Валерий Юабов
Всё Начинается с Детства
Глава 62. Прощай моё Детство!
За все десять лет учения в школе не было, пожалуй, дня, чтобы не заглянул я в этот зал.
Во-первых, здесь была столовая, и на большой перемене мы мчались сюда либо обедать, либо что-нибудь перехватить, если учились во вторую смену… Кстати, у нас в столовой продавали замечательно вкусные коржики. Во-вторых, именно в этом зале происходили школьные собрания. В-третьих, вечера устраивались здесь же, и елки, и концерты – даже сцена имелась.
И все же сегодня я сидел в зале со странным ощущением, будто я его вижу впервые. Зал стал совсем другим. Огромным, высоким и каким-то… Торжественным, что ли. Наверно, потому, что никогда здесь не было так тихо. Ни на собраниях и уж, конечно, не во время обедов. А ведь сейчас здесь собрались три десятых класса, «А», «Б» и «В».
Шел последний выпускной экзамен – сочинение.
По всему залу, по три в ряд, расставлены длинные столы, аккуратно застеленные калькой. За каждым столом всего два человека: у одного угла и у другого угла. Даже и не пошепчешься. Я, кстати, сижу в крайнем ряду, возле огромного окна, и это очень приятно: окно распахнуто, легкий ветерок, как ласковая рука, треплет меня по щеке и говорит: «Спокойно, спокойно…»
Я вздыхаю, оглядываюсь. Головы, головы, склоненные к столу, аккуратные стрижки и прически, белые рубахи, нарядные блузки. Нарядные-то, нарядные, но лица, я вижу, у всех очень серьезные – и у девчат, и у парней. На самых озабоченных лицах явно прочитывается мысль: как бы изловчиться и заглянуть в надежно запрятанную шпаргалку. Есть они у всех. Это уж надо быть не знаю каким отличником и воображалой, чтобы не обзавестись шпаргалкой!
Изготовление шпаргалок – искусство, как известно, достаточно древнее. Самая простая и самая удобная – бумажная «гармошка». Но довольно ненадежная: при малейшей неосторожности так и лезет в глаза. Очкарики нередко кладут шпаргалки в свои футляры для очков. Знавал я мальчишек, которые ухитрялись закладывать их в авторучки. Многие используют собственные ладони, а некоторым каллиграфам удается написать то, что нужно на ногтях. Правда, это годится не для сочинения, а, скажем, для математики. Хорошо девчонкам, у них полно возможностей: подол платья, изнанка школьного фартука, собственные ноги, наконец. Тут хоть целое сочинение пиши! В нашем классе непревзойденный специалист по этой части – Ира Умерова. Вон какая сидит спокойная и довольная. Можно не сомневаться: у нее все ляжки исписаны.
Конечно, любители чтения (и я в их числе) по сравнению с остальными чувствуют себя на сочинении довольно уверенно. Но экзамен есть экзамен, тем более выпускной. Сколько бы ни занимался, ни читал – все равно, в животе у тебя какое-то неприятное дрожание. К тому же, существует хорошо известный всем школьникам и студентам «закон подлости»: на экзамене тебя спрашивают тот материал, который знаешь хуже всего.
Со мной, например, так и случилось как-то на годовом экзамене по биологии. Я знал ее неплохо, был почти что отличником да и к экзамену готовился. Так нет же! Из тридцати билетов я выбрал именно тот самый… Этот билет № 5 я на всю жизнь запомнил. Там были и основы теории эволюции, и строение молекулы ДНК, и много еще дополнительных вопросов. В том числе – об опытах Менделя. Вот это я и позабыл.
«Зараза! Почему ты мне достался?» – думал я с отчаянием. И получил всего лишь четверку.
На сочинении, к счастью, никаких билетов не было, а тему я выбрал свободную. Какую – сейчас уже не помню. Как бы я ни любил читать, литература, как школьный предмет с его обязательными «железобетонными» формулировками особого интереса у меня не вызывала. А чаще – скуку. Ответишь, напишешь и тут же забудешь.
Беспокоило меня больше всего правописание, особенно пунктуация. Поэтому в левой ладони лежала у меня отличная шпаргалка-«гармошечка», куда я выписал все, что уместилось. Перелистывал я ее ручкой.
Делать это приходилось очень осторожно: впереди, у самой сцены, рядочком сидели учителя и зорко за нами наблюдали. Отчасти, правда, с благими намерениями: если что-то тебе неясно, можешь поднять руку и учитель придет на помощь. Но помощь-то будет пустяковая, по поводу какой-нибудь одной несчастной запятой, шпаргалку это не заменит. А загляни-ка в нее под перекрестными взглядами! К тому же, либо Валентина Павловна, либо другая преподавательница литературы медленно прохаживалась между рядами, поглядывая то вправо, то влево.
* * *
Я писал и писал, стараясь быть очень аккуратным (потому что уже переписывал с черновика начисто), помня о ладони, в которой лежала «гармошка», внимательно проверяя, правильно ли выразился, все ли расставлены запятые. Что еще, казалось бы, могло заполнять мою голову? Так нет же, стоило хоть на секунду отвлечься, как лезли совершенно другие мысли! Смешно – тему своего сочинения я давно позабыл, а о чем думал в это время – помню.
О том, например, что сижу в этом зале в последний раз. Ну, приду, конечно, на выпускной вечер, но вот ученика Юабова больше тут не будет. И в моем классе – тоже. Интересно, догадаются ли те, кто будет сидеть за моей партой, что за инициалы я на ней выцарапал? Р. К. – это Робинзон Крузо. А рядом – мои собственные, В. Ю., но очень затейливо сплетенные, сразу и не поймешь. То, взглянув на учителей (они уже немного устали и отвлекались, даже перешептывались), я думал: эти-то хоть свои. А в институте – там совсем будут чужие, незнакомые. И мне становилось страшно.
Институт… Эту дорожку я наметил еще два года назад, потому и оказался в девятом классе. Ведь если не хочешь учиться в высшей школе, к чему заканчивать десятилетку?
Так, по крайней мере, считали некоторые мои друзья, которые после восьмого выбрали профессиональное обучение, а то и сразу начали работать. Рустик Зинединов, например, пошел на стройку, где работал его отец. Несколько ребят поступили в технические школы учиться на слесарей, токарей.
Чем займутся мои кузены Ильюша и Яша Шааковы, понятно было уже давно. Их отец, дядя Миша, шофер, дело свое знал и любил, вообще был помешан на всякой технике. Сыновья пошли в него. У дяди Миши была собственная машина – старая «Победа», серая, с покатым задом. Ухаживали за ней, как вряд ли ухаживают за президентским лимузином. Когда, бывало, ни придешь к Шааковым, из-под машины торчат чьи-нибудь ноги: то дяди-Мишины, то дяди-Мишины и кого-то из мальчишек, то Яшкины или Ильюшины. Если нет их под машиной – значит, стоят, откинув капот и копаются в проводах и прочих внутренностях. И звенят ли они инструментами, лежа под машиной на спинах, или колдуют под капотом – непрерывно идет обсуждение очередной технической проблемы, так и сыплются один за другим термины и словечки, которые в ходу у водителей.
Закончив восьмой класс, мои кузены без дополнительной подготовки стали работать водителями. Кстати, когда братьев призвали в армию, любимое дело их тоже выручило: вместо того чтобы рыть траншеи и заниматься строевой подготовкой, знай возили себе офицеров-начальничков да ухаживали за машиной.
Совсем по-иному, но тоже задолго до окончания школы, наметилось будущее Бори, сына дяди Авнера. Музыкальная одаренность была его наследством, двойным – от деда и от отца. Борька на скрипке начал играть с семи лет, в музыкальной школе учился, выступал с концертами и участвовал в международных конкурсах, недавно занял первое место на республиканском. После восьмого класса он вообще перешел в музыкальное училище, уже два года там проучился, а еще через два года ждала его консерватория.
Вот как бывает с людьми, когда у них есть талант, думал я иногда. Не без зависти. А я? Мы же с Борькой родственники, двоюродные. Что бы и мне так же любить музыку! Учился ведь и я в музыкальной школе. Так нет, бросил, как мама ни просила.
Получить высшее образование – вот и все, чего мне определенно хотелось. Но чему учиться? Какую профессию выбрать? Тут в моей голове царила такая неразбериха… Желания переплетались, кипели, сменяли друг друга, и ни на одном из них я никак не мог остановиться.
Кем только я не видел себя в годы детства! Первая сладостная мечта – я машинист строительного крана. Сижу высоко-высоко… Впрочем, я об этом уже даже писал. Скелет динозавра, привезенный в Чирчик, – это я знаменитый палеонтолог… Или археолог… Увлечение историей, интерес к ней, был уже не таким детским, его поддерживало чтение, его не смог убить даже злобный Гэ Вэ со своими занудными уроками.
Однако беда была не столько в том, что мои интересы и планы сменялись, что я колебался, сомневался, завидовал товарищам, уже что-то выбравшим, и слабодушно спрашивал себя: а не податься ли и мне в танковое? Самые большие трудности подбрасывала жизнь. Она, как говаривал герой знаменитой книги Остап Бендер, диктовала нам свои суровые законы.
Во-первых, я был еврейским мальчиком, принадлежал к еврейской общине, значит, в какой-то мере рос под влиянием ее традиций.
Уже ставши взрослым, я читал о том, что в одесских еврейских семьях было в свое время что-то вроде помешательства: их дети непременно должны были стать музыкантами! Как это ни странно, самые блистательные евреи-музыканты действительно были родом из Одессы. Благодаря ли этой мании или, наоборот, мания возникла из-за появления нескольких вундеркиндов – не в этом дело. Я думаю о другом: сколько сломали судеб, насильно делая профессиональными музыкантами детей, ненавидящих музыку?
У бухарских евреев такого фанатизма, к счастью, не было. Музыке учили детей многие, но музыкантами, как Борька, становились те, кто к этому стремился. Однако и в нашем мирке хватало своих пристрастий и, наоборот, предубеждений. Я не осуждаю – многие из них были горькими плодами многовековой борьбы за выживание. Но…
Когда я, к примеру, сказал маме, что вот Колька и Сашка поступают в танковое, так, может, и мне попробовать – она только руками всплеснула. Я не удивился, я знал, что мама будет против. Во всех знакомых мне еврейских семьях думали так же: профессия военного – не для евреев, она опасна. Уедет ребенок куда-нибудь далеко от дома и вообще… Не та среда. В армии был ужасный антисемитизм. Люди рассказывали друг другу о еврейских парнях, убитых кем-то в своей же части. Начальство покрывало этих убийц-антисемитов. Родным сообщали: произошел несчастный случай, ваш сын чистил ружье – и вот… В Самарканде у кого-то из наших родных жили друзья, чей сын вот так и погиб. Служил он в стройбате где-то в России, попал на лесозаготовки – и парень, рядом с ним рубивший дерево, убил его обухом топора. Родителям сообщили: несчастный случай… Никто у нас не верил в такие случайности.
В еврейских семьях считали: если хочешь учиться, выбирай себе профессию солидную, престижную и непременно денежную. Становись инженером, врачом, юристом. Об интересах сына или дочки мало кто всерьез думал, важна должность. А что за должность, к примеру, преподаватель литературы? Сколько этот преподаватель заработает? Гораздо лучше пойти в торговлю! Пристроишься в магазине, на складе – и всегда, как у нас говаривали, будет у тебя «свежая копейка».
Мама к этой «свежей копейке» относилась, вероятно, так же, как все в ее кругу. Уж больно сама намаялась от постоянного, унизительного безденежья. Но она прекрасно понимала, что я-то ни для магазина, ни для склада, ни для каких подобных дел не гожусь. Не тот у меня характер. Подталкивать меня к такому выбору она, уж конечно, не стала бы. Как раз наоборот, ей очень хотелось, чтобы я учился, чтобы смог зарабатывать на жизнь, так сказать, не руками, а головой. «Я не смогла, – говорила она, – возможности не было. Но вы с Эммкой… Поверьте, пахать по двенадцать часов за швейным станком, это…»
Поверьте… А то мы не видели, как мама тяжко работает!
Ну, хорошо, учиться, конечно, надо и, к тому же, хочется. Пока не совсем ясно, чему, но это полбеды. А беда вот какая: поди-ка поступи!
* * *
Распевали у нас в те времена запретную, ядовитую и очень популярную песенку: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей и даже в области балета мы впереди планеты всей!» Считалось, что в области образования мы тоже «впереди планеты всей»: ведь в Советском Союзе и начальное, и среднее, и высшее образование, то есть и в школах, и в институтах было бесплатным. В школе так и было, без обмана. А дальше начинался обман.
Институтов не хватало, поступающих было вдвое, втрое, а то и в десять раз больше, чем мест. Поток рвущихся учиться натыкался на гранитную стену с узкой щелью. Из тех, кто рассчитывал только на свои знания и способности, пробивались сквозь неё лишь процентов десять-пятнадцать. Но и среди этих счастливчиков большая часть мест доставалась либо медалистам, либо спортсменам – каждому институту хотелось прославиться своими футболистами или там баскетболистами. Остальные места оставляли для тех, у кого были знакомства, протекция. Или возможность заплатить.
«Дать на лапу» – так это называлось. «На лапу» охотно брали почти все преподаватели. Директора, деканы и прочее начальство просто обогащались благодаря ежегодным конкурсам. Цена за фамилию сына или дочки в списке поступивших была немалая: от десяти до двадцати тысяч рублей. Это – в наших краях. В таких республиках, как Грузия или Армения, платили, говорят, много больше. Что в наши времена обозначала сумма в десять-двенадцать тысяч? Столько стоила машина «Жигули». В переводе на бюджет нашей семьи – четыре-пять лет маминой работы на фабрике. Кое-кто расплачивался «Волгами». Самая шикарная советская машина «Волга» стоила около двадцати тысяч.
Об этой цене я услышал от Женьки Сучкова, который сравнительно недавно поселился в нашем доме. Женька хотел стать врачом и надеялся поступить в медицинский институт в Ташкенте. На вечерний факультет. На дневной пробиться он и не мечтал: конкурс там бывал больше двадцати человек на место. «Было бы у нас тысяч двадцать пять, – тогда другое дело… Купили бы «Волгу» – и вперед! На дневной только на «Волгах» въезжают», – злобно говорил Женька. Папа-Сучков был военным, но ни двадцати пяти тысяч, ни даже десяти у него не было. Женька поступал в медицинский без блата и без взяток два года подряд. Так и не поступил. Но парень он был упорный: уехал в старинный русский город Тверь и там, наконец, пробился на вечерний факультет. То ли сам, то ли все же с чьей-то помощью.
О том, что в институты поступают за плату, знали все. И все возмущались, конечно. Но протестовать, бороться с этим наглым взяточничеством никому и в голову не приходило! Коррупция была повсюду, она разъедала государство, как ржавчина. Люди привыкли. И это, пожалуй, было самое страшное.
Да, одну «мелочь» я упустил. Если ты по какой-то причине не был комсомольцем (не знающим объясняю: членом Союза коммунистической молодежи), тебе в институт нечего было и соваться. Не примут, не называя причин.
* * *
Так на что же мог рассчитывать я?
Мои родители начали думать и беспокоиться об этом гораздо раньше, чем я, и совсем по-другому, чем я. Вопрос о взятках не обсуждался, денег на взятки не было. Обсуждалось другое: кто может помочь, где и какие есть знакомства. И сколько ни говорили, этим «кто» всегда оказывался один и тот же человек: дядя Миша, папин брат.
Дядя Миша был «большой человек», именно тот, который требовался в этом случае: он преподавал физику в Ташкентском педагогическом институте. К тому же не раз бывал членом институтской приемной комиссии. Что может быть лучше и надежнее? Члены комиссии имели огромные возможности: просить других преподавателей, чтобы не ставили двойки их протеже, протаскивать этих протеже, даже нахватавших троек, в список зачисленных.
Думаю, что мои родители уже давно, не обсуждая этого со мной, рассчитывали на Мишину помощь. Когда я перешел в десятый, разговоры стали общими, открытыми. Сказать по правде, я был даже рад, что выбор сделали за меня. Колебался, мучился – и вот, наконец, все ясно, другого пути просто нет! К тому же я любил естественные науки, хотя и не был отличником. Вот возьму и стану преподавателем физики! Ведь хотел же стать учителем истории!
Преподавать, быть наставником – мне стало казаться, что это замечательно! Тоже, конечно, по-детски. Я с удовольствием вспоминал, как в третьем классе, сделавшись пионером, был вожатым у октябрят, учил их каким-то правилам и песенкам, а они с почтением на меня взирали. Я начал с особым интересом (как будущий коллега) присматриваться к нашей учительнице по физике, Изольде Захаровне. Кстати, Изольда Захаровна вполне была достойна пристального взгляда. Молодая, очень красивая и стройная блондинка с такой улыбкой, что… Ну, просто сердце иногда замирало, любое замечание примешь с восторгом! А замечаний хватало: Изольда, хоть и улыбалась обольстительно, была строга и требовательна. «Юабов, вы сегодня невнимательно читали материал»… Еще хорошо, что так! А то скажет кому-нибудь: «Вы несерьезно относитесь к физике». Обидно, правда? Но – на «вы». Изольда Захаровна была единственным в школе преподавателем, который к нам обращался на «вы».
Короче говоря, я легко примирился с тем, что стану физиком. У меня с этим трудностей не было. К сожалению, оказалось, что они есть у дяди Миши.
Как раз в том году, когда мне предстояло поступать в институт, дядю Мишу не включили в приемную комиссию. По этой причине он считал унизительным для себя просить преподавателей не «заваливать» племянника, а членов комиссии – включить его в список. Словом, он сказал папе, что сделать ничего не сможет.
Можно себе представить огорчение моих родителей. Гнев самолюбивого, пробивного папы, который даже в школу меня сумел впихнуть на год раньше, чем надо было.
И все-таки помочь делу удалось маме – благодаря дружбе с тетей Валей, Мишиной женой. При встрече подруги в очередной раз посоветовались, и Валя сказала: «Эся, не волнуйся, уговорю. Подумаешь – не может! Надо – значит, сможет. Пойдет и попросит, кого надо».
* * *
Все устроилось еще до моих выпускных экзаменов: Миша согласился и «с кем надо» поговорил. Значит, я вот-вот стану студентом! Ожидание перемен было таким сильным, таким новым… Оно теперь не покидало меня.
Я оглядывал и оглядывал зал, ребят, учителей. И вдруг – может, всего лишь на секунду – показалось: это не я, это какой-то другой мальчишка со шпаргалкой, зажатой во вспотевшей ладони, сидит за длинным столом. А я откуда-то издалека смотрю на него. Смотрю на свое детство…
* * *
«Все, ребята, время… Сдавайте сочинения!». Я вернулся на землю. Я собрал свои листки и пошел к учительскому столу.
Конец
Послать отзыв или приобрести книгу можно, написав сообщение на Valyuabov@Yahoo.com
