Эл М Коронон
Элохим
Рассказ Соломпсио о Дамбо-Бумбе, или О том, почему черные черные
– В начале Элохим сотворил небо и землю.
– Элохим!? – воскликнула с удивлением Ольга.
– Да, Лоло, Элохим! Так мы зовем Всесильного. Как твоего Элохима. А ты не знала?
– Нет.
– Мы еще зовем Его иначе – “El Shadday”, “Adonay”, поскольку произносить Его имя запрещено.
– А как же его зовут? – невинно спросила Ольга.
Соломпсио приложила указательный палец к губам: «Тсс!», а потом тем же пальцем начертила в воздухе, как на доске, справа налево тетраграмматон: YOD-HE-WAW-HE и тут же как бы стерла их рукой.
– Ой, как загадочно! – шепотом сказала Ольга. – А как это звучит?
Соломпсио заговорщически подмигнула, словно собралась выдать сокровеннейшую в мире тайну, и также шепотом произнесла:
יהוה –
– Ой, как здорово, Элла! А почему он создал небо и землю?
– Одному Богу известно, – ответила Соломпсио, – но я сильно подозреваю, что от нечего делать, как бы от скуки. Так вот, Лоло, на шестой день Он создал Адама, а на седьмую ночь – его брата, Дамбо-Бумбу. Адама Он слепил по своему подобию, так сказать, Бетзелем Элохим[45], а Дамбо-Бумбу по образу Адама. Но так как Он творил ночью и на ощупь, Дамбо-Бумба вышел каким-то приплюснутым, курчавым и сонным.
– Очень остроумно! – прервал ее обидчиво Черный Евнух. – А почему Дамбо-Бумба создан по образу Адама, а не наоборот?
– Но, Коко, даже при всей моей симпатии к неграм я не посмею утверждать, что Бог создал Дамбо-Бумбу по своему образу. Бог ведь не может быть черным!
– А почему нет!? Он может быть один день белым, а другой день черным.
– В самом деле! Почему бы и нет!? А я даже не подумала об этом! Знаешь, Лоло, что еще мне нравится в неграх, кроме слонового хобота?
– Нет, не знаю.
– Большое чувство справедливости и равноправия.
Ольга улыбнулась.
– А нечего насмехаться над нами, – сказал по-прежнему обиженно Черный Евнух, – у нас не только хобот большой, но и сердце тоже.
– Согласна, Коко. Не обижайся ради Бога. Мы тебя любим за твой большой хобот, большое чувство справедливости и большое сердце. Правда, Лоло?
– Правда, Коко. Мы тебя любим. Не обижайся. Элла ведь только пошутила.
Черный Евнух расплылся в довольной улыбке, обнажив ослепительно-белые зубы.
– И за белые зубы тоже, – добавила поспешно Соломпсио.
– Я, золотца мои, на вас никогда не обижусь. Это так, на миг во мне проснулось чувство обиды.
– Вот видишь, Лоло, негры какие! Не злопамятные. У них всегда так. Быстро поднимается и быстро опускается. Потому и говорю, дайте устроить мир черным! Вся несправедливость в мире от белых. Вся справедливость от черных. Поставьте Коко царем мира, и повсюду воцарятся справедливость, равноправие и любовь.
– И афро-вонь, – добавила Ольга.
Все трое дружно рассмеялись. Но Черный Евнух внезапно перестал смеяться и очень серьезно спросил:
– А от того, что Бог создал Дамбо-Бумбу ночью, тот ведь не мог почернеть? А, Элла?
– О, Коко, я уже забыла про Дамбо-Бумбу.
– Элла, я тоже еще не поняла, отчего черные черные? – сказала Ольга.
– Ладно, Лоло. Попробую объяснить так, как бы это сделал Г.П.
– А кто такой Г.П.? Тоже черный? – спросила Ольга.
– Нет, он не черный. Г.П. – мой Учитель, Главный Методолог в Храме.
Соломпсио одно время посещала методологический кружок Г.П. в Храме и слыла его самой продвинутой ученицей.
– А что такое методолог? – спросила Ольга.
– Методолог – это человек с методологией в башке. То есть со своим царем в голове.
И Соломпсио растопырила пятерню в виде короны и приложила ее тыльной стороной ко лбу. Ольга рассмеялась и спросила:
– А что такое методология?
– Методология – это объяснение всего так, чтобы стало всем предельно ясно, что ничто не ясно. Ясно!?
– Ясно, – ответила Ольга, хлопая ресницами в недоумении.
– Так вот. Мой Учитель сказал бы: прежде чем объединять, надо разъединять. Потом разъединенное разложить на разные полочки и рассматривать раздельно. Коко, успеваешь за ходом мысли? Или повторить?
Черный Евнух также похлопал глазами в недоумении, но не ответил.
– Чего ты хлопаешь зенками, как девочка!? Коли что неясно, спроси.
– Нет, нет, – быстро затараторил Черный Евнух, – все ясно. Только ради Бога не путай меня.
– Хорошо, Коко, двинусь дальше. От Адама пошли все белые люди, а от Дамбо-Бумбы негры…
– А что!? – возмутился Черный Евнух. – Негры по-твоему не люди что ли!?
– Люди, люди, Коко! Извини, оговорилась. Итак, Бог действовал по методу Г.П. Он сначала разделил небо и землю, потом день и ночь, твердь и воду и так далее в том же духе. Потом создал всякую всячину и расположил все по полочкам в небе, на земле, в воде, что где. А лишь после, как уже сказала, создал Адама и Дамбо-Бумбу. Посмотрел на них, сел и призадумался, чем бы их занять днем, а чем ночью. Ему надо было, чтобы они были заняты круглосуточно, поскольку Сам, когда творил, творил круглосуточно. Пока ясно?
– Ясно! – сказали одновременно Ольга и Черный Евнух.
– Очень хорошо! Пойдем дальше. Так вот Бог придумал для них три занятия: садоводство, землепашество и охоту. Решил проверить их на вшивость сперва на садоводстве и запустил Адама и Дамбо-Бумбу в свой сад. Хотя и сильно подозревал, что оба никудышные садовники. Дамбо-Бумба любил спать днем, а Адам предпочитал ночь. Поэтому Бог сказал: «Ты, Адам, садовничай днем, а ты, Дамбо-Бумба, по ночам». Адам был юркий и хитрый, а Дамбо-Бумба – ленивый и сонный. Только, Коко, не обижайся!
– Нет, нет! Не обижаюсь. Продолжай, продолжай.
– Адам при виде Бога притворялся, что садовничает. А Бог тоже притворялся, что не замечает, что Адам притворяется. А Дамбо-Бумба был настолько ленив, что даже не притворялся. Спал целыми днями, а просыпался по ночам, как только у него вставал хобот. Адам начал притворяться, что ему одному «пахать» очень тяжело. А Бог тоже притворился, что верит Адаму, что ему одному «пахать» в самом деле тяжело. Он хотел дело довести до конца, посмотреть, чем вся эта игра в притворство кончится. А Дамбо-Бумба тем временем продолжал спать днем и бодрствовать по ночам. Но не садовничал, а дрючил себя, будучи уверенным, что в темноте никто его не видит. И Бог делал вид, что ничего не видит.
– А на самом деле Он все видел, – сказал Черный Евнух. – Не так ли!?
– Какой же ты у нас догадливый, Коко! Ну, конечно, Он все видел. На то Он и Бог. Всевидящий. Поехали дальше. Так вот Бог создал Адаму помощницу и подумал про себя: пусть теперь притворяются вдвоем. Веселее будет смотреть. Но Его игру в притворство внезапно прервал Дамбо-Бумба. Однажды он проснулся днем, увидел Еву и так сильно возбудился, что хобот у него прилип к животу. Сильное возбуждение обернулось горьким негодованием. А горькое негодование вызвало в нем чувство злости. А злость разожгла в нем чувство черной зависти. А черная зависть пробудила в нем чувство справедливости. А чувство справедливости вновь возбудило его, правда, на этот раз как бы духовно. И он поднял свою курчавую голову к небу и дико завопил: «А мне!!!?». Этим воплем, кстати, ознаменовано зарождение черной справедливости на земле. А Бог спокойно спросил: «А что тебе, голубчик?» «Ж-ж-о… Жену подавай!!!», – требовательно завопил Дамбо-Бумба. А Бог сказал: «Послушай, Дамбо-Бумба. За что тебе подавать жену. Адам хоть притворяется, что «пашет», а ты даже и этого не делаешь». Но ответ Дамбо-Бумбы застал Всепонимающего врасплох: «Кто из нас двоих заслуживает Еву больше!? Притворщик Адам или Я – Правдивец!? У него х*й и не как х*й, а как пипсик, а у меня х*й как х*й! У него он едва стоит, а у меня – все время! Где Справедливость!? А!? Отвечай!!!». Так, между прочим, как бы появилась и сама идея о «справедливости». И Бог спросил его: «Скажи мне, голубчик. Откуда ты взял эту справедливость? Не ел ли от того дерева, о котором я говорил тебе, не ешь от него, ибо в тот день, когда ты съешь, то почернеешь от злости?» «Ел! – правдиво ответил Дамбо-Бумба. – Не умирать же мне с голоду. Я тоже жрать хочу! Чем я хуже Адама!? А!?»
– А что съел Дамбо-Бумба, яблоко или грушу? – спросил вполне серьезно Черный Евнух.
– Грушу, – прыснув, ответила Соломпсио.
– Ой, Элла, – воскликнула радостно Ольга, – теперь мне все ясно! Черные черные потому, что Дамбо-Бумба возбудился и съел запретную грушу!
– Нет, не совсем так, – огорчила Ольгу Соломпсио.
– Ой, а как жаль!
– Тогда почему? – требовательно спросил Черный Евнух.
– Имей терпение, Коко! Бог тогда отвернулся от Дамбо-Бумбы и зашторил над ним все небо. Наступила мгла. Ни зги не видно.
– А, теперь ясно, – удовлетворенно констатировал Черный Евнух. – Дамбо-Бумба почернел от мрака.
– Не смеши меня и не спеши, Коко. Дамбо-Бумба каким был, таким же и остался. Так вот. Бог ушел к себе, сел на хрустальный трон и вызвал своих архангелов, братьев близнецов – Миха-Эла, Рафа-Эла, Ури-Эла, Габри-Эла и Сама-Эла. Все на одно лицо. Вкратце обрисовал им ситуацию и спросил, что делать? Поднялся галдеж. Спорили между собой в основном Миха-Эл и Сама-Эл. А остальные архангелы метались посередине. Бог разозлился и крикнул: «Что за кавардак?». Но из-за шума никто его не услышал. Тогда он завопил сильнее Дамбо-Бумбы: «Кто здесь Бог, вы или Я?». Архангелы посмотрели друг на друга и ответили в один голос: «Ты, конечно!». «Ну, тогда закройте свои пасти и слушайте Меня. Ведите себя достойно, как полагается архангелам. А не как Дамбо-Бумба». Установилась тишина. И тогда Бог сказал: «Сначала надо разделить. По методу методологов. Что мы имеем на сегодня? Адам был юрким притворщиком, но как вкусил от дерева стыда, стал стыдливым. Краснеет теперь, как баба. Даже противно смотреть. Дамбо-Бумба был сонным лентяем, но как съел от дерева справедливости, стал борцом за равноправие. Теперь постоянно вопит. Оба ненавидят друг друга, хоть и братья, и оба хотят Еву. Их нельзя более держать вместе в саду. Подерутся из-за Евы. Поломают мне там все ветки. Надо их разнять и раскинуть в разные стороны». «А давайте, – предложил Миха-Эл, – закинем одного в Африку, а другого в Азию». «Хорошая мысль!», – сказал Бог. Все внимали Ему почтительно. «А куда Еву девать?», – спросил осторожно Сама-Эл. «Ее тоже разделить!», – сказал Всесильный. «Как? Пополам?», – поинтересовался Сама-Эл. «Нет, идиот! Во времени. Пусть она днем спит с Дамбо-Бумбой, а ночью с Адамом». «А как она успеет пробежать из Африки в Азию в промежутке между ночью и днем?», – удивился Сама-Эл. «Просто! – вмешался Миха-Эл. – Ей даже не надо никуда бегать, достаточно стоять одной ногой в Азии, а другой в Африке, на самой границе между ними». «Молодец, Миха-Эл! Читаешь мои мысли, – похвалил своего первенца Бог. – А ты, идиот, даже не догадался!». «Бедная Ева, – сказал Ури-Эл, – сочувствую ей. И народит же она детей. Тьму тьмущую!». «Пусть, не тебе же рожать, – сказал недовольно Бог. – Светленьких детей пусть забирает к себе в Азию Адам, а черненьких Дамбо-Бумба в Африку». «А куда потом пойдет Ева, в Африку или в Азию?», – опять поинтересовался Сама-Эл. «Ну какой же ты настырный! Догадывайся сам!», – ответил Бог. «Не могу!», – сказал Сама-Эл. Бог разозлился: «Вспомни, из-за чего вся эта катавасия пошла? А!? Из-за того, что у Дамбо-Бумбы пробудилось чувство справедливости. Еве нельзя ни туда, ни сюда! Черная справедливость требует, чтобы Ева застряла на границе навсегда, одной ногой в Африке, а другой в Азии. Понятно!?». «Понятно», – ответили хором все, кроме Сама-Эла. «Тогда, – сказал Бог, – двинемся дальше по разделению». «Опять по методологическому?», – робко поинтересовался Ури-Эл с пером и пергаментом в руках. «А что, тебе известно другое разделение, дурак? Конечно, по методологическому. Итак. Оба они не состоялись как садовники. Теперь осталось еще два занятия: землепашество и охота. Надо поделить эти занятия между ними. Дамбо-Бумба получился сонным. Это отчасти по моей вине. Днем его все время тянет ко сну, не в силах бодрствовать. Так что он человек ночи. А ночью пахать землю нельзя. Ни хрена не видно. Зато можно охотиться. Ибо жертвы спят по ночам, а хищники днем. Поэтому пусть Дамбо-Бумба займется охотой по ночам. А Адам пусть пашет землю днем, в поте лица своего». Тут вмешался милосердный Рафа-Эл: «Но ведь Дамбо-Бумба ленив, не станет он преследовать жертву на охоте. К тому же он избалован в раю, привык, чтобы бананы и ананасы росли прямо у его рта». «Нет базара! – сказал Бог. – Отныне бананы и ананасы будут расти по всей Африке, причем прямо у его рта. Доволен!?». «Но на одних бананах и ананасах детей не наплодишь, – возразил Рафа-Эл. – Нужно мясо! Думаю, надо как-то облегчить ему охоту». Тут взорвался Габри-Эл: «Это не справедливо! Адаму пахать как проклятому! А Дамбо-Бумбе сделать еще одну поблажку!». Габри-Эла поддержал Миха-Эл: «У него и бананы, и ананасы будут расти у рта, и попал он в самый теплый край. Что ему еще надо!? Нет нужды ни в чем, ни в одежде, ни в тепле!». «Не жизнь, а малина! – вставил Сама-Эл. – Лафа сплошная!» Вновь поднялся галдеж. «Кончай базар!», – крикнул Всесильный. Все разом стихли и подобострастно уставились Ему в рот. «Дамбо-Бумба не виноват в том, каким он вышел. Это наша вина». «Не наша, а Твоя, – пробурчал про себя Сама-Эл. – Нечего было детей делать по пьянке!». «Чего там бурчишь под нос!», – гаркнул на него грозно Всемогущий. «Ничего, ничего! Так себе, фантазирую», – ретировался Сама-Эл. «Нечего фантазировать, – сказал Господь, – надо исправлять ситуацию. Адам юркий, сам выкарабкается, а Дамбо-Бумбе надо помочь. Какие соображения есть?». «Чтобы облегчить ему охоту, – предложил Ури-Эл, – надо сделать так, чтобы он мог подкрасться к жертве незаметно». «А может быть, лучше, чтобы сами жертвы шли ему прямо в руки!», – съязвил Габри-Эл. «Ну, это уже не назовешь охотой!», – сказал Бог. Все задумались. Вдруг Рафа-Эл радостно воскликнул: «Эврика! Нашел! Надо его сделать прозрачным, чтобы жертвы не могли его видеть!». «Ну ты, Рафа-Эл, загнул не туда, – сказал Ури-Эл и, посмотрев угодливо на Вездесущего, уточнил. – Невидимым может быть только сам Господь Бог!». Рафа-Эл расстроился. «А что!? – сказал Господь Бог. – Мысль в целом верная! Только исполнение хреновое! Если сделать Дамбо-Бумбу прозрачным, он станет невидимым для всех, а не только для жертв. И как тогда прикажете Еве узнать, что он – это он, а не кто-то другой?». «А что если сделать его не прозрачным, но просто черным!? – предложил осторожно Сама-Эл – Ведь он будет охотиться только по ночам! Ночью жертвы его не увидят, а днем он останется по-прежнему видимым. И еще как! Да и Ева не будет в обиде». «Наконец-то услышали от тебя одно дельное предложение», – с упреком сказал Бог. Сама-Эл впервые в жизни смутился. Так было решено сделать Дамбо-Бумбу черным. Вот и вся история, как если бы ее мог рассказать Г.П., мой Учитель.
– Ой, Элла, как просто и ясно, – воскликнула Ольга. – Черные черные потому, что им надо быть невидимыми по ночам! Вот вчера вечером я сидела в беседке в саду. Было даже не очень темно. Слышу шаги. Смотрю, смотрю, но ничего не видно, кроме деревьев. А шаги все приближались. Прямо стало страшно. И вдруг в темноте засверкали глаза, как у зверя. Я так испугалась. Подумала, что это лев. Знаешь, Элла, львы ведь могут выпрыгнуть из своей ямы. Я крикнула. И услышала голос Коко. Я увидела его только тогда, когда он подошел близко к беседке. Коко, только не обижайся. Это правда, вчера ты меня сильно напугал.
– Не обижаюсь, Лоло, – недовольно сказал Черный Евнух, – но мне все еще неясно, как Дамбо-Бумба все-таки почернел.
– А вот как, – сказала Соломпсио. – Бог приказал Ури-Элу и Рафа-Элу слетать в Африку к Дамбо-Бумбе. А тот, как всегда, спал в тенечке. Рафа-Эл взял его за кисти, а Ури-Эл за ступни, и вместе они его вытащили на солнце. Он попытался уползти обратно в тень. И тогда архангелам пришлось применять силу. Они вцепились в него мертвой хваткой. И так продержали его под палящими лучами солнца сорок лет, пока он не почернел, как смола. Все это время они его постоянно переворачивали как рыбу на сковородке. Но забыли, что держали Дамбо-Бумбу за кисти и ступни. И только когда его отпустили, и тот уполз обратно в тенечек, они заметили, что солнечные лучи не коснулись его подошв и ладоней. Вот почему кожа на ладонях и подошвах у негров по сей день не черная, а розовая, как на ж*пе у обезьяны.
– Ага, Элла, – торжествующе сказал Черный Евнух, – ты пришла к тому же, что и Николай. Главная причина – солнце!
– Не совсем, Коко. У Николая в голове не мозги, а, как бы выразился Г.П., манная каша. Все перепутано. Он ответил на вопрос «отчего?», а не «почему?». Я же вопрос «почему?» разделила на «отчего?» и «зачем?». Отчего негры черные? Ну, конечно, от солнечных лучей! Но зачем? Чтобы легче охотиться по ночам. И теперь объединим два вопроса в один: Почему негры черные? Ответ прост. Потому что Дамбо-Бумба съел от дерева справедливости. Или еще проще, негры тоже есть хотят. Ясно, Лоло!?
– Ясно! – ответила Ольга.
– А тебе как, Коко?
– Мне тоже, – неохотно отозвался Черный Евнух.
– Вот видите, как хорошо. Вам все ясно. А вот мне до сих пор одно неясно. Почему все-таки негры черные, а не фиолетовые, скажем?
52
Утром 29-го числа месяца Тебефа, в день обрезания маленького Ирода, в Иерусалиме выпал снег. Вернее, он шел всю ночь, а к утру прекратился. Накануне ничто его не предвещало. Люди утром проснулись, ничего не подозревая, выглянули в окна и, к удивлению, обнаружили, что кругом бело.
Город за ночь преобразился. Улицы и площади замело снегом. Местами образовались сугробы. На утреннем солнце еще не тронутый пушистый снег сверкал ослепительной белизной. Всюду пахло зимней свежестью.
Редкому событию радовались все. Особенно дети. Они весело выбегали на улицы, осыпали друг друга снегом и резвились.
Царь Ирод еще лежал в постели, когда вошел раб Симон с завтраком на подносе.
– Выпал снег, Ваше Величество.
Царь лениво встал и подошел к окну. С третьего этажа Августова дома, где размещались его личные покои, ему был виден весь Женский двор, как на ладони. Многочисленное царское семейство – жены, наложницы, дети – словом все были в саду. Дети играли в снежки. Жены и наложницы мирно общались между собою, на какое-то время забыв о раздираемой их вражде, и любовались беготней своих детей вокруг Красного Пентагона.
Из дома Мариамме вышел Черный Евнух и направился к Красному Пентагону. На белом снегу он выглядел забавно. Царь заметил Соломпсио и Ольгу среди ватаги детей, бегающих вокруг беседки. Любо было смотреть, как они резвятся на снегу, как пышут здоровьем их красные от мороза щеки.
– Ох, Сосо, Сосо! – вздохнул тяжело царь и отвернулся от окна.
– Что, Ваше Величество? – спросил раб Симон.
– Я не с тобой, идиот.
Царь отошел от окна. Постарался отогнать от себя мысли о Соломпсио. Вспомнил, что сегодня должен приехать Элохим и что еще до встречи с ним надо поговорить с Сарамаллой.
– Как только Сарамалла приедет, пусть зайдет сразу же ко мне.
– Слушаюсь, Ваше Величество, – ответил раб Симон.
– Предупреди также Ахиабуса и Птоломея. Я хочу видеть всех троих вместе.
– Будет исполнено, Ваше Величество!
В это же время Элохим оставил Анну у отца и отправился во Дворец Ирода. По дороге его внимание привлекли резвящиеся на снегу дети. Невольно вспомнил свое детство и дочь вифлеемского раббина. Иосифу он тогда не рассказал, что случилось между ним и ею. Но теперь ему живо представилось то утро, когда в Вифлееме выпал снег. Неожиданно, за ночь, как и теперь в Иерусалиме. Это был первый снег в его жизни. Он искал каждую возможность увидеть дочь вифлеемского раббина, и поэтому напросился поехать вместе с отцом. Они приехали в синагогу. Отец оставил его во дворе, а сам зашел к раббину. Элохим сильно переживал, удастся ли увидеть ее?
Во дворе никого не было. Он взял немного снега. Вдруг открылись двери синагоги, и вышла дочь раббина. Увидев Элохима, она улыбнулась, спустилась во двор и пробежала мимо. Какая-то сила толкнула Элохима пуститься за ней. И он догнал ее. Она вскрикнула в притворном испуге и игриво сказала: «Только не здесь!». И убежала за синагогу. Элохим догнал ее в этот раз в глухом углу двора. Снег уже растаял в руке. Элохим обнял ее. Попытался накормить ее снегом одной рукой. Но другая рука, словно сама по себе, дотронулась до ее груди. И он не удержался, схватил ее за груди обеими руками. Ему было невероятно приятно впервые в жизни ощущать ладонями упругость девичьей груди. Он обнял ее еще крепче, а она плотно прижалась к нему всем телом и положила голову ему на плечо. Он не верил своему счастью. Не верилось, что вот так просто держит в своих объятиях самое любимое существо. Он не мог оторвать свои руки, словно они прилипли к ней. Она опомнилась первой. Вдруг повернулась к нему лицом и безжалостно выдала: «Все равно у нас ничего не выйдет! Я старше тебя!». И убежала от него, оставив ему на всю жизнь чудный миг первого прикосновения к любимому женскому телу и горькое ощущение упущенного счастья.
Элохим в ту ночь до утра не мог уснуть. Все думал над ее словами. Слезы лились сами собой. Но он не плакал. А утром любовь словно рукой сняло. Она перестала существовать для него. Ее он больше никогда не видел. Она исчезла из его жизни навсегда и поселилась в его сновидениях. Вечно юной, такой, какой он ее видел в последний раз во дворе синагоги.
Элохим очнулся от воспоминания о дочери вифлеемского раббина тогда, когда подъехал к воротам дворцовой Крепости.
Тем временем Ольга и Соломпсио продолжали резвиться вокруг Красного Пентагона. Соломпсио первая заметила, как Черный Евнух знаком завет их домой.
Дома Черный Евнух сообщил им новость.
– Я видел имя Элохима в списке приглашенных.
Ольга от радости подпрыгнула.
– Ой, как здорово, Элла! А смогу ли увидеть его, Коко?
– Не знаю, – ответил Черный Евнух. – Скорее всего, нет.
– А моего Учителя нет среди приглашенных, – спросила Соломпсио.
– Он тоже приедет.
– В таком случае передай царю, что я хочу встретиться со своим Учителем. Мы с тобой, Лоло, тогда вместе пойдем в Агриппиев дом, а там ты увидишь своего Элохима.
– О, Элла!
53
Сарамалла с женой приехали во Дворец незадолго до полудня. При въезде в Крепость галльские стражники известили, что царь желает видеть его немедленно. И он, проводив жену до ворот Женского двора, сам направился в Августов дом.
К царю вошел мужчина лет сорока пяти-пятидесяти, не очень высокого роста и плотного телосложения. Он был одет безупречно, в пурпурную вавилонскую ризу из нежной шерсти, по краям окаймленную золотом. «Надо одеваться так, чтобы взгляд твоего собеседника не задерживался ни на чем, – наставлял Сарамалла своего сына, – а скользил плавно по одежде и останавливался уважительно на твоем лице».
Строгое выражение на очень ухоженном лице говорило о том, что этот человек знает, чего он хочет в каждую минуту жизни. Но, как и в его «гермафродитском» имени, сквозь скульптурно-выразительные черты лица типичного араба просвечивало что-то неуловимо женственное.
– Наконец-то, – воскликнул царь, увидев Сарамаллу, – с утра жду тебя!
– Извини, Родо. Дороги занесены снегом. А за городом его навалило по колено. Трудно было передвигаться. Лошади постоянно застревали в снегу.
Наедине с царем Сарамалла обращался к нему на «ты» и по прозвищу, принятому в узком кругу друзей.
– Ничего, скоро растает. Ты же знаешь, у нас снег не лежит долго.
– Тогда станет еще хуже. Слякоть, грязь. Не проедешь! Теперь хоть одно утешение – любо смотреть на снег. Чисто и свежо.
– А я, Сарамалла, собрался уехать в Масаду.
Царь только недавно вернулся из Цезареи. Но ему уже наскучило в Иерусалиме. Он относился к той породе людей, которым не сидится на одном месте. В постоянной смене обстановки он нуждался, как в свежем воздухе, словно жаждал убежать от самого себя. Однако царь был не только неусидчив, но и деятелен. Кроме Иерусалима им были построены дворцы в Цезарее, Геродиуме и Масаде, один красивее другого. Самый грандиозный из них – иерусалимский Дворец – он не переносил и больше всех любил самый маленький из них – Дворец в Масаде.
– Может, стоит отложить поездку на несколько дней. Пока снег растает, и земля просохнет.
– Подумаю.
Помимо общей скуки, при переездах из одного дворца в другой им всякий раз двигало что-то конкретное. В этот раз его побудило решение казнить Сoломею. Не хотел находиться в Иерусалиме во время казни. Но он не счел нужным посвящать Сарамаллу в семейную тайну.
– А шатер во дворе мне очень понравился, – перевел разговор Сарамалла ближе к теме дня, – получился очень красочным. И огромный такой.
– Между прочим, самый большой шатер в мире, – похвастался царь, – как утверждает Симон, мой зодчий.
– А кто станет кирвэ малышу? Ферорас?
По обряду при обрезании кто-то должен был держать обрезаемого у себя на коленях. Сарамалла назвал его по-своему «кирвэ». Иудеи называли иначе, «баал беритом» или, как позже, «сандеком»[46].
– Нет, не он, а ты, Сарамалла. Достойнее тебя никого нет.
– Для меня, Родо, это высокая честь.
Сарамалла был не только самым богатым, но и самым влиятельным человеком в Иудее, не принадлежащим непосредственно к царской семье. Его дружба с царем выдержала испытание временем. Она началась еще задолго до того, как Ирод стал царем. Они вместе пробивались к высотам власти и богатства. И на этом поприще Сарамалла однажды спас Ирода от явной гибели.
Ровно двадцать лет тому назад парфянский царь, который в пику римлянам поддерживал притязания Антигона на иудейский престол, через своего сына принца Пакоруса устроил ловушку тогдашнему царю Гирканию, Фаса-Элу и Ироду. Принц Пакорус, чьи полчища вторглись в Иудею, пригласил всех троих на мирные переговоры. Осторожный Ирод долго колебался, принять предложение принца или нет. И вот тогда Сарамалла, у которого везде, в том числе и в парфянском дворе, были свои доносчики, своевременно предупредил Ирода о ловушке[47].
Укрыв мать, Соломею, невесту Мариамме и тещу Александру в Масаде, Ирод убежал из Иудеи. А Фаса-Эл и Гирканий попали в ловушку. За доверчивость первый поплатился жизнью, а второй изуродованием уха и, следовательно, первосвященством.
– Рад, что именно ты станешь кирвэ. Но, я ждал тебя не только поэтому. На обрезание я пригласил Элохима. Думаю, настало время раз и навсегда покончить со всеми разговорами о сынах Давидовых. Тоже мне нашелся законный наследник иудейского престола!
– Неужели, Родо, ты решил отравить его сегодня?
– Нет, что ты. Нельзя. Как-никак «малая свадьба» малыша.
– Но убрать его, Родо, будет непросто. Элохим очень предусмотрителен. Редко выходит из дома без телохранителей. Убить его из-за угла будет хлопотно. И конечно, все подозрения падут на Дворец.
– Знаю, Сарамалла. Надо хорошенько обдумать, прежде чем предпринять что-либо. Поэтому я и позвал Ахиабуса, Птоломея, чтобы посоветоваться вместе. Посмотрим, что они скажут.
Царь вызвал раба Симона.
– Где Ахиабус с Птоломеем?
– Ждут вашего вызова, Ваше Величество. Давно пришли.
– Тогда пусть войдут.
54
Заставить кого-либо делать то, что ты хочешь, можно двумя способами, считал царь Ирод. Либо через страх, либо через деньги. Ахиабус как Глава Тайной службы царской безопасности был его орудием страха. Только при одном упоминании его зловещего имени у многих в душу вселялся ужас.
Птоломей же старался держать руку на пульсе денежного обращения в царстве. По его предложению недавно царское казначейство отчеканило и пустило в обращение новые монеты с греческой надписью: «ΗΡΩΔΟΥ ΒΑΣΙΛΕΩΣ». Через это нововведение Птоломей рассчитывал подорвать ведущую позицию Храма в денежных делах царства. Храм все еще контролировал все обменные операции.
Ахиабус и Птоломей знали, по какой причине царь их вызвал. Им было поручено обдумать, как уничтожить Элохима. Первым он обратился к двоюродному брату.
– А Элохим уже тут, Ахо?
– Да, Ваше Величество. Он во дворе среди гостей.
– Ну, ты подумал о нем? – сухо спросил царь, тем самым, задав всему разговору деловитый тон, словно, речь шла не о судьбе человека, а о покупке очередной партии вина из Рима.
– Да Ваше Величество. Я предлагаю сегодня же арестовать Элохима за убийство Рубена и его двух сыновей.
– Когда это случилось?
– Три дня тому назад. Ночью он ворвался в дом Рубена, зарезал всех троих и спокойно ушел домой.
– Какой изверг!? А, Сарамалла? Почему только теперь сообщаешь?
– Только сегодня утром мне донесли об этих убийствах, Ваше Величество, – солгал Ахиабус, пытаясь оправдаться. Но неудачно.
– А почему так поздно? Почему так х*ево работают твои люди?
– Ваше Величество, никто не хотел доносить на него. Одни из-за уважения к нему, другие из-за страха. Доносчика люди могли бы разорвать на куски. Настолько велик авторитет Элохима среди иудеев. Только одна женщина, вхожая в дом Элохима, осмелилась донести на него.
– На каком же основании предлагаешь арестовать его?
– Мы могли бы арестовать его по подозрению в убийствах. Пропустить его через пытки в наших подземельях и выбить из него признание.
– Неплохая мысль. А!? Сарамалла!?
– Мысль, в самом деле, заманчивая, Ваше Величество, – ответил тот, – но есть одно «но». А что, если твои люди, Ахиабус, не сумеют выбить из него признание. Что тогда?
– Мои люди, многоуважаемый Сарамалла, из кого угодно выбьют признание. Даже из самого черта! – похвастался Глава тайной службы.
– Завидная уверенность. Хотя и не ответ на мой вопрос. Кажется, Элохима я знаю лучше. У него железная выдержка и очень сильная воля, что он не раз показывал во время осады Иерусалима.
– Но, Сарамалла, – вмешался царь, – у нас появилась слишком хорошая возможность покончить с Элохимом. Нельзя ее упускать.
– Согласен, Ваше Величество. Нет базара. Но эта возможность никуда от нас не денется. Просто всему есть свое время. Судя по всему, Элохим все еще пользуется уважением людей. Надо немного подождать. Дать пыли, так сказать, осесть и посмотреть, куда движется мнение людей об Элохиме после этих убийств. А арестовать его успеем всегда. Только надо дождаться нужного момента.
– Разумно, Сарамалла, – неохотно согласился царь. – Но что тогда делать? А!?
– Ваше Величество, мы могли бы его разорить, – сказал Сарамалла, – постепенно, шаг за шагом. Надо отнять у него все его богатство. Человек, потерявший свое богатство, превращается в ничто в глазах простых людей. Их не интересуют причины разорения. Для них ясно одно. Раз человек не сумел удержать свое состояние, значит, он его не заслужил. Сам виноват.
– Разорить его тоже неплохая мысль, – оценил царь предложение Сарамаллы, – мне самому она пришла в голову еще тогда, когда я задумал привлечь его к строительству Храма. Но как это сделать?