Вера Анмут
Ливень в графстве Регенплатц
– Как видишь, Кларк, кто-то может поселиться и в глуши, – сказал Берхард.
– Да, может. – Клак подозрительно всматривался в убогий домишко. – Однако честный человек скрываться здесь не станет. Значит, это пристанище разбойников…
Но Берхард лишь усмехнулся.
– Что ж ты сразу о плохом, друг? – упрекнул он. – Почему обязательно разбойники? Может, здесь живёт отшельник, старик безобидный? Нет в лесах Регенплатца разбойников. А даже если и появились, не бежать же нам от них. Здесь, в их логове и поставим точку их чёрному делу.
Берхард спрыгнул с коня, привязал поводья к ближайшему дереву и уверенно направился к избе. Кларк сделал то же самое. Дверь оказалась не запертой, и юноши беспрепятственно вошли в дом.
У разожжённой печи копошилась женщина в чёрных одеждах; её голова не покрыта, седые волосы заплетены в тугую косу. Женщина что-то варила в небольшом котле, добавляла в него листья, отщипывая их от лежащего рядом сухого пучка травы, бормотала себе под нос какие-то невнятные слова. Она была столь увлечена своим занятием, что не обратила внимания на непрошенных гостей. Юноши некоторое время молча и с интересом наблюдали за странной женщиной.
– Да это же ведьма, – прошептал Кларк, осознав наконец, кто хозяйка избы.
Хозяйка избы услышала его и, прервав своё бормотание, резко обернулась, вонзив в гостей колючий взор чёрных глаз. От неожиданности юноши даже отступили, в их душах зашевелился суеверный страх. Однако взгляд женщины стал быстро менять эмоции: недовольство резко сменилось изумлением, а остановившись на молодом сыне ландграфа, вдруг потеплел и приобрёл оттенок нежности.
– Как ты похож на неё, – тихо произнесла хозяйка, медленно приближаясь к Берхарду.
Берхард удивлённо приподнял брови. Он сразу понял, кого имела в виду эта женщина.
– Ты знаешь мою мать? – спросил он.
– Да, знаю, – печально улыбнулась женщина. – И рада, что и ты ведаешь правду своего рождения.
Берхард больше не боялся ведьмы. Страх уступил место любопытству.
– Кто ты? И что делаешь в глуши лесной?
– Моё имя Хельга, – охотно ответила женщина. – Я известная в округе знахарка, зла людям не делаю, лишь помогаю в хвори. А здесь дом мой.
– Хельга… Да, я слышал о тебе.
– Тебя чаще называют ведьмой, – подхватил Кларк.
– Да, называют и так, – не стала отрицать Хельга. – Но лишь те, кто не сталкивался со мной, не просил о помощи.
– И что варишь ты в своём котле? – Кларку отшельница казалась подозрительной. – Что за зелье?
– Лекарство это для недужной женщины из деревни…
Однако Берхарда интересовало совсем другое.
– Откуда ты знаешь мою мать? – вновь спросил он.
Хельга вдруг опустила глаза и отвернулась.
– Это долгая история, – после паузы раздумья проговорила она. – Возможно, когда-нибудь ты её узнаешь, но сейчас не время.
– Почему? Расскажи мне всё сейчас!
Хельга молча повернулась к юноше, подошла к нему совсем близко и, заглянув в самую глубь его глаз, тихо произнесла:
– У тебя её глаза. Их цвет чёрен, но светятся они добром. И печалью.
– Пойдём отсюда. – Кларк предостерегающе коснулся плеча друга. – Эта ведьма что-то задумала.
– Неужели я опаснее войска вражеских солдат? – тут же вскинула голову Хельга, а после снова обратилась к Берхарду. – Не надо меня бояться, мой мальчик. Я не желаю тебе зла и не причиню его. Но я хочу тебя предостеречь, ибо могу видеть то, чего не видят другие.
– Говори, – глухо отозвался Берхард.
И Хельга начала вещать:
– Смерть ходит рядом с тобой. Эта костлявая старуха преследует тебя уже давно, с самого твоего рождения. Она то приближается к тебе, то отступает, но она всегда близко и всегда наготове.
Хельга остановилась, а Берхард молча ждал продолжения, и лишь его взгляд стал тяжелее.
– Мачеха желает твоей погибели с того самого момента, как ты появился на свет. Сейчас того же желает и Густав, её сын. У них есть помощники. Послушай меня, Берхард, они не так слабы, как кажется, их намерения серьёзны, их не остановить. Если хочешь выжить, уничтожь их первым.
Берхард резко отвернулся. Ведьма обнажила все его тайные подозрения и убила надежду, что эти подозрения неверны.
– У мачехи была тысяча возможностей избавиться от меня, – всё-таки попробовал он оправдать близкого ему человека. – Я жил с ней под одной крышей, я ел с рук её. Если б она столь горячо желала убить меня, то уже давно бы сделала это.
– У неё есть преграда.
– Какая? – Берхард вновь ткнул взор в вещунью.
– Заклятье, которое не позволяет ей причинить тебе вред. Твоя жизнь и жизнь её сына связаны крепким узлом. Но Густав от этого заклятия свободен. Опасайся Густава, не доверяй ему, он ненавидит тебя. Ему нужны твой трон, твоя женщина, твоя жизнь. Он не остановится, пока не займёт твоё место. Носишь ли ты жемчужный кулон, Берхард?
Юноша молча засунул руку под воротник и достал жемчужину на золотой цепочке.
– Хорошо. – Хельгу это успокоило. – Носи его, не снимая. Это твой амулет, твоя защита. Помни, пока жемчужина с тобой, смерть не коснётся тебя. В ней заключена душа твоей матери, которая убережёт тебя от любой напасти. Но всё же будь осторожен и подумай над моим советом.
Медленно пряча кулон обратно под воротник, Берхард пристально вглядывался в лицо странной женщины. Она была уже старой. Морщины пересекали её лоб, лучиками расходились от глаз, сжимали губы; бледные щёки осунулись. Но всё же былая красота ещё проступала и… Берхарду она показалась знакомой… И вдруг догадка коснулась его разума.
– Ты тоже на неё похожа, – с тревогой прошептал он. – У тебя её глаза… Кто ты?
Черты лица Хельги смягчились, губ коснулась тёплая улыбка, и только взгляд был полон печали.
– Эльза была моей дочерью, Берхард, – призналась женщина.
Это известие встревожило юношу даже сильнее, нежели предыдущее предсказание. Ведьма, живущая отшельницей в глухом лесу – его родная бабушка? Ведьма… Чёрная женщина… Значит… Значит, и в его жилах течёт её чёрная кровь? В груди стало тяжело, и сорвалось дыхание. Обескураженный Берхард попятился назад. Нет, этого не может быть. Этого не должно быть! Тревога внезапно взорвалась непонятным суеверным страхом и сорвала юношу с места. Выбежав из избы, Берхард вскочил на коня и помчался по тропинке прочь от этого дома. Он гнал коня, он захлёбывался в собственном дыхании, ему хотелось унестись, улететь как можно дальше и как можно быстрее. Сердце билось, обгоняя стук копыт, и глаза застилал туман тяжёлых мыслей.
Кларк с трудом догнал своего друга. Он кричал ему, просил остановиться, но Берхард ничего не слышал. Наконец Кларку удалось поравняться с обезумевшим всадником и схватить его за руку. Вернувшись в реальность, Берхард остановился.
– Что с тобой случилось? – обеспокоенно спросил Кларк, приблизившись к другу совсем близко.
Берхард опустил взор. Он и сам не понимал, что его так подгоняло.
– Мне страшно, Кларк, – тихо признался юноша.
– Чего же так пугает тебя?
– Не знаю.
Кларк Кроненберг пустил коня шагом, и Берхард поступил так же.
– Если разобраться, тебе нечего бояться, Берхард, – продолжил разговор Кларк. – Что тебя страшит? Ненависть Патриции? Она тебе мачеха, не мать. А мачехи редко относятся с любовью к приёмным детям. Угрозы Густава? Но очень скоро он сам станет зависимым от твоей власти, и бояться уже придётся ему.
– А эта женщина? Ты слышал? Оказалось, что я её родной внук… Внук ведьмы.
– Для ведьмы у неё слишком доброе лицо. Мне кажется, она действительно всего лишь знахарка.
– Она сотворила заклятье на Патрицию.
– Ну и что? Для твоего же блага сделано это. – Кларк старался выглядеть предельно спокойным. – Знаешь, от знакомства с колдуньей порой бывает больше выгоды, нежели от знакомства с королём.
Но Берхарду было совсем не до шуток.
– Твоей спокойной размеренной и предсказуемой жизни можно только позавидовать, Кларк.
Очень хотелось поговорить Берхарду со своим отцом. Очень хотелось. Знал ли Генрих, что матерью его возлюбленной была чёрная женщина из лесной глуши? Женщина, которая имела славу ведьмы. Если знал, так почему скрыл это? А если нет?.. Стоит ли тогда оставлять его в неведении? А вдруг этот факт напугает Генриха, и он откажется от него, от сына своего?
Ах, как тяжело, как много вопросов. Берхард долго думал, долго. Наконец решился и направился в комнату отца. Однако Генрих в тот момент был занят, что-то обсуждал с советниками. Завидев сына, ландграф попросил его подойти позже.
– Или у тебя что-то важное? – уточнил он, заметив неуверенность юноши.
– Нет, нет, – отозвался Берхард. – Ничего важного.
И ушёл прочь. Берхард решил, что это знак, что заводить с отцом разговор о чёрной женщине Хельге не стоило. Пусть остаётся всё как есть и идёт своим чередом.
Вечером следующего дня в замок Регентропф прибыл гонец с посланием. Ландграф лично принял его. За ужином Генрих сообщил семье:
– Завтра в Регентропф прибудут барон Хафф с дочерью. Им осталось полдня пути. На рассвете я намерен выехать к ним навстречу. Густав, ты поедешь со мной, как-никак Гретта твоя невеста.
– Хорошо, отец, – отозвался Густав.
– Патриция, ты тоже можешь поехать.
– Нет, нет, – покачала головой ландграфиня. – Я останусь дома. Лучше прослежу за обедом.
– Да, и за тем, как подготовлены комнаты для господ и прислуги.
– А мне ехать с вами, отец? – негромко поинтересовался Берхард.
Но Генрих лишь пожал плечами:
– Как хочешь. Барон пишет, что его будут сопровождать десять воинов, нужно проследить, чтобы и им удобно жилось у нас. Проверил бы с утра.
– Хорошо, я останусь.
– А когда маркграф приедет? – поинтересовалась Патриция.
– Думаю, дня через три-четыре, – ответил Генрих. – Их дорога намного длиннее.
– Зачем же барон столь рано выехал? Не терпится дочь замуж отдать? – усмехнулась Патриция.
– Мы с ним близкие соседи, в хороших отношениях, так почему бы и не погостить у нас чуть подольше? – спокойно ответил Генрих. – И молодые поближе познакомятся.
Патриция нервно передёрнула плечами.
– Надеюсь, ум невесты не настолько скуден, как их казна, – ворчливо заметила она.
Генрих вскинул на супругу взгляд презрения. В последние месяцы, а тем более последние дни, он не мог смотреть на неё иначе.
– Некоторые женщины обладают золотым сердцем, которое намного ценнее золотой казны.
Прекрасно поняв намёк мужа, Патриция метнула в него из глаз стрелы ненависти.
– Такая драгоценность тускнеет, если её топить в грязи неуважения, – процедила она.
– Об этом следует говорить не мне, а Густову. Ему вступать в брак.
– Я скажу ему. Обязательно. Только сомневаюсь, что ему достанется именно такой самородок. – Патриция демонстративно вышла из-за стола. – Я не буду ужинать. Аппетит пропал.
И развернувшись, обиженная женщина быстро покинула залу. Нет, о мире в этом доме уже можно было и не мечтать. Генрих отодвинул от себя тарелку, его аппетит тоже улетучился. Ссоры с женой уже превратились в каждодневный ритуал. Патриция больше не скрывала ненависти к пасынку и неприязни к мужу, открыто высказывала претензии и обвинения. В ответ на подобные выпады Берхард молчал или просто уходил. Генрих тоже старался говорить спокойно ради своего здоровья, да и не желал он раздувать настоящую войну в семье. Хотя такое поведение ему давалось с определённым трудом, ведь на сторону матери вставал и Густав, и его обвинения оседали в больном сердце отца более тяжёлыми переживаниями.
– Если б тебя не существовало, в Регентропфе царили бы мир и спокойствие, – зло прошипел Густав, испепеляя ненавидящим взором синих глаз сидевшего напротив него Берхарда.
Но Берхард остался равнодушен и холоден к замечанию брата. Он сидел, не шевелясь, словно каменное изваяние. Зато не стерпел Генрих. Он ударил по столу кулаком и гневно воскликнул:
– Хватит, Густав! Берхард есть, он живёт, и он твой брат! Старший брат! И твой покровитель!
– Вот ещё! – вспыхнул Густав.
– Та вражда, на которую мать толкает тебя, бессмысленна и глупа! Вы должны помогать друг другу, а не воевать!
– Меня никто никуда не толкает. – Густав резко вскочил с места. – Я в состоянии и сам осознавать, что происходит вокруг меня. У меня есть свои чувства, и есть свои мнения. И меня обижает, отец, что вы видите во мне послушную безмозглую куклу!
– Но если ты не кукла, так почему не понимаешь, что от ваших отношений зависит мирная и богатая жизнь в Регенплатце, что вы наравне, вместе будете управлять! Ты – на севере, Берхард…
– …На всей остальной территории! – нервно закончил Густав.
Теперь и Берхард не выдержал. Он поднялся с места и гордо расправил плечи.
– Как не совестно тебе делить дом при живом хозяине? – упрекнул он брата. – Да ещё и в присутствии него самого?!
Густав был в ярости. Опёршись на стол, он приблизил искажённое гневом лицо к Берхарду, истинные чувства и эмоции к сводному братцу больше не были запретны.
– Мне не совестно, – прорычал юноша. – На такую речь мне даёт право справедливость! Ты здесь никто. Ты чужой! Ты – бастард. Тебе просто повезло, что отец любил твою мать больше, чем мою, и теперь возвеличивает именно тебя!…
– Молчать!! – приказал Генрих и вновь ударил кулаком по столу, да так, что опрокинулся его кубок, и вино красным кровавым ручьём растеклось меж расставленной посуды. – Замолчите оба немедленно! Если ещё хоть раз я услышу от вас подобные споры и упрёки, я лишу наследства обоих! Отдам Регенплатц Норберту, брату моему. По крайней мере, в отличие от вас, он не допустит здесь войны.
Острая боль полоснула сердце. Генрих сжал рукой грудь и не сдержал тяжёлый слон.
– Отец… – кинулся к нему встревоженный Берхард, но Генрих жестом остановил сына.
– С завтрашнего дня в Регентропф начнут прибывать гости, – продолжил он прерванную речь, доставая из висевшего на поясе мешочка пузырёк с каплями Гойербарга, который всегда носил с собой. – Я требую, чтобы при них вы вели себя прилично, и чтоб ссор между вами не было! Не позорьте ни меня, ни себя! Если не сдержитесь, клянусь жизнью своей, вы будете изгнаны из Регенплатца оба и навсегда. А теперь ступайте вон!
Юноши умолкли. В них кипели возражения, но никто не посмел более гневить отца, и братья покинули залу молча. Однако едва закрылась за ними дверь, Густав перегородил Берхарду дорогу. Его злость никак не могла угомониться.
– Здесь все против тебя. Ты один, ты слаб! – высказал он, тыча пальцем в недруга. – И если отец не восстановит справедливость сейчас, то позже восстановлю её я. И поверь, я выиграю. Регенплатц мой.
Берхард смотрел на брата, как на ничтожество.
– Время покажет, – спокойно ответил он.
И развернувшись, Берхард пошёл прочь. Общение с Густавом вызывало в его душе отвращение.
Чем ближе Гретта Хафф приближалась к величественным стенам замка Регентропфа, тем громче стучало её сердце. Лишь однажды она была здесь семь лет назад на празднике в честь дня рождения Маргарет Регентропф. Всего два дня, но яркие впечатления от красивого торжества, великолепия замка, богатого убранства залов до сих пор бередили её память. И ещё Гретта помнила старшего сына ландграфа Берхарда, его добрую улыбку и ясные чёрные глаза, красивые, словно глаза гордого ястреба. Интересно, каким он стал, этот мальчик? Ходит молва, что он высок, силён и весьма привлекателен.
Долгое время в глубине души Гретта робко надеялась, что Берхард напишет ей хотя бы пару строк. Ей хотелось продолжить завязавшуюся дружбу. Наверняка, до Берхарда доходили слухи о помолвке, но тогда должна была дойти и весть о её расторжении. Однако писем от юноши всё равно не было, а сама она стеснялась написать ему.
Наконец Гретта перестала ждать, решила, что Берхард уже давно забыл о ней, и смирилась с этим. И вдруг из Регентропфа приезжают гонцы. Неужели снова приглашают на праздник? Тогда она сможет вновь встретиться с Берхардом, поговорить с ним. Девушка вспомнила, как легко и просто чувствовала себя рядом с этим мальчиком, и даже ощутила, что немного соскучилась по нему.
Гретта не видела гонцов, их принимал отец. Вечером барон Хафф зашёл к дочери и широко улыбнулся. Значит, добрые вести, значит, она встретится с Берхардом!
– Дочка, у меня для тебя есть хорошие новости, – мягко сказал Рюдегер, присев рядом с Греттой. – Ландграф Регентропф прислал сватов.
– Сватов! – ахнула девушка и почему-то сразу подумала об Берхарде.
– Да. Он просит твоей руки для своего младшего сына Густава.
Душу девушки тронуло разочарование. Густав Регентропф тоже слыл завидным женихом, но она его совсем не знала, даже не помнила, и… он не Берхард.
– Как же ландграф сватает младшего сына? Разве старший его сын уже женат? – скромно потупив взор, спросила Гретта.
– Нет. Но Берхарду выбрана другая невеста, и ландграф отпразднует обе свадьбы в один день.
Другая невеста. Гретта тяжело вздохнула. Ну конечно, фамилия Хафф недостаточно знатна и недостаточно богата для принца Регенплатца.
– Вы ответили согласием, батюшка?
– Да, даже не задумываясь, – ответил барон. – Такое предложение – это подарок судьбы для тебя! Густав молод, красив, отважен. И богат. Ты будешь носить гордую фамилию Регентропф, станешь жить в роскоши, довольстве и спокойствии. Уж ландграф-то не передумает, от своего слова не откажется. Да и наше поместье Зильбернбах обретёт наконец достойного хозяина, который спасёт его от полного упадка.
– Но как же вы здесь останетесь совсем одни?
– Рано или поздно ты всё равно уехала бы из дома, – улыбнулся Рюдегер Хафф и нежно погладил дочь по голове. – Я рад за тебя, девочка моя, я счастлив. Именно о такой партии я и молил Бога для тебя. Не нужно меня жалеть. Ты не так уж далеко уезжаешь, мы станем близкими соседями.
– Вам бы жениться, отец, – предложила Гретта.
Но барон лишь отвернулся и промолчал. Он всегда любил только одну женщину, свою супругу, лишь ей посвящал свои помыслы, поступки и всю жизнь свою. Более шести лет назад эта женщина покинула его, ушла в иной мир, и Рюдегер едва не сошёл с ума от горя. Если бы ни дочь, жизнь совсем потеряла бы для него смысл. Более шести лет барон не снимал траур, праздники не интересовали его, другие женщины и подавно. Он прослыл нелюдимым затворником.
– Завтра я приглашу портного и ювелира, – перевёл Рюдегер разговор. – Ты должна выглядеть достойно перед своим знатным женихом.
Бедный отец. Сейчас барон ехал рядом с ландграфом и что-то оживлённо обсуждал. Быть может, эти торжества и перемена в жизни дочери заставят его наконец выйти в мир?
А сама Гретта ехала в сопровождении Густава Регентропфа. Его молодой конь был горяч, всё норовил вскачь пуститься, и всаднику приходилось постоянно осаждать его и заставлять идти шагом.
– Я смотрю, вашему коню не нравится тихий шаг, – заметила Гретта.
– Да, ему больше по душе галоп, – ответил Густав. – За быстроту и горячий норов я прозвал его Вихрь. Обычно ранним утром мы с ним выезжаем за ворота замка, и я пускаю его в вольный полёт. Скорость нам обоим доставляет большое удовольствие. А вот сегодня Вихрю приходится плестись шагом.
Молва не обманула, Густав действительно был очень симпатичным, обходительным, в синих глазах горел взор смелого мужчины, светлые волосы переливались на солнце перламутром спелой пшеницы. И хотя юноша любил похвастать своей доблестью, жених Гретту не разочаровал.
– А почему ваша матушка и брат не поехали вместе с вами? – спросила Гретта.
– Они встретят нас дома, – неопределённо ответил Густав.
Такая тема не казалась ему интересной. Не заметив эмоций спутника, Гретта снова задала вопрос:
– А невеста вашего брата ещё не приехала?
– Нет, она в пути. Вы вообще приехали самыми первыми. Даже моя сестра ещё не прибыла.
– Я предупреждала отца, что мы слишком рано выехали.
– Ничуть не рано, – возразил Густав. – Зато мы сможем больше поговорить, узнать друг друга… Барон правильно поступил, прибыв раньше всех.
Юноша чувствовал себя немного неловко. Наяву Гретта Хафф понравилась ему ещё больше, чем на портрете; живой взгляд, приятный голос, стройная фигура с соблазнительными округлостями, мягкие движения. В выборе невесты отец ему угодил. Очень угодил.
– Я вижу впереди башни, – указала Гретта. – Это замок Регентропф?
– Да, это он.
– Он такой величественный! Я ещё в прошлый раз любовалась красотой замка и всегда с восхищением вспоминала о нём.
– Теперь вы будете часто бывать в Регентропфе. Бывать, но не жить. К сожалению, жить вам суждено не в нём, а в Стайнберге – замке, намного уступающем Регентропфу и в размерах, и в красоте.
До Гретты донёсся грустный вздох юноши. Девушка ещё не знала, как тяжёло давалась ему чуждая его сердцу роль младшего сына.
Как бы ни были неприятны будущие бедные родственники, Патриция встретила их на пороге замка с радушием, со всеми полагающимися почестями. Барону Хафф с поклоном поднесла кубок красного вина, Гретту обняла по-матерински и даже попросила называть её не иначе, как просто фрау Патриция. Девушка была смущена, но обрадована столь горячим приёмом. Ландграфиня показалась ей очень доброй женщиной, а значит, и жить с ней будет легко.
Вдруг Гретта почувствовала чей-то взгляд на себе. Она робко повела глаза вправо, влево… Да, за ней наблюдал высокий молодой человек. Он смотрел пристально, стоял прямо, скрестив руки на груди, и ветер развивал длинные пряди смоляных волос. Гретта сразу узнала его – это был Берхард Регентропф. Её сердце резко остановилось, а после застучало быстро-быстро. Девушка даже почувствовала, как запылали её щёки, и отвела взор. И всё же интерес пересилил робость, и Гретта вновь повернула голову. Однако Берхард уже куда-то исчез, будто его и не было вовсе.
«Каким статным юношей он стал, – подумала Гретта. – И таким красивым. Интересно, помнит ли он меня? Верно, уж забыл за столько лет».
Вслед за хозяевами гости прошли в широкую залу замка.
– Вам и вашей свите приготовлены комнаты в западном крыле замка, – говорила Патриция. – Ваши вещи туда отнесут. Сейчас вы отдохнёте, барон, а после за пир сядем… Впрочем, если вы очень голодны, я прикажу принести вам чего-нибудь…
– Спасибо, ландграфиня, – вежливо отвечал барон Хафф. – Вы очень добры, но не нужно лишних хлопот…
– А! Вот и Берхард! – воскликнул ландграф, завидев вошедшего в залу юношу. – Барон, представляю вам моего старшего сына Берхарда.
Молодой человек приблизился к гостям и приветствовал их почтительным поклоном.
– В последний раз я видел ваших сыновей ещё наивными отроками, – признал барон, – а нынче они уж сильные мужи.
– Мои сыновья – моя гордость, – похвастал ландграф.
Патриция лишь пренебрежительно усмехнулась на это замечание и отошла в сторону. «Гордость». Если бы Генрих гордился младшим сыном, то и не унижал бы его так. Женщина вновь повернулась к гостям и… И увидела нечто любопытное. Во взгляде Берхарда, направленном на Гретту Хафф светился нескрываемый интерес, и даже какое-то радостное любование. А эта скромница Гретта, эта якобы скромница Гретта и не думала отводить взор и даже посмела улыбнуться в ответ на такую дерзость. А что же Густав? Ничего не замечает. Значит, заметит. И тогда… Патриция даже улыбнулась, представив, что произойдёт тогда. Не долго осталось Берхарду радоваться жизни.
Перед сном Рюдегер зашёл в покои дочери. Она ещё не ложилась. Отослав на отдых свою прислужницу Лизхен, девушка задумчиво сидела у зеркала и медленно расчёсывала волосы. Новые впечатления, новые эмоции теснили её грудь, новые думы о не совсем ещё ясном будущем бродили в мыслях её. Девушка рада была видеть отца, родного человека, который поймёт её чувства, разделит радость и тревоги. Улыбнувшись, Гретта подошла к отцу и обняла его.
– Ах, папенька, как же хорошо нас здесь приняли! И комната такая уютная, и люди такие милые, и разговоры такие любезные!…
Рюдегер был доволен и успокоен восхищёнными речами Гретты.
– А как ты находишь своего жениха? – спросил он, ласково поглаживая по голове любимую дочь.
Гретта немного смутилась, но совсем немного:
– Густав храбр и благороден. И красив. Он по нраву мне. Уверена, что буду счастлива с ним.
– Дай Бог.
– Но Густав сказал, что мы не останемся в Регентропфе, а сразу после свадьбы уедем в поместье Стайнберг. Здесь станет жить семья Берхарда.
– Да, это так. Твой жених – сын младший, правителем Регенплатца ему не быть.
– Сначала я расстроилась, так как уж очень мне нравится этот замок. Но потом даже обрадовалась. Ведь Стайнберг совсем недалеко от наших земель, и я смогу часто навещать вас. Да, хорошо, что мы с Густавом уедем. А какая милая женщина ландграфиня! Она говорила со мной, словно с дочерью, мягко, ласково! Мы будем с ней дружны, обязательно.
– Я безмерно рад, доченька, что жизнь твоя в чужих краях пройдёт в спокойствии и счастье.
– Я не чувствую, что это чужие края. Мне хорошо в Регенплатце.
Рюдегер отечески поцеловал дочь и присел на скамью.
– Жаль, что твоя матушка не дожила до этих счастливых дней, – с ноткой печали в голосе произнёс он. – Как бы она порадовалась за тебя!
– Не надо о грустном, папа, – Гретта присела рядом с отцом.
– Да, не надо. А что про Берхарда ты скажешь, Гретта?
Девушка опустила глаза, и смущение густым румянцем покрыло щёки её.
– А что я должна о нём сказать? – тихо произнесла Гретта.
– Он говорил с тобой ласковее других и смотрел нежнее других. Ты нравишься ему.
– Ах, что вы такое говорите? – ещё больше смутилась Гретта.
– Я наблюдал за ним во время ужина. И за тобой наблюдал. Ты часто улыбалась ему, смотрела смело, даже кокетничала.
– Ах, папенька! – с упрёком воскликнула девушка и, вскочив с места, отошла в сторону. – Я говорила с ним вежливо, как с приятным собеседником. Я и не думала кокетничать с ним.
– Я тебе верю, дочка, но поверит ли Густав, если заподозрит что-нибудь? Ты отныне его невеста, и обязана быть верна ему и словом, и взглядом. Иначе рискуешь лишиться честного имени.
– Я знаю, что такое честь девушки, отец, и сохраню её.
Оставшись одна, Гретта ещё долго не гасила свечи. Она сидела у тусклого зеркала, смотрела на своё отражение и думала. О себе, о будущей новой жизни, о новых людях, о… Девушка старательно отгоняла от себя мысли о темноволосом статном юноше, но они упрямо возвращались в её сознание. Зачем? «Он говорил с тобой ласковее других и смотрел нежнее других. Ты нравишься ему». Неужели правда? Гретта меланхолично улыбнулась, и душу её заволокло приятное тепло. В зеркале рядом с её образом вдруг появился образ Берхарда, да столь чёткий: мужественное красивое лицо, серьёзный взор ястребиных чёрных глаз, развивающиеся на ветру смоляные волосы…
Гретта резко одёрнула себя и даже с места вскочила. Ни к чему, совершенно ни к чему думать о нём. Она невеста, ей в мужья предназначен совсем иной и не менее достойный человек. Она должна быть верна ему и посвящать свои думы ему одному. Девушка уверенно задула свечу и легла в постель. Она не уронит свою честь и имя своё доброе не потеряет. Закрыв глаза, Гретта постаралась представить себе образ Густава Регентропфа, однако у неё это никак не получалось. Зато красивые глаза Берхарда появлялись от одного только вздоха.
Но это неправильно. Так не должно быть. Это нужно исправить.
Генрих остался доволен пройденным днём и теперь прибывал в хорошем настроении. Он даже решил провести ночь в покоях своей супруги, что не случалось уже довольно давно.
– Какая хорошая девушка Гретта Хафф, скромная, благочестивая, – говорил Генрих, вставляя факел в держатель на стене.
– Да, хорошая, – эхом отозвалась Патриция, готовясь ко сну.
– Густав восхищён ею. – Генрих присел на кровать. – Знаешь, она мне даже больше нравится, чем Зигмина Фатнхайн.
– Для провинциальной жены и домохозяйки Гретта вполне подходит. Королевой ей не быть.
– Да, величия в ней мало, но гордости…
– Вот и объясни это Берхарду, – резко прервала мужа Патриция.
Генрих тут же нахмурил брови, и лицо его приобрело жёсткое выражение.
– Чем опять юноша не угодил тебе?
– Он заигрывает с Греттой Хафф.
– Какую ерунду ты говоришь, Патриция! – возмутился Генрих.
– Думаю, и сам барон обратил на это внимание. Не заметить его масленый голос и сладкие улыбки было невозможно. Это ты, как обычно, слеп…
– Берхард говорил с ней вежливо и деликатно…
– Слишком деликатно.
– Прекрати! – Хорошее настроение Генриха улетучилось, и он начал раздражаться.
Но Патриция и не думала прекращать.
– Он уже привык, что всё принадлежит ему, привык забирать себе то, чем должен владеть Густав.
– Прекрати!
– Он сразу положил взгляд на эту девушку, когда ты представлял нам портреты невест. Вот увидишь, твой любимчик совратит невесту Густава ещё до свадьбы…
– Прекрати! – раздражение Генриха быстро переросло в гнев. – Твоя ненависть к Берхарду переходит все границы! Ты готова обвинять его во всех мыслимых и немыслимых грехах. Настроила против него сестру, брата. Но меня ты не настроишь.
– Да я и не пытаюсь, – возразила Патриция. – Просто хочу тебе, дураку, глаза открыть на неблаговидное поведение твоего сына, которое ты по любви своей отцовской не замечаешь.
– Я тебе не верю. Ты всегда ненавидела Берхарда, всегда видела в его поступках нечто пагубное…
– Когда поверишь, уже поздно будет. Смотри, как бы твоя глупая любовь не довела нас до беды.
– Если ты сама беды не натворишь, то она и не случится, – рявкнул разгневанный Генрих и, вскочив с кровати, нервно выдернул факел из держателя и быстро покинул покои супруги.
В ту ночь Берхард тоже долго не мог уснуть. Тревожные мысли и светлые чувства боролись в его душе, отгоняя от разума сон. Всего один вечер в обществе милой Гретты, и робкая влюблённость вспыхнула настоящей любовью. Юноша ворочался в кровати. Он зарывал глаза, призывал образ возлюбленной в свои сны. Однако этот образ был недостаточно выразительным, недостаточно ясным и светлым. Влюблённого юношу такое видение не устраивало.
Берхард снова открыл глаза. Темно. И уже, должно быть, очень поздно. Юноше надоело бесцельно ворочаться в кровати, он встал, прошёлся по комнате и остановился возле окна. За окном стояла тихая ночь. Но не её видел Берхард – образ дорогой Гретты затмевал всё; звёзды сверкали блеском её глаз, лунный свет ниспадал волнами её волос, южный ветер ласкал её дыханием. «Гретта, милая Гретта», – вздыхало его сердце, и вздох печали вырывался из его груди.
Берхард отвёл глаза. Вновь прошёлся по комнате. Ему будто чего-то не хватало, он ещё не знал чего, но чувствовал, что без этого ему неспокойно и неуютно.
Взор юноши покосился в угол комнаты. Там на стене висел портрет Зигмины Фатнхайн; его приказал повесить здесь ландграф, дабы сын чаще думал о своей невесте. Но Берхард не мог о ней думать, да он и не смотрел в эту сторону. Молодой человек приблизился к портрету – даже в ночной темноте при бледном лунном свете был заметен холод юной девушки, красота зимы, надменная и своенравная. Нет, не любил Берхард зиму, не любил холод. Юноша взял покрывало и накинул на портрет своей невесты. Не её желали видеть глаза его.
