Вера Анмут
Ливень в графстве Регенплатц
– Успокойся, Густав, – волновался Аксел. – Здесь действительно никого нет. Смотри!
И в доказательство своих слов он постучал руками по сидению стоявшего рядом стула. Но Густав не обращал внимания на его усилия. Он пил вино и смело смотрел в глаза призраку.
– Я больше не боюсь тебя, – повторил Густав. – И, пожалуй, даже разрешаю тебе остаться. Поглядишь, как я развлекаюсь с твоей милой вдовушкой.
И Густав издал издевательский смех. Но Берхард по-прежнему был неподвижен и бесстрастен.
– Видишь, Аксел, он мне больше не страшен, – пьяно храбрился парень. – Бестелесная мерзость, способная лишь портить нервы. Пусть является, я просто перестану обращать на него внимание.
Однако Аксел Тарф беспокоился, состояние друга ему не нравилось. Как бы видение брата не вызвало новый приступ болезни. Хорошо бы никуда не пускать Густава, а уложить спать. Но разве он послушает? И всё-таки Аксел попробовал.
– Ты слишком много выпил, – сказал он. – Пожалуй, тебе лучше пойти к Гретте завтра.
Густав ткнул в друга уничтожающий взгляд.
– Не указывай мне! Я и так слишком долго откладывал. Вот сейчас допью вино и отправлюсь.
В два больших глотка молодой ландграф залил в себя остатки вина и со стуком поставил пустой кубок на стол. Облизав губы, он почувствовал что-то вязкое. Тыльной стороной ладони вытер рот, взглянул на руку – на ней осталось тёмное и густое пятно. Что это? А губы опять ощущали на себе грязь. Густав вытер рот другой рукой, посмотрел на неё – такое же тёмное пятно. Тёмно-красное. Юноша присмотрелся, и в нос ударил тяжёлый запах крови.
Крови?! Густав облизнул губы. Да, и вкус её! Но отчего? Откуда? Он начал нервно вытирать губы, которые, казалось, ещё больше пачкались. Руками, рукавами, подолом – и всё покрывалось тёмно-красными липкими пятнами. А Аксел наблюдал за другом с нарастающим страхом.
– Что с тобой, Густав?
– Откуда кровь? – взволновано выкрикнул Густав. – Аксел, посмотри, у меня рана на лице? У меня губы треснули?
– У тебя ничего нет, – заверил Аксел. – Лицо твоё абсолютно чисто.
– Разве чисто? Видишь, как течёт, одежда уже вся в крови!
– И одежда твоя чистая, – заверял Аксел. – Нет крови на тебе!
Он резко встал, поспешил к метавшемуся в истерике другу и схватил его за руки.
– Успокойся, Густав, крови нет. Раны на лице нет. Одежда чистая!
– Не трогай меня! – вскричал Густав с выпученными от ужаса глазами. – Смотри, смотри, твои руки теперь тоже испачканы! И крови всё больше и больше! Откуда она, Аксел?!
И тут он поднял глаза. Прямо перед ним всё ещё сидел Берхард, и на его лице появилась злорадная усмешка. Так вот кто напустил поток крови на его лицо.
– Чего ты хочешь от меня? Убирайся отсюда! Убирайся в ад!! – кричал Густав призраку, и голос его срывался от нервов.
Но он был бессилен что-либо сделать, и это ещё больше угнетало его и мучило. Он выл, не в состоянии справиться с потоком крови с его лица. А Берхард, эта бестелесная тварь, смел наблюдать за ним и смеяться, смеяться! Во весь голос!
– Заставь его замолчать, Аксел! Уничтожь его!! – в панике выкрикивал Густав.
Однако Аксел смеха не слышал, призрака и крови не видел. Он лишь видел сошедшего с ума человека с безумными глазами, корчившегося в судорогах ужаса. И для него это было страшнее призрака.
И вновь Патриция сидела у постели больного сына, наблюдая за его беспокойным бредом, и меняя смоченное в холодной воде полотенце на его горячем лбу. Аксел без утайки поведал ей обо всём, что случилось за ужином: о призраке, о видениях, об истерике, после которой и случился этот приступ. Больше Патриция не сомневалась, что к Густаву приходит дух брата. Аксел – слишком надёжный свидетель, чтобы продолжать сомневаться.
Но что делать теперь? Как спасти сына? Отныне Берхард не тот враг, которого можно прогнать или убить. Отныне он – эфирное существо без тела, без жизни, однако имеющее силу и влияние больше, нежели живой человек. И никак не одолеть его.
Патриция встала и подошла к столу. В ящике лежал ключ от покоев Берхарда. Идея очень глупая. Но в столь безвыходной ситуации нужно испробовать всё, даже глупость. Взяв ключ, женщина вышла.
– Можешь быть свободен, – сказала она стражнику, стоящему на карауле у двери.
Лишние свидетели её глупости были не нужны. Дождавшись, когда солдат завернул за угол, Патриция сняла со стены факел и отправилась в соседнюю комнату.
В помещении по-прежнему было темно, душно и пахло сыростью. В тусклом свете факела предметы казались уродливыми и отбрасывали зловещие тени. Душа забилась мелкой дрожью, и сердце сбивалось с ритма от страха. Но Патриция всё равно проходила внутрь затхлой темноты.
– Берхард, – тихо позвала она. – Ты ведь здесь?
Ответом была тишина.
– Я знаю, что ты здесь. Смотри, я пришла к тебе сама. Пришла просить… Нет, умолять пощадить брата твоего. Ты доставил ему уже достаточно мучений и боли, остановись. Не отбирай жизнь у него! Прости его жестокость. Молю тебя.
И снова ни звука, ни шороха. Патриция огляделась. Это безмолвие пугало её больше, нежели вздохи и непонятные звуки.
– Уходи в свой мир, Берхард, – просила несчастная женщина, и голос её срывался. – Я стану молиться о душе твоей. И Густава заставлю делать это. А если уж тебе непременно нужно забрать кого-то с собой, так лучше забери меня. Я принесла тебе больше страданий. Но брата своего пожалей. Пожалей.
Тишина не шелохнулась. Лишь слышно было, как сердце нервно отбивало ритм.
– Да здесь ли ты? Ответь мне! Заклинаю тебя, Берхард, оставь нас, покинь! Прочь уходи!
Патриции померещилось какое-то движение, и будто лёгкое дуновение щеки коснулось. В душе засуетилась паника, готовая вот-вот вырваться наружу. Женщина вытянула вперёд руку с факелом, обвела вокруг – никого. И только сердце в груди заметалось, словно в клетке.
– Прочь уходи! Заклинаю тебя! В замке этом ты более не хозяин!
– Хозяин.
Патриция в ужасе вскрикнула и бросилась было к выходу, но остановилась. Не за тем она пришла сюда, не для того, чтоб показывать страх свой. Безрезультатно пытаясь угомонить сердцебиение и усмирить слёзы паники, Патриция заставила себя гордо выпрямиться и повернуться на голос.
– Уже ничего не исправить, Берхард. Обратно в жизнь тебе не вернуться. Живи в замке, но Густава не мучай больше. Не вреди живым душам. Что хочешь ты за своё спокойствие? Какую жертву? Жизнь?
– Жизнь.
– Возьми мою. Уничтожь меня, терзай мою душу! Но не трогай моего сына!
– Сына.
Голос прозвучал совсем близко. Так близко, что повеяло холодом. Патриция рванула факел в сторону – сердце остановилось. Свет огня выхватил из тьмы бледное лицо молодого юноши с тяжёлым взглядом чёрных глаз и тут же с шипением погас. Сдерживать панику сил больше не было. Откинув древко потухшего факела, женщина бросилась прочь из комнаты.
Вбежав в покои сына, Патриция захлопнула за собой дверь. Ужас охватывал сердце, душа заливалась слезами. Берхард выглядел словно живой, словно и не умирал он вовсе. Не воззвать его к жалости, не успокоить, из замка не выгнать. Патриция обернулась – Густав ещё был без сознания. Как уберечь ей сына от напасти, от мстительной души, вернувшейся из ада? Подойдя к кровати, женщина легла рядом с бившимся в горячке сыном и нежно обняла его.
– Не отдам тебя дьяволу, буду с тобой каждую минуту. Отгоню призрак злобный, успокою хворь. Душа моя тебя защитит. Ты будешь жить, сынок. Вопреки всем заклятиям ты будешь жить.
Гретта стояла у окна и наблюдала за холодным моросящим дождём. Снова Берхард пришёл не к ней. Она не чувствовала его прикосновений, лишь бездушие капель, мелких и острых, будто ледяная пыль. Как хотелось попасть в комнату Берхарда, тогда стало бы возможным встречаться с любимым в любую погоду. Но ключ хранился у Густова. Да и сама Гретта вновь находилась под арестом.
Дождь закончен. Берхард так и не пришёл. Возможно, он опять навещал Густава, опять мучил его. Как это, должно быть, ужасно, когда неуспокоенная обиженная душа ежедневно напоминает о преступлении, пронизывает ненавистью, отнимая по частицам жизнь. Несчастный Густав. Он достоин жалости. Он болен, он бессилен, и кроме страданий жизнь не принесёт ему более ничего.
Надо бы узнать, вдруг с Густавом снова случился припадок, и он лежит во власти лихорадки. Гретта открыла дверь с намерением попросить стражника позвать к ней Лизхен. Но выглянув в коридор, девушка обнаружила, что солдат сидел на полу, прислонившись к стене, и мирно спал, издавая тихий храп. Как странно. И вроде, время ещё не позднее. Видимо, обязанность была слишком скучна для этого солдата.
Осторожно, дабы не разбудить стражника, Гретта вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Путь свой она направила к покоям супруга. В замке девушка уже ориентировалась хорошо, шла по коридору уверенно. Завернув в восточное крыло, Гретта ещё издали заметила, что дверь в покои Берхарда приоткрыта. Её забыли закрыть или в комнате кто-то был?
Пройдя мимо покоев супруга, Гретта подошла к двери соседней комнаты. Осторожно заглянула внутрь. Но в кромешной темноте ничего не было видно. Гретта вынула из держателя на стене факел и вошла в покои. Страха она не испытывала, скорее душа дрожала от любопытства и предчувствия чего-то волшебного. Пахло сыростью, и ощущалась прохлада. Ещё несколько дней назад здесь всё было иначе. В окно дышал тёплый летний ветер, солнце протягивало яркие лучи. По вечерам горели свечи, а при их мерцании молодой хозяин комнаты, сидя за столом, склонялся над листом пергамента и создавал прекрасные рисунки. Молодой, красивый и живой. Гретта не удержала печальный вздох. Ничего из этого больше не вернуть. Даже если открыть окно и впустить солнце, даже если избавиться от сырости, без своего хозяина эта комната всё равно уже будет не та.
– Берхард, – негромко позвала Гретта, проходя вглубь темноты. – Я пришла к тебе, мой милый. Не обижайся, что без спроса, не прогоняй меня, пожалуйста. Тоска по тебе меня угнетает.
По волосам скользнул ветерок. Гретта улыбнулась – здесь её возлюбленный, встретил её. Девушка протянула руку, почувствовала, как обволакивает её прохладная влага.
– Так необычны твои прикосновения, но они приносят счастье. Покажись мне, любимый. Какая радость знать, что могу видеть тебя не только во снах, но и наяву.
Во мраке показался знакомый силуэт, только к свету приближаться он не стал. Напротив, с его стороны донёсся поток влажного ветра, всколыхнул воздух, дёрнул подол платья, заставил нервничать пламя факела. Гретта встревожилась.
– Уж не прогоняешь ли ты меня, Берхард? Или тебя что-то беспокоит?
Однако призрак молчал. Новый поток ветра обдал холодом лицо и потушил огонь. И тут же со стороны двери раздался строгий голос:
– Кто здесь?
Гретта узнала голос Аксела Тарфа, а обернувшись, увидала в проёме открытой двери и его самого.
– Кто здесь? – требовал ответа молодой мужчина, протянув в помещение горящий факел. – Отзовись! Я видел свет, так что выходи сам по-хорошему. Эй, стража! – крикнул он в сторону.
Делать нечего, Гретта шагнула к выходу. Аксел продолжал звать стражу, но сам никуда не отходил. Девушка уже почти вышла из темноты на тусклый свет факела, как вдруг дверь перед ней захлопнулась. Гретта вздрогнула.
– Это ты сделал, Берхард? Ты хочешь меня спасти?
– Спасти, – ответил мрак.
По двери забарабанили нервные удары, и мужской голос выкрикивал ругательства.
– Но так ты меня не спасёшь? Аксел всё равно выломает дверь, обнаружит меня.
Раздались более тяжёлые и глухие удары, послышались ещё голоса.
– Открой, Берхард, – смирившись, попросила Гретта. – Они не уйдут, пока не снесут дверь, и что тогда станет с твоим прибежищем? Ты не должен покидать замок.
Однако дверь оставалась закрытой. А удары становились сильнее, послышался треск, будто топор применили.
– Открой, любимый. Аксел ничего мне не сделает без приказа Густава. А уж от его жестокости ты спасёшь меня непременно. Видишь, как я спокойна, ибо знаю, что так и будет.
И в этот раз Берхард внял просьбе. Дверь ослабла, и все те, кто рьяно рвался, кубарем вкатились в мрачное помещение. Едва солдаты оказались в покоях призрака, суеверный страх охватил их души, и они, быстро вскочив, ринулись обратно в коридор. Аксел тоже пока не решался войти.
– Выходи! – приказал он. – Я уже догадываюсь, кто ты.
Гретта сделала ещё пару шагов и вышла в круг света от пламени.
– Гретта Хафф! – злорадно усмехнулся Аксел. – Вот я вас и поймал. Вот и уличил я вас в колдовстве! Теперь Густав добр с вами не будет. Арестовать её!
Но трое солдат топтались у порога, не осмеливаясь ступить в комнату.
– Арестовать её! – повторил Аксел свой приказ.
Гретта стояла и лишь улыбалась страхам сильных мужчин. Кого боялись они? Призрака? Ведьмы?
Аксела глупая нерешительность солдат тоже нервировала. Не дождавшись от них никакого действия, он сам вошёл в покои и, крепко схватив девушку за руку, вывел её в коридор. Вот теперь стражники вспомнили о своей обязанности и окружили пленницу.
– Отвести в темницу. Позже ландграф решит её участь. – Аксел повернулся к чёрной дыре покоев призрака и громко пригрозил. – Эй ты, жалкое приведение, если продолжишь сводить с ума Густава, твоей девчонке не жить. Так что оставь его в покое и сиди тихо в своей вонючей конуре, пока я её не сжёг.
Ничем не ответил мрак, будто был пуст. Преисполненный собственным достоинством Аксел с силой захлопнул дверь и отправился следом за солдатами.
К утру горячка успокоилась. Густав открыл глаза. Юноша чувствовал себя таким усталым, будто провёл много утомительных бессонных дней. Повернув голову, он увидел рядом с собой спящую мать. Она обнимала его, прижав к себе, как бывало делала это в детстве, когда Густав болел. Неужели его приступы с каждым разом всё сильнее и сильнее? Это уже начинало беспокоить.
Густав потихоньку убрал с себя руку матери и попытался сесть. Да только головокружение уронило его обратно. Патриция немедленно проснулась.
– Густав, мальчик мой, – встревожилась она и, склонившись над несчастным сыном, приласкала его горячее лицо. – Жар ещё не стих. Но ты пришёл в себя, значит, недуг отступает.
– Где лекарь? – прохрипел Густав.
– Он должен прийти скоро. Я попросила его остаться в замке. Сейчас пошлю к нему кого-нибудь, чтобы его поторопили.
Патриция встала с кровати, и тут обнаружила спящего на большом сундуке Аксела Тарфа. Верный друг и слуга тоже всю ночь оставался при своём больном господине. Женщина подошла к парню и тронула его за плечо. Аксел вздрогнул, открыл глаза и тут же вскочил.
– Случилось что, ландграфиня? – обеспокоенно спросил он.
– Нет. Пока, слава Богу, ничего не случилось, – ответила Патриция. – Густав проснулся. Надо бы позвать лекаря Гойербарга. Да распорядиться насчёт завтрака. Впрочем… Завтраком я займусь сама.
Поняв распоряжение, Аксел поспешил к лекарю.
– Я не хочу есть, мама, – тихо проговорил Густав.
– Телу нужны силы. – Патриция поправила одеяло.
– Боюсь, они уже на исходе и никакая еда их не восполнит.
Какие странные речи для Густава, который всегда уверенно смотрел в жизнь, в будущее. Сердце Патриции заволновалось ещё больше.
– Что говоришь ты такое, Густав? С тобой случился обычный приступ. Уже к обеду ты встанешь с постели.
– А в ночь лягу снова. Он высасывает из меня жизнь. Постепенно, жестоко, настойчиво. Он не торопится, у него теперь времени много. Но дело своё он доведёт до конца, обязательно.
– Видимо, страшный сон ещё не покинул разум твой.
Патриция пыталась говорить спокойно, чтобы и у сына унять волнение, однако в груди её сердце обливалось слезами, слушая страшные откровения.
В покои вошёл лекарь Гойербарг и сразу направился к больному. Патриция не стала мешать ему. Вышла, отправилась в кухню. Повседневные заботы должны отвлечь от чёрных мыслей.
Густав не позволил лекарю надолго задерживаться у его постели. Приняв от него лекарство, он попросил, даже потребовал, чтобы Гойербарг шёл заниматься своими делами. В покоях остался лишь Аксел. Он помог другу сесть, подложив ещё одну подушку под его спину.
– Зелье Гойербарга такое горькое, подай мне воды, – сказал Густав.
Аксел выполнил просьбу, протянул другу глиняную чашку с водой. Густав жадно осушил её.
– Зато это зелье быстро снимает с тебя тяжесть недуга, – заметил Аксел, принимая чашку обратно. – Без Гойербарга тебе с болезнью не справиться.
– Скоро и он будет бессилен.
– Не говори ерунды.
– Это не ерунда. Волчонок от меня не отстанет, пока не убьёт.
– Его не нужно бояться, вот и всё, – советовал Аксел. – Не общайся с ним, не разговаривай. А если снова увидишь, так сделай вид, будто не замечаешь.
– Легко говорить тебе, – угрюмо отозвался Густав. – Ты его не видишь. Его месть на тебя не распространяется. Всё, оставь эту мерзкую тему. Что там за окном?
– Раннее солнечное утро.
– Солнечное, это хорошо. Если к обеду встану, надо будет выйти на улицу. Хочу на воздух. Чуть позже позови ко мне Гретту.
– Мне пришлось её арестовать, Густав, – доложил Аксел.
– Как арестовать? – удивился молодой ландграф. – За что?
– Вчера поздним вечером я застал её в покоях Берхарда. Она там колдовала.
– Что делала? – ещё больше удивился Густав. – Это как?
Аксел рассказал всё, как было. Как он заметил приоткрытую дверь в покои, свет факела внутри комнаты. Правда, свет быстро погас, и потому Аксел не успел рассмотреть человека. К двери никто не вышел, однако она резко захлопнулась, да столь крепко, что открыть её оказалось невозможно, хотя никто и ничто не держало ее. Даже трое прибежавших на зов солдат не смогли справиться. Рассказал, как дверь потом так же резко открылась, а за порогом стояла Гретта и надменно улыбалась.
– Я велел отвести Гретту в темницу, – заканчивал свой рассказ Аксел. – Ты сам решай, что делать с ней. У дверей её комнаты я обнаружил спящего стражника. Наверняка, это она его усыпила. Ключа от покоев Берхарда в ящике нет – Гретта смогла выкрасть его, хотя в комнату не входила. А может быть, открыла дверь колдовством.
Густав слушал молча. Разочарование тяжёлым грузом давило на сердце, осознание предательства стучало в голове тупой болью. Как эта неблагодарная женщина осмелилась пойти против него? Против человека, который дал ей имя, титул, уважение, который, в конце концов, сохранил жизнь её отцу-предателю!
И всё же не была Гретта похожа на колдунью. Глаза её хоть порой и наполнялись презрением, но не ненавистью, не коварством. В душе заёрзало неверие.
– Колдунья… – задумчиво повторил Густав. – Почему же тогда она не заставила ландграфа не только поменять старшему сыну невесту, но и оставить ему Регенплатц?
– Знала, что ты не уступишь трон без боя.
– Почему не подчинила меня? Не сковала мою волю и не сделала меня своим рабом?
– Ты не веришь мне? – настороженно уточнил Аксел.
– Просто никак не могу соединить Гретту с образом ведьмы. Нужно во всём разобраться. Приведи её ко мне. Но не сейчас. Позже. Когда я буду более-менее похож на здорового человека.
После лекарств Питера Гойербарга, материнской заботы и спокойного сна Густав к полудню настолько окреп, что смог подняться с пастели. Одевшись, он вышел на улицу, погреться под тёплые лучи солнца и подышать свежим воздухом. Сюда он и попросил Аксела привести Гретту для разговора.
– О чём ты хочешь поговорить с ней? – поинтересовалась Патриция, не на шаг не отходившая от сына, чем слегка нервировала его независимость.
– Просто спросить, – неопределённо отмахнулся Густав.
– Снова что-то срываешь от матери своей, – упрекнула Патриция.
– Нечего мне скрывать от вас, матушка. Гретту обнаружили в покоях Берхарда. Хочу спросить, как она попала туда и что там делала?
Ландграфиня молчала, почувствовав слабый укус совести. Она-то поняла, как девушка попала в эту комнату. Патриция вспомнила, что выбежала из покоев пасынка, не помня себя от страха, и не заперла за собой дверь. Да и ключ от покоев до сих пор хранился в кармане её платья. И что делала там Гретта, тоже понятно. Наверняка надеялась увидеть любимого. Патриции не трудно было оправдать невестку, да только нужно ли это делать? Уж слишком много места Гретта занимает в сердце Густава. Да и трудно простить, что все несчастья и трагедии в замке Регентропф начались именно с её появлением. Может, лучше молчать и дальше? Пусть Густав рассердится, пусть разочаруется. Пусть отправит её прочь отсюда, куда угодно, но подальше.
Гретта предстала перед супругом гордая с холодом в светло-карих глазах. Вежливо поприветствовала его, свекровь и приготовилась к разговору.
– У вас усталый вид, Гретта, – насмешливо заметил Густав. – Плохо спали?
– Уверена, вы не для этого позвали меня из темницы.
– Да, не для этого. Простите, что пришлось поместить вас в столь неприятное место, но вы сами вынудили так поступить, сбежав из своей комнаты. И для чего… Чтобы проникнуть в запертые покои, где ложе едва остыло от тела покойника. Вас привлекают склепы и запах смерти? Что делали вы вчера в покоях Берхарда?
– Мне стало любопытно, вот я и зашла. – Гретта оставалась совершенно спокойна.
– Но как вы открыли дверь?
– Она уже была открыта.
– Не может быть. Ключ хранится у меня, никто его не берёт. А я в ту комнату не заходил.
– Кто заходил туда, мне не известно. Но гость этот дверь за собой не запер. Я же просто воспользовалась его оплошностью.
– Хорошо, допустим, – отодвинул Густав вопрос на потом. – Тогда объясните другое. Как вы смогли столь быстро загасить пламя факела? Ведь он не свеча, на него не подуешь. Как дверь смогла сама собой закрыться? Да так, что четверо мужчин не в силах были открыть её?
– Ответ тоже прост. Меня не хотел отпускать Берхард, пытаясь защитить от вашего слуги.
– Берхард? – насторожился Густав. – Значит, вы общаетесь с ним?
– Так же, как и вы, Густав.
– Как смеешь так разговаривать с господином своим! – вспылила Патриция. – Уж не с твоей ли помощью происходит столь странное общение братьев?
– Хотите в колдовстве обвинить меня? – смело взглянула Гретта в гневные глаза свекрови. – Вы давно уже ищите причины для подобного обвинения. Так к чему оправдываться перед вами, если вы всё равно все слова мои перевернёте и выставите в доказательство вины моей? Это всё, на что вы способны – убирать из вашей жизни людей неудобных, а после скидывать свои преступления на плечи невиновных.
Резкая пощёчина внезапно обожгла лицо девушки. Подобных оскорблений Патриция терпеть не желала да ещё от какой-то девчонки, которую приютили здесь лишь по прихоти Густава.
– Заткнись, ведьма! – вскричала женщина. – Ты приворожила моего сына. Ты напустила на него проклятье! Ты колдовством оставила дух волчонка на земле, чтоб он замучил Густава, чтоб убил его!
– Вы сходите с ума, ландграфиня. Для вас с вашим сыном Берхард всегда врагом был, врагом он для вас и остался. Это ваша ненависть его здесь оставила, ваше коварство!
– Вижу я, быть покорной супругой вы не желаете, Гретта, – мрачно высказал Густав. – Предпочитаете хранить верность покойнику, чем жить свободно и жизни радоваться?
– Да жизнь с вами аду подобна.
– Вот как. Не думал я, что вы столь глупы. – В горле Густава застрял ком обиды. – Я давал вам всё. Всё, о чём мечтают многие, всё, что желала бы моя супруга. Но вы хотите любить мертвеца, и холодный склеп для вас подобен раю. Что ж, пусть будет по-вашему, дорогая Гретта. Завтра же по обвинению в колдовстве вы будете сожжены на главной площади Крафтбурга. Завтра вы соединитесь со своим возлюбленным. Так что примите моё решение, как милость. Увести! – бросил он охране.
Патриция осталась довольна. Совесть немного скреблась, но её удалось быстро успокоить. Даже если б Патриция призналась, что это она оставила дверь в комнату Берхарда открытой, Гретту это не спасло бы. Доказательства в колдовстве налицо, в связи с призраком она сама призналась, супруг оскорблён предательством. Смерть на костре – возможно, слишком жестоко, однако поведение преступницы не оставляло выбора для иного наказания.
– Может, её просто изгнать из Регенплатца? – всё-таки попробовала предложить Патриция, возвращаясь в замок вместе с Густавом.
– Чтоб она распускала обо мне сплетни по всей стране? – хмуро отозвался Густав. – Чего мне бояться? Угроз со стороны её слабого отца?
– А волчонок?
– Что с вами, матушка? Вы же не верите в его призрак!
– Это неверие уже постепенно исчезает из души моей.
– Разве для него есть разница, за что мстить мне? Два раза ему меня не убить. Пусть лучше радуется, что я столь скоро соединю его с любимой женщиной.
К вечеру вновь заморосил дождь. Заточённая в холодной темнице Гретта не знала этого. Она молча лежала на тонком соломенном тюфяке, слушала, как в углу шебаршатся крысы, и мечтала о новой встречи с Берхардом. Гретта не переживала о завтрашнем дне, не боялась казни. Она знала, что любимый непременно спасёт её. Он не допустит её смерти, а тем более смерти его дитя. И даже если вдруг его сил и магии не хватит, тогда они соединятся на небесах. И никакая разлука им более не будет страшна.
Густав слышал дождь. Он слышал его с самого начала, с первых тактов. После прогулки молодой ландграф вернулся в свои покои и уже не выходил оттуда. В душе его зияла пустота, в сердце горечью разливалось разочарование, разум был настолько забит мрачными мыслями, что не осталось места даже для самой крошечной надежды на просветление. Патриция пыталась остаться с Густавом, но тот настоял, чтобы она ушла, даже прикрикнул. И женщине ничего не оставалось, как исполнить желание сына.
Густав остался один. Он лежал на кровати, бездумно смотрел в потолок и слушал дождь. Слуга принёс обед, но молодой ландграф даже не взглянул на него. Какая-то апатия охватила его естество, равнодушие ко всему абсолютно, равнодушие к самой жизни. Позже Патриция ещё раз заходила, однако Густав лишь вяло сказал ей:
– Оставьте меня, матушка. Я хочу отдохнуть.
Патриция ушла, но тревожась за сына, оставила у дверей стражника и попросила Аксела Тарфа оставаться рядом со своим господином.
С парой бутылок крепкого вина Аксел вошёл в комнату друга. Густав покосился в его сторону.
– Я же сказал тебе не приходить, – проговорил он.
– Мне хочется выпить, но не с кем, – спокойно ответил Аксел, садясь за стол, на котором так и стоял нетронутый обед. – Поднимайся. Я отыскал в погребе вино, изготовленное в правление твоего деда. Нужно попробовать насколько крепким оно стало.
Вино – это хорошо. Вино – это можно. Густав лениво поднялся с кровати и подал знак, чтобы Аксел подал ему кубок. Тот исполнил просьбу. Сделав несколько глотков, Густав шумно перевёл дыхание. Вино тёплым потоком полилось внутрь организма. Однако чувства удовлетворения не появилось. Допив порцию, Густав попросил налить ещё, да и сам пересел к столу.
– Что тревожит тебя, Густав? – спросил Аксел. – Снова призрак беспокоит или теперь твои думы заняты Греттой?
– Обида гложет меня, – признался Густав. – Я всё дал этой женщине. И хотел дать ещё больше. Я спорил с матерью, я обрёл сильных врагов, я пренебрёг трауром по отцу. Я убил брата ради неё!
– Ради неё? Разве не ради трона?
– Ради неё, Аксел. – Густав залпом осушил кубок. – Трон волчонок отдал мне, но зачем-то забрал за это Гретту. Женщину, которую я полюбил по-настоящему. Понимаешь, по-настоящему, всем сердцем.
Густав налил себе ещё вина. Душа его изливала скопившиеся тяжёлые чувства, спеша скорее избавиться от них.
– Чем он был лучше меня? Говорил слова красивее? Крепче обнимал? Коль уж она приняла меня, возможно, я смог бы научиться нежности. У меня была надежда добиться расположения Греты, если не по-хорошему, то хотя бы по-плохому. Но после прошедших событий, после её предательства, я понял, что эта надежда бессмысленна. Я живой всё равно буду хуже его мёртвого.
Вместе с вином тоска затопляла сердце, и разум увязал в трясине мрачных мыслей.
– Завтра я её казню, – продолжал говорить Густав. – Я не очень верю в её умение колдовать. Я мог бы приковать её цепями к моей кровати и превратить в рабыню, в игрушку, в вещь. Только что это даст? Гретта, которая поначалу казалась робкой серой голубкой, оказалась гордой орлицей. Она отдаст мне тело, но никогда не отдаст душу. Я смогу заставить её улыбаться и преклоняться передо мной, но в тайне она ежеминутно будет меня проклинать. Мне тяжело расставаться с Греттой, тяжело осознавать, что больше не увижу её. Однако ничего другого не остаётся.
Аксел молчал, не мешая откровениям друга. Впервые он видел Густава в столь подавленном состоянии и не знал, как помочь ему или хотя бы утешить.
Ещё немного поковырявшись в своих мыслях, молодой ландграф встал, подошёл к навесному шкафчику в углу комнаты, что-то достал из него.
– Вот, – вернувшись, выставил он на стол прозрачный флакончик с чёрной крышкой, внутри которого колыхалась коричневая жидкость.
– Что это? – заинтересовался Аксел, вглядываясь в склянку в сумерках наступающего вечера.
– Это очень сильный яд.
– Яд? – молодой человек насторожился. – Зачем тебе яд?
– Мне привезла его сестра. – Густав занял своё место и налил себе вина. – Для того чтобы убить волчонка. Но я использовал другой яд, а этот остался.
– Зачем же ты достал его теперь?
– Завтра, перед тем, как разгорится костёр, я дам его Гретте. Чтоб не мучилась она перед смертью. Сделаю для неё последнее доброе дело. И на этот раз она должна оценить его по достоинству.
Аксел Тарф понимающе покивал головой, и всё же тревога не отпускала его.
– Хорошо. Но ты не сможешь сам это сделать, – сказал он. – Дай мне яд. Я угощу им Гретту, как только прозвучит приговор.
– Нет. – Густав зажал склянку в руке. – Я сам. Она увидит, что и я умею быть добрым.
В беседе повисла пауза. Парни пили, размышляя каждый о своём. Акселу не нравилось настроение друга, не нравились его слова, не нравилась затея с ядом. Густав вёл себя так, будто перестал быть самим собой, будто его заставляли играть чуждую ему роль.
– Если не хочешь убивать Гретту, не убивай, – произнёс Аксел. – Оставь в темнице или отправь к отцу. Но прикажи ей унять призрак, чтоб он более тебя не тревожил.
Густав взглянул на друга, словно на глупца.
– Какую ерунду ты говоришь, Аксел, – поморщился он.
– А может, не ерунду. Смотри, сегодня дух волчонка не приходит к тебе. Вдруг он испугался за жизнь возлюбленной?
Но Густав лишь усмехнулся на это. Даже почти рассмеялся.
– Да разве может призрак за кого-то бояться или переживать? Вон он сидит себе спокойно за столом и наблюдает за нами.
Услыхав столь неожиданное заявление, Аксел Тарф встрепенулся и напряжённо уставился в то место, куда кивнул его друг. Но там никого не было.
– Сидит здесь? И давно? – осторожно поинтересовался Аксел.
– Недавно.
– И тебя его появление совсем не беспокоит?
