Эл М Коронон
Элохим
– А может быть, не поедем в Египет, а останемся тут жить.
– Давай сначала переночуем, а там видно будет.
Элохим отпустил коней пастись, а сам занялся поиском удобного места для шатра. За одной из скал он нашел ровное место и поставил шатер так, чтобы его не было видно со стороны дороги. Мариам сразу же приступила к обустройству шатра.
После полудня Элохим спустился в ближайшее селение. Его не было несколько часов. Впервые со времени их ухода из Иерусалима Мариам оставалась так долго одна. Первый час прошел незаметно, но потом она стала считать каждую минуту.
Увидев отца внизу у подножия горы, она от радости побежала вниз ему навстречу. Элохим поймал ее в свои объятия.
– Боязно было одной?
– Немножко.
– Я достал еду и воду. Хватит на несколько дней. Арабы были очень доброжелательны. А знаешь где мы? На какой горе?
– Нет.
– На горе Ор.
126
– Гора Ор!? – воскликнула Мариам. – Дада, это же та самая гора, где умер Аарон!? Ведь он здесь же и похоронен, его могила должна быть где-то тут.
Она посмотрела кругом, словно ища глазами могилу Аарона.
– Адда, прошло столько времени, наверняка могила сравнялась с землей. А вот там, за последним селением, находится Кадес, где умерла твоя прародительница Мариам.
– Ах, дада, давай съездим туда!
Элохим ничего не ответил. Ему было трудно обещать то, в исполнении чего он не был уверен. Мариам расстроенно взглянула на него и поняла в чем дело.
– Еще арабы сказали, что караван пройдет через сорок дней.
– Это хорошо, что так поздно, – тихо ответила Мариам. – Успеем передумать. И не поедем никуда. Мне отсюда не хочется уходить.
Дни проходили медленно. Как-то Мариам попросила отца научить ее владеть мечом. Она была восхищена тем, как Элохим без единого лишнего движения справился с тремя противниками. Но меч оказался слишком тяжелым для нее. Тогда Элохим предложил ей научиться стрелять из лука.
К седлам всех трех коней были прикреплены кожаные колчаны, полные стрел. Теперь они пригодились. Элохим смастерил из палок и старой одежды, в которую был обернут меч Голиафа, чучело и поставил его как мишень. Стрельба из лука так увлекла Мариам, что она стала упражняться в ней ежедневно.
Тем временем Элохим собрал большие камни и обвел шатер высокой стеной от скалы до скалы. Получилась своеобразная маленькая «крепость». Теперь они могли, не опасаясь быть замеченными, разводить по ночам костер.
Костер в буквальном и переносном смысле внес теплоту в их жизнь. Они обычно сидели за ним до поздней ночи, ведя между собой неторопливо тихую беседу. По настоянию Мариам Элохим рассказывал ей свою жизнь «с самого начала», а она, в свою очередь, делилась с ним своими сновидениями, мыслями и переживаниями. По-прежнему каждый увиденный сон оказывался продолжением предыдущего. И по-прежнему ей снился только Элохим. Она как-то выдернула из своего платка красную нить и, завязав ее отцу на левом запястье, сказала:
– Теперь буду знать, когда вижу тебя наяву, а когда во сне.
127
На шестой день месяца Кислева, вечером, Мариам вновь напомнила Элохиму о Кадесе.
– Дада, давай завтра отправимся в Кадес.
– Адда, родная, мы не найдем там могилу Мариам.
– Но там из скалы бьет родник, из которого пили наши предки. Там они вошли в распрю с Богом. Впервые после Йетзиат Мицраима[78]. Только попьем из того источника и сразу же вернемся.
– Хорошо, родная. Раз тебе так хочется! Но откуда ты знаешь про воду?
– Конечно, из Шемота, дада.
– Я тоже читал Тору. Но что-то не могу припомнить.
Мариам улыбнулась.
– Дада, вода Мерибы. Тору надо не читать, а изучать, медленно и внимательно. Слово за словом. Строку за строкой. Как это мы делали в Храме. Некоторые отрывки мы даже зубрили наизусть.
– Наверно, ты права, родная.
– С Йетзиат Мицраима, дада, начинается вся история иудеев. А до того все – предыстория. Авраам и Исаак были предками не только иудеев, но и идумеев, бедуинов и арабов.
– Это я знаю. Они наши двоюродные братья.
– И враги одновременно, – добавила Мариам. – А ты знаешь, дада, в этом мы должны винить только самих себя. Не их. Они тут не при чем. Не они стали нашими врагами, а мы их сделали таковыми. И вообще, во всем, что происходит с нами, мы всегда должны винить себя и только себя, а не другие народы. В этом наше отличие от них.
– Чем, адда, мы виноваты перед идумеями и арабами.
– Тем, что мы сравняли их с прочими народами. Для нас они такие же гойи, как и римляне, как и греки. Хотя Моисей четко передал иудеям повеление Бога относиться к потомкам Ишма-Эла и Исава иначе, чем к другим племенам, предостерег вступать в войну с ними.
– Теперь мы забыли про это.
– Потомкам Ишма-Эла и Исава было предназначено стать как бы связующим звеном между нами и прочими народами. Но мы брезговали ими, как брезгуют богачи своими бедными родственниками, относились к ним как к людям второго сорта. А царь Давид даже поработил идумеев. Они заслуживали лучшей участи, чем рабства. Разве не так, дада?
– Ты умница моя! А, по-твоему, их надо было приобщить к нашей вере?
– Нет, дада. Ни в коем случае. Наша вера есть наша вера. Она только для нас. Но Бог один для всех. Нам надо было придумать для наших братьев отдельную веру. И еще одну веру надо было изобрести для прочих людей. Всего три веры, для нас, для братьев и для прочих. Бог любит троицу.
– Как же? Один Бог и три разные веры?
– Дада, Богу это без разницы. Ему не нужна ни наша, ни другая вера. Он вообще ни в чем не нуждается. Ни в вере, ни в любви, ни в безверии, ни в ненависти. У Него есть все. Он самодостаточен. Вера нужна нам, людям. Она скрепляет людей в народ. Вера для народа то же самое, что и кровь для тела. Как тело не может жить без кровообращения, также народ не сможет существовать без веры. Наша вера закрыта для других людей. Иудеями рождаются, но не становятся. Но для двоюродных братьев надо было изобрести точно такую же веру, но как бы открытую для других. Идумеи и арабы очень любвеобильны, обожают якшаться и смешиваться с иноплеменными женщинами.
– При виде женщин у них обычно загораются глаза, – заметил Элохим. – В них появляется особый, только им присущий слащавый блеск.
– Это неплохо. Ибо отвечает их предназначению стать мостом между нами и всем миром. А третья вера должна была как бы сочетать в себе черты нашей веры и веры наших братьев. Открытой для всех, но при этом не стирать различия между племенами, а наоборот, подобно нашей вере, скреплять людей в нациях.
Манера рассуждения Мариам удивляла Элохима. Она не только не соответствовала ее юному возрасту, но казалась Элохиму очень знакомой.
– А ты, адда, не общалась с Г.П.?
– Только однажды, незадолго до его смерти. А что?
– Иногда напоминаешь его, особенно этим «как бы».
– Я рада. Я его сильно уважала.
– Я тоже.
– Но я с ним не обсуждала Йетзиат Мицраим.
– А о чем вы говорили?
– О тебе. Он сказал, что ты одновременно самый несчастный и самый счастливый человек в мире. Несчастный, потому что мир тебя не понимает и стремится уничтожить. А счастливый, потому что тебе дано испытать то, чего никто не испытывал. И еще он сказал, что хоть мир и отвергает тебя, но он строится только на таких редких людях, как ты. И я согласна с ним. Вот я думаю, если бы Наассон бен Аминадав был похож на тебя, то наши предки, наверно, не скитались бы по пустыне сорок лет и наша история была бы совершенно другой.
Наассон бен Аминадав был прямым предком Элохима и главой колена Иуды во времена исхода из Египта.
– Все же очень обидно за предка. Но почему ты так считаешь?
– Потому что он не оправдал надежды, возложенные на главу колена Иуды, – ответила Мариам и продекламировала: – «Иуда! Тебя восхвалят братья твои. Рука твоя на хребте врагов твоих; поклонятся тебе сыны отца твоего».
– Завещание Иакова?
– Да. Только Иуду из всех братьев Иаков назвал львом, царем зверей. Но Наассон бен Аминадав был не львом, а кроликом.
– Адда, нельзя так отзываться о человеке, о котором, кроме имени, ничего неизвестно.
– Вот именно, ничего неизвестно. Дада, вдумайся сам в слова «рука твоя на хребте врагов твоих». Иаков прямо указал на предназначение сынов Иуды. Быть воинами. Он им поручил сломать хребет врагам. Сломал ли Наассон бен Амминадав хоть кому-нибудь хребет? Неизвестно! О нем кроме имени, ничего неизвестно!
Элохим опустил голову.
– От него ожидалось, что он создаст мощную армию. И для этого у него были все необходимые условия. Суровая пустыня! Что еще нужно воину, чтобы закалить себя и телесно, и духовно? Не так ли?
– Согласен, родная моя.
– Мужчина, как только выходит за ворота своего дома, должен превратиться в воина. Шестьсот три тысячи пятьсот пятьдесят мужчин покинули свои дома при Йетзиат Мицраиме. И сынов Иуды было больше всех. Семьдесят четыре тысячи мужчин от двадцати лет и выше, годных для войны. Целое ополчение! Ему только надо было сколотить из него костяк армии. И тогда он бы заслужил восхваления своих братьев. Они пришли бы к нему поклоняться. Он мог бы собрать армию, по крайней мере, в триста тысяч человек. Где еще в мире тогда была армия в триста тысяч человек! С такой армией, закаленной в пустыне, можно завоевать весь мир, не то что маленькую полосу земли.
– Адда, ты к нему несправедлива. Армии не создаются вдруг и на пустом месте. Нужно время и еще много чего другого.
– Нужен дух, дада. Прежде всего. Боевой дух! Дух льва! А все остальное приложится к нему. У него было время. В Кадес они дошли через два года после выхода из Египта. Этого времени было вполне достаточно, чтобы превратить любой сброд в боевую силу. Дада, что же я убеждаю тебя? И так очевидно, что ему все было как бы преподнесено на блюдечке. Не хватило только одного: духа!
– Адда, все же ты судишь очень сурово.
– Тебе больно за предка. Понимаю, – ответила Мариам и с улыбкой добавила: – Но ведь он был и моим предком. И я ему благодарна за то, что живу на свете. Но от правды не уйдешь, какой бы горькой она ни была.
– Спасибо, что хоть нашла слова благодарности предку. Дети не имеют права осуждать отцов.
Мариам покраснела. Ей стало неловко. Потом, задумавшись, она сказала:
– Хорошо, дада. Давай ты поставишь себя на его место. Представь, что ты глава колена Иуды при Йетзиат Мицраиме. Я буду спрашивать, а ты отвечай. Ладненько!?
Она так ласково произнесла слово «ладненько», что Элохиму невозможно было отказать ей.
– Вот, представь себе, что вы только что вышли из Чермного моря, а египетские колесницы и всадники утонули в его волнах. Дух у вас приподнятый. Вы за три дня прошли столько же, сколько потом преодолевали целый год. Прямо летели на орлиных крыльях. У тебя в ополчении семьдесят четыре тысячи мужчин, годных для войны. Вы идете во главе движения, ибо колено Иуды всегда первым снималось с лагеря. Зная, что продвигаетесь по чужой враждебной земле, чтобы ты сделал?
– Я бы прежде всего обособил всех боеспособных сынов Иуды от их семей. Они жили бы отдельным станом.
– А потом?
– Потом вооружил бы всех тех, у кого не оказалось бы никакого оружия.
– Даже если бы пришлось отобрать оружие у других колен?
– Да.
– А потом?
– Потом все ополчение разбил бы на подразделения.
– Подобно римскому легиону, не так ли? Римский легион ведь делится на подразделения по десять, сто и тысяче воинов во главе с декурионами, центурионами и трибунами.
– А потом освободил бы воинов от всех иных занятий. Они бы были заняты исключительно военным делом. И ввел бы строгую дисциплину. Так, чтобы вся армия действовала, как один человек.
– Вот именно! Как один человек! – воскликнула Мариам. – Иначе армия не армия, а сброд. Германцы телесно превосходили римлян и не уступали им в отваге. Но были порабощены благодаря римской дисциплине. Но Наассон бен Амминадав не сделал и малости того, о чем ты только что сказал. Вот почему Моисей поручил не ему, а Осию бен Навину из колена Ефремова выбрать «мужей сильных» и сразиться с амаликитянами в Рефидиме. Первое боевое крещение иудеев после выхода из Египта. И где же был Наассон бен Амминадав?
Мариам сделала паузу и потом сама же ответила:
– Неизвестно!
Убедительнее нельзя было сказать. Элохим не ожидал, что поведение предка за тысячу с лишним лет назад могло задеть его так сильно. Теперь ему было не просто больно за предка. Он в какой-то мере ощущал себя лично ответственным, в чем-то виноватым, как бы нелепо это не выглядело.
– Хорошо, дада. Давай двинемся дальше. Ты все еще глава своего колена. Допустим, что Моисей тебе поручил вести битву с амаликитянами, а не Осию бен Навину. Твои воины дрались настолько плохо, что бедному Моисею при поддержке Аарона и Гура пришлось держать свои руки вытянутыми вперед целый день, чтобы евреи могли одолеть амаликитян. Но худая победа лучше доблестного поражения. И у тебя впереди целых два года, чтобы учесть все уроки битвы с амаликитянами и не повторить ошибки. Вот с трехсоттысячной армией ты пришел наконец-то в Кадес, к подступам земли Ханаанской. Моисей посылает туда людей, по одному человеку от каждого колена, чтобы высмотреть те земли и их обитателей. Кстати, среди главных сынов Израилевых уже нет ни Наассона бен Аминадава, ни его сына Салмона. Есть тот же Осия бен Навин, а от колена Иуды Халев бен Иефонний.
– Наверно, тогда-то и потеряли наши предки главенство в колене Иуды. И лишь несколько сот лет спустя царю Давиду удалось восстановить его за нашим родом.
– Дада, мы отвлеклись. Так вот сыны Израилевы ждали в Кадесе сорок дней возвращения посланных соглядатаев. К чести Осия бен Навина и Халеба бен Иефонния, только они двое из двенадцати вернулись с мыслью, что надо начинать захват обещанной земли. А остальные соглядатаи устрашились высокого роста тамошних жителей и их числа. Как бы ты поступил, имея под рукой трехсоттысячную армию и еще столько же годных для войны мужчин в тылу?
– Я бы ворвался туда как таран. Немедленно. Тремя волнами, по сто тысяч человек. Друг за другом.
– Но всего этого не случилось. Сыны Израилевы струсили. Если бы не струсили тогда, захватили бы обещанную землю и не пришлось бы скитаться по пустыне сорок лет.
– Да, шанс был тогда безвозвратно упущен.
– За сорок лет все сыны Израилевы от двадцати лет и старше перемерли в пустыне, за исключением Халева бен Иефонния и Осия бен Навина. Выросло новое поколение, закаленное в пустыне и свободное от раболепства. И оно смогло завоевать землю Ханаанскую под предводительством Осия бен Навина. «Только будь тверд и очень мужествен», – наставлял его неоднократно сам Господь. И он вроде бы был тверд и мужествен. Но все же недостаточно.
– Адда, он был очень стар. Если не ошибаюсь, умер в возрасте ста десяти лет.
– Это так. Но все же он не смог выполнить до конца повеление Бога.
– Какое повеление?
– Прогнать все местные племена с земли Ханаанской и не оставить в живых никого в захваченных городах и селениях.
– Скорее всего, не успел.
– Нет, дада, он допустил ошибку уже в самом начале вторжения, еще при захвате Иерихона, оставив в живых Раав и все ее семейство. Подал дурной пример.
– Раав спасла иудейских соглядатаев, укрыв их от царя Иерихона у себя на кровле.
– Раав сделала добро иудеям, но предала своих. И она не выдала их только потому, что хотела спасти свою шкуру. Была уверена, что иудеи возьмут Иерихон. Нет, ее не надо было щадить. Надо было истребить всех жителей Иерихона, как это делал Моисей в захваченных городах аморреев.
– Адда, я не знал, что ты так кровожадна.
– Я не кровожадна. Кровожаден Бог. Зачем Он обещал землю, уже заселенную людьми? Ведь прекрасно знал, что это приведет к кровопролитию. Не было на свете другой земли что ли?
– Не знаю. Трудно понять. Быть может, все дело в горе Мориа.
– Наверно. «Введи свой народ и насади его на горе достояния Твоего, – воспевал Моисей в своей песне, – на месте, которое Ты соделал жилищем Себе». Но если так, то тем более надо было очистить всю землю вокруг нее от местных жителей. Разве ты не поступил бы так, будь на месте Осия бен Навина?
– Легко сказать, труднее делать.
– Очевидно, наши предки не были достаточно сильны. И все потому, что Наассон бен Аминадав не создал своевременно мощную армию. Понимаешь, дада, надо четко разделять отношение сынов Израилевых между собой, и к Богу, и их отношение к другим племенам. Как относиться к Богу и как относиться друг к другу – было установлено в заповедях, переданных Богом через Моисея сынам Израилевым. А как относиться к другим племенам?
– Бог ясно повелел не вступать с ними в союз, – ответил Элохим, – и не брать их дочерей в жены для своих сыновей, то есть не смешиваться с ними.
– Верно. И уже одно это ставило наших предков в особое положение, требовало от них с самого начала заняться созданием сильной армии. Но Моисей был не военным человеком. Он всецело был занят отношением сынов Израилевых к Богу и между собой. Он лепил нацию. Кто должен был всецело заняться отношениями с другими племенами?
– Мы вновь приходим к главе колена Иуды.
– Да. К Наассону бен Аминадаву. Ему надо было этим заняться.
– Наверное, Бог не хотел того.
– Чего хотел Бог, а чего нет, трудно угадать. Мне кажется, у Него какие-то другие заботы, и мы люди, отнюдь не занимаем первое место в Его мыслях.
– С чего ты так решила?
– Прошло четыреста с лишним лет, прежде чем Он вспомнил про свое обещание Аврааму, Исааку и Иакову дать обетованную землю их потомкам.
– Да, немало.
– И после того Он тратил на нас немного времени, всякий раз по несколько минут, как бы между прочим.
– Адда, ты словно упрекаешь Его.
– Нет, ни в коем случае. Я Им восхищаюсь. Он для меня наивысший образец, каким должен быть свободный человек. Свободный от всего, от добра и зла. Я помню наизусть, как Он сказал Моисею о самом себе.
Мариам посмотрела в ночное звездное небо, потом, закрыв глаза, продекламировала:
– «Господь, Господь Бог, милосердный и милостивый, долготерпеливый и являющий добро и истину, сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину, преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и детях детей до третьего и четвертого рода».
– Страшные слова! – невольно промолвил Элохим. – Дети вроде бы не должны отвечать за поступки своих отцов.
– Но это по нашим человеческим меркам. Бог свободен от них. Вдумайся, дада. Он, с одной стороны, послал Моисея и Аарона к фараону с требованием отпустить сынов Израилевых, а с другой – Сам же ожесточил сердце фараона, чтобы тот упорствовал. Зачем? Неужели только для того, чтобы показать фараону, Моисею и всем остальным свою неограниченную мощь? Страдали все – и египтяне, и израильтяне. И фараон сдался лишь после того, как Бог умертвил его первенца и первенцев всех египтян. Погибли невинные дети из-за того, что сердце фараона было ожесточено самим же Богом.
– Вся эта история с десятью бедствиями, – ответил Элохим, – не укладывается ни в какие человеческие рамки и кажется какой-то кошмарной жуткой игрой, которую Бог затеял с самим собой и с людьми.
– И, наконец, перед исходом Бог повелел обобрать египтян. Он поручил каждому иудею выпросить у своего египетского соседа одежду, серебряные и золотые вещи. Одновременно Сам же настроил египтян благосклонно, чтобы те позволили обобрать себя.
– Обобрать соседей, убить невинных детей. Зачем!? – в недоумении спросил Элохим как бы самого себя.
– Я понимаю так, – ответила Мариам. – Ему-то всего этого не надо было. Через эти крайности Он явил лишь образец свободного духа. Он словно говорил: «Смотри, каков твой Бог в действии. Ничто Его не остановит. Даже слезы детей».
– Очень жестоко!
– А как иначе, дада!? Ты бы поступил точно так же, будь на месте Бога. Бросить целый народ с женщинами и детьми в пустыню и не ожесточить его дух? Не сделать его жестоким к врагам, а оставить таким, каким он был при рабстве. Так бы ты поступил?
– Нет на свете большей жестокости, чем убийство невинного беспомощного дитя. Ничем нельзя ее оправдать, – ответил Элохим.
– А что разве теперь не проливается кровь невинных детей? Сколько детей погибло с тех пор, как наши предки поселились на этой земле среди инородных племен. И сколько еще погибнет? Наших и чужих детей? И всего этого можно было бы избежать.
– Каким образом?
– Прогнав в самом начале всех Аморреев, Хананеев, Хеттеев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев за пределы земли обетованной.
– Но Бог не допустил. Он их оставил, чтобы искушать ими наших предков, и чтобы новые поколения учились войне.
– Вот именно, чтобы учились войне. И по сей день не научились. Это самая великая ошибка нашего народа. Бог сделал для нас все. Вывел из Египта, привел в обещанную землю. Дал образец жестокости, необходимый для воина. Но он не хотел возиться с нами, как няня возится с детьми. Он хотел, чтобы мы сами делали то, что должен делать народ, призванный стать богоизбранным народом.
– Хорошо, адда, что ты сделала бы тогда, будь главой колена Иуды?
– Как Моисей создал из левитов священников, точно так же я бы превратила сынов Иуды в потомственных воинов. И подобно левитам, не претендовала бы на удел в захваченной земле. Я бы ее полностью очистила от инородных племен и обвела бы высокой стеной, начиная от Великого моря на севере и кончая у берегов того же моря на юге. И поручила бы всем сынам Иуды охранять эту Великую стену по всей длине. Никто из инородных племен не мог бы ступить ногой на святую землю, как им запрещено теперь ступать во внутренние дворы Храма. Только потомкам Ишма-Эла и Исава разрешалось бы на время праздников входить в святую землю. И они жили бы вдоль Великой стены, образуя естественную защиту от враждебного мира и служа связующим звеном между нами и прочими народами.
– Слишком идеальная картина. Чужие народы не позволили бы.
– Дада, нам нужна только эта земля. На другие земли мы никогда не зарились. Надо было ее сделать святой для всех людей на свете. Вот почему нам нужно было изобрести особые веры для наших братьев и других народов. И тогда, все они с уважением и трепетом относились бы к этой земле и не посмели бы пролить на ней человеческую кровь.
– Ты слишком мечтательна, родная моя. В жизни все иначе.
– Может быть, дада. Но я верю, что когда-нибудь в будущем вся Святая Земля будет обведена Великой стеной. И там не прольется ни одной капли человеческой крови. И ни одной детской слезы.
128
Утром Элохим проснулся перед самым рассветом. Дочь еще спала. Он вышел из шатра. Было темно. Где-то внизу на склоне горы зачирикал воробей, ему откликнулся другой, а потом еще несколько. В считанные минуты воздух наполнился дружным щебетанием самых разных птиц. Становилось все светлее и светлее. Было изумительно наблюдать, как под веселое птичье пение из темноты проступают очертания мира. Пение птиц внезапно усилилось. Казалось, кроме них на свете никого нет. «Перед рассветом мир принадлежит птицам», – подумал Элохим. Вскоре окончательно рассвело. Под дымчато-голубым небосводом в ярком освещении восходящего солнца простирались необъятные просторы. Элохим был так заворожен величественной красотой мира, что не заметил, как умолкли птицы. Вся душа наполнилась трепетным благоговением. Деревья, кусты, камни, скалы, каждая песчинка в пустыне прочно и четко занимали предназначенное им место, исключая всякую неясность, всякую неопределенность.
Вдруг смутно вспомнился ночной сон. Он попытался восстановить подробности. Но тщетно.
– Дада, а почему ты так рано встал? – спросила Мариам, также выходя из шатра.
Только теперь он понял, что проснулся от увиденного сна. В один миг он вспомнил весь сон и содрогнулся.
– Адда, кажется, я видел Его.
– Кого его?
– Бога. Я был в Храме. Точно в Храме. В большом дворе. Четко помню его каменные плиты, голубые и белые вперемежку. Никого там не было. Я взглянул на небо и тут же отвернулся от ослепительного сверкания. Но успел увидеть, что по всему небу простерлась огромная решетка. От края до края. Ослепительно сверкающая решетка. И я услышал голос: «Ты только что лицезрел Господа Бога!». Тут же я проснулся.
– Дада, это был Он. Уверена. У него нет лица, но есть сверкание.
– Никогда раньше я не видел Его.
– Дада, Он редко кому снится. И лишь однажды в жизни.
– Видно, под конец жизни, – грустно улыбнулся Элохим, но заметив, что Мариам расстроилась, поспешил пошутить: – Но не рановато ли!?
Шутка не утешила Мариам. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы. Элохим укорял себя за неосторожное слово, но было уже поздно.
Весь день Мариам была не в духе. Говорила очень мало. Спросила лишь о том, когда они поедут в Кадес. Элохим ответил, что перед сумерками.
– Привлечем меньше внимания и в случае чего легче будет скрыться.
Кивком головы она дала знать, что согласна и ушла готовиться к поездке.
Дорога в Кадес по оценке Элохима должна была занять не больше двух часов. Ехать по египетскому пути было опасно. Но Элохим также не хотел показываться в арабских селениях. Поэтому он решил сделать большой круг, обходя селения с юга. Оставив одного коня пастись на склоне, на двух других они спустились к подножию горы и двинулись в путь.
Элохим старался не гнать своего коня. Но Мариам время от времени со смехом вырывалась вперед. И тогда Элохим пускался ей вдогонку, пытаясь не отпустить дочь слишком далеко от себя. Кони через какое-то время утомились.
– Лучше их сейчас не гнать, – предупредил Элохим.
Они спешились, взяли коней под узды и пошли рядом.
– Дада, дух захватывает, стоит лишь представить себе, что по этой самой земле когда-то шли наши предки. Вот так, как мы теперь.
– Да они тогда подошли очень близко к обещанной земле.
– А сегодня какое число? – внезапно спросила Мариам.
– Седьмой день Кислева.
– Ох! – сказала Мариам, – ненавижу этот день!
– День как день, родная моя, как все другие дни.
– Нет, дада, ты не знаешь. Это самый жуткий день. Даже хуже, чем Тишах Бав[79].
– Чем же?
– Тем, что зерна Тишах Бава были засеяны в этот день. Тишах Бав – это ужас наяву, a седьмое Кислева – это ужас во сне.
Элохим в недоумении посмотрел на дочь.
– Седьмого Кислева Иосифу приснился сон. Роковой сон. Я была не права. История иудеев начинается не с исхода, а раньше. Именно с этого сна.
– Не вижу связи, родная.
Мариам вкратце рассказала предание об Иосифе. Он был любимцем у Иакова. Каким бывает поздний ребенок у престарелых родителей. Но был также противным братом. Стучал отцу на своих братьев. За это они его возненавидели, но терпели из-за старого отца. Он был красив лицом. И как девица, любил наряжаться в разноцветный пассим[80] и щеголять в нем перед братьями. Ходил петухом. Был ужасный хвастун. Хвастался своими вещими снами. Братья его так и называли между собой – «сновидец». Последней каплей в чаше терпения стал его сон, в котором он увидел, как снопы братьев стали кругом и поклонились его снопу. Он гордился тем, что умеет толковать сны. Но при этом не замечал, что задевает своих братьев за живое. Даже отец упрекнул его в этом.
– Так вот, – заключила Мариам, – если бы ему не приснился тогда, седьмого Кислева, тот злосчастный сон, братья не продали бы его измаильтянским купцам, и он не оказался бы в Египте. И наши предки потом не попали бы в рабство египтян.
– Но Иосиф спас их от голода. От явной смерти во время засухи. Хлеб тогда был только в Египте.
– Неизвестно. Вот идумеи, арабы не перебрались в Египет. Но выжили. По сей день живут на своих землях.
Как бы для пущей убедительности Мариам рукой показалана арабские селения.
– Как и другие племена, – продолжила она. – Так что неизвестно. Но зато не было бы ни египетского рабства, ни сорокалетнего скитания по этой пустыне, ни нужды ощущать себя пришельцами на собственной земле, ни бесчисленных кровопролитий, ни разрушения Храма девятого Ава. Все эти беды вышли из одного единственного сна самодовольного хвастуна.
– Адда, теперь ты нападаешь на Иосифа.
– Как не нападать? Он каким хвастуном был, таким и остался до конца жизни. Хвастался перед братьями, что стал владыкой над всем Египтом, отцом фараону. Почему тогда он не мог обеспечить их хлебом в земле Ханаанской? Что? Обязательно надо было их тащить в Египет? У потомков Ишма-Эла не было своего Иосифа в Египте. Все же выжили. Без всякого переселения. Зачем он поселил наших предков в Египте?
– Не он, а Бог поселил, если верить Торе.
– Это его же слова. «Не вы послали меня сюда, а Бог». Хорошо. Голод длился семь лет. Но Иаков прожил в Египте семнадцать лет. Почему он их не вернул обратно после голода?
– Трудно сказать.
– А потому, что он наслаждался властью над своим отцом и братьями. Держал их в непрерывном страхе. Братья до самого конца боялись его мести. Он был слезливый, но в то же время очень жестокий и коварный. Воспользовался голодом, разорил всех египтян. Выкупил у них все – скот, земли, даже «их тело и душу» – и поработил всех поголовно. Народ попал в рабство к фараону. Засеял семена ненависти к сынам Израилевым в сердцах египтян. Вот с каким наследием он оставил наших предков в Египте после себя.
– Адда, быть может, Иосиф не достоин того восхищения, которым поныне окружена память о нем в народе. Но бессмысленно смотреть на прошлое под углом «как если бы». Что произошло, то и произошло. Сам Господь Бог бессилен воротить прошлое назад.
– В самом деле, даже Бог бессилен, – согласилась Мариам. – Прошлое необратимо.
– А потом, кто знает, могло бы быть еще хуже, если бы не сон Иосифа.
– Значит, остается молча смириться с прошлым?
– И изумляться тому, как великие события вырастали из малого.
129
Они добрались до Кадеса перед самым заходом солнца. Город издалека казался одной сплошной глиняной стеной, над которой местами высились пальмы. Небо над городским силуэтом было освещено кровавым заревом. Незаметно наступили сумерки. Мариам и Элохим перебрались на дорогу, идущую в город.
– Дада, странный город, – заметила Мариам, – никаких ворот, никаких башен.
– Это не город, а скорее селение, – уточнил Элохим.
У въезда в Кадес дорога перешла в безлюдную улицу. Вдоль нее тянулись однообразные глиняные дома с плоскими кровлями, наводящие лишь тоску и скуку.
– Как только люди живут в столь невзрачном месте, – посетовала Мариам. – Никого нет… Не у кого даже дорогу спросить.
– Встретим уж кого-нибудь.
На первом перекрестке им навстречу вышел молодой араб с рябым лицом. Элохим уловил в его взгляде, брошенном на Мариам, сладострастный блеск. Они проехали мимо.
Впереди изредка стали попадаться старики, сидящие у ворот своих домов. С нескрываемым любопытством, не подобающим их возрасту, они встречали и провожали взглядом всадников. Было настолько неприятно ощущать их взгляды на себе, что Элохиму расхотелось спрашивать у них дорогу.
На другом перекрестке навстречу вышел пожилой араб. Элохим, поравнявшись с ним, остановил коня и спросил его про источник Мерибы. Оказалось, что они на верном пути. Источник находился на площади, куда вела улица, по которой они двигались. Вода считалась святой. Элохим с удивлением узнал, что местные арабы чтят память о Моисее, называя его на свой лад пророком Мусой.