средств химзащиты и химразведки в китайских войсках приводили к огромным потерям (так, в результате химической атаки против расквартированных в г. Наньчане гоминьдановских войск погибло от отравления около 20 тыс. солдат и офицеров (штат двух дивизий))».^[1040]

06.32. Японские солдаты во время химической атаки в Китае.^[1041]

Поэтому советской разведке было важно установить, каково было реальное состояние военно-химического потенциала такой промышленно развитой страны, как США, к моменту начала Второй мировой войны, какие новые ОВ синтезировали американские химики, насколько серьёзной была угроза применения химического оружия американцами в случае их вступления в войну на стороне Германии.

А в том, что Германия в случае войны применит химическое оружие, не сомневались настолько, что первым «военным страхом» в Москве в первые дни войны был именно «химический страх», к счастью, не сбывшийся и быстро забытый:

06.33. 23 июня 1941 года. Раздача противогазов на площади Маяковского в Москве.^[1042]

То же самое было и в Лондоне:

06.34. Служащий гражданской обороны и женщина с детьми на улице Саутенд он Мерси в Лондоне. 1941 г.^[1043]

И по другую сторону от линии фронта опасения по поводу возможного использования химического оружия в ходе будущей войны были весьма серьёзными.

06.35. Немецкие дети учатся пользоваться противогазами на случай бомбардировки Берлина. 1935 г.^[1044]

Мировая «химическая истерия» в конце 30-х – начале 40-х годов была не менее острой, чем последовавшая в 50-е – 60-е годы «атомная истерия» холодной войны.

Вот почему в то время, когда Вторая мировая война «стучалась в дверь», задание Дельмара было действительно важным и ответственным.

И Жорж приступил к работе. Прежде всего, он поступил в Колумбийский Университет.

Зачем?