Эл М Коронон
Элохим
Элохим умолк. Рабби Иссаххар удивленно посмотрел на него, словно ждал чего-то еще.
– Чтобы мог означать этот сон, абба?
Рабби Иссаххар ответил не сразу. От Элохима не ускользнуло, что его мысли были заняты еще чем-то, хотя он и слушал очень внимательно.
– Ты сражался с самим дьяволом, – наконец-то вымолвил рабби Иссаххар. – Этот сон предсказывает твое сражение с Рубеном и его сыновьями. Ты их одолеешь. Но не сможешь одолеть дьявола, ибо он неуязвим. Он же побудил Рубена выступить против тебя.
– Значит, мне приснился дьявол?
– Да. Знаешь, в каждом из нас живет склонность ко злу. То, что мы называем Йетзер ХаРа. В сердце человека Йетзер ХаРа борется с Йетзер ХаТовом[11]. Дьявол как раз и пробудил в Рубене его Йетзер ХаРа. Но твой сон на этом не кончился. Не так ли!?
– Так, – подтвердил Элохим.
– Тогда продолжай.
– Мне неудобно, абба. К тому же у меня такое ощущение, что вам все мое сновидение уже известно.
– Это не так. Мне известны лишь некоторые приметы.
– Откуда?
– Я открою тебе. Но сначала расскажи вторую половину сна.
– Абба, мне в самом деле неловко вспоминать это даже про себя.
– Знаю. Тем не менее, рассказывай. Так, как видел. Ничего не опуская. Это очень важно.
– Когда открыл глаза, – смущенно продолжил свой рассказ Элохим, – я оказался лежащим в каком-то сарае. Вдруг я услышал голос Анны. Она открыла дверь, улыбнулась и спросила, почему я лежу на земле, но, не дождавшись ответа, она игриво сказала: «Вставай скорее! Чудный день! Пойдем к реке купаться». Я встал, и мы вместе из сарая шагнули прямо на поляну.
– На какую поляну? Не на маковую?
– Да, абба, – вспомнил Элохим, – поляна, в самом деле, была усеяна маками.
– И дул ветер?
– Да, абба, – подтвердил с удивлением Элохим, – знойный ветер. Маки на поляне колыхались. Их пьянящий запах вскружил мне голову. Мы вышли на тропинку и пошли вниз по поляне. У края поляны одиноко стояло ветвистое дерево.
– Какое дерево? Не дуб!? – спросил рабби Иссаххар.
– Да, абба, дуб. И тропинка вела прямо к нему. Когда мы приблизились к дубу, Анна остановила меня и сказала: «Взгляни, кто там лежит!». Под деревом лежала обнаженная девушка. Прямо на траве. Анна взяла меня за руку и подвела к ней. Я присмотрелся и, к своему ужасу обнаружил, что… Что с вами, абба?
Только теперь Элохим заметил, что Второсвященник слушал его, бледнея все сильнее.
– Не спрашивай ничего. Продолжай.
– Но мне очень неловко.
– Мне не меньше. Но это чрезвычайно важно.
– На траве лежала Анна. Только юная. Я воскликнул: «Это же ты?!». Не веря своим глазам, я смотрел то на Анну, то на девушку. Я одновременно видел Анну такой, какой она была теперь, и такой, какой она была тогда, когда впервые встретил ее. Такое может случиться лишь во сне, абба.
– Очевидно.
– Обе они одинаково улыбались мне. И вдруг Анна сказала: «Ляг с ней!». Голос ее звучал повелительно. Юная Анна протянула мне руку. Я присел у ее ног. Она улыбалась, но в глазах была какая-то вековечная грусть, как у жертвенного ягненка. Она лежала на боку лицом ко мне. Медленно она повернулась лицом к траве и запрокинула ногу за мое бедро. Ее розовое тело змеей скользнуло по траве. Затем она плотно прижалась ко мне. Я ощутил ее жаркое дыхание и тут же проснулся.
Рабби Иссаххар глубоко вздохнул и сказал:
– Свершилось!
– Что свершилось?
– Предсказание.
– Не понимаю, абба.
– Великое Тайное Предсказание Мелхиседека. Царя Шалема и Высшего Священника Эл Элйона.
Элохим по-прежнему недоумевал.
– Видишь ли, Элохим, после битвы девяти царей, Лот, племянник Авраама, попал в плен к Кедорлаомеру, царю Еламскому. Авраам вооружил свой народ и преследовал Кедорлаомера до Хивы и отбил Лота у него. Лот со всей семьей и имуществом вернулся обратно в Содом. И царь Содомский вышел навстречу Аврааму в долине Шаве. Вместе с ним был царь Шалема Мелхиседек. Он вынес Аврааму хлеб и вино. И сказал:
וַיְבָרֲכֵהוּ וַיֹּאמַר בָּרוּךְ אַבְרָם לְאֵל עֶלְיוֹן קֹנֵה שָׁמַיִם וָאָרֶץ:
Vayevarechechu vayomar baruch Avram le-EL ELYON Koneh shamayim va’arets!
וּבָרוּךְ אֵל עֶלְיוֹן אֲשֶׁר מִגֵּן צָרֶיךָ בְּיָדֶךָ וַיִּתֶּן לוֹ מַעֲשֵׂר מִכֹּל:
Uvaruch EL ELYON asher migen tsareycha beyadecha vayiten-lo ma’aser mikol!»[12]
В ответ Авраам отдал ему десятину от всей своей добычи. Все это написано в Берейшите. Но там не написано, что Мелхиседек еще открыл ему Великое Пророчество и повелел хранить его в строжайшей тайне. Это пророчество, известное среди высшего слоя священников как Великое Тайное Предсказание, передавалось лишь устно по линии Аарона от одного первосвященника к другому. Симону, нынешнему Коген Гадолу, его содержание неизвестно. Оно известно только мне, и я должен бы был передать его своему наследнику.
– Йешуа?
– Да Йешуа. Перед Парокетом Кодеш ХаКодашима[13]. Лишь там его дозволено произнести, как это делали мои предки.
– Абба, но я не понимаю, как Предсказание Мелхиседека связано с моим сном?
– Прямо. Твой сон, твой приход сегодня ко мне, даже выпад Рубена были предсказаны царем Мелхиседеком.
– Но я мог бы не прийти сегодня. Тогда Предсказание отменилось бы?
– Нет. Тогда его исполнение отодвинулось бы вперед на пару тысяч лет. Нет ничего сильнее Предсказания Мелхиседека. Оно сильнее самой жизни, сильнее отдельной и совокупной человеческой воли. Предсказание непреодолимо предопределяет события.
– Стало быть, мои действия предопределены?
– И да, и нет.
– Непонятно, абба. Лучше скажите, что меня ждет?
– Элохим, даже тебе я не вправе открыть Предсказание Мелхиседека. Я могу лишь подтвердить то, что уже произошло, но не то, что грядет.
Элохим не любил переспрашивать, тем более своего тестя, прекрасно зная, что он из тех, кто говорит ровно столько, сколько возможно.
– Пойдем. Тебе надо взять свой меч.
Они перешли в боковую комнату, в которой хранились святые облачения Сеган ХаКодешима. Из-под них рабби Иссаххар достал меч Голиафа и передал его Элохиму. Он был завернут в старую одежду. Элохим развернул ее. Меч был в ножнах. И он вспомнил слова отца: «Не обнажай меча напрасно, но раз вынул его из ножен, то убей!». Он наполовину обнажил меч и поцеловал клинок.
5
Выйдя во двор, Элохим сложил аккуратно одежду, в которую был завернут меч, и спрятал ее за пазухой. Затем, взял меч за рукоятку. Она удобно легла в ладонь. От меча исходила какая-то сила, и он испытал то редкое чувство, которое может вызвать в мужчине одно лишь соприкосновение с рукоятью смертоносного оружия.
Последний раз он пользовался мечом Голиафа семнадцать лет тому назад во время осады Иерусалима. Он с мечом в руках защищал свой город, свой Храм, но не право Антигона (Маттафия), последнего хасмонейского претендента на иудейский престол. Он сражался бок о бок с сынами Бабы на зубчатых стенах Бираха[14]. Дрался храбро, яростно, сразив вот этим самым мечом немало римлян и идумеев. Был сам серьезно ранен стрелой. Она вошла ему в грудь и, едва не задев сердце, уперлась острием в ребро под лопаткой. Он потерял много крови, его укрыли в доме тестя. Лишь умение искусных иудейских целителей и заботливый уход Анны вернули его к жизни.
Антигон тогда потерпел поражение. Сокрушительное. Иерусалим пал после длительной, изнурительной осады. Подобно урагану, римляне и идумеи ворвались в город, сметая на своем пути все без разбора. Они крушили стены, грабили дома, вырезали мужчин, насиловали женщин, протыкали копьями детей, пока Ирод не уговорил Гая Сосия, предводителя римлян, прекратить кровавую вакханалию, пообещав щедро вознаградить каждого легионера. «Римляне ведь не собираются полностью опустошить город и оставить меня царем пустыни?», – с сарказмом спросил тогда Ирод Гая Сосия[15].
Утихомирив римлян и свирепствующих идумеев, своих соплеменников, Ирод взошел на иудейский престол. И первым делом он казнил всех членов Синедриона, пощадив лишь Гилл-Эла, того самого рабби, который осмелился выступить против него когда-то на суде перед Синедрионом. Следующим шагом было решение царя избавиться от лучших сынов Израилевых. Элохим возглавлял его черный список. Его жизнь висела тогда на волоске. Элохима спас рабби Иссаххар, которому взамен пришлось признать Ирода царем иудеев и согласиться на его право назначать первосвященников. За это Элохим был глубоко признателен тестю.
Элохим прикрепил меч к поясу, отвязал коня и вышел на улицу.
Было очень темно. Луна слабо освещала улицу. Он услышал шорох. Оглянулся. Кто-то подкрадывался к нему. Элохим одним взмахом вынул меч из ножен. Лезвие сверкнуло при лунном свете, прорезав ночную тишину свистом.
– Элохим, брат, это я, Иосиф.
Элохим вложил меч обратно в ножны.
– Что тут делаешь?
– Искал тебя. По всему городу. Весь день. Потом подумал, что ты у рабби. Пришел сюда и увидел издалека, как кто-то вошел в дом. В темноте не успел разглядеть. Решил дождаться.
– Долго же пришлось ждать.
– Ничего, брат. Я обещал Анне найти тебя. Она сильно беспокоится.
– Знает ли она про Рубена?
– Знает. Но не от меня. Город полон слухами.
Слухи о случившемся в Храме распространились мгновенно. Иерусалим всегда жил слухами.
– И что говорят люди?
– Разное. Но все ругают Рубена.
– Стало быть, жалеют меня. Сегодня жалеют, а завтра начнут презирать. От жалости до презрения лишь один шаг. Невозможно жалеть и при этом уважать.
– Нет, брат, не правда. Люди сочувствуют тебе.
– Покамест. Ждут моего ответа.
– Так давай пойдем, накажем его.
– А ты тут при чем?
– Я!? Он унизил меня тоже. Я же твой брат.
– Запомни, ты тут ни при чем. Это касается только меня. Понятно?
– Понятно, брат. Тогда пойдем домой.
– Нет. Ты пойдешь один.
– Я Анне обещал. Она просила найти тебя.
– Ну, ты и нашел меня! Так и скажи. Нашел.
– Что еще сказать?
– Пусть не беспокоится.
– А если спросит, куда ты пошел?
– Не спросит. Знаю ее.
– Пойдешь к Рубену?
– Нет. С ним надо повременить. Ханука только началась. Люди не поймут и не примут. Надо дать времени расставить все по своим местам.
– Куда же тогда пойдешь?
– Спущусь в Царские сады. Переночую там. А утром поднимусь на гору Соблазна.
– А когда вернешься домой?
– Не знаю. Время покажет. Но если не вернусь через три дня, найди меня там. В пещере под самой вершиной на западном склоне. Помнишь, мы с тобой однажды набрели на нее?
– Помню.
– Принеси что-нибудь попить и поесть.
– Хорошо, брат.
– Ну, тогда бери коня и ступай домой.
Элохим передал узду Иосифу. Но тот все еще продолжал стоять на месте. Ему не хотелось уходить без брата. Элохим положил руку ему на плечо.
– Иосиф, мне тоже нелегко. Кажется, отныне у меня нет никакого выбора. Рубен – только начало. А теперь иди.
Не попрощавшись, Элохим отошел от Иосифа и ускоренным шагом направился в сторону Храма. Иосиф смотрел ему вслед до тех пор, пока он не исчез в темноте.
6
У западных стен Храма Элохим перешел через мост над Тайропоэоном[16] на главную улицу Верхнего города. Вскоре он дошел до Газита и, оставив по правую руку Дворец Хасмонеев, свернул направо на улицу, спускающуюся напрямую через Верхний рынок в долину Енном. Уже было далеко за полночь. Улицы были безлюдны. Город спал после первого дня праздничных веселий и набирался сил для последующих семи дней Хануки.
В голове роились разные мысли, перескакивая с Предсказания Мелхиседека на увиденный сон, оттуда на его толкование рабби Иссаххаром, а потом на события прошедшего дня. Но он не мог сосредоточиться на чем-то одном.
Прошел несколько перекрестков. «Никого нет, – подумал он, – а что, если кто-то вот сейчас идет по одной из поперечных улиц. И что, если мы столкнемся друг с другом там, впереди, вот на том перекрестке. Случайно. Кто знает, что может случиться? Вся жизнь может измениться от одной этой встречи. У обоих. И ведь этого можно было бы избежать, если бы вот сейчас пойти быстрее… Боже! Что за дикая мысль: избежать неизбежного! Да ведь я, наверное, нарвусь на него как раз из-за того, что ускорил свой шаг! Непостижимо!»
Пока он так думал, впереди кто-то показался из-за угла. В темноте он различил женский силуэт. Она шла ему навстречу. «Женщина? Так поздно? Странно. Кто она?»
Они поравнялись. Это была своего рода городская знаменитость. Сумасшедшая, по прозвищу Дура-Делла. Любимица иерусалимских детишек.
Иудейские города были полны всевозможными юродивыми, помешанными, глухонемыми и прочим несчастным людом. В Иерусалиме, в ожидании чудесного исцеления, великое скопление слепых, хромых, расслабленных, иссохших постоянно копошилось под сводами пяти крытых проходов вокруг купальни у Овечьих ворот в Вифезде, недалеко от дома Элохима.
Но каждый город имел, по крайней мере, пару знаменитостей, по одному от каждого пола. В Иерусалиме ими были Дура-Делла и Длинный Дан. Этот Дан был известен тем, что даже самые рослые сыны Израилевы приходились ему по пояс. Из-за своего гигантского роста он не мог долго стоять на ногах и проводил почти все свое время, сидя перед воротами Верхнего рынка. Единственным его занятием была забота о собственном носовом платке. Он доставал его из одного кармана, сосредоточенно и долго складывал вчетверо, затем перекладывал в другой карман. Но через минуту он вновь вытаскивал платок, проверял, насколько аккуратно он сложен, и опять клал в прежний карман. И так целый день.
Женить Длинного Дана на Дуре-Делле было неувядаемой темой пересудов горожан, а также предметом насмешек назойливой ребятни. Еще издалека услышав громкий певучий голос Дура-Деллы, дети выбегали на улицу ей навстречу. Затем они гурьбой ходили за ней, дразня ее Длинным Даном:
«Дел-ла ду-ра, Дел-ла ду-ра!
А Длинный Дан ей пара!»
Она на детей особо не обижалась, шествовала гордо, с высоко поднятой головой, но иногда резко оборачивалась, и тогда дети пускались врассыпную. А у взрослых появление Дура-Деллы неизменно вызывало какую-то безотчетную светлую радость.
– Элохим, ты чего? Спятил, что ли? Шастать так поздно?
Элохим невольно улыбнулся. И был сильно удивлен. Он впервые слышал, как Дура-Делла обратилась к другому человеку. Обычно Дура-Делла общалась только с небом. Раз в три дня в одно и тоже время она с плетеной корзиной ходила через весь город на рынок. По дороге она громогласно ругала и проклинала власти.
– Сволочи! Вам по х*ю люди! Чтоб вы сдохли!
Людям оставалось гадать, кого она имеет в виду, иудейского царя или римского цезаря? Или и того, и другого. Иногда ее спрашивали напрямую. Но она просто игнорировала их. Люди для нее словно не существовали. Будто она была совсем одна под небосводом, в своем собственном причудливом мире.
Лишь у ворот рынка на миг она возвращалась из своего мира с тем, чтобы смерить Длинного Дана презрительным взглядом. И, брезгливо фыркнув в его сторону, она проходила мимо. На рынке она наполняла свою корзину фруктами, овощами, всего понемногу, не спрашивая никого, но строго соблюдая умеренность. И уже на обратном пути непременно бросала Длинному Дану или яблоко, или грушу. Длинный Дан при этом обиженно отворачивался и ждал, пока она пройдет мимо.
Никто толком не знал, откуда она попала в Иерусалим. Поговаривали, что ее пятилетней девочкой какая-то идумейская банда украла с севера, далеко за Араратом. Она была изнасилована всей бандой и брошена на произвол судьбы на одном из пастбищ Самарии. Ее полуживую подобрали пастухи. Она выжила. Но лишилась рассудка. Пока росла, она переходила из одной пастушеской семьи в другую и к тринадцати годам превратилась в девицу редкой красоты. Ее еще раз изнасиловали. На этот раз сами пастухи. И она убежала от них. Каким-то образом оказалась в Иерусалиме за три года до его осады. То ли ее привели, то ли сама добралась. Вот тогда начались ее регулярные вояжи на рынок и громогласное порицание властей. Их не могла прервать даже резня на улицах захваченного города. Римляне не знали, чему больше удивляться – ее красоте или поразительной безучастности ко всему происходящему. Никто из них ее не трогал. Но один идумей свалил ее прямо на улице на землю и начал суетливо насиловать, в то время как она не прекращала «распевать» свои проклятия, обращенные к небу. Пораженные римляне проткнули идумея копьем, а Дура-Делла встала и как ни в чем не бывало продолжила свой путь к рынку.
Элохим не знал, как ответить Дура-Делле, настолько был удивлен ее обращением. Но Дура-Делла и не ждала его ответа. Она прошла мимо. «Вот она задержала меня на какое-то время. Возможно, сама не ведая того, она спасла меня от неминуемой смерти. Быть может, впереди меня ждал камень с крыши. Или же, наоборот, из-за этой задержки я окажусь на том месте и в тот момент, где и когда с крыши свалится камень».
– Не мучай себя, Элохим. Камень уже сорвался с крыши на этой улице. Еще позавчера, и никого не убил. Второй раз упадет не скоро. Иди смело!
Это был голос Дура-Деллы. Элохим обернулся назад. Но она уже растворилась во мгле. Элохим встревожился. «Мерещится? Не схожу ли с ума?». Щипнул самого себя и двинулся дальше. Ускорил шаги. Вскоре добрался до конца улицы, свернул налево и пошел вдоль городских стен. Выйдя за город, он спустился по каменным лестницам в долину Енном, а оттуда прошел к Силоамскому пруду. Там он вышел на проторенную тропинку, которая и привела его в Царские сады.
7
Царские сады когда-то принадлежали его предкам, иудейским царям. Каждый из них, начиная с Давида, сажал там по дереву. Элохим также посадил дерево. На следующий день после женитьбы на Анне. Он часто приходил сюда, любил побродить между деревьями и общаться с ними. Эти тихие разговоры вносили в его душу покой и светлую радость, как ничто другое.
Он хорошо знал все тропинки. Нашел свое дерево. Уселся под ним и прислонился к стволу. Вытянул одну ногу. Положил меч вдоль нее. Откинул голову назад. Закрыл глаза. Покой разлился по всему телу. Дышалось легко.
– Элохим, ты спишь?
Он услышал мягкий добрый голос.
– Нет, – ответил Элохим.
– Есть сон. Есть явь. Еще есть то, что между ними. Глаза спят, но душа бодрствует. Ты видишь закрытыми глазами. Видишь зорче, чем наяву. Видишь ли меня?
Из темноты выступил седовласый худой старик в ослепительно-белом одеянии, чем-то напомнив Элохиму рабби Иссаххара.
– Вижу. Кто ты?
– Сам угадаешь. Ты был прав давеча, когда сказал Иосифу, что отныне у тебя нет выбора ни в чем.
– Выбор! Слово-то какое? Вроде бы понятное, но при этом таинственное.
– Как и сама жизнь. Вроде бы понятна, но в то же время таинственна. И выбор заключен в ее средоточии. Он в истоках даже самого что ни на есть малюсенького движения жизни. У Евы почти не было выбора. Ее соблазнил Змей. Ей трудно было устоять. Душа у нее смутилась. Змей был коварнее, сильнее. Другое дело Адам. Руками Евы жизнь предложила ему выбор в чистом виде. Никто на него не давил. Никто ему не мешал. Это был первый человеческий выбор. И он сделал его.
– Он любил Еву, не хотел ей отказать. Как-никак она была его женой.
– Нет. Прежде всего она приходилась ему дочерью. Она вышла из его ребра. После стала женой.
– Дочери тем более трудно отказать.
– Трудно, но возможно, а в его случае даже было необходимо. Одно маленькое движение руки изменило все, нарушило гармонию и внесло в мир столько раздора и страданий. Крупные изменения берут начало всегда с незначительных событий. Выпад Рубена – тоже незначительное событие. И оно осталось бы таким, если бы ты напал на него там, в Храме. Но ты поступил иначе. И Эл Элйон оценил твой выбор.
– Мелхиседек! Ты царь Мелхиседек! – воскликнул Элохим.
– Благословен Элохим, Сын Давидов, Богом Всевышним, владеющим Небом и Землей! И благословен Эл Элйон, давший ему Сына!
– Великое Тайное Предсказание.
– Отныне сама твоя жизнь и есть исполнение Великого Тайного Предсказания. День за днем ты проживешь Его, пока Оно не исполнится сполна. Оттого тебе и кажется, что нет у тебя ни в чем выбора. Предсказание не отменимо. Оно как мощный поток реки. Ты попал в поток.
– Но почему я?
– Ибо Он может родиться только в семье сына Давидова и дочери Аароновой.
– Кто Он?
– Сын Эл Элйона. Великий Царь и Высший Священник. Спаситель мира.
– Мессия!?
– Y’varech’cha HaShem v’Yishmerecha![17]
Мелхиседек внезапно исчез. Элохим открыл глаза. Никого не было. И он тут же уснул глубоким благотворным сном.
8
Анна сидела за столом одна. Стол был празднично накрыт. Иудифь, служанка-моавитянка, постаралась на славу. На столе горели свечи. Но праздничная менора оставалась не зажженной. Только глава семьи мог зажечь восьмисвечие в день Хануки. «Где же ты, Элои?». Анна не выдержала, встала из-за стола и начала тревожно ходить по комнате.
Вернулся Иосиф. Анна тут же стала допрашивать его:
– Ну что, Иосиф? Нашел его?
– Нашел.
– Слава Богу! Где он? Почему вернулся без него?
– Он ушел. Оставил коня.
– Коня?! Зачем? Куда ушел?
– Не знаю. Сказал, чтобы ты не беспокоилась.
– Не беспокоилась!? Боже мой!
Анна безутешно зарыдала. Отошла от Иосифа. Опустилась на стул. Достала платок.
– Он ушел навсегда. Больше не вернется.
– Анна, милая, не плачь. Он вернется. Увидишь.
Анна отрицательно помотала головой.
– Нет. Не вернется. Знаю его.
Она действительно и знала, и чувствовала своего мужа. За двадцать лет совместной жизни она научилась понимать его как никто. Могла угадывать его мысли с полуслова, с одного взгляда, с одного жеста и предвидеть его поступки. Она любила его безмерно и была благодарна судьбе за Элохима. Только бесплодие омрачало их семейное счастье. Но они всегда жили надеждой. Утешали себя тем, что дети иногда рождаются поздно. Как у Авраама и Сарры. Годы проходили. Надежда медленно увядала, уступая место тихому смирению. В бесплодии каждый в глубине души винил себя.
– Он винит себя. Ему стыдно смотреть мне в глаза. Нет, он не вернется.
– Анна, он не сказал, что уходит навсегда.
Анна вытерла глаза, поцеловала деверя и ушла наверх в свою комнату. Пришла Иудифь помочь ей укладываться на ночь.
– Госпожа, не гоже плакать. Праздник ведь. Вы сегодня даже забыли повязать новый платок на голову.
Анна от злости внезапно вскипела.
– Какой еще платок? О чем ты? Забирай его себе и оставь меня в покое!
– Не я же виновата, что Господь закрыл Вам утробу?[18]
Иудифь ушла. Анна подошла к окну, которое выходило в сторону Храма. Упала на колени. Прислонилась головой к подоконнику. Слезы текли по щекам. «Господи, помоги! Он не виноват. Верни его домой! Невредимым». Она молилась долго, безмолвно. Потом встала, спустилась вниз и прошла в сад. Там она села под свое любимое лавровое дерево и незаметно для себя уснула.
Приснилась ей маковая поляна. Дул жаркий ветерок. На самом краю поляны находился деревянный сарай. Она подошла к двери и открыла ее. Заглянула. Увидела Элохима. Он лежал на соломе с мечом в руках. Ей показалось, что он спит. Она разбудила его. «Вставай скорее! Чудный день. Пойдем к реке купаться!». Они вместе вышли и пошли по тропинке вниз. На другом конце поляны возвышался дуб. Еще издалека она заметила, как кто-то спрятался за ним. Подошли ближе, и она увидела обнаженную девушку, лежащую на траве под дубом. Она улыбнулась ей. В ней она узнала себя, юной. «Взгляни, кто там лежит под дубом». Следом она услышала сначала, как Элохим воскликнул: «Это же ты, Анна!?», а потом и свой повелительный голос: «Ляг с ней!».
Юная Анна протянула ему руку. Он присел рядом с ней. Из-за дуба вышел юноша неземной красоты. На правой щеке юноши была маленькая черная родинка, которая мгновенно бросилась ей в глаза, и в них тут же начало темнеть.
– Не смотри на родинку, – предупредил юноша, – смотри прямо мне в глаза.
Анна оторвала взгляд от родинки. Вернулось зрение.
– Оставь их здесь. Пойдем к реке, – сказал юноша.
Она отвернулась. И внезапно почувствовала Элохима в себе. Она никогда не испытывала подобного наслаждения. Юноша улыбнулся и пропустил ее вперед.
– Твоя молитва, Анна, услышана. Элохим вернется.
– Когда?
– На тридцатый день от Хануки.
Они дошли до реки. Юноша повернул ее лицом к себе.
– Еще одна новость. Ты зачала ребенка. Радуйся!
– Когда?
– Только что. Во сне. А наяву еще вчера. В ночь на Хануку.
– Я беременна!? По-настоящему!? – воскликнула Анна.
Юноша рассмеялся.
– По-настоящему, по-настоящему, Анна.
– О, как здорово! И Элохим не знает.
– Мужчины всегда узнают с запозданием. Такова их участь.
– Надо его обрадовать. Пойдем скорее обратно.
– Успокойся, Анна. Его уже там нет.
– Не могу поверить! У нас будет ребенок! Как хорошо! Куда он пошел? Надо срочно сообщить ему.
– Анна, не волнуйся. Это моя забота. Я сейчас иду прямо к нему. А ты войди в воду. Искупайся. А потом возвращайся домой. Но ровно через тридцать дней, в полночь, будь у Шушанских ворот[19]. Элохим придет туда.
9
– Проснись, Элохим! Проснись! Уже утро!
Только что рассвело. Птицы шумно пели на деревьях. Было холодно и свежо.
Перед ним стоял юноша с родинкой на правой щеке.
– Благая весть. Анна ждет ребенка.
– Анна?! Беременна! Кто ты?
– Вестник.
– Чей?
– Эл Элйона, Владыки Неба и Земли.
– Значит, Царь Мелхиседек сказал правду!?
– Царь Мелхиседек всегда говорит только правду.
– Но почему Анна мне не сказала?
– Узнала только этой ночью.
– Стало быть, я имел право на жертвоприношение в Храме. И Рубен был не прав.
– Выходит так.
– Что теперь делать?
– Подняться на гору Соблазна, как и задумал.
– Почему не домой?
– Две причины. Время Рубена еще не пришло. Ханука только началась. Нельзя осквернять святой праздник кровопролитием. И, во-вторых, Анна узнала о своей беременности в сновидении. Она еще спит. Скоро проснется. Ей нужно время, чтобы убедиться самой. Тебе придется подождать.
– Сколько?
– Тридцать дней.
– Так долго?
– Увы, такова природа вещей. Тут ничего не поделаешь. Когда наступит срок, она будет ждать тебя у Шушанских ворот. В полночь.
– Но почему Бог допустил, чтобы Рубен мог унизить меня?
– Вопрос не ко мне. Пути Господни неисповедимы. Только Ему одному известен ход событий. Жизнь окутана непроницаемой тайной, скрытой во многом даже от нас. Тайна в истоках самой жизни, в самом зачатии. Женщина узнает о нем не сразу, но позже. Вам выпала великая честь. Вам сделано исключение. Вам чуть-чуть приоткрылась завеса над тайной жизни.
– В чем она?
– В крови, точнее в кровосмешении.
– В кровосмешении? Не понимаю.
– Позже поймешь. А теперь мне пора.
И юноша исчез также внезапно, как и появился.
10
На следующий день, 26-го числа месяца Кислева, рано утром Анна отправилась к своему отцу. Отец был тем единственным человеком, которому она могла доверить самые сокровенные мысли.
Рабби Иссаххар не удивился ее раннему приходу и встретил ее радушно, поцеловав как всегда в носик. Она улыбнулась и нежно обняла отца. Он усадил ее рядом на тахте.
– Абба, Элои вчера не вернулся.
– Знаю, Нана.
Рабби Иссаххар называл ее с малых лет ласкательно Наной.
– Я так боюсь за него.
– Не волнуйся, доченька. Я его видел. Ночью приходил сюда.
– А куда ушел?
– Не знаю. Но знаю, что ему нужно время, чтобы разобраться во всем.
– Абба, я так боюсь, что он не вернется.
– Вернется, Нана. Он тебя очень любит. И к тому же Элохим не из тех, кто бросает свою жену.
– Я не говорю, что он меня бросил. Ему просто стыдно вернуться домой. Он и прежде винил себя в нашем бесплодии. А после слов Рубена стал сам не свой. Это я заметила в его взгляде, когда он выбежал из Бронзовых ворот. Стоял перед всеми весь бледный, растерянный. А с растерянным человеком всякое может случиться.
– Думаю, теперь он скорее озабочен, нежели растерян.
– Чем, абба?
– Будущим. Твоим, своим будущим, – ответил рабби Иссаххар и неожиданно для Анны прибавил: – Будущее иногда рождается из сновидения.
Анна вспомнила свой сон. Ей захотелось рассказать его. Но смутилась, вспомнив подробности. В то же время она не могла решить: верить сну или нет?
– Почему смутилась, Нана?
– Вспомнила свой сон.
Второсвященник изменился в лице.
– Абба, что с тобой?
– Ничего, родная. Могла бы ты рассказать?
– Нет, абба. Могу только сказать, что во сне мне сообщили, что я забеременела. Но не знаю, можно ли верить снам?
– Нельзя, конечно, верить всякому сну. Но сны бывают разные. Вещие сны сбываются. Причем некоторые один к одному, а другие – прямо наоборот. У меня предчувствие, что тебе приснился вещий сон. Ты можешь не рассказывать. Но ответь на мои вопросы.
– Хорошо, абба.
– Элохим приснился?
– Приснился.
– С мечом?
– Да, – удивилась Анна.
– А юноша?
– Откуда о юноше знаешь, абба?
– С родинкой? – не ответив на вопрос, продолжил рабби Иссаххар.
– Да, на щеке, – ответила Анна, все больше и больше удивляясь.
– На какой?
– Не помню. А что это важно?
– Очень. Постарайся вспомнить. Но если не уверена, не говори.
– Хорошо, сейчас вспомню. Так, он вышел из-за дерева, и я сразу заметила родинку. Ее невозможно было не заметить. Кажется, на правой щеке.
– Кажется или уверена?
– Нет, не кажется. Уверена. Она сразу бросилась мне в глаза. Это была необычная родинка. Маленькая, черная и на ней невозможно было остановить взгляд, моментально темнело в глазах, приходилось отводить взгляд и смотреть ему прямо в глаза. Нет, уверена, на правой.
– Хорошо. И последнее. Видела ли маковую поляну с одиноким ветвистым дубом?
– Абба! – вскрикнула Анна, – тебе тоже приснилась маковая поляна?
– Нет, не мне, – сказал тихо Второсвященник. – Значит, видела.
– Да, абба.
– Твой сон вещий и прямой. Стало быть, в самом деле ждешь ребенка.
– О, абба! Я так рада, – она вскочила и поцеловала отца. – Спасибо, родной мой.
Затем радость внезапно сменилась грустью.
– Что такое, доченька?
Рабби Иссаххар погладил ее по голове.
– Видишь ли, абба, я тебе, конечно, верю. Но беременность такая серьезная вещь. Ну, как сказать? Мне надо самой почувствовать. А пока я ничего не чувствую.
– Еще рано. Скоро почувствуешь. Не грусти.
– Не грущу, абба. Рада. В самом деле, рада. Ей Богу.
– Вот и хорошо.
– Пойду домой… а ты тоже не грусти тут без меня. Приду завтра.
– До завтра, родная.
Как только Анна ушла, Второсвященник вызвал Иосифа.
– Сходи за Йешуа
11
Йешуа бен Сий был племянником и наследником Второсвященника. Ему недавно исполнилось девятнадцать лет. Но несмотря на свою молодость, он пользовался большим уважением среди священнослужителей Храма. В нем видели достойного преемника Сеган ХаКодешима.
Для молодых священников Храм был не только самым святым местом на Земле, где мистически пребывал Шекинах[20], но и целым университетом, в стенах которого они изучали эзотерические учения и иудейские законы.
В Храме всегда происходили обсуждения, порою горячие споры, между приверженцами разных иудейских школ по поводу толкования Торы, обычаев отцов и священных обрядов. Саддукеи, выразители духа иудейской аристократии, полагали, что нельзя отходить от буквы Торы, не верили в загробную жизнь и доказывали, что Коген Гадолу следует готовить кадильницу угольев с благовонным курением перед Святилищем во Дворе Священников. А фарисеи, представители иудейских масс, наоборот, считали, что кадильницу надо готовить в Гекале[21], верили в загробную жизнь и опирались на устное толкование Торы. Эссеянцы, подобно фарисеям, верили в возрождение плоти и души после смерти, но в отличие от них – и в этом они сходились с саддукеями – отрицали свободу воли и были убеждены, что все в этом мире строго предопределено.