Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I
06.12. Фрагмент Учётной карточки танкера «Азербайджан» в порту Сан-Франциско с датой прибытия 1940 (1941) год.[877]
Поверх «правильной» даты – 1940 год – на слабо пропечатанную литеру «0» нанесена литера «1».[878] Ошибка была сделана, вероятно, при заполнении карточки 23 января 1941 года, на обратном пути танкера. Нет на карточке и даты его прибытия в Сан-Франциско.
Но есть сведения о том, что после Сан-Франциско танкер пошёл в порт San Pedro (Лос-Анджелес), который покинул 30 сентября.[879] Расстояние от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса около 400 миль, при средней скорости 9,6 узлов – это около двух суток хода. Неизвестно, сколько простоял в порту Сан Педро танкер, но, вероятно, не более нескольких суток. Значит, из Сан-Франциско «Азербайджан» вышел около 25 сентября. Это и можно принять за дату высадки Жоржа в Америке, исходя из данных учёта порта Сан-Франциско.
Учитывая приведённую выше оценку длительности плавания можно предположить, что из Владивостока Жорж отплыл в конце августа или самом начале сентября 1940 года.
Но в его личном архиве имеются письма, отправленные им жене из Владивостока 18 сентября:
06.13. Фрагмент письма Ж. А. Коваля жене от 18.09.40 г.[880]
и даже 1 октября 1940 года!:
06.14. Фрагмент письма Ж. А. Коваля жене от 01.10.40 г.[881]
Оба письма написаны на одинаковых неформатных больших листах бумаги одинаковыми синими чернилами перьевой ручкой. Да и почерк аналогичный – разборчивый и аккуратный.
Разгадка несоответствия дат на письмах и данных из порта Сан-Франциско, вероятно, проста – по правилам конспирации письма, которые отправлялись через обычную почту, не должны были стать источником информации об оперативных секретах «операции Дельмар» даже в том случае, если бы они попали в руки иностранных спецслужб, а потому писались заранее и отправлялись уже после отплытия Жоржа.
Но «идеальной маскировки» не получилось, и в письме от «18 октября» есть детали, которые позволяют оценить дату написания, после которой Жорж отправился в плавание. Описывая своё времяпрепровождение, он пишет:
«Интересуюсь турниром, но <нрз> получил газеты только с результатами первого тура…
… прочёл в газетах отчёт о матче «Динамо – Спартак». Казалось, что на все был бы готов, чтобы посмотреть игру а был бы в Москве кто знает пошёл бы или нет»[882]
Известно, что шахматный турнир (12 чемпионат СССР по шахматам) проходил с 5 сентября по 3 октября 1940 года,[883] а матч «Динамо – Спартак» состоялся 1 сентября 1940 года[884] (и столь любимый Жоржем «Спартак» проиграл 1:5!).
Это означает, что письмо написано не ранее 6 сентября, причём эта дата будет близка к реальной только в том случае, если в письме был использован ещё один «конспиративный приём» – искажение источника информации.
Дело в том, что во Владивостоке не было собственных газет такого уровня, который предполагает публикацию столичной (т. е. московской) оперативной информации о футболе и шахматах. Краевая газета – «Тихоокеанская звезда» – издавалась в Хабаровске[885] (сутки пути по железной дороге), да и она вряд ли публиковала новости с футбольных полей – в Хабаровске не было команды, участвующей в чемпионате страны по футболу. А газеты из Москвы приходили как минимум с недельным опозданием.[886] Так что информацию о шахматах и футболе Жорж, вероятно, слышал из передач Всесоюзного радио.
В письме от «1 октября» вообще нет сведений, которые можно привязать к конкретным датам. Единственное исключение – рассуждения о погоде:
«…днем солнце крепко греет но ветры холодные (особенно когда с суши дует, – когда с моря теплее)».[887]
Но как раз это описание больше всего подходит не к обозначенной дате 1 октября, когда максимальная температура во Владивостоке была 18,80С[888] (вряд ли это можно назвать «крепко греет»), а к 6 сентября, когда было 25,50С[889] (а вот это действительно «крепко» даже для начала сентября!) и когда Жорж мог услышать по радио о результатах первого тура чемпионата СССР по шахматам.
Похоже, что оба письма – от «18 сентября» и от «1 октября» Жорж писал одновременно именно 6 сентября, за день до своего реального отплытия, поскольку, если «принять за чистую монету» проставленные им даты, получится, что танкер «Азербайджан» прибыл в Сан-Франциско… за пару дней до своего отплытия из Владивостока ☺.
А дата отплытия 6–7 сентября укладывается в ходовые возможности танкера, при условии, что среди встреченных им бурь и штормов были не только те, которые препятствовали его движению, но и те, которые его ускоряли. И вторых было немного больше, чем первых ☺…
Описанная в рапорте капитана Изотова процедура прибытия и схода на берег в Сан-Франциско агента «Х» (сотрудника ГРУ Когана) в июле 1941 года детализирует воспоминания Жоржа об аналогичной процедуре, пережитой им в конце сентября – начале октября 1940 г.
Обращает на себя внимание то, что в 1941 году был учтен опыт переброски Жоржа. Как видно из документа, «т. Х» уже не сидел в диване капитанской каюты, а прятался в тёмном, полутораметровом по высоте, техническом трюме, обутый в высокие сапоги и будучи готовым, в случае излишней дотошности американских инспекторов, претерпеть затопление трюма полуметровым слоем воды.
Интересна дальнейшая судьба этого танкера.
06.15. Танкер «Азербайджан».[890]
Во время войны он использовался для транспортировки стратегических материалов для Советского Союза и прославился героическим участием в походе конвоя PQ-17. Танкер шёл в составе конвоя «с грузом льняного масла (6 000 тонн), а также танками и другими грузами на палубе»[891]. Корреспондент газеты «Рыбинские известия» Юлия Галанцева описывает подвиг экипажа танкера так:
«Многие помнят о трагической судьбе конвоя «PQ-17»: из 37 судов, следовавших из Исландии в Архангельск, погибли 24 корабля – вместе с автомобилями, танками, бомбардировщиками и другими грузами на борту.
Караван, в числе которого был и «Азербайджан», вышел из Хваль-фьорда 27 июня 1942 года. Но уже 4 июля он был атакован немецкими бомбардировщиками и торпедоносцами. Искусными маневрами Изотову удалось увести судно от нескольких ударов. Но враг делал заходы на танкер один за другим. Шесть торпедоносцев одновременно зашли с правого борта. Взрыв потряс судно. В вахтенном журнале осталась запись: «Торпеды попали в танки № 15 и № 16, разорвав семь соседних. Кормовая часть в нескольких местах разорвана».
Вот как описывает морской бой Валентин Пикуль в своем романе «Реквием по каравану PQ-17»: «Командир американского эсминца «Уэнрайт» сообщал своему командованию: “Сначала русский танкер был охвачен пламенем высотой около 60 метров, потом пламя быстро погасло, и над танкером взвились клубы дыма и пара”».
Команда приступила к тушению пожара. С мостика не было видно ни мачты, ни надстройки, казалось, что «Азербайджан» вообще идет без кормы. Тем временем, «тяжелое орудие в носовой части танкера, укомплектованное исключительно женщинами, продолжало вести огонь в направлении немецких самолетов», как пишет Пикуль.
Сопровождающие конвой англичане подошли к танкеру, чтобы снять экипаж. Но ответ русского капитана был однозначен: «В помощи не нуждаемся!». Презрение к смерти, которое проявил капитан, передалось всему экипажу. Моряки продолжили тушить пожар, выравнивать крен, готовить к запуску заклинившие при взрыве главные двигатели. А мимо спешили пройти уцелевшие корабли каравана.
Судно стало пробиваться к Мурманску. Чтобы избежать новых встреч с врагом, Владимир Изотов пошел на север, вдоль кромки полярных льдов. Причем на судне не было ни карт, ни подробных описаний этого района, но радист нашел в библиотеке книгу с описанием экспедиции на остров. Танкер дошел до Новой Земли, а затем и до Северодвинска.
К тому времени корабль уже считали потопленным. Вот как пишет о своей встрече с танкером знаменитый путешественник, исследователь Арктики Иван Папанин в книге «Лед и пламень»: «Я приехал в Северодвинск… «Азербайджан» стоял у причала. Содержимое танкера было слито, и опустевший огромный корпус корабля внушительно возвышался над кромкой причала. В корпусе зияла дыра, настолько большая, что через нее мог бы свободно проехать грузовой автомобиль».
Стойкость и героизм советских моряков поразили союзников. Король Англии Георг VI, высоко оценив подвиг экипажа «Азербайджана», лично вручил капитану танкера Владимиру Изотову британский крест «За боевые заслуги».[892]
Что и подтверждается документально фотографией капитана:
06.16. Капитан танкера «Азербайджан» В. Н. Изотов с Британским орденом «The Distinguished Order» («За выдающиеся заслуги») на груди.[893]
Биографические сведения о капитане Изотове очень скудны (нет даже точной даты его кончины, хотя её обстоятельства необычны – он умер в ходовой рубке – и, в основном, относятся к его героическому участию в знаменитом конвое PQ-17.
Поэтому, прочитав заметку Ю. Галанцевой, я написал на сайте газеты:
«Спасибо за интересную статью. Её герой – историческая личность. И, как мне кажется, может оказаться участником ещё одного героического события, связанного с созданием советского атомного оружия. Я занимаюсь историей Советского атомного проекта и мне для работы нужны более подробные факты биографии Владимира Николаевича. А именно – кто входил в состав его семьи в 1940 году? И была ли у него в это время дочь 7–10 лет?».[894]
К сожалению, я вернулся на сайт достаточно поздно, через несколько месяцев, и обнаружил там же, в комментариях, такой ответ от 15.07.19:18.11:
«Да, есть дочь Изотова (в девичестве) Пучкова Жанетта Владимировна. Я внук Владимира Николаевича Пучков Максим Игоревич. Емайл gpaj@mail.ru. Пишите».[895]
Нашлась та девочка, которая по-детски переживала за Жоржа, когда он лежал в капитанской каюте в ящике дивана при таможенном досмотре в Сан-Франциско осенью 1940 года! Конечно, я написал Максиму Игоревичу. Но, к сожалению, ответа не получил. Вероятно, изменился адрес Максима Игоревича…
Размышляя о судьбе капитана и его семьи, я снова обратился к ДСАЖАК в надежде обнаружить что-то в уже прочитанных письмах Жоржа. Ничего нового в письмах я не обнаружил, но совершенно неожиданно среди фотографий неизвестных лиц нашёл вот эту:
06.17. Неизвестный в форме морского офицера (капитан Изотов?).[896]
Сравнив её с известной фотографией капитана Изотова я пришёл к выводу, что на обеих фотографиях изображён один и тот же человек! С этим согласилась и В. И. Коваль:
«Вроде похож. Ямочка на подбородке, нос тоже похож, на первом фото он постарше».[897]
Я согласен с Верой Ивановной относительно возраста капитана – на фото из ДСАЖАК он явно моложе. Значит, фото в «гражданском мундире» из статьи Ю. Галанцевой (и широко распространённое в интернете) – уже позднейшая специальная послевоенная постановка для демонстрации английского ордена.
А на фото из ДСАЖАК капитан в военной форме с погонами. Это значит, что фото сделано не ранее 16 января 1943 года,[898] но ещё во время войны. И возникает вопрос – как оно попало к Жоржу? Он в это время был «в командировке» в Америке, а после войны никогда не был во Владивостоке, к порту которого был приписан танкер.
Очевидно, ответов на этот вопрос только три: во-первых, мы не знаем всех обстоятельств связи Жоржа и Изотова, которые обусловлены их службой в интересах ГРУ (ждём открытия архивов!), во-вторых – это явный след эвереттических склеек, и, наконец, в-третьих – и того, и другого понемножку ☺…
Ещё несколько слов о судьбе танкера после возвращения из похода конвоя PQ-17. После ремонта танкер вернулся на Дальний Восток и продолжал плавать до 1975 года. А его модель, как утверждает Владимир Червонящий, руководитель создавшего её авторского коллектива, пока будет храниться в Музее полярных конвоев на базе Морского колледжа Государственного университета морского и речного флота им. Макарова в Санкт-Петербурге.[899]
06.18. Модель «Вооруженный транспорт (танкер) «Азербайджан» 1942 г».[900]
Я написал «пока будет храниться» в Санкт-Петербурге, потому, что уверен – когда ГРУ, наконец, откроет архивные документы об «операции «Дельмар»» и других своих операциях в 30–40 годы, эта модель (а лучше её новое воплощение без носовой пушки) – «Танкер «Азербайджан», техническое средство доставки нелегальных разведчиков в США в 1940–1941 гг.», займёт почётное место в музее ГРУ рядом с золотой Звездой Героя России Ж. А. Коваля.
Там же, конечно, нужно разместить и модель другого ходившего по Балтике с 1972 по 2002 год судна, танкера «Капитан Изотов», получившего имя героического капитана:
06.19. Танкер «Капитан Изотов» у причала Большого морского торгового порта Санкт-Петербурга 28.04.1993 г.[901]
Легализация
Подготовка нелегала – сложный и длительный процесс. Сегодня «по полной программе» ГРУ он длится несколько лет и включает различные этапы, среди которых и стажировки за рубежом, и «шлифовка» после них опыта нелегальной жизни. А сама процедура легализации включает длинные «цепочки» стран, через которые нелегал попадает в страну пребывания. Увлекательно описано это в книге В. Суворова «Советская военная разведка…».[902]
В 1940 году на «полную программу» времени не было. О процедуре легализации Жоржа его первый официальный биограф В. Лота сообщает следующее:
««Дельмар», он же Жорж Коваль, как и Артур Адамс, тоже в 1940 году обосновался в Нью-Йорке, наладил связь с Москвой, получил указание, куда и как устроиться на работу, но сделать этого не смог. Его документы на вымышленное имя несколько месяцев не позволяли ему найти надёжную «крышу», то есть работу, без которой нельзя было заниматься разведкой».[903]
Это объяснение вызывает множество вопросов. Прежде всего – значит ли это, что «паспортная служба ГРУ» сработала так плохо, что изготовленные ею документы не проходили проверку при их предъявлении? И как это выяснилось?
По версии В. Лоты получается, что Жорж пытался куда-то устроиться, предъявлял документы, а ему их возвращали – извините, мол, это фальшивка, так что принять не можем? Но при первом же таком случае «отдел кадров» фирмы, в которую обратился бы Жорж, должен был сообщить о предъявителе таких документов в полицию или ФБР, а это – провал разведчика и «двойка» работе того органа, который послал его на задание с такой грубой «липой».
А документы, которые были у А. Адамса при его возвращении в США, почему они не вызывали подозрений? Чем они были «лучше» документов Ж. Коваля?
Разумеется, Жорж никому из «кадровиков» своих документов не предъявлял, да и не обращался ни в какие фирмы и учреждения. И причиной этого было не опасение за «чистоту документов», а новые правовые обстоятельства, возникшие в США в связи с принятием и вступлением в силу 16 сентября 1940 года закона Берка-Уодсворда.[904]
Это был закон об отборе к подготовке и несению воинской службы. Фактически он соответствовал закону о всеобщей воинской обязанности. И это был первый закон о всеобщей воинской обязанности в США, принятый в мирное время. До этого служба в армии проходила по контрактной системе. Собственно, эта система не отменялась, а только дополнялась законом Берка-Уодсворда.
В соответствии с этим законом все мужчины, которым в момент его принятия исполнилось от 21 до 36 лет, должны были в течение месяца зарегистрироваться в местных «военкоматах» и быть готовыми к призыву на службу в армии в любое время.
Существенно отметить, что
«В отличие от законодательства периода первой мировой войны, по которому уклонение от службы считалось проступком, по закону 1940 г. уклонение от призыва рассматривалось как уголовное преступление. Виновным лицам грозило тюремное заключение сроком на 5 лет и (или) 10 тысяч долларов штрафа».[905]
В соответствии с этим законом ежегодно призывалось необходимое для комплектовании воинских частей число призывников, в случае, если для этого не хватало контрактников. Но общее число призывников не должно было превышать 900000 человек в год со сроком их службы тоже 1 год.
Отбор производился по принципу лотереи! То есть, далеко не каждый зарегистрировавшийся обязательно призывался на службу.
Как показала практика, даже после расширения интервала призывного возраста до 18–55 лет после вступления США в войну, в итоге был призван только один человек из пяти потенциальных призывников.
Это – одна из немногих точек ветвления действительности, для которой мы имеем количественную характеристику вероятности. И она показывает, насколько «тонкой» была та ветвь альтерверса, которую мы считаем «реальной историей».
Если, скажем, добавить оценку вероятности перевода Жоржа из Ок-Риджа в Дейтон как 50 % (это очень оптимистичная оценка!), то уже по этим двум событиям мы получаем путём перемножения вероятностей 0,2 и 0,5 вероятность 0,1 того, что Жорж в ходе своей работы окажется связанным с технологическими секретами производства нейтронных запалов – главного «атомного секрета», за раскрытие которого он в конце концов удостоился звания Героя России.
А ведь кроме этих двух событий в деятельности Жоржа было ещё множество других ветвлений, уводящих его с пути, на котором им был достигнут успех, а мы оказались в той действительности, в которой пребываем сегодня. И вся эта цепочка «реальных исторических фактов» – тончайшее по вероятности волокно в альтерверсе судьбы.
Но не прав был булгаковский прокуратор Понтий Пилат, когда говорил о том, что всякая жизнь подвешена на волоске. Таких волосков, с эвереттической точки зрения, так много, что они образуют «волокна судьбы», сплетающиеся в прочные узы…
Всеобщая воинская обязанность вовсе не была в США всеобщей воинской действительностью для американских граждан. При этом, кстати, в армии становится гораздо менее острой проблема «дедовщины» – «молодой» призывник по возрасту вполне мог быть если не дедом, то уж старшим братом старослужащего точно.
Ирония судьбы состоит в том, что закон Берка-Уодсворда был фактически калькой призывного закона Российской Империи, принятого в рамках «Великой Реформы» императора Александра II, по которому проходил воинскую службу Абрам Коваль, отец Жоржа.
После прибытия в Сан-Франциско в конце октября 1940 года и переезда в Нью-Йорк, Жорж, которому в это время исполнилось 27 лет, не мог устроиться на работу ни в какую официальную фирму или учреждение без предъявления регистрационного свидетельства из военкомата. А получить такое свидетельство на «липовые документы» он не мог – при регистрации требовались проверяемые данные и указание на лиц, которые могли бы эти данные подтвердить.
Мы не знаем «первичной легенды» Жоржа. Может быть, он по ней не был американским гражданином, и ему не нужно было проходить регистрацию, так что «просто жить» в США по этой легенде он мог, но в этом случае по новому закону ему был закрыт доступ к государственным учреждениям и фирмам, связанным с «военной химией». Или это были документы на лицо, происхождение и детали детства и юношества которого не были достоверно известны, а найти надёжного свидетеля из «своих людей» было невозможно.
Закон был принят в тот момент, когда Жорж во Владивостоке уже «собирал чемоданы» для погрузки на танкер, который доставит его в Сан-Франциско. И вряд ли в Москве до отплытия Жоржа успели понять, чем ему грозит принятие этого американского закона.
Сам по себе вопрос о влиянии закона на судьбу Жоржа мог возникнуть не ранее, чем через пару-тройку недель после его принятия. Ведь для этого Центру нужно было получить извещение о принятии закона от американской резидентуры (а там могли не сразу осознать все возникшие последствия именно этого нового государственного акта), осмыслить это извещение аналитиками ГРУ, доложить руководству…
Я думаю, максимум того, что могли успеть в Москве, осознав новые американские реалии, это предупредить Жоржа о недопустимости использования имеющихся у него документов для легализации. И сделали это ещё до прибытия его в Америку или не позднее появления его в Нью-Йорке.
Но эти мои предположения о возможных действиях Центра в ситуации с Жоржем вряд ли относятся к нашей действительности. Судя по сообщению официального биографа Жоржа В. Лоты о том, что после того, как Жорж обустроился в Нью-Йорке, он «получил указание, куда и как устроиться на работу», однако «сделать этого не смог», очевидно, что в Москве вообще ничего не знали о законе Берка-Уодсворда до получения от Жоржа информации о том, почему он не смог исполнить это указание Центра.
И это более чем вероятно – ведь в условиях 1940 года ни Нью-Йоркская резидентура ГРУ, ни Центр не собирали и не анализировали общеполитическую информацию по США. Но, впрочем, и «действительность» В. Лоты вряд ли «наша».
Судя по дальнейшим событиям, Жорж вообще не устраивался ни на какую работу, и даже в «Равен электрик компании», полностью подконтрольной ГРУ, только недолго числился.
В случае А. Адамса этой проблемы не возникало – в 1940 году ему исполнилось 55 лет и его пока не касался закон Берка-Уодсворда.
Как пишет В. Лота,
«В Центре заранее не исключали возникновения такой ситуации. Поэтому разведчику предоставлялось право воспользоваться своими американскими документами. Когда другого выхода не осталось, Коваль пошёл на риск – снова стал Жоржем из Сью-Сити, который родился, учился и проживал в Айове».[906]
Но почему В. Лота пишет о «нескольких месяцах», которые потребовались Дельмару для принятия решения стать Жоржем Ковалем?
Ответ очевиден – смена легенды не могла быть результатом волевого решения одного Жоржа, она потребовала проведения целого ряда действий всей резидентуры ГРУ, связанной с операцией «Дельмар», но, разумеется, при активном участии самого Жоржа – его мнение во многих вопросах должно было быть решающим. Ведь именно ему предстояло работать, опираясь на новую легенду.
Вероятно, это потребовало значительного числа согласований действий Жоржа и распоряжений Центра, причём согласований, требовавших секретной переписки или даже личных переговоров с курьерами.
То, что это было именно так, видно из письма Жоржа жене от 20 января 1941 года.
06.20. Фрагмент письма Ж. А. Коваля к Л. А. Ивановой от 20.01.1941 г.[907]
В этом письме он писал:
«Мылёнышь:[908] Вот, уже 1941 г. и я все питаюсь одними надеждами получить от тебя письмо. Я всё думаю, что вот, вот получю. Но, ничего не поделаешь: никто в этом не виноват. Просто так сложились об’стоятельства. Я думаю, что ты всётаки понемного получаешь мои письма».[909]
Здесь важна последняя фраза, из которой следует, что Жорж уже отправил Людмиле Александровне несколько писем, на которые не получил ответа. Отправка каждого личного письма – это следствие личной встречи с курьером.
Других способов передачи писем просто не было. Я предполагал, что это можно было делать и с помощью дипломатической почты, но получил авторитетное разъяснение от компетентного источника о причинах отсутствия такой практики:
«Дипломатическая почта в СССР вообще никогда не использовалась, еще со времен Дзержинского, для пересылки сообщений нелегалов. Это было связано с тем, что для того, чтобы документ был переслан дипломатической почтой, он должен был попасть внутрь посольства. Соответственно, кто-то его должен был принести. Поскольку тотальное наблюдение за посольствами с фотографированием всех входящих стало общемировой практикой еще в 20-е гг., то для передачи информации нелегалов использовалась либо радиосвязь, либо специальные курьеры. Это и было самое уязвимое звено в нелегальной разведке. Если взять, например, советскую разведку, то таких знаменитых нелегалов, как Абеля и Молодого провалили именно курьеры. А они сами работали безупречно».[910]
Поскольку личные письма могли передаваться только в качестве «приложения» к каким-то «деловым письмам», очевидно, что на первом этапе пребывания в США (его первые «сто дней» с октября 1940 по январь 1941 гг.) прямые контакты Жоржа с Центром были достаточно интенсивными. И естественно предполагать, что это было связано именно с процедурой легализации.
А то, что Людмила Александровна долго не отвечала на эти письма, также легко объяснимо. Ведь прежде, чем полученное в московском Центре письмо попадало к адресату, оно тщательно анализировалось в каком-то специальном отделе Центра – не содержит ли оно какой-то «нежелательной» для ГРУ информации? Центр должен был быть уверен, что Жорж случайно (или – этого тоже нельзя было исключать! – даже намеренно?) не написал того, что может помешать ходу операции «Дельмар» или самому ГРУ.
Такая проверка требовала времени, особенно на первых порах работы агента Дельмара, личные качества которого (профессионализм и преданность) тоже ещё проходили проверку. И – прав был Жорж! – «так сложились об’стоятельства», что деловая переписка в первые недели и месяцы его «командировки» интенсифицировалась, а личная – мучительно затягивалась…
В чём же состояли трудности простого признания того факта, что Жорж Коваль есть действительно George Koval из Сью-Сити?
Дело в том, что по условиям регистрации нужно было указать лицо, которое имеет постоянную связь с потенциальным призывником и, в силу этого, могло бы подтвердить представленные призывником сведения. В ситуации Жоржа это лицо должно было быть реальным, доступным для проверки полицией и агентами ФБР, и готовым дать проверяющим реальные сведения о его жизни в США, но, конечно, скрыв от них факт отъезда Ковалей в СССР. То есть, при проверке должно было заполнить лакуну 1932–1940 года жизни Жоржа правдоподобной дезинформацией. Конечно, на поиски такого лица потребовалось время.
Можно ли попытаться понять, как была решена эта задача в ГРУ? При отсутствии каких бы то ни было документов от ГРУ, рисующих «главную ветвь альтерверса» (наиболее вероятную цепочку событий), остаётся анализировать более «тонкие» эвереттические ветви, т. е. использовать возможности «эффекта информационного затмения».
Прежде всего, не следует преувеличивать профессиональную тщательность подготовки операции «Дельмар» со стороны ГРУ и думать, что при составлении плана этой операции была прозорливо принята во внимание возможность возникновения непредвиденных обстоятельств, в которых Жоржу нужно будет использовать своё «настоящее прошлое» в США и искать помощи у кого-то, кто с этим прошлым хорошо знаком.[911]
Для объяснения интереса ГРУ к американскому окружению Ковалей достаточно предположить, что с помощью этого окружения предполагалось решать вопросы «житейского обустройства» Жоржа в Нью-Йорке, каких-то функций связи с ним, ну, и, конечно, возможного укрытия в случае угрозы провала.
Кто мог дать информацию о таких людях? Долго искать было не нужно. Первым кандидатом на такую роль, естественно, был сам Жорж. Но его политический опыт и обширность связей в США были ограничены – он уехал оттуда в возрасте 18 лет.
Вторым, причём гораздо более опытным знатоком левой части политического спектра и Айовы и – шире! – американского еврейства, являлся отец Жоржа, Абрам Коваль, инициатор возвращения семьи Ковалей в СССР. И у него был мощный стимул помочь в обеспечении безопасности операции «Дельмар» – ведь главную роль в ней играл его сын.
Анализ биографии Абрама Коваля, проведённый в ГРУ после получения «Дела семьи переселенцев Ковалей», показал не только «лежащие на поверхности» факты того, что в Сью-Сити он был активным деятелем ИКОРА (еврейской организации, способствовавшей переселению евреев в СССР) и вместе со своим зятем – мужем сестры Абрама Голды – Гарри Гурштелем был связан с американскими коммунистами.
Это не было секретом в Сью-Сити в период жизни там семей Ковалей и Гурштелей. И об этом с юношеской непосредственностью, обоснованной точным личным опытом, прямо говорит Гейби Коваль, младший брат Жоржа, в своей анкете, заполненной им в ходе учёбы в МХТИ (вероятно, в 1940 или в начале 1941 года):
06.21. Фрагмент анкеты Гейби Коваля (1940–1941).[912]
«…в силу того, что родители всегда относились благосклонно к Советскому Союзу, родители решили переехать в С.С.С.Р. вместе с детьми. Это было осуществлено через организацию «Икор», членами которой были мои родители. «Икор» – это «общество содействию колонизации евреев в России». Эта организация находится под прямым влиянием Американской Компартии».[913]
Кроме того, исследователь архивов МХТИ А. П. Жуков сообщает, что в одной из своих автобиографий Гейби пишет:
«Отец в Америке первое время был чёрным рабочим на железной дороге, потом стал плотником. Он был член Красного Профинтерна, МОПРа, «Икора»».[914]
А американская компартия и все перечисленные организации – это «американские секции Коминтерна», уже напрямую связанные с ГРУ. Значит, Абрам Коваль имел в Америке широкий круг знакомств среди «наших людей», которые в сложных ситуациях могли помочь.
Вскрылись и дореволюционные дела Абрама, его связи с «социалистическим еврейством», которое к моменту начала операции «Дельмар» уже глубоко ассимилировалось в Америке.
Я не знаю, был ли Абрам Коваль связан с советской разведкой ещё в период жизни в Америке – это отдельная тема в других ветвях альтерверса семьи Ковалей – но совершенно очевидно, что именно в связи с проработкой «командировки» Жоржа с Абрамом Ковалем была проведена соответствующая работа, и он инициировал (или всё-таки «обновил»?) контакты советской разведки (в том числе ГРУ) с «надёжными людьми» в среде своих родственников и знакомых в США.
О том, что семьёй Ковалей после их репатриации обязательно должны были заинтересоваться органы НКВД (и, прежде всего, ИНО ОГПУ при СНК), уже говорилось ранее в главе «Америка. Малая родина».
Вернёмся к этому вопросу с точки зрения последствий этого интереса в деле легализации Жоржа в Америке.
Дополнительный импульс к «персональному интересу» НКВД к Ковалям, вероятно, возник ещё в 1936 году, после того, как
«17 сентября 1936 г. все дела, связанные с направлением иностранцев в Биробиджан, и вовсе были переданы переселенческому отделу НКВД СССР …за пять лет – с 1931 по 1936 – в Биробиджан прибыло 1374 иностранца. Правда, многие из них после недолгого пребывания там уехали обратно».[915]
Не вызывает сомнения, что «дело» на каждого оставшегося после отъезда «многих» за пять лет было «просвечено» аналитиками ИНО ОГПУ на предмет возможности использования в целях разведки. Не много их было – всего нескольких сот штук.
Не этим ли, кстати, объясняется информированность руководства ВСХВ об «ударнике» А. Ковале, фотографии которого поручалось сделать специальному корреспонденту, о чём рассказано в главе «Колхоз»? Именно органы НКВД могли дать Оргкомитету ВСХВ такую информацию.
И у «органов» были все основания внимательно приглядеться к Абраму Ковалю.
