Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I
Тем не менее, всего через 5 лет гриб атомного взрыва стал основным элементом дизайна военного конкурса женской красоты!
06.07. Мисс Атомная бомба, 1950 год.[844]
Но в 1945 году оценка Бэйнбриджа ещё не подверглась коррозии опошления. Показательной в этом отношении является реакция Отто Гана на сообщение о бомбардировке Хиросимы.
Сам Ган, как оказалось, не принимал участия в немецком атомном проекте, но «на всякий случай» был арестован и вместе с 8 ведущими немецкими учеными, участниками немецкого атомного проекта, интернирован в Англию и содержался в Фарм-Холле, недалеко от Кембриджа с 3 июля 1945 г. по 3 января 1946 г. Там он и узнал о бомбардировке Хиросимы и Нагасаки.
Вот как описывает его реакцию историк Лоуренс Бадаш:
«Ган был первым, кому британский офицер в Фарм-Холле сообщил 6 августа о бомбардировке Хиросимы. Новость совершенно подкосила его, поскольку он осознавал, что его открытие расщепления ядра сделало возможным создание атомной бомбы, и что поэтому он лично несёт ответственность за тысячи смертей в Японии. Ещё задолго до этого, когда он впервые осознал возможность военного использования деления ядра, он подумывал о самоубийстве; теперь, когда вина за реализацию обрушилась на его плечи, самоубийство снова казалось ему способом избежать опустошения. Опасаясь этого, Макс фон Лауэ оставался с ним всё то время, которое потребовалось Гану для преодоления этого личного кризиса. Никогда социальная ответственность не ударяла учёного с такой силой».[845]
Не менее показательным является и отказ Лизы Мейтнер принять участие в Манхэттенском проекте.
«Будучи по убеждениям пацифисткой, Мейтнер отказалась работать в Лос-Аламосе, заявив: «Я не буду делать бомбу!»[846]
06.08. Отто Ган и Лиза Мейтнер в лаборатории Химического института имени кайзера Вильгельма в Берлине.[847]
Но всё это будет известно потом, а в начале 1939 года моральный долг требовал от учёных, нашедших защиту от фашизма в США, приложения всех усилий для того, чтобы создать атомную бомбу как можно скорее и лишить Гитлера надежд на мировое господство.
Первым, кто действительно испугался последствий открытия деления ядра урана, был «американский физик венгерско-еврейского происхождения» Лео Силард (Szilárd Leó).
Известно такое высказывание Силарда об успехе научного исследования:
«Для успеха не надо быть умнее других, надо просто быть на день быстрее большинства».[848]
То, что деление урана было открыто в Германии «на день быстрее», чем в остальных странах мира, давало ей преимущество и в практической реализации этого открытия – создании атомной бомбы.
Чем грозило миру получение Гитлером первым этого оружия, Силард не сомневался – политическая карта мира приобрела бы монотонную коричневую окраску.
А что такое фашизм, он знал не понаслышке. Учась в Берлинском университете и работая в Германии с 1920 года совместно с такими учёными как Альберт Эйнштейн, Джон фон Нейман, Эрвин Шредингер, Макс фон Лауэ, Лиза Мейтнер он воочию видел трансформацию режима и то, как она сказывалась на судьбах его знаменитых коллег. В результате он в 1933 году бежал из Германии от антисемитских преследований.
В 1932 году Силард прочёл книгу своего друга Герберта Уэллса «Освобожденный мир» («The World Set Free»), опубликованную ещё в 1914 году, в которой описывается война с применением атомных бомб. (Именно в этом произведении и появился сам термин «атомная бомба»!). К тому же Силард сам пришёл к идее цепной ядерной реакции, сам определил, что при делении ядра урана выделяются нейтроны, способные её осуществить.
Всё это сложилось у него в страшный паззл – немцы начинают работать над бомбой и Гитлер становится мировым диктатором. Для предотвращения такого хода событий нужно было, по мнению Силарда, как-то задержать начало военного атомного проекта в Германии.
Он понимал, что бюрократическая машина рейха, как и всякая государственная бюрократическая машина, может развернуть масштабную поддержку работ по «урановой бомбе» только после настойчивых и аргументированных требований немецких учёных.
Для того, чтобы идея атомной бомбы превратилась в инженерную задачу, под которую потребовалась бы правительственная поддержка, ещё нужно было провести исследования сложных процессов, протекающих в уране и свойств самого урана. А это требовало времени. И Силард придумал, что нужно сделать, чтобы идея атомной бомбы как можно дольше оставалась в глазах общественности и правительства Германии фантазиями «инзелафен Герберта Уэллса».
Идея Силарда была проста – нужно прекратить научные публикации по темам исследований атомного ядра и процессов ядерного деления. Сначала эта идея была принята в штыки в физическом сообществе. Ведь эти темы были источником ярких публикаций, свидетельствовавших о высоком профессионализме их авторов на самом передовом направлении физической науки. Но аргументация Силарда оказалась убедительной для физиков в условиях надвигавшейся мировой войны.
Вот как описывает развернувшиеся события известный историк атомного проекта Роберт Юнг.
«В Соединенных Штатах идея Сциларда постепенно пробивала себе дорогу. Самоцензура, наложенная на себя учеными, направлялась против тех, кто поддерживал «державы оси». Даже Ферми, который сначала относился к этому отрицательно, теперь согласился на такую добровольную самоцензуру… Летом 1939 г. появилась еще одна, совершенно неожиданная возможность личного контакта с немецкими учеными-атомниками. Гейзенберг находился тогда с визитом в Соединенных Штатах. Глава отдела физики Колумбийского университета Пеграм, осведомленный об усилиях Сциларда и Ферми, предложил немецкому физику профессуру и посоветовал остаться в Америке. Но Гейзенберг отклонил предложение, так как ему не хотелось бы покидать, как он выразился, «славных, молодых физиков», доверенных его заботам в Германии. При этом он добавил, что Гитлер определенно проиграет войну, и во время грядущей катастрофы ему, Гейзенбергу, необходимо будет находиться в Германии, чтобы сохранить все наиболее ценное в этой стране.
Следующая неудачная попытка привлечь на свою сторону Гейзенберга была сделана Ферми в Анн Арборе, где он в то лето читал лекции в Мичиганском университете. Встретив Гейзенберга в доме своего датского коллеги Самуэля Гоудсмита, он заговорил с ним об увлекательных проблемах, возникших в связи с открытием Гана.
Позднее Гейзенберг говорил: «Летом 1939 г. двенадцать человек еще могли при взаимном согласии не допустить создания атомных бомб». Ему самому и Ферми, входившим в число этих двенадцати, следовало тогда взять на себя инициативу, но они упустили эту возможность».[849]
Я согласен с мнением Р. Юнга и, думаю, в тех ветвях альтерверса мировой истории, где летом 1939 года Гейзенберг дал Силарду и Ферми твёрдое обещание поддержать самоцензуру в области атомных исследований и не участвовать в возможном инициировании германской атомной программы, и Силард и Ферми не предприняли бы усилий по инициированию американской атомной программы.
Это не значит, что в этих ветвях атомная энергия не была освоена человечеством. Конечно, до окончания войны никакое правительство не пошло на те масштабные расходы, которые требуются на инженерное освоение атомной энергии. Но в условиях обустройства послевоенного миропорядка, скорее всего, в этих ветвях в первую очередь возникла бы атомная энергетика. А бомба…
И в мирах без трагедий Хиросимы и Нагасаки возможность создания атомной бомбы после атомной электростанции, конечно, не исключается. Хотя, если там были свои Чернобыли, Фукусимы и Три-Майл-Айленды, тамошний социум должен принять действенные меры по ядерной безопасности. Но эти ветви альтерверса очень далеки от нашей и не имеет смысла здесь их обсуждать.
А в нашей ветви учёные выполнили этот свой долг. Усилиями Лео Силарда, Юджина Вигнера, Виктора Вайцкопа, Энрико Ферми, уговоривших Альберта Эйнштейна подписать 2 августа 1939 года письмо президенту Франклину Рузвельту с просьбой развернуть работы по созданию атомной бомбы, работа по её созданию началась в США.[850]
Вот начало этого письма:
«Сэр! Некоторые недавние работы Ферми и Сциларда, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии. Некоторые аспекты возникшей ситуации, по-видимому, требуют бдительности и при необходимости быстрых действий со стороны правительства».[851]
Но и самым знаменитым «диссидентом» в вопросе создания атомного оружия, был, конечно, он же.
«Будь я уверен в том, что Германия не способна разработать атомную бомбу, – признался Эйнштейн журналу «Newsweek» в 1947 году, – я бы и пальцем не пошевелил, чтобы подписать то письмо».[852]
Ирония судьбы – буквально через 3 дня после того, как Эйнштейн подписал письмо Рузвельту, склоняя его начать работы по бомбе, другой будущий активный участник событий, приведших к созданию атомной бомбы, тоже в письме (правда, не к президенту США, а к министру Кабинета Его Величества Георга VI) выражал свой скептицизм относительно целесообразности развёртывания работ по её созданию.
5 августа 1939 года У. Черчилль, тогда только рядовой член Палаты Общин, в письме к министру авиации Англии Кингсли Вуду писал:
«Несколько недель назад одна из воскресных газет расписала в ярких красках огромное количество энергии, которое можно высвободить из урана с помощью недавно открытых цепных процессов, возникающих при расщеплении нейтронами атома такого типа. На первый взгляд это может предвещать появление новых взрывчатых веществ большой разрушительной силы. Ввиду этого необходимо отдать себе отчет, что это открытие, каков бы ни был его научный интерес и дальнейшее возможное практическое значение, не угрожает привести в ближайшие годы к результатам, которые можно было бы практически использовать в широком масштабе.
Судя по некоторым данным, можно предполагать, что при обострении международного напряжения будут намеренно распускаться слухи о применении этого процесса для создания какого-то нового страшного секретного взрывчатого вещества, способного смести Лондон с лица земли. «Пятая колонна», без сомнения, попытается путем такой угрозы убедить нас пойти на новую капитуляцию. Поэтому совершенно необходимо заявить о подлинном положении дела.
Во-первых, лучшие специалисты считают, что лишь небольшая составная часть урана играет действенную роль в этих процессах и что для получения крупных результатов ее нужно будет извлечь. Это – дело многих лет.
Во-вторых, цепная реакция возникает лишь в том случае, если масса урана большая. Как только освобождаемая энергия начнет нарастать, уран взорвется с незначительной силой, прежде чем удастся достигнуть действительно сильного эффекта. Возможно, это будет не хуже наших нынешних взрывчатых веществ, но вряд ли даст что-либо значительно более опасное.
В-третьих, такие опыты невозможно производить в небольших масштабах. Если бы они были успешно проведены в больших масштабах (то есть с такими результатами, которыми можно было бы нам угрожать, если мы не поддадимся на шантаж), то их невозможно было бы сохранить в тайне.
В-четвертых, Берлин сейчас располагает лишь сравнительно небольшими запасами урана на территориях, ранее принадлежащих Чехословакии.
По всем этим причинам явно нет оснований опасаться, что это новое открытие дало нацистам какое-то зловещее новое секретное взрывчатое вещество для уничтожения их противников. Глухие намеки будут, несомненно, делаться, и будут упорно распространяться устрашающие слухи. Однако нужно надеяться, что они никого не обманут».[853]
Хотя, как вспоминает сам Черчилль, перед написанием этого письма его консультировал профессор Александр Линдеман, всё же поражает степень осознания в то время военнослужащим запаса, журналистом, писателем и политиком Черчиллем, тонких деталей проблемы создания атомного оружия.[854] И, на основании этого осознания, разумная позиция парламентария, озабоченного рациональным расходованием государственного бюджета.
Но, став в мае 1940 года премьер-министром, журналист и парламентарий обрёл новый уровень осознания ответственности за судьбу страны, воюющей с фашизмом, и при нём Англия оказалась первой страной, которая официально (но строго секретно, разумеется) весной 1940 г начала разработку атомного оружия на государственном уровне в рамках проекта «Военное применение уранового взрыва» («M.A.U.D.» – «Military Application of Uranium Detonation»[855]):
«Начало проекта положил советник Черчилля крупный учёный Генри Тизард, к которому с идеей необходимости создания атомной бомбы обратился Пайерлс[856]».[857]
Ещё одно «мистическое» совпадение. Черчилль, как известно, был убеждённым и воинствующим антикоммунистом, опасавшимся опасной непредсказуемости России:
«Я не могу предсказать, чего нам ждать от России. Россия – это загадка, завернутая в загадку, помещенную внутрь загадки, и все же ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России».[858]
Но, вопреки воле Черчилля, именно со знакомства советской разведки с материалами проекта «M.A.U.D.» началось осознание значимости создания атомного оружия для защиты государственных и национальных интересов СССР.
В отличие от американских учёных, советские физики на решающем этапе создания бомбы уже ясно осознавали, какое чудовищное средство уничтожения они делают. И моральное обоснование их работы было в другом.
Вот что говорит об этом Ю. Н. Смирнов, на себе испытавший тяжесть решения этого морального вопроса:
«Иногда можно услышать, что ядерное оружие нам было не нужно, а в условиях тоталитарного режима его создание было даже безнравственно. Но никакие гуманитарные соображения не остановили Соединенные Штаты Америки в Японии: Хиросима и Нагасаки были подвергнуты безжалостному атомному уничтожению. Восстановить равновесие с США было абсолютно необходимо, его достижение стало для нас первоочередной государственной задачей. Появление советского ядерного оружия заставило Америку, обладавшую монополией на атомную бомбу, расстаться с философией собственной неуязвимости и безнаказанности. Более того, ядерный паритет между США и СССР способствовал в дальнейшем зарождению новой дипломатии и пониманию мировыми политическими лидерами, что большая война на Земле отныне должна быть исключена».[859]
Я согласен со всеми аргументами Юрия Николаевича, но в одном пункте позволю себе не согласиться с ним. А зачем паритет? Достаточно взаимного гарантированного уничтожения. Ядерные потенциалы США и России достигли этого уровня ещё во второй половине XX века. Тогда же было осознано, что дальнейшая гонка ядерных вооружений не только бессмысленна, но и катастрофически опасна.
К сожалению, события последнего времени показывают, что и в США, и в России этот «категорический императив ядерного века» перестал быть доминирующим в практической политике обеих стран. И я абсолютно согласен с призывом М. С. Горбачёва – «The U. S. and Russia Must Stop the Race to Nuclear War (США и Россия должны остановить гонку к ядерной войне)».[860]
Изложенные в настоящем «Введении» факты обо всех этих событиях и возникших в связи с ними моральных вопросах важны для нас «здесь-и-сейчас» для понимания того, с какими нитями судеб человечества оказались переплетены нити личной судьбы Жоржа Коваля, по воле ГРУ оказавшегося в США в конце 1940 года.
Но ни он сам, ни те, кто отправил его в эту «командировку», о том, что играть ему предстоит на струнах исторического инструмента такого масштаба, не догадывались «ни сном, ни духом».
Более того, как становится всё более ясным в нашем «здесь-и-сейчас», игра на этом инструменте, принесшая Жоржу наибольшую известность и славу «атомного разведчика», для него самого «там-и-тогда» была лишь экспромтом, который он вынужден был исполнить в ходе решения совсем других задач, тех задач, которые поставило ему руководство ГРУ во время памятной встречи в июне 1940 года с генерал-лейтенантом И. И. Проскуровым.
Скорее всего, во время своей «командировки» Жорж не был информирован о том, что цели его работы ставил ему не Герой Советского Союза, а «враг народа», расстрелянный в 1941 году. В той ветви альтерверса, в которой работал Дельмар, была своя, отличная от нашей, иерархия целей и ценности добываемой разведкой информации. Жорж работал, ориентируясь на них, и сдержал своё слово, данное Проскурову – добросовестно решал поставленные перед ним задачи.
Прибытие в Америку
Когда ФБР в начале 50-х годов заинтересовалось фигурой советского атомного разведчика, работавшего в Ок-Ридже, одним из первых вопросов, которые нужно было прояснить, был вопрос о том, как этот разведчик попал в Америку? Теперь ответ на него можно дать «от первого лица» – приплыл на теплоходе.
Даже сегодня из пункта отправления Владивосток до пункта назначения Сан-Франциско нет прямого авиарейса. И лететь нужно с пересадками больше суток. А в октябре 1940 года самолёты вообще не летали по такому маршруту. И пассажирские суда по такому маршруту не ходили. Так что Жорж отправился в командировку на «попутке» – небольшом судне, совершавшем грузовой рейс в Америку.
В ДСАЖАК сохранилось письмо Жоржа с подробным описанием этого плавания, которое я и привожу полностью, как редкое документальное свидетельство обстоятельств начала операции «Дельмар» – три пожелтевшие странички, вырванные из школьной тетради «в линеечку», карандашом исписанные с двух сторон крупными буквами:
(1) Миленешь:
Ты вероятно беспокоишся – давно не было писем от меня. Вот тебе письмо. Пишу я на борте корабля в море. Как я ожидал, мне пришлось покинуть Владивосток и поехать на север. Еду я уже давно, скоро приедем и я вручу это письмо капитану и он его отошлет уже по приезду во Владивосток, так что оно не очень скоро к тебе дойдет. Я сильно тоскую по вести от тебя. Я думаю, что нам скоро удасться наладить если не частую, но более регулярную кореспонденцую.
Так что я на корабле.
(2) Я немного беспокоился перед отходом. Путешествие длительное зимное (осеннее, вернее) море штормовое и я не очень надеялся на свои мореходные качества. Если сильно укачиваться, то за такой период времени можно совсем загнуться (как говорят моряки – т. е. просто помереть). Но все прошло благополучно. Предсказание погоды вполне оправдались. Погода все время штормовая, но я чуствую себя не плохо. Правда качка действует, но в ригу не разу даже не поехал. Вообще неприятная штука. голова болит, кушать не хочется. Главный еффект у меня была сонливость. Во время самых
(3) сильных штормов я спал часов 18 в сутку. Иногда клубок начинал подкачиваться к горлу, но я ее обратно проглатывал и все в порядке.
А штормы были класные. 9 балльные ветры мне уже кажутся чепуха. Мы попали один раз почти в самый центр циклона. Барометр упал до 730 мм. ветер доходил до 11 баллов. Пришлось повернуть обратно и <обойти?>. 4 дня шли при такой волне, что нас все время обкатывали волной. Это несмотря на то, что корабль наш не режет волну а поднымается на нее как утка
(4) Вообще, я всегда думал, что шторм гораздо страшнее. Я его перенес очень спокойно. Последние два дня были тихие, но сегодня опять сильно задуло и очевидно опять как следует покачает на прощание. Ну и качало же – например – ночью трах, шум, просыпаемся стул свалился все со стола слетело мне на голову – книги, пепельницу даже скатерть – жмемся к стенке, чтобы с койки не свалиться.
Довольно об этом и так уже надоело наверно. Ни чем особенно тут жизнь не отличается. По вечерам домино до упада —
(5) иногда играю в шахматы с капитаном. Обыграет мне безбожно – помоему я тупею от качки – очень уж скверно стал играть.
Я наверно отошлю мои вещи с этим же пароходом. На новом месте я буду в форме и они мне не понадобятся. Постараюсь и тебе кое-чего послать, – тут говорят можно всякие вещи купить у моряков – домой я пожалуй ничего не пошлю. Они будут волноватся я боюсь. Прости, что белье свое отсылаю грязным – иначе не выходит.
Продолжение – сегодня увидел кита-кошолота. – играл
(6) на расстояние около 1 км от корабля.
Скоро нужно отдать письмо я кончаю – будь здорова бодра и т. д. и т. п.
Не забудь все мои <нрз>тания – следи за собой.
Твой Жорж.
Привет Т. В.[861], Гейби и всем-всем.
P. S. Можешь моими вещами щедро делиться с Гейби. Я сумею достать себе другие.
Жорж.[862]
Это было второе трансокеаническое плавание в жизни Жоржа. Конечно, по комфортности с плаванием на «Мажестике» его не сравнить, но по пассажирской статусности путешествие через Атлантику явно проигрывало Тихоокеанскому – мог ли пассажир Жорж Коваль рассчитывать даже на одну партию в шахматы с капитаном «Мажестика»? А в Тихом океане он проводил недельные шахматные турниры с капитаном! ☺.
Правда, на «Мажестике» сувениры в память о плавании можно было свободно купить в судовом магазине, а на тихоокеанском пароходе пришлось торговаться с моряками-фарцовщиками чтобы послать что-то памятное жене, но атлантические сувениры были явно американским «ширпотребом», а тихоокеанские по советским понятиям наверняка относились к «дефициту» ☺.
Текст письма даёт возможность оценить длительность плавания. Архивариус порта Сан-Франциско Джина Барди (Gina Bardi) предоставила[863] через А. Ю. Лебедева копию статьи с анализом транстихоокеанских перевозок из США в СССР в последние предвоенные годы.[864]
В статье сообщается, что средняя скорость участвовавших в перевозках судов составляла 12 узлов, и для преодоления 4500 миль морского пути (расстояние между портами Сан-Франциско и Владивостоком) требовалось 15–16 суток. Но это «в среднем». А судно, на котором плыл Жорж (о нём подробнее рассказано ниже), имело расчётную скорость 9,6 узлов.[865] Это увеличивает время плавания до 20 суток, а, учитывая погодные условия во время плавания (штормы, из-за которых даже «пришлось повернуть обратно»), плыть, возможно, пришлось и на «4 дня» дольше.[866]
После прибытия в Сан-Франциско американскому гражданину «мистеру Икс»[867] было необходимо покинуть борт доставившего его судна таким образом, чтобы никто не догадался о его прибытии на этом судне.
Как это происходило, рассказал сам Жорж Абрамович на встрече со своими «младшими учениками» 23 февраля 2003 года. Вот изложение его рассказа.
Поскольку судно не было пассажирским, таможенный и пограничный контроль осуществлялся достаточно формально, ведь на судне не было (не должно было быть ☺) лиц, которые прибыли в США как туристы или эмигранты. Только экипаж, который по окончании погрузочно-разгрузочных работ покинет США.
Когда таможенники пришли в каюту капитана, Жорж лежал в поддиванном ящике, а на диване сидели жена и дочка капитана, девочка 8–10 лет. Контролёры попросили капитана предъявить документы. Досматривать (а, тем более, обыскивать) капитанскую каюту у них не было ни желания, ни оснований.
Разговор с капитаном шёл, естественно, на английском языке. И вдруг капитанская дочка обратилась к сидящей рядом с ней маме с вопросом: «А дядя Жорж долго будет лежать под диваном?». Девочка была озабочена тем, что «дяде Жоржу» было неудобно лежать в маленьком ящике. Ей стало его жалко, ведь она наверняка подружилась с ним за время длительного рейса в ходе постоянных «шахматных баталий» капитана с Жоржем. Что в этот миг испытали Жорж, капитан и его жена, представить не трудно.
А. Е. Сущёва, также присутствовавшая на этой встрече с Жоржем, запомнила другое имя, произнесённое девочкой: «А дядя Гриша…». Может быть, её память зафиксировала то ветвление альтерверса, где прозвучало всё ещё скрываемое ГРУ имя, которое было у Жоржа по первой легенде, с которой он и появился в США ☺…
06.09. Анэчъка Сущёва слушает рассказ Жоржа о его прибытии в Сан-Франциско[868]
Как бы то ни было, ситуацию спасла только выдержка капитана, «не услышавшего» вопроса дочки, и спокойная реакция его жены, сказавшей несколько успокоительных слов девочке. А американские таможенники, не понимавшие по-русски, вообще не обратили внимания на какие-то детские и женские реплики с дивана.
Но, думаю, после окончания процедуры проверки, когда американцы покинули борт, Жорж, вылезая из-под дивана, обменялся с капитаном красноречивыми взглядами и даже, возможно, репликами, прежде чем идти переодеваться в форму моряка торгового флота, о которой он писал своей Миле.
А вечером того же дня он
«просто вышел через контрольный пункт вместе с капитаном, его женой и маленькой дочерью, которая приплыла вместе с ними».[869]
Жорж недолго носил морскую форму. Где-то в Сан-Франциско его ждало ещё одно переодевание, теперь уже в «цивильный костюм» (он ведь обещал Миле, что достанет себе новые вещи!). Вместе с новыми вещами он получил и билет на поезд до Нью-Йорка, куда и отправился выполнять своё командировочное задание.
В первом издании этой книги я писал:
«Выяснить название судна мне не удалось, поскольку статистическая отчётность Владивостокского порта за осень 1940 года не отражена в материалах интернета, а прямой вопрос к ГРУ был бы просто неуместным – государственная тайна».[870]
Однако, в данном случае «сработала» евангелическая философема: «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».[871]
В опубликованном материале из архива ФСБ нашёлся документ, который ответил на мои незаданные к ГРУ вопросы:
«Рапорт капитана танкера “Азербайджан” Изотова о переброске сотр-ка РУ Генштаба Когана. Рапорт агента “Владимирова” о выброске нелегала
“Перед выходом вверенного мне теплохода в очередной рейс в порты западных берегов Америки 11-го июня с/г мною было получено от командования Владивостокского водного отделения НКВД задание по переброске в один из портов захода Америки товарища “Х””. [Поместили в каюту т. Каткова, где “Х” находился на протяжении всего перехода. ] Привлечены:
Коба Николай Данилович – старший помощник
Малаксианов Михаил Николаевич – 2-й помощник
Бочкарев Григорий Емельянович – боцман
Черноусов Иван Павлович – донкерман
Смыка Анастасия Илларионовна – буфетчица.
Коба и Малаксианов – чтобы жить рядом с каютой Каткова: выход в туалет, носка пищи. Бочкарев – для укрытия X с приходом в порт, т. к. в его распоряжении находятся все служ. помещения. Черноусов – его пропуск был использован для выхода X на берег. Смыка – носила пищу и убирала каюту. Выброска нелегала в СФр. “Х” изучил подпись Черноусова. Прятать в насосном отделении, в помещении высотой в 1 1/2 метра. Если бы власти захотели посмотреть там, туда пустили бы воду высотой 50 см. “Х” выданы сапоги. Свет зажигать запрещено. В ночь на 2-е июля “Х” залез в насосное отделение. 2-го июля в 6.00 у С-Фр приняли лоцмана. В 8.10 встали на якорь. В 8.20 подошел санитарный катер, на к-м прибыл врач и его секретарь. После проверки санит. документов экипаж был вызван на кормовой перех. мостик для проверки. Врач пересчитал всех и распустил. Потом прибыли таможенник и полицейский. Полиц-й заглядывал в помещения, ходил по палубе. В 8.45 опять прибыл лоцман для швартовки к 41 причалу для выгрузки пушнины. Капитан угостил всех: никто не отказался, кроме полицейского. Врач и таможенник уехали, а полиц-й остался на борту. В 10.20 пришвартовались. В 10.30 прибыл генконсул т. Скорюков, представитель Амторга и три предст-ля U. S. Department of Justice, immigration service. Амер-цы стали проверять экипаж. Каждый моряк вызывался в каюткомпанию, имея на руках амер. пропуск (у тех, кто раньше был в США). По пропуску брали мореходную книжку, сличали фотографию на морех-й книжке с личностью владельца и, поставив номер амер. пропуска в судовую роль, отбирали морех. книжку и возвращали амер. пропуск на руки. Потом тем, у кого были амер. пропуска, разрешили выход. Тем, кто прибыл впервые, стали оформлять пропуска вместе с консулом Скорюковым. В 13.00 выход всему экипажу был разрешен. “Х” ждал. К 14.30 на судне уже работали амер. рабочие – выгружали пушнину. Пришли сов. моряки с др. кораблей. Решили выводить “Х”. Он вымылся и оделся. Вместе с ним я, Катков и Бочкарев. В 15.30 решили выходить. У трапа полиц-й проверял док-ты. Бочкарев, Катков, я и т. “Х”. Полиц-й посмотрел пропуск и вернул X (Х – двойник Черноусова). Вышли в город и сели на автобус. Купили вещи Х, чемодан. Сели в такси и поехали в Окленд. На одной из улиц X сошел, а все поехали дальше. X должен был пересесть в др. такси и ехать по своему напр-ю. При рапорте приложена мореходная книжка № 044369 на имя Черноусова, литра т. Х, его справочники и чемодан личных вещей».[872]
Контекст местонахождения этого документа в архивных материалах позволяет определить год его составления – 1941.
Из текста следует, что танкер «Азербайджан» использовался совместно НКВД и ГРУ для нелегальной заброски агентов в США. Вероятно, именно с этой целью танкер был переведён из пароходства «Совтанкер» с портом приписки Туапсе в Дальневосточное морское пароходство в 1940 году.[873] Прихода танкера во Владивосток и ждал Жорж летом и осенью 1940 года.
Дальнейшие поиски позволили ещё более детализировать картину службы «Азербайджана» в военной разведке и уточнить дату прибытия Жоржа в Сан-Франциско. По запросу, сделанному по моей просьбе А. Ю. Лебедевым, из порта Сан-Франциско была получена учётная карточка заходов танкера «Азербайджан» в порт:
06.10. Учётная карточка (marine exchange card) танкера «Азербайджан» в порту Сан-Франциско.[874]
Эта карточка подтверждает дату событий (2 июля 1941 года), изложенных в рапорте капитана Изотова:
06.11. Фрагмент Учётной карточки танкера «Азербайджан» в порту Сан-Франциско с измененной датой прибытия 2 июля.[875]
Что касается рейса, на котором Жорж приплыл в Америку, то и он отражён в этой учётной карточке. Но для расшифровки этих данных нужно учесть условия, в которых формировался текст на карточке. Как сообщает Джина Барди,
«Насколько я знаю, карты заполнялись, когда судно заходило в порт. У них была точка наблюдения на входе в залив».[876]
Поэтому неудивительно, что в разные времена требования для заполнения этой карточки могли быть различными. Строго стандарта не существовало, судя по тому, что полнота данных – откуда, куда, когда шло судно – была различной у разных дежурных смен наблюдателей. Естественно, как всегда «в полевых условиях» нередки были и ошибки (особенно в названиях портов) и исправления. Техническую трудность представляла и печать на машинке текста на маленькой карточке. Поэтому данные в строках не всегда совпадают с заголовками столбцов. В случае рейса Жоржа дата наблюдения выглядит так:
