полная версия

Эл М Коронон
Элохим

В то же время казнить Сайпро и Соломею было выше его сил. Не задумываясь, он мог бы отправить на смерть тысячи людей. Но только не мать и сестру. Даже если они открыто выступили бы против него, что для него было просто немыслимо.

Он всю жизнь обожал мать. Построил и назвал ее именем целую крепость. А Соломею вообще воспринимал, как самого себя. Как Ирода в женском облике. Общался с ней ежедневно. Ничего от нее не скрывал. Во всем советовался с ней.

С годами Ирод и Соломея как бы слились в одно целое. До того как она вышла за Иосифа, своего дядю, их тайные сношения не прекращались, хотя сексуальное влечение к Соломее со временем стало угасать, а потом и вовсе исчезло. Ирода влекло только к красивым женщинам. Тем не менее Соломея и после замужества могла в любое время подойти к нему и попросить его «вспомнить сладкое детство». И он неизменно удовлетворял ее просьбу, не испытывая при этом прежнего удовольствия.

– Мея, у меня такое ощущение, будто е*у самого себя, – как-то признался он сестре.

Исключением стали, как он однажды выразился в разговоре с Соломеей, «восемь лет мучительного воздержания, отданных Мариамме». За эти годы он ни разу не трогал сестру.

Соломея была единственным человеком, кому Ирод открыл свою страсть к Соломпсио.

– Не знаю, Мея, что творится со мной. Просто потерял голову.

– Какой кошмар! Чего ты истязаешь себя, Моро? Не цацкайся с ней, как с ее матерью. Возьми и натяни ее.

– В том то и дело, что не могу и не хочу. Боюсь наткнуться на бревно. Сыт по горло Мариамме. На этот раз не выдержу и убью ее на х*й.

Соломея была достаточно умна, чтобы дальше не идти. Ирода можно было настроить против Мариамме, но не против Соломпсио. Мариамме была чужая кровь, а Соломпсио своя. И она знала, что дочь Ироду несравненно дороже, чем сестра. Поэтому, когда Ирод рассказал ей о требовании дочери убить Коринфия, она тут же сказала:

– Так убей! В чем дело? Только смотри, чтобы маленькая шалунья в своей игре не добралась и до нас.

Соломея тогда как в воду глядела. Случилось то, что она предсказала. И теперь Ироду было не с кем посоветоваться. Новые условия Соломпсио отрезали ему путь к Соломее и Сайпро. Ему теперь оставалось страдать и терзать себя в глубоком одиночестве.

– Прямо тупик, нет выхода: и так нельзя и сяк нельзя. О Сосо! Сосо! Одна мука!

Внезапно Ирод вспомнил слова Соломпсио: «И в постели тоже!». Сначала его охватило сладкое вожделение: «Несомненно она только внешне похожа на мать, но во всем остальном вся в меня!». А он знал себя. Живо представил ее и себя в постели, охваченными одинаково необузданной страстью. Словно Мариамме ожила и предстала перед ним в облике Соломпсио. Он мысленно предвкушал высшее блаженство.

«И в постели тоже!», – сладострастно повторил он слова дочери и задумался. Теперь они прозвучали как-то иначе, более уверенно. «Да, она сказала уверенно, как опытная шалавка».

Вмиг к нему вернулся рой подозрений. «Да, она знала, о чем говорит». Он вспомнил злое уверенное выражение лица Соломпсио, сменившееся лишь после его вопроса на наигранную девичью невинность. «Какой дурак! Поверил девчонке». Он судорожно схватил золотой колокольчик со столика у кровати и потряс им нетерпеливо несколько раз.

Немедленно появился раб Симон.

– А ну-ка, вызови ко мне Черного Евнуха.

– Слушаюсь, Ваше Величество! Еще пришел Николай. Ждет давно.

– Что ему надо?

Николай Дамасский считался дворцовым писателем, а по сути, был одним из многочисленных нахлебников у царского стола. Писал биографию Ирода по собственной инициативе. Писал долго, годами, но никому не показывал. Другие нахлебники язвили, что «одному Богу известно, что он там у себя черкает по ночам». Он сам считал себя другом и советником царя. Ирод называл его в шутку «моя пишущая левая рука». Ирод был левшой. А его брата Птоломея, главного дворцового казначея, окрестил «моей считающей правой рукой». Николай старался при случае показать свою полезность, исполняя роль царского секретаря.

– Он сказал, что пришел по важному делу, Ваше Величество.

– Пусть тогда ждет. Мне не до него. Зови сюда евнуха.

Вскоре вошел Черный Евнух. Почти такой же огромный, как Ирод.

– Ты что, черная мразь! Совсем ох*ел, что ли!? А!?

Ирод сам был очень смуглый, почти черный. Теперь от злости он был черно-багровый.

– Что случилось, Ваше Величество? Что случилось? – спросил Черный Евнух дрожащим фальцетом.

Писклявый голос Черного Евнуха распалил Ирода еще больше.

– Что случилось!? Еще смеешь спрашивать меня своим петушиным голосом? Ты, ж*па черная! Я тебе не скажу, что случилось, а скажу, что случится. Отрежут тебе твой никчемный слоновый хобот и засунут тебе в горло. Вот что случится!

Черный Евнух задрожал как эвкалиптовый лист. Он был единственным евнухом во Дворце, который был кастрирован путем скручивания мошонки. У всех остальных в паху было также чисто и гладко, как на луне.

Черный Евнух как громадная горилла рухнул к ногам царя.

– Умоляю, пожалейте, Ваше Величество!

Он безутешно заплакал. Царь пнул его ногой в живот и отошел. И сразу же остыл. Гнев в нем возникал и исчезал как ураган, внезапно. Но злость при этом продолжала еще кипеть и клокотать в отдаленных уголках его души.

Теперь только до него дошло, что, собственно говоря, ему не в чем обвинить Черного Евнуха. Он был главой евнухов, прислуживающих его женам и наложницам, но не дочерям. До него также дошло, что не сможет поделиться своими подозрениями относительно Соломпсио ни с Черным Евнухом, ни с кем иным в мире. Ему захотелось плакать, но слезы не шли.

– Соломпсио жалуется на тебя, – выдал царь после некоторой паузы.

– Что я сделал такого, Ваше Величество?

– Принцессам по ночам страшно спать в большом доме, где нет мужской охраны.

Соломпсио и Сайпро, ее младшая сестра, названная в честь матери Ирода, продолжали жить в самом роскошном доме Женского двора, построенном Иродом для Мариамме. Их круглосуточно обслуживало шестеро рабынь.

– Ваше Величество, но Вы сами приказали посадить евнуха царицы Мариамме на кол.

– А ты не догадался найти замену. Как же можно оставить дом без мужского присмотра. А!? Чумазый!

Ирод прекрасно знал, что Черный Евнух догадался обеспечить дом Мариамме новым евнухом. Но он не смел даже заикнуться перед царем о столь щекотливом деле. Всем во Дворце было известно, насколько царь щепетилен во всем, что касалось его дочек.

– Хорошо. В три дня поставь туда нового евнуха. Но сначала приведи его ко мне.

– У меня остался только один свободный евнух после вашей последней женитьбы.

– Приведи его ко мне. Как его зовут?

– Мумбо.

– Что еще за Мумбо, чумазый.

– Абиссинский раб, Ваше Величество, которого Вы повелели кастрировать перед отъездом в Цезарею. Рана у него почти зажила.

– У тебя что на плечах? Голова или горшок с г*вном? А!? Отвечай, идиот! Я этому Мумбу отрезал хрен из-за Соломпсио, а теперь приставлю к ней же в дом? Долбо*б!

От злости Ирод не заметил, как проговорился о Соломпсио. Черный Евнух почернел еще больше и робко сказал:

– Ваше Величество, но за три дня я не найду нового евнуха. На оскопление и заживание раны уйдет не меньше месяца.

– Пусть будет так. Теперь послушай внимательно. Выбери самого уродливого раба. Только ни в коем случае не черного. Понял?

– Да, Ваше Величество.

– Девственника. Понятно? Передай его сегодня же людям Ахиабуса. Пусть его хорошенько пытают до утра. Они сами придумают за что. Но чтобы ему обязательно отрезали уши, нос и губы. Но не язык. Язык мне нужен. Глаза тоже. Не забудь, нельзя трогать глаза и язык. Не забудешь?

– Нет, не забуду Ваше Величество.

– А завтра утром забери его обратно. Скажи, я решил даровать ему жизнь. И сразу же передай на оскопление. Ты все понял?

– Все, Ваше Величество.

– Ничего не перепутаешь?

– Нет, Ваше Величество.

– Тогда, ступай. И, покамест, сам перебирайся в дом Мариамме.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– Ступай тогда. И скажи Николаю пусть зайдет. Только предупреди, ненадолго.

В дверях появилось сначала красное, как арбуз, лицо Николая. Острым взглядом он словно оценивал душевное состояние царя прежде, чем войти.

– Не принюхивайся. Скажу сам. Не в духе. Так что, либо быстро войди, либо закрой дверь за собой с той стороны.

Николай быстро вошел. Ростом он превосходил даже царя, но был худой как жердь.

– Ну, раз отважился, иди ближе. Садись вот на тот стул.

Ирод рукой указал на одинокий стул перед креслом, в котором сам, развалившись, полулежал. Николай юрко прошмыгнул к стулу и уселся, держа ноги вместе как женщина.

– Не тяни! Говори! Что тебе надо от меня, «моя пишущая левая рука»? Надеюсь еще не извелся пером.

Николай страшно боялся царя. Оттого всякий раз при встрече сначала терялся. Начинал говорить, слегка заикаясь. Затем, откуда-то приходила смелость. Речь постепенно приобретала гладкость и доходила до витиеватости. При этом Ирод тщетно напрягал свои умственные способности, чтобы уследить за ходом его мыслей. Но сдавался быстро, глядя на Николая, как баран на новые ворота, а потом, недоуменно обращался к собеседникам: «Я никак не пойму, что же хотел сказать этот Николай». В ответ Николай молча и многозначительно улыбался, и уже дальше позволял себе дерзости, сдабривая свою речь мудреными фразами, не всегда понятными даже ему самому. Все это ему прощалось.

Царь особо не блистал своим образованием, но любил окружать себя писателями, архитекторами, артистами, музыкантами, одним словом теми, кого греки называли «θυμελικοί», людьми искусства, которым он всегда покровительствовал.

– Ваше Вы… Великий…кий…кий…кий… царь. Ваше Выс…выс… выс…

Ирод невольно улыбнулся. Даже настроение несколько просветлело.

– Хорошо, хорошо. И Великий, и Высокий. Считай, что я за тебя сказал. Нет времени. Переходи к делу.

– Выс…выс…выс. Вел…вел…вел…

Ирод развеселился.

– Послушай, Николай. Мы с тобой почти ровесники. Назови меня по имени – Ирод.

– Ир…ир…ир…

– Остановись. Может легче сказать просто царь. Скажи: царь.

– Царь.

– Молодец! Ну пляши теперь оттуда. Только быстро.

– Царь, Коген Гадол Вас дожидается здесь во Дворце с утра, – выпалил Николай.

– Постой, не так быстро. Не понял. При чем тут Коген Гадол и ты. Он к тебе что ли пришел?

– Нет, царь, он пришел к вам. И теперь сидит в Гостевом доме с дочерью, с царицей Мариамме Второй.

– Опять ни х*я не понял. Он пришел к дочери или ко мне?

– К вам, но сидит с дочерью.

– Ну, пусть сидит. Тебе какое дело?

– Мне!? – переспросил Николай.

– Да, тебе! Не мне же! А кто еще тут есть кроме нас двоих? Лучше скажи, зачем пришел?

– Но я не мог не прийти, Уро… Ирод…нет…Царь. Наступил величайший момент истории. Как я мог не прийти. А?! Скажи мне, Ирод!? Царь!

От волнения Николая трясло. Он говорил обиженно, с пеной у рта. Слюни брызгами летели прямо на царя. Николай вошел в раж.

– Придет время, люди будут изучать, писать сотни книг об этом поворотном пункте истории человечества, самые лучшие умы будут искать его онтологические корни и выводить гносеологические последствия. А ты, Ирод, Царь, развалился тут, как мешок…, не знаю с чем, и спрашиваешь, мне какое дело. А!? Я не могу быть в стороне от истории в ее самый величайший момент! Вот какое мне дело!

– Ни х*я не понял. Но согласен. Не оставайся в стороне. Только успокойся и отодвинь свой стул подальше.

Николай отодвинул стул и сел обиженно боком в позе непонятого гения.

– А теперь коротко и ясно объясни мне, что за величайший момент истории. У меня каждый день – величайший момент истории. Только прошу тебя, без мудреных слов. Коротко, в двух словах.

– В двух словах хочешь? Хорошо. Вот тебе два слова: идет Имману-Эл!

– Кто, кто идет? Имману-Эл!? Это еще кто? Новый иноземный цезарь?

– Нет, не иноземный. А Великий Царь иудеев и Высший Священник Эл Элйона.

Только теперь у Ирода возник интерес.

– Что, идет против меня? Кто его поддерживает?

– Никто.

– Откуда он идет? Не из Египта ли, случайно?

– Нет, не из Египта. Он еще не родился.

– Ты что, в своем уме? Или меня за идиота принимаешь?

– Нет, царь. Мешиах родится согласно Великому Тайному Предсказанию Мелхиседека.

– А, постой. Так ты про Мешиаха. Вспомнил. Симон что-то мне говорил о каком-то предсказании, известном только Сеган ХаКодешиму.

– Вот именно. Ныне наступило время его исполнения. Потому и пришел Коген Гадол. Но он не верит в Мешиаха.

– И правильно делает. А ты что веришь?

Николай разделял эссеанскую веру в Мессию, хотя и был не иудеем, а эллином.

– Да. Я верю.

– Дело твое. Ну расскажи мне коротко о нем.

– Коротко не расскажешь. Это Мешиах! Помазанник!

– Хорошо, тогда отвечай коротко на вопросы. Кто он и чей он сын?

– Он сын Эл Элйона. Родится в доме Давида, как предсказывали пророки.

– Опять ни х*я не понял. Он кто, сын Эл Элйона или Давида?

– И того и другого.

– Они что вместе одновременно, так сказать, одну и ту же женщину, ну сам понимаешь? Или Он сначала его, а потом тот как бы ее, ну понимаешь, чтобы передать дальше святое семя?

– Царь, это худшее богохульство, которое мне доводилось слышать за всю мою жизнь.

– Ну подожди, подожди! Я не богохульствую. Я ничего не утверждаю. А только спрашиваю. Из любознательности. Просто ума не приложу, как одна женщина от двух мужчин может иметь одного и того же ребенка.

– Это не совсем так. Это тайна. И никто ее не знает. Может быть, знает только Сеган ХаКодешим.

– Кстати, а Сеган тоже пришел?

– Нет, Коген Гадол пришел без него. Только с помощником.

– Ну, отлично. Ты, надеюсь, теперь не в стороне от истории и уже попал в нее. Теперь-то успокоился, «моя дрожащая левая рука»?

– Нет, царь. Нам надо подробно обсудить положение.

– Кому нам?

– Тебе, мне, Коген Гадолу и Сеган ХаКодешиму.

Ирод заметил, что Николай поставил себя сразу после царя.

– Зачем спешить. Он ведь еще не родился. Времени до хрена. Успеем. Я теперь устал. Надо немного поспать. Иди и запиши наш разговор.

– А что сказать, Коген Гадолу?

– А что, он просил тебя доложить о себе?

– Нет.

– Ну не дергайся тогда. Оставь его в покое. Пусть сидит себе со своей дочерью. Посидеть с дочкой всегда приятно. Не так ли?

У Николая не было ни жены, ни детей. «Книги – мои дети».

– Впрочем, тебе не понять, – промолвил грустно Ирод.

Вернулись тяжелые мысли о Соломпсио, осознание безысходности, в которую она его поставила. Николаю как-то удалось на время вывести его из этого состояния. Он себя ощутил в своей стихии – в иудейской политике. Но теперь вновь погрузился в омут своих терзаний.

– Постой, Николай!

Николай уже был у дверей. Обернулся. В глазах блеснула надежда.

– Впрочем, ты прав. Нам надо хорошенько обдумать вопрос о Мешиахе.

Николай расплылся в самодовольной улыбке.

– Скажи Симону, что приеду в Храм вечером. Поедешь со мной. По дороге и выложишь мне свои мысли о Мешиахе.

– Хорошо, Вел…вел…вел….

– Оставь величать. Скажи просто: царь.

– Ца…ца…ца…!

– О боже! Скажи: Ирод!

– И..и..у…у…урод!

21

Иосиф пришел к Элохиму после полудня. Привез с собой еду. Целый мешок. Опустил его на траву. Снял с плеча мех с вином и положил рядом с мешком. Сел на камень перед входом в пещеру. Достал белую скатерть, расстелил ее на траве и разложил на ней кусочки копченой баранины, лепешки, пучки зеленого лука и всякой зелени – тархуна, рейхана, петрушки. Рядом поставил кувшин и керамические чаши для вина.

– Готово, брат. Наверное, два дня ничего не ел?

– Ел. Оливки, лесные ягоды. Запивал родниковой водой. Не голодал. Но и не пировал.

– По тебе видно. Немного похудел.

Элохим всегда был худощавого телосложения. Высокий, широкоплечий. Только морщины на лбу, у края губ и глаз выдавали его возраст, в то время как худое сильное тело было не по годам молодым. Иосиф, наоборот, был плотного телосложения и не выдался ростом.

Он был моложе Элохима на одиннадцать лет. Всегда восхищался старшим братом. «Скорее бы вырасти и стать похожим на брата» – было его мечтой с детства. Но дорос он только до его плеч.

– Как Анна?

– Хорошо. Только скучает. Но не жалуется. Ждет молча. Часто молится. Иногда выходит в сад за домом подышать свежим воздухом и посидеть под лавровым деревом.

– Как Иудифь ухаживает за ней?

– Неплохо. Но ворчит, как всегда.

– Что нового в городе?

– Все по-старому. Длинный Дан сидит там же у ворот рынка, и занят своим платком, а Дура-Делла ходит по тем же улицам. И за эти два дня они еще не поженились.

– Да, несомненно, это самая важная новость.

– А так, что сказать? Ну, утром Ирод вернулся в свой Дворец.

– Знаю. Видел отсюда.

– Что еще? Ханука в разгаре. Сегодня третий день. Ну, еще знакомые и родня интересуются твоим исчезновением. А по городу постепенно ползут разные слухи.

– Какие?

– Многие осуждают Рубена. А некоторые говорят, что дело не в Рубене и что, мол, он за одно с тобой, что на самом деле все было заранее устроено тобою. Мол, ты задумал свергнуть Ирода и вернуть себе трон Давида. Ушел в горы, как в свое время Маккавеи, собрать силы. Но не мог исчезнуть незаметно. Слишком видная фигура. Вот и придумал ход с Рубеном. И в доказательство приводят тот факт, что бене Бабы, с которыми ты сражался бок о бок против римлян, также исчезли.

– Звучит настолько правдоподобно, что даже самому захотелось поверить. А если говорить серьезно, это опасные слухи и, наверняка, они идут от тайной службы Ирода.

– Но пока люди заняты Ханукой мало говорят о тебе. Только Дура-Делла иногда кричит на весь город: «Позор! Сын Давидов ушел из города Давида!»

– Я ее встретил тогда ночью, после того как мы с тобой расстались у рабби.

– Брат, когда же ты вернешься домой?

– Не скоро. Почти через месяц.

– Почему так долго, брат? Тут делать нечего.

– Придумаю что-нибудь. Обдумаю заговор против Ирода. Надо же оправдать ожидание народа, – пошутил Элохим.

– Брат, ты все шутишь. А я спрашиваю всерьез.

– Иосиф, мне надо еще побыть здесь. Есть над чем подумать. Тут хорошо. Спокойно. Никто тебе не мешает. Можно взглянуть на себя со стороны. И город у тебя словно на ладони. Можно охватить одним взглядом. Иначе видишь происходящее. Находясь в гуще событий, иногда теряешь общую картину, не знаешь что к чему. Поэтому время от времени полезно оторваться от повседневной суеты, осмыслить прошлое и обдумать будущее, а не жить только настоящим.

– Будущее всегда неизвестно.

– Будущее всегда известно. Его просто нет. Как говорит Г.П., «его нет, ибо я его еще не сделал. И оно станет таким, каким я его сделаю».

– Очень самоуверенные слова.

– Возможно. Но Г.П. имел право на них. Мне же из будущего пока известны две вещи. 25-го числа следующего месяца надо встретиться с Анной у Шушанских ворот. Тебе надо привести ее туда в полночь.

– Хорошо, брат.

– А 26-го числа опять-таки в полночь мне надо встретиться с Рубеном. Я бы хотел за городом, ну скажем, в Соломоновой каменоломне. Переговори с рабби, чтобы устроить эту встречу.

– Я отсюда тогда пойду прямо в Храм. Передам ему твою просьбу. Но мне жаль семью Рубена.

– Мне тоже. Но в конце концов, каждый в этом мире получает по заслугам.

22

Вечером третьего дня Хануки главные улицы Иерусалима были запружены празднующими людьми. Одна из них шла вдоль Милло, древней стены, построенной Давидом и Соломоном, от городских ворот у царского Дворца до стен Храма. Другая выходила к этой главной улице неподалеку от Газита, пройдя через весь Верхний город с юга на север. На этой улице три дня назад Элохим встретил Дура-Деллу. Теперь по ней Иосиф пробирался сквозь толпу к Храму.

Вся улица была ярко освещена множеством факелов. Было шумно. Люди пели, плясали, играли на гуслях, цитрах, били в тимпаны. Все были увлечены весельем, и никто не обращал внимания на озабоченный вид Иосифа. Чем дальше, тем труднее ему становилось продвигаться вперед.

– Дура-Делла идет! Дура-Делла идет! Дура-Делла идет!

Толпа вокруг Иосифа пустилась в пляс. У него закружилась голова. Люди дружно скандировали:

– Дура-Делла! Дура-Делла! Дура-Делла!

В вихре людского круговорота Иосиф не мог понять, где же Дура-Делла.

– Дайте дорогу Дура-Делле! Дайте ей дорогу!

Толпа неожиданно расступилась, и тут же Иосиф увидел Дура-Деллу в двух шагах от себя. Она шла медленно, красиво, королевской походкой, высоко держа голову.

На ней был изумительный, разноцветный наряд. Никто никогда не видел Дура-Деллу дважды в одном и том же платье. «Откуда только она берет столько ткани?», – удивлялись иерусалимские женщины. Она всегда предпочитала красочные, кричащие тона. Сама придумывала и шила свои наряды. «Разрядилась, как Дура-Делла!», – упрекали матери иногда своих дочерей за выбор слишком ярких цветов.

Толпа двинулась за Дура-Деллой, продолжая скандировать ее имя. Иосифу тоже пришлось идти прямо за ней. Он впервые видел ее без корзины. Она держала в одной руке пальмовую ветвь. Шла гордо, непривычно молча, с комическим достоинством, вызывая у всех веселый смех.

Дойдя до Милло, Дура-Делла внезапно подняла пальмовую ветвь высоко над головой. Люди словно того и дожидались. Все дружно, в один голос, воскликнули:

– Hal-El-lu-yah!^[35]

– Шилох^[36] идет! Шилох идет! – громко запела Дура-Делла. – Сын Давидов идет!

Кто-то в толпе заметил Иосифа, идущего за Дурой-Деллой, и громко крикнул:

– Смотрите, смотрите, и в самом деле идет Сын Давидов!

Все взоры обратились на Иосифа. Поднялся дружный смех. Иосиф не знал куда себя деть. Идущие рядом со смехом подтолкнули его вперед, еще ближе к Дура-Делле, а сами несколько отстали.

– Царь иудеев идет! – продолжала возвещать Дура-Делла, не обращая внимания на смех толпы. – Мешийах идет! Шилох! Шилох! Шилох!

Смех толпы перерос в неудержимый хохот. Иосиф готов был провалиться сквозь землю.

Внезапно впереди на перекрестке началась толкотня. Люди с криками кидались в разные стороны, давя друг друга. Поднялась невероятная суматоха. Визг, женские крики на какое-то время смешались со смехом толпы.

Но смех быстро прекратился. Толпа сзади выдавила Иосифа и Дура-Деллу на освободившееся впереди пространство. Иосиф потерял равновесие и упал на колени прямо на перекрестке. И в этот момент мимо вихрем промчался отряд галлов на черных конях. Все в черном и с красной повязкой на лбу. Один из них огрел Иосифа хлыстом по спине.

– Ирод едет! Ирод едет! – завизжала Дура-Делла.

Иосиф быстро вскочил на ноги. Посмотрел налево. Середина улицы по всей длине была очищена от людей. На том конце показались царские колесницы и всадники. Они стремительно приближались.

Иосиф схватил Дура-Деллу за руку и отпрянул назад, прижавшись спиной к толпе. Толпа раздвинулась и вобрала их. Иосиф чувствовал жжение в спине.

В считанные секунды мимо промчался еще один отряд галлов, а следом на огромной скорости пронеслась целая вереница царских колесниц. Иосиф даже не успел увидеть Ирода.

Толпа вновь заполнила улицу. Но праздничное настроение было испорчено. Пропало прежнее беззаботное веселье. Люди хором запели “Hal-El”. Грустно и протяжно.

Однако в Храме праздник шел своим чередом. Подходила к концу вечерняя служба.

Иосиф добрался до Никоноровых ворот в тот момент, когда Первосвященник завершал свое праздничное обращение к сынам Израилевым. Иосиф не мог его видеть, но голос слышал четко.

– В эти великие дни Хануки наш многострадальный народ восстал из пепла. Ровно сто сорок пять лет тому назад он оказался на грани полного исчезновения. Сирийский тиран Антиох Епифан запретил нам жить по законам и обычаям отцов наших. Он ненавидел нас. Повсюду были введены эллинские законы и обычаи. Тот, кто отказывался их соблюдать, подвергался жестокому наказанию. Здесь в Храме были установлены статуи Зевса, Аполлона, Афродиты. Храм был осквернен идолами. Многие сдались. Стали одеваться по-эллински. Говорить по-эллински. Есть свинину, как эллины. Одним словом, жить по-эллински. Еще немного и сыны Израилевы навечно были бы стерты с лица земли. Но Бог отцов наших, Бог Авраама, Исаака и Иакова не отвернулся от своего народа и послал ему спасение. Маттафий Маккавей и его сыновья восстали против ненавистного тирана. Они сбросили эллинское иго. Иуда Маккавей обновил наш Великий Алтарь, очистил жертвенник и Храм от скверны. С тех пор мы каждый год празднуем Хануку, Великий Праздник Очищения, Праздник Света, Праздник Радости. В эти дни мы чтим память Ханны и ее семерых сыновей, принявших мученическую смерть от руки Антиоха, но один за другим отказавшихся поклониться ему. I’hodes u I’hal-El!

Вслед за Первосвященником толпа хором повторила: “I’hodes u I’hal-El!”. Затем все поклонились Храму и приступили к безмолвной молитве.

После молитвы двенадцать священников протрубили в шофары, что знаменовало завершение праздничной службы. Люди начали расходиться.

Рабби Иссаххар, Первосвященник и царь Ирод вели размеренную беседу, стоя втроем перед Прекрасными Воротами. Царю как идумею было запрещено входить во внутренние дворы Храма. Люди, затаив дыхание, трепетно следили за каждым движением, за меняющейся мимикой, стараясь угадать содержание их беседы. Им приятно льстило ощущение близости и некоторой сопричастности к трем наиболее могущественным лицам в царстве.

Иосиф понял, что подойти к рабби Иссаххару ему сейчас не удастся. Решил дождаться подходящего момента. В какой-то миг ему показалось, что царь собрался уходить. Но тот взял Симона бен Боэтия и рабби Иссаххара под руку, и они втроем направились к Лискат Пархедрин^[37]. Вскоре все трое исчезли за дверями.

Иосиф оглянулся по сторонам и заметил в толпе Рубена.

23

– Почему вы против обновления Храма, – спросил недоуменно царь Второсвященника, опустив свое огромное тело на ближайшую от дверей скамейку. – Ей-богу не понимаю.

– Храм действительно нуждается в обновлении, Иссаххар. Крыша течет, камни крошатся, а в некоторых местах не сегодня-завтра стены обвалятся, – вставил Первосвященник.

– Вот видите, рабби, – подхватил царь, – и Симон подтверждает необходимость обновления.

– Я не против обновления. Просто опасаюсь, как бы начатое дело не оборвалось на полпути.

– А-а-а! Вот в чем дело? – сказал царь. – Не доверяете идумейскому царю. Но Храм для нас, идумеев, также свят, как и для вас, иудеев. Авраам не только ваш, но и наш отец. Исаак тоже. А наш предок Исав не только единокровный, но и единоутробный брат Иакова, вашего предка. И верим мы в одного и того же Бога. И обрезаем своих сыновей. И свинину не едим. Но все равно не доверяете. Нас за людей не считаете? Почему? А!? Чем мы хуже вас?

От злости царь побагровел.

– А!? Чем мы хуже? – повторил он. – Ну и что, что наши пастухи дерут своих коз в зад. Что им остается еще делать, если они не любят дрючить себя, как иудейские пастухи. Если на то пошло, мы имеем больше прав на этот Храм, на эту гору. По праву первородства. И Ишма-Эл, и Исав были первенцами в семье.

– Храм и гора Мориа принадлежат Богу, – сказал спокойно рабби Иссаххар.

– Да, да, Богу. Это на словах. А на деле разделили Храм на дворы для иудеев и для неиудеев. Почему идумеям запрещен доступ во внутренние дворы Храма? Почему!? Почему, мне, царю, нельзя войти туда? А!?

– Успокойся, Моро, – сказал Симон бен Боэтий. – В гневе нет правды.

– Ах, Симон! Симон! – воскликнул Ирод, стукнув кулаком по колену.

Наступила тишина. Первосвященник продолжал стоять, а Рабби Иссаххар сел на скамейку лицом к царю.

– Я дам свое согласие при одном условии, – сказал рабби Иссаххар.

Царь невольно вспомнил Соломпсио: «И тут условие».

– При каком?

– Если своевременно будут заготовлены все строительные материалы. И лишь после будут начаты работы по обновлению.

– Очень разумное предложение, – сказал примирительно Первосвященник.

– Ну раз вы так считаете, и я согласен, – сказал царь и добавил: – Но у меня тоже есть условие. Я хочу выступить перед народом на площади и известить его о своем намерении обновить Храм. Мне нужна ваша поддержка. Вы оба должны стоять рядом со мной. Согласны?

– Я согласен, – сказал Первосвященник.

– Тоже не возражаю, – ответил рабби Иссаххар.

Царь был удовлетворен.

– Ну тогда нам остается отпраздновать нашу договоренность. Приглашаю вас во Дворец. Завтра вечером. Заодно мой зодчий Симон в подробностях расскажет о предстоящих работах. У него уже все расчерчено.

Рабби Иссаххар встал.

– Уже уходите, рабби? – спросил Ирод.

– Стар стал. Пора отдохнуть.

– Один вопрос, рабби. Куда исчез ваш зять Элохим?

– Понятия не имею.

– Странно. До моих ушей дошло, что он замышляет что-то худое. Правда, я слухам не верю. Но знаете, говорят, «нет дыма без огня».

– Нет и огня без дыма.

– Еще до меня дошли какие-то разговоры о Мешиахе.

– Ну, об этом Симон знает столько же, сколько и я. Он тебе и расскажет.

24

Как только рабби Иссаххар вышел из Дома Совещаний, к нему подошел Рубен. Тотчас же Йешуа бен Сий втиснулся между ними.

– Рабби устал, Рубен.

– Ничего, ничего, Йешуа, пусти его.

Йешуа бен Сий отошел в сторону.

– Рабби, вам передали мою просьбу?

– Передали. Но ничем не могу помочь.

В этот момент рабби Иссаххар заметил Иосифа.

– Впрочем, вот брат Элохима там. Иосиф, подойди к нам.

Иосиф меньше всего хотел говорить с рабби Иссаххаром при Рубене. Но было уже поздно. Ему ничего не оставалось как подойти.

– Иосиф, вот тут Рубен хочет встретиться с Элохимом.

– Элохим тоже хочет, – сказал Иосиф.

– Хорошая новость, – обрадовался Рубен.

– Ну тогда, нет никаких преград для встречи, – сказал рабби Иссаххар.

– Я бы предложил Элохиму и тебе, Иосиф, – обратился к нему Рубен, – прийти завтра к нам на ужин.

– Элохима нет в городе.

Иосиф не хотел дальше распространяться при Рубене.

– Ничего, – ответил тот. – Подождем, когда вернется. Спешить некуда. Я подожду столько, сколько понадобится. Только ты передай ему мою просьбу.

– Ну тогда ступай с Богом, Рубен, – сказал рабби Иссаххар.

Рубен откланялся и отошел. Иосиф был расстроен. Вышло не так, как просил Элохим.

– Рабби, Элохим хотел встретиться с ним в другом месте. В Соломоновой каменоломне.

– Надо было сразу сказать.

– Теперь уже поздно, – вставил Йешуа бен Сий. – Не переиграешь.

Иосиф понял, что допустил ошибку.

Царь Ирод и Первосвященник вышли из Дома Совещаний. Николай Дамасский ждал царя у дверей.

– Пошли, Николай. Поговорим по дороге.

Проходя мимо Второсвященника, царь как бы невзначай бросил:

– Рабби, я поговорил с Симоном. Продолжим завтра.

Потом остановил взгляд на Иосифе и спросил:

– А ты не брат ли Элохима? Постой-ка, вспомню как тебя зовут.

Прищурив глаза, царь сказал:

– Иосиф! Угадал!? Верно!?

У Ирода была феноменальная память на лица и имена людей. Ему достаточно было увидеть человека один раз, чтобы запомнить его на всю жизнь.

– Да, верно, – подтвердил Иосиф.

– Вот видишь, угадал. Ну до завтра, рабби.

Царь ушел.

Рабби Иссаххар по-отечески похлопал Иосифа по плечу и сказал:

– Не расстраивайся, Иосиф. В жизни не всегда бывает так, как мы того хотим. Передай привет Анне. Пойдем, Йешуа.