Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I
Суперпозиция для выбора
Построенная мною увязка событий, связанных с вербовкой Жоржа, является одним из волокон его судьбы, которое «привязало» его к военной разведке. Разумеется, это – не единственный вариант постройки графа альтерверса.
Когда я ознакомил моего весьма компетентного консультанта с первыми результатами своей реконструкции хода событий, он наметил другую линию. Вот его комментарий к моему построению.
«Объяснение всего того, что Вы пишете, содержится не в законах СССР, не в колебаниях Коваля и его молодой жены, и уж точно не в иных условностях, а в другом, более прозаичном факте. Как Вы справедливо отмечаете, семья Ковалей переселилась в Россию при помощи организации ИКОР. Вы пишете о том, что ИКОР была организацией, курируемой КП США. Это лишь отчасти так. Ровно в той степени, в которой КП США курировала не ВКПб, а Коминтерн. Это, как говорят на Привозе, две большие разницы. Главное же состояло в том, что ИКОР КП США курировал как младший партнер. Старшим партнером был Джойнт. Это американская еврейская организация, которая выступала против алии и сионистов. Т. е. джойнтовцы выступали против создания Израиля, за то, чтобы евреи оставались рассеянными по миру. За Джойнтом стояли в основном ребята с Уолл-Стрит, которых называли в то время либо группой, либо тусовкой. Они противостояли таким американским банкирским домам как Рокфеллеры, Гарриманы и были связаны с Морганами, Лазарами, Голдманами и Саксами. С Джойнтом же работала еще в 20-е гг. военная разведка СССР.
Надо сказать, что НКВД в США было очень слабо и фактически до контрразведывательной операции «Венона» в 1945–47 гг. вся советская разведывательная сеть в Америке была завязана на военную разведку. Создателем разведки в ее нынешнем виде был знаменитый Ян Берзин. Как явствует из архивов Росконцесскома,[802] именно военная разведка помогла переезду в СССР группе американцев и основанию на Дальнем Востоке в рамках программы Росконцесскома интернациональной коммуны ИКОР.[803] Туда в начале 30-х гг. переехали Ковали. Глава семьи был одним из главных действующих лиц переезда, а позднее одним из руководителей колхоза, сформированного на базе коммуны.
В то время военная разведка работала не с отдельными людьми, а с семьями. Хотя в архивах Росконцесскома и ГРУ в начале 30-х гг. имя Коваля-младшего не упоминается, упоминается имя Коваля-старшего. Главным же доказательством того, что семья Ковалей работала на военную разведку задолго до превращения младшего Коваля в нелегала, служит простой факт. Практически сразу же по приезду Коваль был отправлен учиться в Москву. Когда по объективным обстоятельствам в течение первого года он допустил промашку, на второй год его опять успешно приняли. В то время люди с периферии поступали в московские списочные вузы исключительно по путевкам. У каждого органа была своя квота на путевки.
Главным же доказательством является еще более простой факт. В 1937 г. согласно архивам КГБ СССР, к которым есть открытый доступ, подавляющая часть даже рядовых членов коммуны ИКОР и практически все ключевые американцы были арестованы НКВД и получили большие сроки по соответствующим статьям. Однако Коваль-старший не только не был привлечен к какой-либо ответственности, но и даже получил некоторые дополнительные, весьма ощутимые по тому времени, преимущества и привилегии. С учетом того, что НКВДшный голем действовал всегда строго по алгоритму и начинал не снизу вверх, а сверху вниз, арест рядовых бывших американцев при сохранении нерядового бывшего американца говорит, к сожалению, только об одном. Старший Коваль, как человек причастный к военной разведке, был в теме. Соответственно ни он, ни его сын не пострадали.
Поэтому фактически сразу же после окончания института младший Коваль был призван в Вооруженные Силы и приступил к подготовке разведчика-нелегала. Не только вербовки, но и нового призыва не было. Коваль, как член семьи человека, связанной с военной разведкой, изначально готовился к роли разведчика-нелегала и именно поэтому был направлен в тот институт, в котором учился.
Обычно подготовка ведется гораздо более длительное время. В случае Коваля этого не произошло по простой причине. Выдающийся советский разведчик Ян Берзин был арестован, а потом расстрелян по решению лучшего друга физкультурников. На его место пришел Проскуров, бывший летчик, который вообще ничего в разведке не понимал. Его кстати Сталин расстрелял в 1941 г. Соответственно несколько уцелевших военных разведчиков в системе ГРУ были вынуждены заново воссоздавать американскую сеть. Ни о какой атомной бомбе тогда речи не шло. Просто требовалось всех, мало-мальски готовых людей к нелегальной работе в Америке, отправить туда как можно быстрее. Вот Коваля и отправили.
К Фитину Коваль отношения не имел, и не мог иметь. Фитин – это ИНО НКВД. Т. е. ПГУ. НКВД <и ГРУ> еще во времена Берзина и Ежова жили как кошка с собакой, а потом, в условиях маниакальной подозрительности Сталина никак не пересекались. У них были независимые, иногда параллельно действующие сети, которые вплоть до 1953 г. никак не координировались. Соответственно все люди, с которыми работал Фитин по определению не могли иметь никакого отношения к ГРУ и наоборот».[804]
Мне кажется, что «вероятностная толщина» этой прочерченной альтерверсальной нити одного порядка с прорисованной мною. И основаны они обе на весьма близких узловых событиях, хотя на отдельных своих отрезках существенно расходятся. И, конечно, их семантическая и эмоциональная окраски различны.
В результате образовалось суперпозиционное состояние двух ветвей альтерверса. А потому у вас, читатель, есть выбор – нитями какого цвета вышивать для себя картину этого фрагмента биографии Жоржа Коваля (Дельмара)…
Глава 6. Командировка
Введение
Прежде, чем рассматривать подробности «второго пришествия» Жоржа в США, того периода в его биографии, который и создал ему мировую известность, имеет смысл попробовать понять – насколько важными для судеб цивилизации были события, связанные с созданием ядерного оружия, и какие моральные проблемы возникали и разрешались при этом.
Ответ на первый вопрос достаточно прост – создание ядерного оружия положило начало гонке вооружений, которая привела к тому, что перед земной цивилизацией во всей полноте встал гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?».
Само существование земной цивилизации стало зависеть не только от объективных космических, климатических, эволюционных факторов, но и от абсолютно субъективных – здравомыслия двух-трёх политиков, состояния воинской дисциплины в армейских подразделениях, конструкторской и технологической ответственности учёных, инженеров и рабочих «оборонки», и просто случайностей и ошибок, неизбежных в течение сосуществования цивилизации и ядерного и термоядерного оружия. И чем дольше длится этот период, тем вероятность катастрофы больше. Это простое и ясное следствие закона больших чисел, который в данном случае можно сформулировать так: в достаточно длинной цепочке событий взаимодействия человека с ядерным оружием обязательно произойдёт катастрофическая случайность.
Допустив реальное воплощение «ядерного джинна» в условиях внутренней разобщённости, человечество подписало себе «отсроченный» смертный приговор. И отсрочка может оказаться спасительной только в двух случаях – если за время её действия удастся преодолеть разобщённость, или если удастся превратить «ядерного джинна» в «ядерный бонсай».[805]
Сегодня развитие человечества идёт по обоим путям. На первом преодолено опаснейшее противостояние «мировой коммунистической системы» и «свободного мира», сглажены многие «локальные» противостояния, например, противостояния Антанты и Германии, послужившее причиной двух мировых войн. На втором – возникла система основополагающих двусторонних и международных договоров по ограничению аппетитов «ядерного джинна»: о запрещении испытаний ядерного оружия, сокращении стратегических наступательных вооружений, нераспространении ядерного оружия – ОСВ, СНВ-I, СНВ-III, ДНЯО – и ряда других.
Но движение на обоих путях сопровождается столь трудным преодолением возникающих преград, что ни на одном из них не удалось достичь удовлетворительных результатов. Об этом свидетельствуют «Часы Судного дня».
«Часы Судного дня (англ. Doomsday Clock) – проект журнала Чикагского университета «Бюллетень ученых-атомщиков», начатый в 1947 году создателями первой американской атомной бомбы. Периодически на обложке журнала публикуется изображение часов, показывающих без нескольких минут полночь. Время, оставшееся до полуночи, символизирует напряжённость международной обстановки и прогресс в развитии ядерного вооружения. Сама полночь символизирует момент ядерного катаклизма».
Решение о переводе стрелок принимает совет директоров журнала при помощи приглашённых экспертов, среди которых, в частности, 18 лауреатов Нобелевской премии»[806].
C 2020 счёт пошёл не на минуты, а на секунды. И на «Часах судного дня» сегодня – 100 секунд до ядерной полуночи,[807] на 80 секунд меньше, чем было в 1949 году, когда Жорж закончил свою работу «атомного разведчика».
К сожалению, эти часы в последние годы неуклонно сближают свои стрелки к моменту апокалипсиса. За два последних года мы стали ближе к этому моменту на 20 секунд…
06.01. Сверка «Часов судного дня» в 2018 году.[808]
Что касается моральных проблем у создателей ядерного оружия, то они возникли вследствие уникального стечения обстоятельств мировой истории в конце 30-х – начале 40-х годов прошлого века.
В первой половине XX века вопрос о моральности участия в разработке средств массового уничтожения остро стоял у химиков. И решался он неоднозначно. Достаточно вспомнить судьбы Ф. Габера и Г. Герца[809], участвовавших не только в разработке, но и в боевом применении отравляющих веществ на реке Ипр, что не помешало им впоследствии стать нобелевскими лауреатами (разумеется, за другие работы, не связанные с химическим оружием).
Сам Габер имел «характер нордический» и не рефлексировал по поводу «моральности» применения ОВ.
«Когда сотрудник Габера Отто Ган поинтересовался, как он относится к тому, что использование ядовитых газов является нарушением Гаагской конвенции о правилах ведения войны, Габер ответил, что французы использовали слезоточивый газ еще в 1914 году (правда, без особого эффекта) и, главное, разработка более эффективного оружия – это возможность быстро выиграть войну и избежать новых жертв… Жена Габера, Клара Иммервар, одна из первых женщин, получивших в Германии докторскую степень по химии, была категорически несогласна с деятельностью мужа и выстрелила в себя из его служебного пистолета. Фриц Габер не смог присутствовать на похоронах, поскольку на следующее утро после самоубийства был отправлен на Восточный фронт, чтобы организовать новую химическую атаку против русских войск».[810]
Но для физиков, работавших над проблемами радиоактивности, строения атома и квантовой механики, до 1938 года не было никаких причин задумываться о моральных аспектах своей работы. И, хотя самое плодотворное с точки зрения будущих успехов атомной энергетики научное открытие было совершено А. Эйнштейном в 1905 году, считалось, что до его практической реализации ещё очень далеко. Знаменитая формула Е=mc2 хотя и демонстрировала колоссальную мощь процессов превращения массы в энергию, но никаких указаний на то, как эти процессы осуществить практически, у физиков не было.
Пожалуй, единственным исключением из элиты мировой науки, учёным, который осознал масштаб совершавшегося в физике переворота, был российский геохимик, естествоиспытатель и философ В. И. Вернадский. Задолго до того, как грядущие опасности стали ясны основной массе физиков, в 1922 (!) году он написал:
«Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть. Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение? Дорос ли он до уменья использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука? Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за все последствия их открытий».[811]
Но кто из физиков мог (и захотел бы?) прочесть в 1922 году предисловие к сборнику «Очерки и речи», изданному в России на русском языке, в котором говорилось что-то важное об атомной энергии?!
Так что и через 10 лет, в сентябре 1933 года, сам Резерфорд в публичной речи на заседании «Британской ассоциации содействия развитию науки» утверждал, что
«каждый, кто ищет источник энергии в трансформации атомов, несет вздор. Но тема интересная в научном отношении…».[812]
Любопытно в связи с этим отметить, что «вздор» об атомной энергии к этому времени уже «несли» не только в Англии. В Москве 24 апреля 1927 года в доходном доме А. А. Пороховщикова на Тверской улице открылась «Первая мировая выставка межпланетных аппаратов и механизмов», устроенная Ассоциацией изобретателей-инвентистов (АИИЗ).[813]
И на этой выставке была продемонстрирована
«модель космического корабля А. Я. Федорова. Свое устройство автор назвал «атомо-ракетный корабль». В приложении к альбому выставки Федоров пишет о том, что его корабль сможет передвигаться в космосе «при помощи электрохимической энергии, представляющей собою результат использования внутриатомной энергии». Более подробные сведения о своем аппарате Федоров не приводит».[814]
В связи с отсутствием подробностей описания преобразований «внутриатомной энергии» в электрохимическую, а её – в кинетическую энергию космического корабля, невозможно оценить практическую осуществимость этой идеи, но важно то, что её автор уже в середине 20-х годов включил атомную энергию в круг инженерных разработок.[815]
Что же касается английских «атомщиков» тех времён, то среди них оказался один, не смутившийся оценкой Резерфорда. Более того, именно категоричность этой оценки «разбудила» творческую фантазию Л. Силарда[816], одного из будущих инициаторов и активных участников Манхэттенского проекта.
«Его слова заставили меня задуматься над этой проблемой, – вспоминает Сциллард, – и в октябре 1933 г. мне пришла в голову мысль, что цепная реакция могла бы стать реальностью, если бы удалось найти элемент, который, поглощая один нейтрон, эмитировал бы два других. Сначала мне казалось, что таким элементом может быть бериллий, затем – некоторые другие элементы, включая и уран. Но по тем или иным причинам критический эксперимент так и не был мной осуществлен».[817]
Что именно скрывается за формулировкой Силарда «по тем или иным причинам», ясно из статьи Я. Б. Зельдовича и Ю. Б. Харитона:
«До конца своей жизни (октябрь 1937 г.) Резерфорд очень категорически и очень негативно высказывался по атомной проблеме. Он не ограничивался отрицательными отзывами на неквалифицированные фантастические предложения. Известно, что в 1934 г. Резерфорд буквально выгнал из своего кабинета Сциларда, который пришёл рассказать ему об идее цепной реакции размножения нейтронов. Уязвлённый Сцилард назло Резерфорду получил патент на изобретение. Позже, после войны, правительство США купило у Сциларда этот патент по сходной цене, за 20000 дол.»[818]
Точно так же по сути (но гораздо мягче по форме ☺) высказывался и патриарх советской физики А. Ф. Иоффе. В журнале «Вокруг света» в 1935 году он писал:
«Если говорить об энергии внутриатомной, то запас её имеется колоссальный. Некоторую часть её можно, вероятно, использовать. Не совсем правильно называть эту энергию запасами. Это не источник энергии, а её кладбище… знак того, какие громадные запасы энергии были уже затрачены. Есть атомы недостроенные – радиоактивные атомы, где можно произвести дальнейшее уменьшение. Если взять четыре атома водорода, соединить их ядра с двумя электронами, а два оставить, то получим атом гелия – и тогда освободится громадное количество энергии… Но пока это ещё не достигнуто».[819]
В последующие годы над этой темой работали и Энрико Ферми, и Фредерик Жолио-Кюри, но тема, оставаясь интересной, научных сенсаций не производила. И только в декабре 1938 года в ходе экспериментов Отто Гана и Фрица Штрассмана в берлинском «Химическом институте Общества кайзера Вильгельма» по бомбардировке урана медленными нейтронами, был получен сенсационный результат. Было обнаружено, что в продуктах, образующихся при бомбардировке урана, появляется барий!
Это было открытие, смысла которого не понимали и сами авторы. Поскольку Ган и Штрассман, как опытные и ответственные химики, были уверены в правильности результатов проведенного ими анализа, в своей работе они написали,
«что "как химики-ядерщики, в определенном смысле близкие к физике", они еще не могут решиться прийти к заключению, которое "противоречит всем прежним представлениям ядерной физики"».[820]
Статья Гана и Штрассмана появилась в номере "Ди Натурвиссеншафтен" от 6 января 1939 г.».[821]
Ещё до публикации статьи об экспериментальных результатах, Ган сообщил о них в письме своей многолетней сотруднице Лизе Мейтнер, пять месяцев назад чудом бежавшей из Германии от антисемитского преследования в Швецию. И тогда же, в декабре 1938 года, Лиза Мейтнер и её племянник Отто Фриш, тоже бежавший из Германии в Копенгаген к Бору, обсуждая письмо Гана на лыжной прогулке в курортном местечке под Гетеборгом, куда Фриш приехал на рождественские каникулы, догадались о причине, лежащей в основе открытия Гана и Штрассмана.
В этой исторической семейной беседе на лыжной прогулке участвовали двое – тётя Лиза Мейтнер и её племянник Отто Фриш. Племянник сообщил тёте об опытах Гана и Штрассмана. И задал недоуменный вопрос: «Как можно объяснить результаты этих опытов?». Ответ тут же придумала тётя – это следствие деления ядер урана на два осколка, ядра бария и криптона при бомбардировке нейтронами.[822]
Неожиданная идея прервала прогулку. Здесь же, присев на ствол поваленного дерева, они прикинули на клочке бумаги возможное выделение энергии в этом процессе, а уже 15 января 1939 года Отто Фриш и Георг Плачек в Копенгагене экспериментально доказали, что при этом на каждый акт деления действительно выделяется огромное количество энергии.
Дело в том, что сумма масс ядер бария и криптона, получающихся в результате деления, примерно на 0,1 % меньше, чем масса исходного ядра урана. Значит, эта сотая доля процента массы превращается в кинетическую энергию осколков деления. Что это даёт по формуле Эйнштейна? При ядерном делении 1 грамма урана должно выделиться почти 90 тысяч мегаджоулей энергии! Сравним – при взрыве 1 тонны тротила выделяется чуть больше 4 тысяч мегаджоулей. Значит, 1 грамм урана может заменить более 20 тонн взрывчатки.
Весть об этом открытии распространилась среди профессионалов со скоростью лесного пожара. Статья Гана и Штрассмана была опубликована 6 января, статьи Лизы Мейтнер и Отто Фриша[823], разъясняющие суть открытия Гана и Штрассмана, ещё не были опубликованы, а 26 января 1939 года Нильс Бор, находившийся в это время в Америке, получив известие о том, что статья Гана и Штрассмана вышла из печати, а статьи Мейтнер и Фриша отправлены в редакцию, на 5-й теоретической конференции Американского физического общества в Вашингтоне просит слова для внеочередного сообщения.
В замечательной книге «Нильс Бор» Д. Данин описывает это так:
«…в зале каменеет тишина. Она обрушивается как стена, когда Бор замолкает. Одни бросаются к черной доске, другие – к выходу… Участники конференции звонят в свои лаборатории. Никто еще не знает краткого термина ДЕЛЕНИЕ, но все уже покорены сутью дела».[824]
И не зря практически все, кто пишет об истории открытия деления уранового ядра, приводят примеры, сравнивающие энергетическую мощь открытого процесса со взрывом начинённой тротилом бомбы, а не, скажем, с горением угля или мазута в топке котла электростанции.
Удивительным исключением является позиция академической науки в СССР. Даже в условиях острейшей фазы мировой войны академические аналитики рассматривали открытие цепной реакции деления урана-235 с точки зрения перспектив получения тепловой энергии именно в замену угля:
«Расчеты показали, что полная энергия, которую можно получить при расщеплении атомов, содержащихся в 1 кг урана 235, примерно эквивалентна энергии 3000 т сжигаемого угля…».[825]
Описав трудности выделения изотопа урана-235 и технические проблемы с замедлением нейтронов для осуществления регулируемой цепной реакции, они приходят к такому выводу о перспективах использования урана:
«Послевоенная кон’юнктура пока неясна, но вероятно, что работы в области новых применений урана интенсивно проводящиеся в Канаде и США, вызовут резкое увеличение спроса на уран».[826]
Что любопытно – уже в феврале 1942 года авторы академического отчёта знают об американских «интенсивных работах в области новых применений урана» без каких бы то ни было «подсказок» разведки! И делают совершенно верный вывод о послевоенном «резком увеличении спроса на уран». Но при этом даже знание того, что в США уже и относительно бедные урановые руды «вновь стали эксплоатироваться после длительного перерыва…»,[827] и что «сведения относительно получения урана в США не опубликованы»,[828] похоже, никак не настораживает академических аналитиков…
Общественная атмосфера была насыщена предчувствиями неизбежной близости начала новой Мировой войны – Гитлер не скрывал своих намерений о реванше Германии. И совсем скоро он начал реализовывать эти намерения:
06.02. Лондон после налёта немецкой авиации 29 декабря 1940 года.[829]
А что ждало народы в случае победы Гитлера, как мы сегодня понимаем, тогда не мог представить себе никто. Точно так же, как в 1940 году никто не мог себе представить, к чему приведёт для Германии развязанная Гитлером война:
06.03. Дрезден после бомбардировки в феврале 1945 года.[830]
И в этот момент история разветвилась на огромное число ветвей.
Были среди них и такие экзотические с нашей точки зрения на «урановую проблему», в которых
«В Москве всерьез обсуждался проект Дворца Советов со стометровой скульптурой Ленина, которую предполагалось сделать из урана. Считалось, что в результате реакции она раскалялась бы и непрерывно излучала свет. Свет Ленинских идей озарял бы капиталистическую темноту и звал пролетариат на борьбу за светлое будущее – коммунизм!».[831]
Но и наша ветвь альтерверса – одна из самых маловероятных.
Анализ социально-политических аспектов складывавшейся к 1938 году международной ситуации лежит за пределами рассмотрения настоящей книги. Отметим только те из них, которые сыграли существенную роль в судьбе Жоржа в нашей ветви альтерверса.
То, насколько будет ужасна для большинства демократических государств и народов победа Германии, остро ощущали многие европейские политики, учёные, интеллектуалы. И это естественно – они видели гитлеризм «лицом к лицу».
А американцы? Часто пишут, что общественное мнение американцев в это время было настолько толерантно по отношению к Гитлеру, что в 1938 году он был признан «человеком года» по версии журнала «Time»! Правда, журнал разъясняет, что избрание не является для номинанта «наградой», а только констатирует его влиятельность на ход мировой истории:
«Звание «Человек года» по версии «Тайм» не является и никогда не было честью. Это не одобрение. Это не конкурс популярности. В лучшем случае это ясное признание мира как такового, и самых могущественных людей и сил, формирующих этот мир – к лучшему или к худшему[832]».[833]
Тем не менее, как можно понять из примечания в «Википедии», сегодня считается, что конкретно Гитлеру это звание было присуждено в связи с «объединением Германии с Австрией и Судетской областью после Аншлюса и Мюнхенского соглашения».[834]
А что имелось в виду в 1938 году под характером этой связи? Вот что писал об этом сам журнал:
«Он порвал версальский договор в клочья. Он снова вооружил Германию до зубов – или почти до зубов. Он похитил Австрию на глазах ужаснувшегося и, видимо, бессильного мира. Все эти события стали шоком для наций, которые всего двадцать лет назад победили Германию на поле брани, но ничто так не ужаснуло мир, как беспощадные, методичные, направляемые нацистами события, которые поздним летом и ранней осенью привели к угрозе мировой войны из-за Чехословакии. Когда Адольф Гитлер без кровопролития низвел Чехословакию до статуса марионетки Германии, добился кардинального пересмотра европейских оборонительных союзов, и получил свободу действий в Восточной Европе после гарантий невмешательства от Англии (а потом и Франции), он, без сомнения, стал «Человеком года-1938».[835]
И на его обложке был помещён не традиционный в таких случаях парадный портрет «Человека года-1938»[836], а довольно мрачный символический рисунок, на котором карлик-Гитлер (вид со спины) играет на органе
«свой Гимн Ненависти в оскверненном соборе, в то время как жертвы болтаются на колесе Святой Екатерины, а нацистская иерархия смотрит на это»:[837]
06.04. Обложка журнала «Time», № 1, 2 января 1939 г.[838]
Автором рисунка был барон Рудольф Карл фон Риппер, австрийский католик, чудом ускользнувший из гитлеровской Германии после ареста и заключения сначала в тюрьму СС, а потом и в концлагерь.
Нет, никаких иллюзий редакция журнала «Тайм» по отношению к «человеку года-1938» не питала. Но многим заокеанским наблюдателям, да и «широким массам» американцев, всё ещё казалось, что, раз события в Европе произошли без кровопролития, то Гитлер – это действительно сильная личность, которая «наведёт порядок» без войны.
Однако такие знаменитые представители физического научного сообщества, как Эйнштейн, Бор, Ферми и ряд других, не менее авторитетных, осознали в начале 1939 года, что война неизбежна и решающим фактором победы в ней может стать не количество танков, пушек и самолётов, даже не количество солдат, которые будут брошены на поля сражений, а созданное на основе открытия Гана и Штрассмана новое супероружие – атомная бомба.
При этом физики в США прекрасно понимали, что открытие деления ядра урана сделано именно в Германии, что там остались такие первоклассные учёные, как Гейзенберг, Вайцзеккер, Боте, фон Арденне, Хоутерманс, Ган, Штрассман, что немецкая промышленность в состоянии довести до практического воплощения научную идею использования атомной энергии, а военная машина Германии не преминет использовать созданную на её основе атомную бомбу для достижения победы в предстоящей войне. И физиков охватила тревога (можно употребить и более сильное слово – страх) в связи с тем, что Гитлер может скоро получить атомную бомбу и стать мировым диктатором.
И вот здесь у интернационального коллектива физиков (обычно для краткости именуемых «американскими», поскольку большинство из них укрылись в США от угрозы фашизма) возникли моральные проблемы.
Для победы над Гитлером нужно было создать невиданное ранее средство массового уничтожения людей. Будучи созданным для преодоления страшной болезни цивилизации – фашизма, это оружие в дальнейшем само могло стать апокалипсическим средством её самоуничтожения.
Но тогда, в 1939 году, в атмосфере благополучной демократической Америки, могло казаться, что это пустые страхи – мол, после победы над фашизмом (тем более, если это произойдёт с помощью атомного оружия!) человечество осознает пагубность войн и произойдёт полная демилитаризация. Атомные бомбы будут запрещены, и их судьба – это судьба мавра из пьесы Шиллера: «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить».[839]
Историческая действительность в нашей ветви альтерверса, как мы знаем, оказалась иной, но кто мог знать об этом в 1939 году? Поэтому можно констатировать, что «ядерный джинн» оказался порождением страха физиков перед угрозой гитлеровского тоталитаризма и их наивных надежд на человеческое благоразумие после войны.
Эти надежды на «демобилизацию» атомной энергии не угасли даже после всех драматических событий XX века, связанных с гонкой ядерных вооружений. Вот что было сказано 12 января 1993 г. в докладе ведущих конструкторов советского ядерного и термоядерного оружия Ю. Б. Харитона и Ю. Н. Смирнова на заседании Учёного Совета РНЦ «Курчатовский институт» в связи с 90-летием со дня рождения И. В. Курчатова:
«Надо полагать, нынешняя горькая ассоциация атомной энергии с ядерным оружием – преходящее явление. Оно, как и это оружие, – наследие периода идеологического противостояния и «холодной войны». В исторической перспективе, освободившись от этого наследия, умудрённое человечество вступит, наконец, только в созидательную эпоху использования энергии атома, употребит её исключительно на благо людей».[840]
Существенным было и то, что слова об «оружии страшной разрушительной силы» в период создания первых атомных бомб были только словами, никто ещё не мог себе представить степень этой страшности. И только после того, как атомный взрыв стал реальностью, к физикам пришло прозрение.
«После успешного испытания плутониевой бомбы 16 июля 1945 года в Хорнадо-дель-Муерто, близ города Аламогордо в штате Нью-Мексико, научный руководитель Лос-Аламосской лаборатории Роберт Оппенгеймер процитировал, несколько переиначив, стих из Бхагават-Гиты: «Теперь я – Смерть, сокрушительница миров!».
06.05. М. Шагал, «Взятие Иерусалима».[841]
Следовало бы навсегда запомнить и другие слова, произнесенные ответственным за испытание специалистом Кеннетом Бэйнбриджем. Едва отзвучал взрыв, он повернулся к Оппенгеймеру и сказал: «Теперь все мы – сукины дети…». Позже сам Оппенгеймер считал, что ничего точнее и выразительнее в тот момент сказано не было».[842]
Иллюстрацией к этим словам Бэйнбриджа в восприятии Оппенгеймера может служить вот эта гравюра М. Шагала:
06.06. М. Шагал, «Кончина Авессалома».[843]
Авессалом восстал против отца, но когда был убит в ходе восстания, царь Давид оплакал его как любимого сына. На гравюре Солнце явно большего размера, чем естественное и это изображение вполне может служить иллюстрацией вспышки ядерного взрыва… Царь Давид сострадает преступному сыну. Может быть, и «сукины дети» Бэйнбриджа достойны сострадания?
Мне кажется, что Оппенгеймер надеялся на это. Но то, что желанное сострадание может фантасмагорически превратиться в сладострастный восторг, вряд ли могло даже вообразиться в 1945 году.
