Эл М Коронон
Элохим
– Хорошо, Сосо. Она будет казнена. Обещаю!
34
Анна просидела у изголовья кровати отца до возвращения Иосифа. С первой минуты своего прихода она внесла в дом теплоту и женский уют, которых не хватало там со времени смерти ее матери. Она по деловому быстро устроила все для полного покоя и удобства отца, сделала короткие распоряжения служанкам и левитам и лишь после ушла к нему.
– Уже мне хорошо, Нана. Одно твое появление – и я здоров.
Рабби Иссаххар приподнялся, чтобы присесть.
– Нет, нет, абба. Ложись, ты еще слаб.
– Знаешь, о чем я больше всего жалею?
– О чем?
– Что за всю жизнь ни разу не болел. Хорошо болеть, когда ты рядом. Знал бы раньше, болел бы каждый день.
– Ничего, абба. Ты еще наверстаешь. Буду приходить каждый день, пока ты не встанешь на ноги. Вот увидишь, еще надоем тебе! Пожалеешь, что заболел.
– Как ты мне напоминаешь мать! Она тоже всегда говорила: «Вот увидишь, еще надоем тебе».
– Не удивляйся, абба. Какая мать, такая дочь. Говорят же «яблоко от яблони недалеко падает».
– Мне поговорки не нравятся. Каждая поговорка содержит в себе крошечную истину и громадную ложь. Поговорками люди обычно бьют друг друга по голове, как молотком.
– Наверное, легче пользоваться чужой мудростью.
– Верно. Умница, ты моя. Всегда легче и удобнее скрывать скудость собственного ума за чужой мудростью. Но это не достойно человека. Твоя мать никогда не скрывалась за чужой мудростью. Всегда была искренна. И потому никогда не надоедала.
– Я очень любила имэ, абба.
– Я тоже, родная моя. Она была самой лучшей женой и матерью на свете. Уверен, ты тоже станешь лучшей матерью.
– О, абба, скорее бы. Так хочу, чтобы ты держал своего внука в руках.
– Я тоже, радость моя.
– Видеть тебя, Элохима и сына вместе. Всех своих трех мужчин одновременно. Наверно, нет большего счастья.
Капли слез выкатились из глаз рабби Иссаххара. Он быстро вытер их.
– Абба, что с тобой? Почему слезы? Не огорчила тебя?
– Нет, родная, это слезы радости.
– Да, абба! Хорошо, что вспомнила. Тот юноша с родинкой говорил, чтобы я встретила Элохима через тридцать дней у Шушанских ворот в полночь. Я посчитала, это попадает на двадцать пятое число. А кто меня пустит в Храм и к Шушанским воротам в полночь? И кто их откроет?
Шушанские ворота отпирались лишь один раз в году на Йом Кипур, чтобы вывести козла отпущения.
Храм охранялся безупречно. Круглосуточно вооруженные левиты под строгим наблюдением трех священников посменно и неусыпно несли дозор. Левиты стояли на страже по одному, перед каждыми воротами и на каждом углу стен Храма. Еще по одному левиту стояло на страже перед Притвором Жертв и Притвором Занавесей и за задней стеной Каппорета, Святая Святых. Спать на посту было строго запрещено. Провинившемуся начальник охраны подпаливал на теле рубашку.
Ключи от ворот хранились под мраморной плитой на полу в Притворе Очага[41]. Хранитель ключей, старейший из трех священников, спал по ночам над этой плитой. Но ворота Храма отпирал и запирал один человек – Гебер. Он и начальник охраны непосредственно подчинялись Второсвященнику.
– Не волнуйся, Нана. Это моя забота. Йешуа устроит все, как следует. Впрочем, зачем откладывать. Йешуа все еще здесь?
– Да, здесь. Вот тебе колокольчик. Элохим дал его мне, чтобы я могла при необходимости позвать горничную со второго этажа.
– Спасибо, доченька. Очень предусмотрительно. Прямо, как у царя Ирода. Только не золотой, а медный. Но медный колокольчик звонче звенит. Ирод не знает.
Рабби Иссаххар позвонил пару раз в колокольчик. Открылась дверь и показалась голова юного левита, присланного недавно Храмом взамен Иосифа.
– Не смущайся, молодой человек! Входи!
Юноша вошел и закрыл за собой дверь.
– Как зовут?
– Никодим.
– И кто тебя прислал, Никодим?
– Его Преосвященство, рабби.
– Сдержал свое обещание. И вовремя. Никодим, мальчик мой, будь любезен, пригласи Йешуа.
– Сию минуту, рабби.
Йешуа бен Сия не пришлось долго ждать. Он вошел и сел на стул недалеко от Анны.
– Йешуа, выясни, на чей мишморот[42] попадает двадцать пятое число. И пригласи ко мне Гебера завтра. Двадцать пятого в полночь Анне надо быть у Шушанских ворот. Мне нужно, чтобы она беспрепятственно попала в Храм и к Шушанским воротам.
– Рабби, сделаю, как вы сказали. С вашего согласия и, если Анна не возражает, я сам провел бы ее в Храм двадцать пятого.
– Я не против, – сказала Анна.
– Тогда, Йешуа, устрой все заблаговременно, чтобы все прошло гладко.
– Хорошо, рабби. А как вы чувствуете себя сегодня?
– Лучше, почти здоров.
– Рабби, могу ли задать еще один вопрос?
– Да.
– Не помните, не съели ли вы ничего подозрительного у Ирода во Дворце?
– Нет, Йешуа, не съел.
Анна внимательно следила за ответом отца и спросила:
– А зачем, абба, так долго стояли с Иродом на площади. Почему не отказались?
– У нас с Симоном была договоренность вместе выйти к народу.
– Абба, зачем Ироду понадобилось обновление Храма?
– Трудно сказать, Нана. Говорит, хочет попасть в историю, не остаться на ее обочине.
– А по-моему, рабби, у него другие цели, – сказал Йешуа бен Сий. – Более земные и далеко идущие.
– Какие?
– Он хочет захватить власть в Храме. Упразднить пост Коген Гадола или самому стать им как хасмонейские цари.
– Захватить власть в Храме он сможет, но упразднить Коген Гадола или стать им самому ему вряд ли удастся.
– Нам еще не хватало идумейского Коген Гадола, – сказала Анна.
– Он поставил идумеев на все руководящие посты, – сказал Йешуа бен Сий. – Начальник метельщиков на рынке, и то идумей.
– Абба, это правда, что царь Давид обратил всех идумеев в рабство?
В этот момент послышался стук в дверь.
– Открыто. Войдите! – откликнулся рабби Иссаххар и прибавил шутливо: – Только по одному!
Анна и Йешуа бен Сий улыбнулись. Вошел Иосиф.
– Как раз. Вовремя. Вот и спроси у самого сына Давидова.
Иосиф поздоровался со всеми.
– Иосиф, – обратилась к нему Анна. – А правда, что царь Давид сделал идумеев рабами у иудеев?
– Наверное, – ответил Иосиф. – Царь Давид был способен на многое.
– Хороший ответ, – оценил рабби Иссаххар.
– Вот почему у них вырос большой зуб на нас, – сказала Анна.
– Видимо, – согласился Иосиф. – Но я не имею ничего против них.
– Ничего нет хуже того, чем стать рабом у бывших рабов, – посетовал Йешуа бен Сий.
– Но нам не впервой, Йешуа, – ответил Иосиф. – Мы были рабами в Египте и Вавилоне. Теперь пора испытывать рабство у себя дома.
– Испытание – наша судьба, – сказал Йешуа бен Сий. – Всевышний, наверно, не подвергает ни один другой народ столь тяжким испытаниям как нас.
– Абба, почему другие народы не любят нас? Не думаю, чтобы царь Давид и их обращал в рабство.
– А, Иосиф? Не обращал? – спросил рабби Иссаххар.
– Нет, – ответил тот. – Времени было отпущено мало, не успел.
– Другие народы не всегда правильно трактуют богоизбранность евреев, – сказал рабби Иссаххар в свою очередь. – Богоизбранность не привилегия, а осознание собственного предназначения в этом мире. У каждого народа есть свое предназначение, как и у каждого человека. Но одни осознают его, другие еще нет. В этом разница как между людьми, так и народами. Иудеи, быть может, раньше всех осознали собственное предназначение. Но это не означает, что мы лучше или хуже других народов. Люди есть люди. Иногда они могут быть хорошими, иногда плохими. Точно так же народы.
– Абба, им еще не нравится, что мы разделили Храм на дворы для евреев и гойев. Что иноплеменникам под угрозой смерти запрещено пересекать согер и вступать ногой во внутренние дворы Храма.
– Это не совсем так. Храм разделен не только и даже не столько по народному признаку. Под угрозой смерти всем сынам Израиля, за исключением Коген Гадола, запрещено переступать порог Святая Святых. Храм разделен по многим признакам и многократно. Но главное по предназначению и по принципу представительства. У Коген Гадола одно назначение, у священников другое, третье у мирян. В Египте ворота храма вообще были закрыты для народа. Только священники и фараон имели доступ к храму. А наш Храм открыт для всех.
– Абба, тебе нужен покой, – сказала Анна, встав с места. – А я утомляю тебя своими глупыми вопросами. Иосиф, пора нам домой.
– В самом деле, уже поздно, – сказал Иосиф.
– Приду утром, абба. Спи спокойно, родной мой.
Все трое попрощались с рабби Иссаххаром.
– Йешуа, – позвал рабби Иссаххар своего племянника, когда тот был у двери. – Задержись на минутку.
Иосиф и Анна вышли за дверь.
– Йешуа, когда-нибудь в будущем ты станешь Коген Гадолом. Я в это верю. Но Зиз Аарона я передам тебе уже двадцать пятого. Перед тем как пойдешь проводить Анну к Шушанским воротам. И тебе надо будет надеть его в ту ночь.
– Но, рабби, вы говорили, что…
– Я помню, что говорил. Мое время подходит.
– Вот увидите, вам уже завтра станет лучше.
– Нет, Йешуа. Не станет.
– Но почему?
– Потому, что смерть уже улыбнулась мне.
35
Было уже далеко за полночь, когда Соломпсио вернулась от отца к себе, в дом Мариамме. Дверь ей открыл Черный Евнух.
– Все спят? – спросила она.
– Да, Ваше Высочество. Только ваша служанка не спит. Ждет вас.
– Она мне не нужна. Отправь ее спать.
– Слушаюсь, Ваше Высочество.
– Да прекрати называть меня Высочеством.
– Как прикажете, Ваше Высочество.
– Зови просто по имени. Соломпсио. Нет, лучше Елена. Или еще лучше Элла.
– Хорошо, Элла.
– Но только наедине. Пусть это будет нашей маленькой тайной. А я буду звать тебя Коко. Хорошо, Коко?
– Хорошо, Элла.
– А Лоло тоже спит?
– Да. Давно. Как вернулась, легла спать.
– Она очень красивая. Не видела никого красивее. Она затмила даже красавицу Мариамме. Я имею в виду не мать, а мачеху, – уточнила Соломпсио.
– Да, она очень милая.
– Милая и красивая – вещи разные. Хотя ты прав. Она одновременно и красива, и мила. А как я, по-твоему?
– Вы тоже очень красивы.
– А кто красивее. Я или она?
– Вы одинаково красивы.
– Значит, она, – сказала грустно Соломпсио. – Хорошо, что не солгал. Терпеть не могу врунов.
– Нельзя вас сравнивать. Вы обе красивы. Каждая по-своему. Она светловолосая, белокурая. Как дочь Солнца. А у вас волосы черные, длинные, словно шелковые. Как у дочери звездной ночи.
– А ты прямо поэт, Коко. Только жаль, что хобот у тебя никчемный.
Соломпсио неожиданно схватила Черного Евнуха между ног, как бы проверяя верность своих слов, и убедившись в безжизненности его ****а, разжала пальцы.
– Не обижайся, Коко. Я пошутила, – рассмеялась она и побежала по ступенькам вверх на второй этаж.
Там в коридоре первая дверь вела к покоям ее матери, где теперь и поселилась Ольга. Комнаты Соломпсио и маленькой Сайпро находились дальше по коридору.
Соломпсио на несколько секунд задержалась у дверей Ольги, приоткрыла их, убедилась, что Ольга спит, а затем, ушла к себе. Разделась, вошла в смежную ванную комнату. В ванне вода была еще теплой. Она залезла в нее. Братья ей рассказывали, что в Риме самые знатные аристократки принимают ванну из ослиного молока. Якобы, кожа становится нежной и пахнет как у младенца молоком. «Интересно, сколько же ослих надо держать, чтобы ежедневно заполнять ванну? – спросила она про себя. – Сто, двести, а может быть пятьсот?». Она закрыла глаза. Почувствовала свое тело невесомым. Подняла ноги, острые коленки показались из-под воды. Повела тоненькими пальчиками по животу, потом вниз, еще ниже и сжала ноги вместе.
Она с удовольствием уснула бы так. Но вода довольно быстро остыла. Она встала и вылезла из ванны. Вытерлась и накинула на себя шелковую ночную рубашку.
Спать теперь расхотелось. Подошла к окну. Сад во дворе был залит лунным светом. В темноте за деревьями выступала крыша Красного Пентагона. Она посмотрела в сторону Августова дома. За высокими стенами Женского двора были видны лишь верхний этаж и кровля царского дома. Окна в покоях царя были ярко освещены. Царь еще не спал. «Интересно, чем он занят?», – невольно мелькнуло в голове. «А может быть поговорить с ним об ослином молоке. Стоит ли? Сколько же ослят останется без молока!? И еще захочет влезть со мной в ванну. Нет, не стоит. Все это чушь собачья, римский маразм».
Отошла от окна. Подошла к кровати и легла навзничь прямо на покрывало. Закрыла глаза. Некоторое время так и лежала, с закрытыми глазами. Сон не шел. Что-то не давало ей спать. Но не могла понять что?
Открыла глаза. Перевернулась на живот, обняла подушку и уставилась в темноту. Затем внезапно вскочила на ноги и вышла из комнаты.
Она пересекла коридор и бесшумно вошла в спальную комнату своей матери. На широкую кровать, стоящую недалеко от окна, падал лунный свет. Она подошла ближе.
Ольга спала сладким сном. Ее расплетенные волосы красиво расстилались по подушке. Соломпсио осторожно приподняла край пуховика. Ольга лежала без ночной рубашки. Соломпсио скинула с нее пуховик. При лунном свете обнажилась изумительная красота ее тела. Соломпсио оцепенела на несколько секунд. Ольга не проснулась. Было слышно, как она дышит, и было видно, как ее грудь слегка вздымается с каждым вздохом.
Соломпсио сняла рубашку и бесшумно легла рядом. Лежа на боку, она некоторое время любовалась красивым профилем Ольги. Потом она прильнула губами к ее губам. Ольга мгновенно открыла глаза. Соломпсио ласково улыбнулась. Нежно взяла ее руку и положила себе на грудь. Ольга ощутила ее сердцебиение. В полумраке их глаза встретились. Неожиданно для самой себя Ольга потянулась к ней. И они сошлись в долгом поцелуе.
Вскоре, обнявшись, Соломпсио и Ольга уснули глубоким сном.
Между тем ночная жизнь во Дворце, как обычно, шла своим чередом.
Здоровенные галлы и фракийцы из личной охраны царя повсюду продолжали тр*хать царских рабынь и служанок. Кто прямо в коридоре, кто на лестничной площадке, кто на ступеньках перед троном, а кто и на кухне. В подземельях люди Ахиабуса по второму кругу др*ли свою очередную жертву, перепавшую им из последней игры в «идумейские лепестки». В казармах первого двора многие идумейские воины др*чили самих себя. А один из них тайком сандалил своего мула в конюшне. Некоторые геи-германцы сношались между собой в бараках.
В Агриппиевом доме, у себя в спальной, Соломея потела под тринадцатилетним рабом. А в соседней комнате ее второй муж Костабар др*чил себя, подглядывая в замочную скважину. Тем часом одутловатый Ферорас пыхтел над худенькой мулаткой. Николай Дамасский в это время точил себе новое перо. А принц Антипатр только что сл*л свое семя в глотку губастой черной рабыни, после изнурительного часового сношения с другой женщиной – женой Ферораса, приходящейся ему не только теткой, но и молочной сестрой. Их вместе вырастила Дорис, мать принца Антипатра.
В гареме экс-царицу Дорис языком пытался возбудить ее старый евнух. Но тщетно. Другая царица, самаритянка Малтаче, усиленно мастурбировала под пуховиком полированной эбонитовой палкой. Юные царицы Поло, Федра и Элпо, на которых царь женился лишь недавно, молча страдали от одиночества, каждая в своей комнате. А царские жены-племянницы, обнявшись валетом, облизывали друг у друга пятки.
В это же время раб Симон отс*сывал Злодея в парилке, где царь, откинув голову, лежал на сосновой скамейке и обливался потом.
– Ни одна женщина, – признавался царь Черному Евнуху, – не умеет так с*сать Злодея, как Симон. Прямо выс*сывает из тебя всю душу. А впрочем, тебе не понять.
Лишь тяжело беременная Клеопатра Иерусалимская и красавица Мариамме Вторая, которая все еще не могла забыть свою первую любовь, двоюродного брата, да еще царские львы в яме за Августовым домом спали мирным сном.
Соломпсио проснулась утром с рассветом и обнаружила, что Ольги нет рядом. Она быстро накинула на себя ночную рубашку и выбежала в коридор.
– Коко! Коко!
– Да, Ваше Высочество! – откликнулся снизу Черный Евнух. – Я здесь.
Внизу в передней показалась курчавая голова Черного Евнуха.
– Где Лоло?
– Она вышла в сад, Ваше Высочество.
– Да, да, Сосо! Она в саду, – крикнула снизу маленькая Сайпро. – Сама видела, как она взяла огурец и вышла в сад.
– Что взяла!? – спросили одновременно Черный Евнух и Соломпсио.
– Большой огурец. Вот такой, – показала ручонками маленькая Сайпро.
Черный Евнух тут же ринулся к дверям. В то же самое время Соломпсио стремглав сбежала по ступенькам вниз. Через минуту они были у Красного Пентагона.
Ольга сидела на солнце и смачно ела огурец. Черный Евнух оглянулся по сторонам. В саду кроме них никого не было. Он быстро подошел к Ольге. Та еще не успела понять, что к чему, как Черный Евнух вмиг выхватил из ее рук огурец и спрятал его за пазухой.
– Где ты это взяла?
Ольга не могла понять, почему у нее отобран огурец и, о чем ее спрашивают.
– Ничего не понимает, – сокрушенно сказал Черный Евнух, обернувшись к Соломпсио.
– Ничего, Коко. Пойдем скорее в дом. Там объясним.
И Соломпсио пошла обратно в дом. Черный Евнух взял Ольгу за руку и потащил ее за собой.
В гареме было строго-настрого запрещено подавать царским женам и наложницам огурцы и бананы не иначе, чем в нарезанном ломтиками виде. Это произошло после того, как однажды царь Ирод поймал Мариамме Первую, мастурбирующую огурцом. «А, вот оно что! Мучаешь меня, а сама, сука, услаждаешься огурцом!». Он пришел тогда в бешенство. Вызвал кухарку и затолкал огурец ей в рот до самого горла.
– Лоло, понимаешь, что ты натворила? – сказал Черный Евнух, закрыв за собой наружную дверь. – За это тебя зарезали бы, как ягненка. И не только тебя.
Черный Евнух провел ребром ладони по горлу. Только теперь до Ольги дошла вся серьезность ситуации. В ее глазах появился страх. Она стала тревожно смотреть то на Черного Евнуха, то на Соломпсио. Она впервые осознала, что вполне безобидные на первый взгляд вещи в этом странном, чужом и непонятном ей мире могут обернуться для нее роковым концом.
– Хорошо, девочка. Не бойся. Кажется, никто не заметил.
– Да, да, Лоло! Никто не заметил. Там никого не было, – подтвердила Соломпсио.
Чуть позже Соломпсио удалось выяснить, что Ольга взяла огурец со стола в кухне, перед тем как выйти в сад.
От страха Ольга все еще была вся бледная.
– Не бойся, Лоло, – сказала успокаивающе Соломпсио. – Коко не выдаст.
У Ольги навернулись слезы. Она поняла, что приобрела верных друзей.
36
Утром рабби Иссаххару лучше не стало. Не стало лучше и на следующий день. Его состояние медленно ухудшалось. Он уже не мог вставать с постели.
Как и обещала, Анна приходила к отцу каждый день. Оставалась у него с утра до поздней ночи. Она была сильно огорчена загадочной болезнью отца, но тщательно скрывала свои ощущения и подозрения от посторонних.
Трое лучших иудейских врачей, которые навещали больного ежедневно, не могли объяснить ей, что с ним. Отец никогда не болел. Не мог он без причины, вот так, ни с того, ни сего, слечь в постель, думала Анна. Должна быть какая-то причина. И чем больше она думала, тем сильнее укреплялась в мысли о том, что с ним что-то произошло во Дворце Ирода.
Болезнь Второсвященника вызвала в городе всеобщую печаль. Люди чувствовали, что их любимый рабби умирает. Появились грустные нотки в певучем голосе Дура-Деллы. Утихли разговоры о Мессии и исчезновении Элохима.
Перед домом рабби Иссаххара по вечерам стали собираться люди. Многие безмолвно молились за его исцеление. Ежедневно дом посещали старейшины и члены Синедриона. Несколько раз приходил Первосвященник. Никодиму было поручено дважды в день, утром и вечером, сообщать Храму о состоянии здоровья Второсвященника.
Вечером двадцать второго числа месяца Тебефа его неожиданно посетил царь Ирод. В тот день с утра рабби Иссаххар чувствовал себя лучше и шутил с Анной.
– Наверно, приехал попортить мне кровь.
– Не говори с ним долго, – попросила Анна.
Дом был заполнен в один миг галлами царя. Анна, чтобы не встретиться с Иродом, вышла в боковую комнату.
Царь Ирод вошел к Второсвященнику один, оставив принца Антипатра за дверями. Он подошел к больному и пожал ему руку.
– Рабби, ну что с вами?
– Очевидно, пришел конец.
– Откуда знаете, рабби? Я вот как-то спросил пророка Менахема, сколько лет я буду царствовать? Он не смог ответить точно. Сказал: долго. Ну, что значит, долго? Очень туманно. Никто не знает, когда придет смерть. Только самоубийцы знают день смерти. Вы еще переживете всех нас.
– День смерти заранее знать никому не дано. Это правда. Но мы чувствуем, когда умираем.
– И что вы чувствуете? Вам страшно умирать?
– Всем страшно умирать.
– Не думал, что вы так боитесь смерти.
– Как раз смерти-то я не боюсь. «Страшно умирать» и «бояться смерти» – не одно и то же.
– Нет разницы. И полагаться на чувства нельзя. Чувства часто подводят нас.
– Я не только чувствую. Я точно знаю.
– Что вы знаете? – насторожился царь.
– Знаю, что смерть приходит с улыбкой на лице. И я видел ее.
– Где?
– В твоем Дворце.
Царь пристально взглянул рабби Иссаххару в глаза.
– Не понимаю. Смерть что, разгуливает по моему Дворцу?
– Она гуляет повсюду. Но подкрадывается всегда нежданно. С мечом в руке. И в облике юноши такой неземной красоты, что у тебя от изумления невольно открывается рот. С его меча капает ядовитая желчь. И перед тем, как уронить каплю тебе в рот, он улыбается.
Иудаистское представление о Сама-Эле, ангеле смерти, было известно царю. Но, как практичный человек, он придавал мало значения всяким мифам.
– Рабби, и вы верите в эти детские россказни?
– Великое Тайное Предсказание – не детские россказни.
– А причем тут Предсказание?
– Притом, что еще до пира у тебя я знал, что там случится. И никто, ни ты, ни я, ни принц Антипатр, не могли это предотвратить.
Мурашки пробежали по коже царя. Ему стало страшно. Он впервые ощутил силу Великого Тайного Предсказания.
– Значит, заранее знали об отравлении. Значит, мои действия также предопределены Предсказанием. Но всего этого можно было бы избежать, если бы вы, рабби, не скрывали от нас Предсказание.
– Я не скрываю Предсказание. О нем все знают.
– Рабби, будьте со мной также откровенны, как я с вами.
– Ты не беспокойся. То, что произошло во Дворце, останется между нами.
– И это также сказано в Предсказании?
– Да.
– Значит, рабби, вы действуете по Предсказанию, зная заранее обо всем. А я действую по нему, сам того не ведая.
– Да. Но не только ты.
– Что еще сказано в Предсказании обо мне? Мне надо знать, чтобы действовать со знанием дела.
– Не могу сказать. Это запрещено Предсказанием.
– Опять двадцать пять. Вы только что открыли мне кое-что из Предсказания, почему не хотите посвятить в него полностью?
– Я тебе ничего не открывал и ничего от тебя не скрываю. Я лишь искренне отвечаю на твои вопросы.
– Вы опять со мной не откровенны.
– Но искренен.
– Нет, и не искренни. Искренность и откровенность одно и то же.
– Не одно и то же. Можно быть искренним, но не откровенным, и наоборот. Откровенность требовательна. Ты выворачиваешь свою душу, обнажаешь свою подноготную и тут же требуешь того же от собеседника. Хотя никому нет дела до твоей подноготной. Искренность кротка. Самодостаточна. Ты искренен с другим только потому, что ты искренен с самим собой. Откровенность болтлива, искренность немногословна. Откровенность претендует на дружбу, но ведет к вражде. Искренность ни на что не претендует и ведет к миру и пониманию между людьми.
– Значит, моя откровенность ведет к вражде, а ваша искренность к миру.
– Было бы лучше для всех быть искренними, нежели откровенными. Мир тогда был бы лучшим местом для жизни.
– Тогда ответьте мне искренне…
– Искренность нельзя требовать. Но я отвечу. Спрашивай.
– Великое Тайное Предсказание, Зиз Аарона и Мешиах каким-то образом взаимосвязаны. Так?
– Так.
– Но как?
– Прямо.
– То есть?
– То есть, прямо.
– Но что означает «прямо»?
– Прямо означает кратчайшим путем, а не криво, окольным путем.
– Ни хрена не понимаю.
– Тут уж ничем не смогу тебе помочь. Видишь ли, понимание – не знание, чтобы передать другому. Оно у тебя либо есть, и ты можешь заботливо его выращивать, либо же напрочь отсутствует. И сколько бы ты не поливал почву без семени, в ней ничего не вырастет, разве только заведутся черви.
Царь разозлился. Встал и начал нервно ходить по комнате.
– Вы вот умираете. И уносите с собой в могилу важнейшую в мире тайну. Нет, я не дам вам умереть. Я уже послал гонцов в Мидию за магами, лучшими целителями в мире. Они вас вылечат. И тогда убедитесь, что возможно отменить Предсказание.
Царь соврал. Никаких гонцов в Мидию он не отправлял. Эта мысль пришла ему в голову только что. Он решил отныне действовать наперекор Предсказанию. Беда была лишь в том, что он не знал какие же из его действий будут против, а какие – в лад с Предсказанием.
Царь успокоился и подошел к кровати рабби Иссаххара.
– Вчера, рабби, у меня родился сын.
– Поздравляю. И как назвал?
– Иродом. Как самого себя. Надоело давать одни римские и греческие имена. Я предостаточно доказал римлянам свою лояльность. Теперь могу позволить себе то, что мне хочется. Ирод бар Ирод![43] Звучит?
– Звучит. Еще как! Звучание важно, но смысл важнее. Имя определяет судьбу человека.
– Он станет моим наследником, – сказал царь и с тоской вспомнил свою несбыточную мечту иметь сына от Соломпсио, назвать его своим именем и назначить преемником. Но прошел почти месяц, а он никак не решался казнить Соломею.
– А как же принц Антипатр? Насколько мне известно, ты только недавно изменил свое завещание в его пользу.
– Он меня тоже хочет отравить.
– Есть улики?
– Пока нет. Были бы, давно отрубил бы ему голову. Александр и Аристобул ненавидят меня из-за Мариамме. А Антипатр из-за того, что развелся с его матерью и держал их долго далеко от себя, в Идумее. Мои же сыновья ненавидят меня. У меня в семье все против всех. Ждут, когда подохну. Дай им возможность, они бы задушили меня своими руками. В этом я уверен. Что сказано на этот счет в Предсказании? Убьют они меня? Ну, конечно, не скажете?
– Угадал, не скажу.
– Через семь дней будет обрезание малыша. Надеюсь к тому времени маги будут здесь и вылечат вас.
– Будем надеяться, – ответил равнодушно рабби Иссаххар.
Царь попрощался и вышел от рабби Иссаххара. Принц Антипатр сразу же спросил его:
– Ну как он, абба?
– Зря ты его отравил, дундук, – прошипел от злости царь. – Срочно отправь гонцов в Мидию! За магами!
37
На следующий день Иосиф в последний раз поднялся к Элохиму. Иосиф не умел скрывать свое душевное состояние, в особенности от брата. Достаточно было взглянуть на его хмурое лицо, чтобы догадаться, что он пришел не с добрыми вестями.
– Что случилось? Рабби умер?
– Нет, но ему очень плохо. Анна у него каждый день.
– Что целители говорят?
– Ничего. Не могут понять причину болезни. Временами ему становилось лучше. Но сегодня он стал совсем плох. Ничего не мог есть, все шло обратно.
– Странно. Очень странно.
– Вчера приезжал к нему Ирод. Анна говорит, что он послал гонцов в Мидию за волхвами.
– Странная забота.
– Брат, у меня подозрение, что Ирод же отравил рабби.
– Он способен на все. Но почему ты так думаешь?
– Не знаю. Рабби никогда не болел. А перед тем, как заболеть, он ездил во Дворец к Ироду. Тебе ведь хорошо известно, что такое «восточное гостеприимство». Оно очень обманчиво.
– Согласен. Восточное гостеприимство нельзя принимать за чистую монету. Не мало людей отравлено за таким гостеприимным столом. Но есть у тебя доказательства?
– Нет.
– А что сам рабби говорит?
– Рабби молчит.
– Очень загадочно.
Элохим задумался. Он также чувствовал, что пир у Ирода и болезнь рабби не случайно совпали во времени. Но почему тогда рабби молчит? Быть может, он не хочет подвергать своих близких опасности. Быть может, это связано с Великим Тайным Предсказанием?
Однако его мысли не шли дальше, из-за нехватки фактов, а наоборот, вели его к более общим представлениям о жизни и смерти, о предопределенности человеческого существования. Воображение рисовало ему Жизнь как широкую мощную Реку, несущую всех людей в своем полноводном потоке к Морю Смерти. Люди пытаются плыть против течения. Но тщетно. Любое их движение сметается мощным потоком Реки, ускоряющим приближение неизбежного конца. «Значит, любое событие в нашей жизни толкает нас так или иначе ближе к смерти», – заключил про себя Элохим.
– О чем задумался, брат?
– Так, ни о чем определенном. О жизни, о смерти.
– Болезнь рабби меня тоже часто наводит на мысли о неизбежности смерти, – сказал Иосиф.
– Неизбежность смерти и порождает в нас чувство предопределенности. Если бы не она, то мы бы радостно плавали по реке жизни, зная, что нет конца нашему плаванию.
– Были бы мы тогда полностью счастливы?
– Не знаю. Трудно сказать.
Между ними наступила тишина. Редкая тишина, при которой молчание близких людей пробуждает понимание.
– А ты, брат, – нарушил тишину Иосиф, – веришь ли в загробную жизнь?
– Нет не верю, – ответил Элохим.
– Мне, брат, несколько раз утром было жутко просыпаться от одной мысли о смерти. Представляешь, ты только что открыл глаза, в голове чисто. Ни одной мысли и предельная ясность. И вдруг, как гром среди ясного неба, тебя поражает одна единственная мысль, что настанет время, когда тебя тоже не будет, ты больше вот так не проснешься, никогда больше не откроешь глаза. Все твое существо охватывает ужас, жуткий страх, оцепенение. А в голове бьется одна мысль – «я тоже умру»!
– Мне это очень знакомо, – сказал Элохим. – Тебе просто не верится, что однажды и ты умрешь. Не веришь, что мир сможет существовать без тебя.
– Точно, брат. Как мир обойдется без меня?
– Также как и до тебя, – улыбнулся Элохим.
– Вот эта мысль наводит на меня умиротворенность и смирение.
– Есть какая-то всемирная жестокость в том, что без нашего ведома мы рождаемся в мир и вынуждены против желания предстать перед смертью лицом к лицу. Словно мы попали в чью-то жуткую игру, в которой у нас нет иного выбора, кроме смирения.
– А знаешь, брат! – воскликнул Иосиф. – Я вот только что спросил себя. Дал бы Бог мне выбрать между вечной жизнью и смертью, что бы я выбрал? И не смог ответить. А как ты, брат, что бы ты выбрал? Вечную смерть или вечную жизнь?
– Никогда не задавался таким вопросом, – признался Элохим.
– Но вот смотри. Если выбрать вечную жизнь. Что это означает: жить вечно!? Кругом люди рождаются, проживают свою жизнь и умирают. А ты нет. Живешь и живешь. Изо дня в день. Из месяца в месяц. Из года в год. Из столетия в столетие. И так далее. Вечно! Тебе сначала интересно наблюдать за всем происходящим в мире. Потом постепенно интерес притупляется, а затем вовсе пропадает. Ты сидишь как в театре Ирода и следишь за представлением, которое тебя более не волнует. Одни и те же человеческие драмы проходят перед твоим взором. Они у тебя смешиваются в памяти. Ты уже не можешь смотреть на людские лица без раздражения. Тебе уже все надоело и наскучило. Ты зеваешь. Глаза у тебя утомились. Ты хочешь их закрыть и уснуть мирным сном. Но не можешь. Ты выбрал вечную жизнь! И как долго ты бы мог терпеть такую муку? Вечно!!!??? Вечная жизнь обернулась бы вечной мукой. Я ужаснулся от одной этой мысли. Выбрал бы ты такую вечную жизнь?