Эл М Коронон
Элохим
– Ваше Величество, мы можем обязать его непомерными поставками мяса по очень низким ценам, – предложил Ахиабус, пытаясь восстановить свою пошатнувшуюся репутацию, – так, чтобы поставки мяса шли ему только в убыток. А с другой стороны, мы могли бы устроить угоны его стад.
– Как на это смотрите? – спросил царь Сарамаллу и Птоломея.
– Обязать Элохима на поставки по пониженным ценам, думаю, не удастся, – ответил Сарамалла, – шито белыми нитками. Храм поддерживает Элохима, а потому не позволит. Что касается угона его скота, то надо тогда вызвать целую армию. Стада у него многочисленны и хорошо охраняемы. Так что без армии никак не обойтись. Но как это будет выглядеть!? Пустить действующую армию на стада овец!
Царь разразился конвульсивным смехом. Все также рассмеялись.
– А ты чего молчишь, мой эллинский друг, – обратился царь к Птоломею сквозь приступы смеха. – Есть предложение?
– Есть, Ваше Величество. Я бы предложил резко поднять налоги на мясо, молоко и шерсть, ссылаясь на строительство Храма. Цены на мясо, молоко и шерсть подскочат. В то же время негласно освободить поставки многоуважаемого Сарамаллы от налогов. Это ему развяжет руки, и он сумеет сбить цены. Все будут покупать мясо, молоко и шерсть у людей Сарамаллы. А остальные поставщики разорятся. Элохим в том числе.
Царь засиял от удовольствия.
– Это по-эллински. Просто и гениально. А, Сарамалла?
– Согласен, Ваше Величество.
– Отлично! Так и сделаем.
55
Берит Милах[48] у иудеев обычно совершался в синагоге. Но царь Ирод решил устроить его в Августовом доме, причем в Тронном зале. Рядом с троном был поставлен стул с высокой спинкой на случай мистического появления Илии. В согласии с древней традицией ни один обряд обрезания не должен был обойтись без символического присутствия Илии, вестника Завета.
Когда в царстве Ефрамитов люди перестали соблюдать обряд обрезания, пророк Илия воззвал к Всесильному: «В сии годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по моему слову». Бог услышал просьбу Илии и послал дождь и росу лишь после того, как Ефрамиты возобновили обрезание крайней плоти у своих сыновей. С тех пор стул для Илии стал таким же необходимым предметом обряда обрезания, как и чаша для мезизы.
Первосвященник и Ферорас присоединились к царю и его свите перед входом в Тронный зал.
– А, Симон, шалом! Рад видеть! – поприветствовал царь Первосвященника, едва взглянув на Ферораса.
– Шалом! Наверно, пора начинать, – ответил Первосвященник.
– Идем, идем! – сказал царь и, обратившись к Ахиабису, добавил: – Как только мы закончим, приведи Элохима ко мне.
Стражники суетливо открыли настежь двухстворчатые двери перед царем. Вслед за ним в Тронный зал вошли Первосвященник, Ферорас и Сарамалла. Ахиабус и Птоломей остались за дверями.
– Маленький шалун будет первым, кто обрезан на иудейском троне, – похвастался царь Симону бен Боэтию.
56
– Впрочем, тебе не понять! – услышал Ахиабус хорошо знакомую фразу Ирода, брошенную им Черному Евнуху, шедшему следом из Тронного зала.
За ними оттуда вышли также Ферорас и Сарамалла. Ахиабус поклонился и доложил, что Элохим предупрежден о желании царя видеть его.
– Где он?
– Все там же у шатра, общается с другими гостями, Ваше Величество.
– Проведи его ко мне. А все гости собрались?
– Все, Ваше Величество.
– Все по списку? Все девятьсот шестьдесят девять? – удивился царь.
– Нет только одного человека, Ваше Величество. Учитель принцессы Соломпсио еще не приехал.
Между тем, Черный Евнух решил воспользоваться моментом, чтобы передать царю просьбу Соломпсио.
– Ваше Величество, принцесса просила вашего разрешения встретиться со своим Учителем.
Царь со злостью взглянул на Ферораса и спросил:
– Где твое животное?
– Сидит у меня.
– Пусть и не вылезает. А завтра отправь его обратно. Ну что, Пато!? Пора объявить народу, что принц Ирод ибн Ирод благополучно обрезан. Ну, теперь вы все идите к гостям, а я и Сарамалла придем чуть позже.
– А что передать принцессе, Ваше Величество? – вновь спросил Черный Евнух.
– Ну, чего пристал!? Отстань от меня! Видишь, еще не приехал. Если приедет, пусть встречаются.
Царь принял Элохима в комнате по соседству с Тронным залом. Сам уселся на позолоченную кушетку с красной бархатной обивкой и, сказав: «Располагайтесь!», показал Элохиму и Сарамалле на кресло перед собой. Расспросил о здоровье рабби Иссаххара. Сообщил, что скоро прибудут мидийские маги. Затем поинтересовался о самочувствии Анны.
– Элохим ждет прибавления в семье, – объяснил царь Сарамалле свой интерес.
– А вот как! Поздравляю, Элохим, – сказал Сарамалла.
– И не кого-нибудь, а самого Мешиаха, будущего царя иудеев, – съязвил царь. – Только вот я думаю, у него родится дочь, а не сын.
– Кто знает!? – сказал Сарамалла.
Разговор приобрел сразу же неприятный для Элохима оборот. Ему захотелось встать и уйти.
– Я вот, Сарамалла, породнился с домом Хасмонеев. Думаю, надо также породниться и с домом Давида. Как ты смотришь на это?
У царя была манера вести разговор о ком-то, игнорируя при этом его присутствие. Тем самым он добивался унижения присутствующего противника.
– Положительно, – ответил Сарамалла.
– Думаю, только надо подождать. Вот у Элохима родится дочь, вырастет, тогда и породнимся. И она подарит нам настоящего царя иудеев. Помазанника!
Царь захохотал.
Это было уж слишком для Элохима. Он встал. Царь Ирод поймал его холодный пронзительный взгляд. Другой устрашился бы этого взгляда. Но на лице царя появилась лишь едва уловимая ухмылка.
– Что за никчемные разговоры! – спокойно, но твердо сказал Элохим. – Я не намерен больше слушать оскорбительных намеков.
Царь и Сарамалла также встали. По глазам царя видно было, что он не готов дальше обострять ситуацию. Сарамалла поспешил действовать как миротворец.
– Элохим, никто никого не оскорблял. Его Величество, наверняка, имел в виду породниться с домом Давида через детей. Вот мы на малой свадьбе принца Ирода бар Ирода. Кто знает, может, придет день, когда мы будем праздновать его большую свадьбу с твоей дочерью?
Слова Сарамаллы ловко меняли ситуацию. Оскорбительные намеки теперь выглядели благородным намерением заботливого отца посватать для своего еще маленького сына будущую невесту, что было обычным явлением на Востоке.
– А что здесь не так, Элохим? – спросил довольно нагло царь. – Что оскорбительного в том, что дети вырастут и объединят наши два царских дома. А!?
– Я бы предпочел говорить не о далеком будущем, а о настоящем, – ответил Элохим, пытаясь сменить тему. – Насколько мне известно, царь ждет моего участия в обновлении Храма.
– Да, конечно, жду. Вы с Сарамаллой самые богатые люди в царстве. На кого еще, как не на вас, опираться мне. Вот Сарамалла уже занят поставками строительных материалов. Почему бы тебе не взять на себя поставки мяса, молока, масла и сыра для строителей!?
– Я готов. Но по каким ценам?
– По разумным.
– Разумные цены – слишком туманная фраза. Я не стану искать прибыли, но и не соглашусь на поставки в убыток себе.
– Нет базара, – вставил Сарамалла, – сам и определишь цены.
– В таком случае царь может рассчитывать на мое сотрудничество.
– Отлично! – сказал царь. – Как видишь, Элохим, мы можем не только ругаться, но и договариваться. А договориться всегда лучше.
– Ну что? – спросил Элохим. – Нам есть еще о чем говорить?
Элохим не скрывал, что разговор с царем ему в тягость.
– А что? Спешить некуда. Впереди целый день. Народ празднует обрезание. Сейчас, кстати, время кормления моих львов. Незабываемое зрелище! Уверяю. Стоит посмотреть. А потом присоединимся к народу. Не против, Элохим?
– И в самом деле, Элохим, – поддержал царя Сарамалла, – все-таки праздник. Расслабься! Видел бы, как львы прыгают в яме. Пойдем, посмотрим! Не пожалеешь!
Не было смысла возражать.
– Значит, решено! – сказал царь, посмотрев на Элохима. – Пошли тогда!
Они вышли во двор из Августова дома через заднюю дверь, чтобы не привлекать внимания собравшихся во дворе гостей.
Бедуинский раб ждал их у львиной ямы. При виде царя он низко поклонился. У края ямы были поставлены плетеные корзины, набитые свежими кусками мяса. Львов в яме не было.
– Они сейчас резвятся там за стеной Крепости, – объяснил царь Элохиму. – Для них отведен огороженный участок. Им там хорошо. Вольготно, и есть где гадить. И мне хорошо. Нет вони.
Во Дворце все жаловались на нестерпимую вонь, поднимавшуюся из львиной ямы. Тогда Симон Строитель предложил прорыть подземный проход из ямы прямо за крепостные стены. Идея царю понравилась. Проход был прорыт. И вонь исчезла со двора.
– Ну, давай, зови львов, – приказал царь Бедуинскому рабу.
Тот тут же положил два пальца в рот и свистнул пару раз. Затем он бросил в яму большой кусок мяса.
– Запах мяса львы чуют издалека, – сказал царь. – Сейчас прибегут, а вот и они, мои красавцы!
Сначала лев, а следом львица прыгнули в яму из отверстия прохода в стене и кинулись на корм. Вмиг мясо было разорвано между ними и проглочено.
– Видели!? – радостно воскликнул царь. – Как высоко прыгнул лев!
– Да! Очень красиво! – ответил Сарамалла.
– Первый прыжок всегда самый красивый, – объяснил царь Элохиму. – Потом гады ленятся, не прыгают так высоко. А под конец кормления вообще перестают прыгать. Удивительные твари!
– Львы почти в три раза больше, тяжелее и сильнее людей, – сказал Элохим. – Не зря льва считают царем зверей, самым сильным хищником. Но если в рукопашной схватке сойдутся самый сильный лев и самый сильный человек, победит скорее всего, человек.
– Я слышал, что однажды Давид ХаМелех[49] за один день убил четырех львов и трех медведей. Правда это? – спросил Сарамалла Элохима.
– Не знаю, – ответил Элохим, – но сам Давид говорил, что ни раз «отбирал ягнят из пасти львов».
– А тебе самому, как, Элохим, приходилось отнимать ягнят из их пасти?
– Только однажды. Очень давно в молодости.
– Это не удивительно. Царь людей всегда должен побеждать царя зверей. Потому я и держу львов здесь в яме, – сказал многозначительно Ирод.
В это время к ним подошел Черный Евнух и сообщил царю, что Учитель Соломпсио уже приехал.
– Ну и хорошо. Позови его сюда.
Г.П. появился не один, а вместе с Дворцовым Шутом. Черный Евнух спросил у царя, может ли он теперь позвать принцессу Соломпсио.
– Ну, зови, зови, – неохотно согласился царь. – Она обожает львов. Учитель, это ты, наверно, внушил ей любовь к красоте.
– Все мои ученики умеют восхищаться красотой и силой. Но глубоко любить и понимать умеют только двое из них – принцесса Соломпсио и Йешуа.
– Это еще кто? – спросил царь с трудно скрываемой ревностью. Ему явно не понравилось сравнение Г.П.
– Племянник рабби Иссаххара, – объяснил Дворцовый Шут, заметив молчание других.
– А! Это не тот молодой человек, который приходил с рабби в прошлый раз? Да, да. Помню, помню, – сказал задумчиво царь.
Черный Евнух воспользовался задумчивостью царя и ушел, чтобы позвать Соломпсио.
– А вы тут кормили львов!? – спросил Дворцовый Шут, указывая пальцем на пустые корзины у ямы. – Благородное дело. Хотя, Ирод, не мучил бы ты зверей. Отпустил бы их на волю.
– Им и тут хорошо. У них есть все, что нужно.
– Это тебе так кажется, – возразил Дворцовый Шут. – Нельзя зверей держать в неволе. Звери созданы для воли и красоты.
– Будешь много болтать, брошу тебя в яму на корм львам, – пригрозил царь.
– Тогда они точно поумнеют. Поймут, что не стоит тебя развлекать, и сами убегут в лес.
Царь расхохотался и шлепнул Дворцового Шута по голове.
– Сарамалла, – сказал Дворцовый Шут, – вот ты разумный муж. Объясни мне, почему красота беспощадно жестока? В глазах заурядной женщины можно увидеть злость, зависть, ненависть, словом все, что угодно, только не жестокость. Лишь красавицам дано бросать беспощадно-уничтожающий взгляд.
– Что делает их еще красивее, – признался царь.
– Вот, Сарамалла, – продолжил Дворцовый Шут, – возьми львов. Насколько они красивы, настолько же жестоки. Почему?
– Трудно сказать почему, – ответил Сарамалла, – но, наверно, чтобы жить, надо убивать.
– Это ты правильно сказал, – согласился Дворцовый Шут. – Вот царь думает, что львам тут хорошо. У них постоянно есть свежее мясо. Но львы не живут ради одной жратвы. Они живут ради утверждения собственной красоты и жестокости в этом мире.
– Несомненно, они умеют убивать свою жертву красиво и жестоко, – заметил Сарамалла.
– Но убивать для них необходимость, – сказал Элохим, – а не просто жестокость. Иначе они умрут с голоду.
– Лев держит целый гарем из львиц, – вставил Дворцовый Шут.
– Ну, как и положено настоящему царю, – сказал царь и почему-то спросил у Г.П. – А какие львицы у него в гареме?
– Вроде бы всякие. Мать, сестры, дочери.
– И он дерет всех!? И мать, и сестер и дочерей!?
– Да, Ирод, – ответил за Г.П. Дворцовый Шут, – чего удивляешься? Он тр*хает и дочерей, и сестер, и мать, одним словом, всех львиц без разбора. Сам получает в одиночку все удовольствие, а другим львам словно говорит: «Всем сосать!»
– Тихо ты, – прошипел Сарамалла. – Не видишь, кто идет?
Все обернулись и увидели принцессу Соломпсио и Ольгу. Они приближались к ним в сопровождении Черного Евнуха.
– А вот и самые красивые создания в мире, – громко сказал Дворцовый Шут.
Соломпсио поздоровалась со всеми и представила Ольгу своему учителю.
– Учитель, познакомьтесь, Лоло, – моя будущая мачеха.
Из-за присутствия Элохима Ольга сильно волновалась и всеми силами старалась не смотреть в его сторону.
– Рад знакомству, – сказал Г.П.
Ольга ничего не ответила, по своему девичьему обычаю кивнула головой и опустила глаза.
– Учитель, очень рада вам, – сказала Соломпсио. – Давно не виделись. Соскучилась. Так хочется с вами поговорить.
– Ну, у вас целый день впереди, успеете, – ревниво сказал царь.
– А о чем вы тут говорили до нас, – поинтересовалась Соломпсио.
– О львах, – ответил царь.
– Молодые львы объединяются и в один прекрасный день возвращаются, чтобы убить своего отца. Старый лев вроде бы дерется до последней капли крови, но молодые самцы в конце концов побеждают. И самый сильный из них становится новым главой стаи.
– Прямо как в наших царствах, – сказал Дворцовый Шут. – Сын с помощью иноземных войск свергает своего отца с трона и занимает его место.
– Да, довольно жестоко, – заключил царь.
– Более жестоко другое, – сказал Г.П. – Смерть старого льва означает неизбежное убийство всех львят. Теперь настает пора новому льву вроде бы утверждать через потомство свою красоту и жестокость в этом мире.
У Ольги навернулись слезы на глаза.
– Как жалко маленьких беззащитных львят, – сказала Соломпсио. – А почему львицы их не защищают?
– Как раз после смерти старого льва львицы-то и встают на их защиту. Но лев сильнее. В конце концов ему удается загрызть львят.
– За слабость отца расплачиваются дети, – сказала Соломпсио. – Не очень-то справедливо.
– Многие львята и детеныши других хищников живут мало на этом свете, – заключил Г.П. – И, кажется, они рождаются только для того, чтобы познать его жестокость.
– Теперь мне ясно, – сказал Сарамалла, – почему хищников меньше, чем их жертв – зебр, буйволов и газелей. Я всегда поражался, что все эти жвачные звери тучами пасутся в саванне, рожая по одному детенышу, а львы, тигры, имея в каждом помете по пять-десять детенышей, многократно уступают им числом.
– Жвачные твари, – сказал Дворцовый Шут, – жуют траву, у которой нет ног, чтобы удрать от них. А львы добывают свою пищу с трудом. Причем их жертвы способны спасать себя. Кто из них заслуживает жизни больше хищники или жертвы? Львы или газели? По мне, львы!
– Трудно сказать, – не согласился Сарамалла.
– Я однажды видел, как львицы напали на огромного черного буйвола, – вспомнил царь. – В каком красивом прыжке они свалили его на землю и разодрали на части.
– Но иногда, – сказал Дворцовый Шут, – жертвы могут успешно защищаться. Помню, как однажды газель пропорола живот чите своими острыми рогами. Львы, читы, тигры – самые милосердные хищники. Они всегда стараются сперва перегрызть горло жертве и лишь затем раздирают ее на части.
– А дикие африканские собаки, наоборот, раздирают свою жертву на части живьем, – сказал Черный Евнух.
– Так вот, – продолжил Дворцовый Шут, – та чита также пыталась сперва перегрызть горло газели. Но возилась долго. То ли вцепилась не так, то ли беспокоилась о своих читятах, которые оказались под ногами газели. Между прочим, читы в отличие от львиц растят своих детенышей в одиночку. В какой-то миг газель отбросила назад одного читенка сильным ударом задних ног. Думаю, это и было причиной роковой ошибки читы. Она отпустила свою жертву, и та моментально поймала ее на свои острые рога и протащила по земле. Чита поднялась и отступила. Детеныши тут же прибежали к матери. А из ее раны в животе вываливались кишки. Она едва могла двигаться. Читята окружили ее, и все одновременно посмотрели на уходящую газель, как бы не веря своим глазам. Газель удалялась медленно с высоко поднятой головой, весело виляя хвостиком. Читята словно замерли на месте. Никогда в жизни я не видел ничего более грустного, чем вид этих пятерых красивых читят, окруживших в недоумении свою смертельно раненую мать. Всей душой я ощутил жестокость мироустройства. Смерть читы означала неминуемую гибель всех пятерых читят. Я понимал, что очень скоро их разорвут на части и сожрут живьем такие хищники, как гиены, шакалы, дикие собаки, а затем последние куски мяса с их костей выклюют коршуны, грифы, вороны и всякие прочие стервятники.
Все были поражены рассказом Дворцого Шута и грустно молчали. У Ольги полились слезы. Соломпсио нежно обняла ее и поцеловала в щечку. Увидев слезы Ольги, царь нарушил молчание.
– Ты что делаешь, халдей!? Тебе надо смешить людей, а не расстраивать!
– Тем более в такой день! – добавил Сарамалла.
Дворцовый Шут пропустил мимо ушей их замечания и обратился к Элохиму.
– Я до сих пор не могу уразуметь, Элохим, зачем Всевышнему понадобилась смерть невинных читят? Почему Он не устроил мир так, чтобы живым существам не приходилось уничтожать друг друга? Ведь мог бы Он устроить так, чтобы газели не трогали траву, а читы газелей. Чтобы все – и люди, и животные – питались одними камнями и землей. Мы же пьем воду и едим соль. С не меньшим успехом могли бы и грызть камни. Почему Бог не устроил мир так, чтобы волки и овцы жили мирно рядом, чтобы все любовались красотой травы, грациозным прыжком газели, стремительным бегом читы? Где же справедливость? Нет, Элохим, мир изначально устроен несправедливо.
– Возможно, самая большая справедливость состоит в том, чтобы в мире не было справедливости, – ответил Элохим. – Я не уверен, что, питаясь одними камнями, чита захотела бы вообще бежать, не то что бежать стремительно. И вряд ли смогла бы. Скорее всего, она лежала бы лениво на земле и челюстями молола бы камни. Точно также остальные живые существа. Перестали бы что-либо делать.
– К тому же, – вмешался Г.П., – если бы все – и звери, и люди – питались только землей и одними камнями, то в конце концов не осталось бы ни одного камня и ни клочка земли. Все было бы съедено и переварено. Земля превратилась бы в болото из дерьма. И мы вроде бы оказались в нем. Но тогда, спрашиваю я, что лучше, жить в жестоком, несправедливом, но красивом мире или в вонючем дерьме?
Неожиданно для всех ответила Ольга:
– В красивом мире.
57
Детская непосредственность, с которой Ольга ответила на дилемму Г.П., развеяла у всех грустное настроение. Все улыбнулись. А сама Ольга растерялась, потом тоже улыбнулась, несколько виновато, и опустила глаза. Соломпсио уловила, что ей неловко приковывать к себе взоры.
– Учитель, пойдемте! – весело сказала она. – Я вроде бы нашла новое объяснение черноты негров. Совершенно случайно. Пойдемте, расскажу.
– Любопытно, – сказал Г.П.
– Я тоже хочу услышать, – напросился Дворцовый Шут и прежде чем отойти прошептал Элохиму. – А все-таки Он мог бы устроить мир лучше.
– Ну что ж, тогда увидимся позже, – сказал Г.П. царю.
– Да, да. Не прощаемся, – ответил царь, не отрывая глаз от Соломпсио. – Мы тоже скоро придем. Увидимся за столом.
– Пойдем, Лоло! – позвала Соломпсио.
Ольга украдкой, устремив тоскливый взгляд на Элохима, ушла вместе с Соломпсио. Только теперь Элохим убедился, что Анна была права. Взгляд Ольги красноречиво говорил сам за себя. Она всерьез влюбилась в Элохима. «Увижу ли ее еще? Хоть бы удалось перемолвиться словечком», – думал он. Однако из раздумья его вывел голос царя.
– Элохим, хочешь увидеть самый крупный в мире бриллиант?
Царь имел в виду желтый бриллиант, который хранился у него в сокровищнице.
– Да, не прочь.
– Я решил отныне называть его Иродом бар Иродом. В честь виновника.
– Очень кстати, – сказал одобрительно Сарамалла.
Царская сокровищница, «Святая Святых моего Дворца», как называл ее царь, находилась недалеко от львиной ямы, в другом углу двора за Августовым домом. Редко кому царь показывал ее. Никому не дозволялось спускаться в ее подвальные помещения, которые были набиты до потолка слитками золота – золотым запасом царства. И лишь избранных царь приглашал на второй этаж, где в отдельной комнате хранился знаменитый бриллиант, предмет особой гордости царя.
Перед входом в сокровищницу стояла стража. С одной стороны, галл в черном с красной повязкой на лбу, а с другой – идумей в красном с черной повязкой на лбу. Тут же был и хранитель сокровищницы – единственный во Дворце иудей-стражник.
– Нельзя доверять свое богатство ни галлу, ни идумею без иудейского надзора, – признался царь Элохиму. – Только иудеи тебя не обворуют.
– Да, иудею можно доверить богатство, – подтвердил Сарамалла. – Вот на рынке идумейские лавочники на каждом шагу тебя обворовывают. Принимают тебя за идиота. Нагло обвешивают, обсчитывают по-мелкому. А иудеи никогда. Идумей попортит тебе кровь на целый день. Иудей наоборот, отпустит тебя довольным. Если и обманет он тебя, то только по-крупному и при этом ты еще почувствуешь себя счастливым. Оттого идумеи и не так богаты, как иудейские или армянские купцы.
– Да, Сарамалла, объе*ывать по-мелкому у нас в крови, – согласился с наигранной досадой царь.
Иудей-стражник открыл им двери сокровищницы.
– Между прочим, нога ни одного чужеземца не переступала через этот порог. Если не считать, конечно, Черного Евнуха.
– А он почти уже свой. Не так ли? – спросил Сарамалла Черного Евнуха, на что тот утвердительно кивнул головой.
– Всегда правильно держать чужаков в неведении, – сказал Сарамалла. – Хорошо, если они думают, что у тебя меньше золота, чем есть на самом деле. А еще лучше, если думают, что больше.
– Только троим – мне, Птоломею и ему – известно, сколько тут золота, – сказал царь, указывая пальцем на иудея-стражника.
Иудей-стражник положил руку на сердце, почтительно поклонился и пропустил их вперед. Они прошли через комнаты, где хранились золотые изделия, ювелирные украшения царских жен и самого царя. В последней третьей комнате царь повел Элохима по винтовой лестнице на второй этаж. Сарамалла и Черный Евнух поднялись следом.
Элохим оказался в большой продолговатой комнате. Сразу же ему в глаза бросились две амфоры из чистого золота в человеческий рост, стоявшие посередине комнаты. На столе между ними на красных бархатных подушечках лежали корона, скипетр, жезл и золотая печатка царя. Вдоль стен стояли кушетки, обитые также красным бархатом.
– А где бриллиант? – спросил Элохим, осмотрев всю комнату.
– А, не догадаешься, – сказал игриво царь. – Спрятан в стене!
Стены были голые. Царь сел на одну из кушеток, топнул ногой и воскликнул:
– Откройся!
В стене над его головой сама собой открылась ниша, и в ней засверкал бриллиант, вращающийся на золотой подставке.
– Какая красота! – воскликнул в изумлении Черный Евнух. – А как он сам по себе крутится? А как дверца сама открылась?
– А-а-а! Это секрет, – ответил загадочно царь. – Знает только Симон, мой зодчий. Ну, Элохим, как тебе нравится мой камень?
– Нет слов, – ответил Элохим, – красивый. И, в самом деле, крупный.
– С кулак покойной царицы Мариамме. Даже больше. Как-то она взяла его в руку. Не поместился в ее ладони.
– Мы все умрем, но этот камень останется навсегда, – сказал философски Сарамалла.
– Как подумаю, что после меня кто-нибудь его расколет на куски, – сказал грустно царь, – мне становится не по себе. Сколько раз парфянский царь просил меня продать его. Говорил, назови сам цену. Еще сверху предлагал самую красивую парфянку и пятьсот наложниц. Но я отказался. Он для меня слишком дорог. Как память о Мариамме.
Элохим никогда не видел царицу Мариамме, но был наслышан о ее красоте и безумной любви царя к ней. Судя по дочери, подумал он, она должна была быть редкой красоты.
– Похожа ли принцесса Соломпсио на свою мать? – спросил Элохим царя.
Царь удивился. Никак не ожидал такого вопроса от Элохима.
– Как две капли воды, – ответил он, потом внезапно обратился к Сарамалле и Черному Евнуху. – Оставьте нас одних. Ждите внизу.
Сарамалла почтительно поклонился и вместе с Черным Евнухом спустился вниз. Элохим впервые оказался наедине с царем, лицом к лицу. С первой минуты во Дворце он чувствовал, что рано или поздно наступит этот момент.
58
– А почему ты вдруг вспомнил принцессу? А!? – спросил ревниво царь.
– Без особой причины.
– Без особой причины говоришь! Принцессу без особой причины не вспоминают. Она, небось, понравилась!
– Принцесса очень красива.
– Очень красива, говоришь! – повысил царь свой голос. – Я тебя не спрашиваю, красива она или нет! Я спрашиваю, понравилась она тебе!? А!?
– Что за странный допрос? – ответил спокойно Элохим, заметив нотки ревности в голосе царя.
– Ага! Понравилась! Небось, потискал бы ее с удовольствием! А!?
Элохим молчал и пристально следил за царем.
– Чего молчишь!? Небось, был бы не прочь и потр*хать ее!? А!? – сказал царь с нарастающим напряжением в голосе и затем внезапно громовым голосом гаркнул – Отвечай!!!
Элохим отвернулся и отошел к окну. Царь тут же вскочил на ноги, схватил свой жезл со стола и метнул его со всей силой. Жезл пролетел мимо Элохима, ударился о стену и упал на пол у его ног. Элохим даже не моргнул глазом.
Его невозмутимость подействовала на царя. Он тяжело рухнул на кушетку под желтым бриллиантом.
– Извини, Элохим, погорячился, – сказал царь через пару минут.
Элохим отошел от окна и сел на ближайшую кушетку. На лице царя было написано страдание.
– Признаться, Элохим, я совсем потерял голову. Ревную Сосо к каждому столбу. Измучился, – сказал жалобно царь. – Не знаю, что со мной. Не знаю, что делать дальше?
Выходку царя Элохим первоначально воспринял как проявление несколько чрезмерной ревности любящего отца. Но его признание открывало мрачную тайну этой ревности. Элохим понял, что царь не просто любил свою дочь обычной отцовской любовью, но был одержим безумной страстью к ней.
– Я проклинаю тот день, когда встретил Мариамме. Она меня мучила восемь лет. Безмозглая дура! Вот этот бриллиант я достал для нее из Индии. Только по одному ее слову. Стоило ей только заикнуться: «Хочу самый крупный в мире бриллиант». Не оценила. Все царство бросил к ее ногам. Что тебе еще надо было, стерва!? Нет, видишь ли, я не царских кровей! Не достоин ее! Видишь ли, она хасмонейская принцесса. А я кто? «Чертов идумей-ж*пник!». Вот так и обзывала меня. Сука такая! Замучила стерва меня, пока была жива. А еще больше после смерти. Чуть было не свихнулся. Вернулся к жизни только из-за нее, из-за Сосо. Она в тысячу раз красивее, милее Мариамме. И не спесивая дура, а умная. Думал, своя кровь, своя плоть. Поймет в тысячу раз лучше. Но оказалась в тысячу раз хуже. Издевается надо мной. Ставит невыполнимые условия. То требует голову Соломеи, то хочет, чтобы я сделал ее самой красивой в мире женщиной. Сучара такая маленькая! Хуже матери в тысячу раз!
Царь умолк, поразив Элохима своим душеизлиянием. Но так откровенничают только с лютым врагом. В таких вещах не признаются даже самому близкому другу. Казалось бы, царь посвятил его в свою жуткую тайну по той же причине, по какой люди открывают душу незнакомцу, будучи уверенными в том, что им не придется больше никогда встретиться с ним в жизни. Однако на самом деле все обстояло намного сложнее.
– Скажи мне, Элохим, как брату. Как бы ты поступил, будь на моем месте?
– Не могу даже себе представить.
– Я понимаю, что у тебя нет дочери. Не знаешь, что такое дочь. Но у тебя скоро она родится. Уверен, что у тебя родится именно дочь, а не сын. Вот тогда поймешь, что такое дочь! Слаще дочери нет никого на свете! Ты смотришь на нее и узнаешь в ней самого себя. Как бы в ином, женском облике. Удивительно. В сыне ты не узнаешь себя. Сын совершенно другой человек, сам по себе. В лучшем случае, он лишь похож на тебя. Но дочь нет, она может напоминать свою мать. Но ты в ней узнаешь только себя, а не ее мать. Сосо похожа на Мариамме, но по духу она Ирод. Сосо – это Ирод в облике Мариамме. Боже! Как мне не сойти с ума. Сука, ты, Мариамме! Сука! Сука! Испоганила и себе и мне жизнь!
Царь, обхватив голову обеими руками, словно разговаривал с самим собою, забыв свой вопрос к Элохиму.
– Была бы ты, сука, покладистой женой, всего этого не случилось бы со мной. Была бы и сама жива, и я не потерял бы голову из-за взбалмошной девчонки. Любил бы ее, как любят другие отцы своих дочерей.
Элохиму стало неприятно смотреть на выворачивающего душу царя и выслушивать его умопомрачительный бред. Создалось очень неловкое для него положение. Царь относился к тому неприятному типу людей, с которым Элохим предпочел бы не находиться долго в одном помещении. Одно присутствие таких людей превращало жизнь в тягостное занятие.
– Но ты не ответил на мой вопрос, – вспомнил царь. – Как бы все-таки ты поступил?
– Наверно, дочь в семье, как бриллиант в короне, – сказал Элохим, вставая с кушетки. – Дороже, видимо, нет ничего. Но раз так, я бы поступил, как того желает дочь, отложив в сторону все свои желания и чувства, чем бы они не были вызваны. Желание дочери прежде и превыше всего.
Ответ Элохима царю пришелся не по душе. Он также встал. Во весь свой огромный рост. Словно исчез в нем человек, который минуту назад выворачивал свою душу наизнанку и вернулся на свое место грозный, коварный царь Ирод.
– Элохим, знаю, что ты человек без страха. Никого не боишься. За это я уважаю тебя. Знаю также, что ты точно убил бы меня, если б встретились одни в лесу. Быть может, я тоже. Ибо я тоже не робкого десятка. Никого не боюсь. Даже самого Бога. Меня не колышет, что люди думают и говорят обо мне, лишь бы не шли против.
– Наш разговор останется в этой комнате.