Валерий Юабов
Всё Начинается с Детства
Глава 31. Сражение у старой крепости
Нет, наверное, на свете мальчишек, для которых существует понятие «ненужная вещь». У мальчишек свои представления, своя шкала ценностей, свои потребности. Выброшенный кем-то кривой гвоздь – отличная скоба для рогатки или рыболовный крючок. Пластмассовая бутылка из-под шампуня – вот тебе и брызгалка, проделай только дырку в крышке. Косточки от вишен – прекрасные пули для ружьеца-обреза, тоже, конечно, сделанного своими руками из всяких «ненужных вещей». Вот этим мы и занимались в то утро.
Только я проводил деда на работу, как во двор выскочил Юрка, все еще сонный и встрепанный, но уже деловито-озабоченный.
Дело в том, что вечером нам предстояло принять участие в сраженье, большом сраженье у Старой Крепости за цековским домом. А оружие – эти самые обрезы – было еще не готово. И времени терять не следовало.
Впрочем, начали мы с вишневых косточек, которые я предусмотрительно припрятал после варки варенья: пули всегда могут пригодиться. Они хранились в бумажном пакете, поэтому были сыроватые, на некоторых оставалось немного мякоти. Мы рассыпали косточки тонким слоем на столе возле топчана – пусть как следует прокалятся на солнце! Пули должны быть очень сухими.
Теперь можно было заняться оружием.
Основой был деревянный ствол двадцати примерно сантиметров в длину. С переднего конца к поверхности деревяшки прикреплялась бельевая прищепка. К заднему концу по бокам прибивалась резинка – бельевая или, еще лучше, такая крепенькая, желтоватая, ее иногда используют в торговле для упаковки, у нас ее называли «венгерка». В резинку, как при стрельбе из рогатки, закладывалась косточка-снаряд. Но на этом и кончалось сходство с рогаткой.
Ружье действовало сложнее: резинку вместе с косточкой, в ней находящейся, надо было аккуратно оттянуть и зажать в прищепке. Далее вы прицеливаетесь, нажимаете на прищепку и… ба-бах! Словом, ружье наше стреляло почти как настоящее. Надо было только сделать его хорошо, аккуратно, чтобы и резинка прочно держалась, и прищепка не виляла.
Деревяшки для прикладов мы без труда разыскали в груде обрезков возле летнего душа. Теперь нужны были гвозди – и не просто какие-нибудь, а определенного размера. Где их найти, мы прекрасно знали. Только бы до них добраться…
Гвозди – и большие, и маленькие, и специальные сапожные – хранились в кладовой деда здесь же во дворе, неподалеку от уборной. Заходить сюда нам было запрещено. Юрка, конечно же, уже не раз и не два делал это без разрешения. Я, приезжий, в кладовую до этого дня заглядывал только вместе с дедом. Сейчас надо было проникнуть в нее быстро и незаметно, а вот как – мы не могли придумать: дверь кладовки ужасно скрипела…
– Прошлый раз, когда я открывал, Джек лаял, – вспомнил Юрка. – Давай Джека подразним.
Мы прыгали, кривляясь и гримасничая, вокруг Джека, но пес спокойно лежал у будки и лениво на нас поглядывал. Возможно, он думал: «кто вас знает, чего вы хотите… То не лай, а то вдруг лай…»
Схватив горсть маленьких камушков, Юрка начал швырять их в Джека. Один из камушков громко стукнул по будке, тут уж Джек не выдержал, вскочил и залился басовитым лаем. В то же мгновенье мы юркнули в кладовку и прикрыли дверь за собой, оставив небольшую щель.
Солнечные лучи, проникая сквозь щель, освещали темный сарайчик с невысоким потолком и земляным полом. Напротив входа у стены стоял и, казалось, угрюмо смотрел на нас, не ожидая от непрошенных гостей ничего хорошего, старый шкаф. Это был очень почтенный шкаф, не покрытый лаком, но прекрасно сохранившийся, без единой царапины. Возможно, вечно окружающая его темнота была для шкафа хорошей защитой.
Юрка придерживал дверь, чтобы она не скрипнула, а я распахнул шкаф. Чего в нем только не было! Прямо хоть открывай во дворе обувную фабрику.
На верхних полках лежали свернутые рулончиками, как свитки древних пергаментов, обрезки кожи. От них исходил приятный запах. Нижние полки были уставлены бумажными пакетиками с каблуками, подошвами, набойками, подковками, шнурками и всякой другой мелочью, необходимой для починки обуви.
– Быстрее, чего копаешься! Смотри ниже! – торопил меня кузен.
Но, добравшись до пакетиков с гвоздями, я не сразу разыскал то, что нам было нужно. Гвозди, как ежиные колючки, перекололи мне все пальцы, я повизгивал, постанывал, а Юрка нетерпеливо приплясывал у двери.
Наконец, гвозди у меня в кармане. Но уходить не хотелось, уж больно интересно было в этом маленьком сарайчике! Весь он был заставлен коробками со старой домашней утварью. Тут были и чайники, и тазики, и красивый медный кувшин с длинным и тонким, как у лебедя, горлышком и узорчатой крышкой. И множество других замечательных вещей. «Ой, гляди-ка», – с восторгом шептали мы, роясь в коробках (Юрка, подперев дверь кирпичом, присоединился к этому увлекательному занятию). Мы чувствовали себя кладоискателями, которые вот-вот обнаружат шкатулку с золотыми монетами или саблю из дамасской стали, или хотя бы старинный пистолет. Конечно, наши находки были намного скромнее, но и моток изолированного провода был неплохой добычей: можно наделать из него шпонок для стрельбы из рогатки.
С изготовлением обрезов мы справились довольно быстро. Теперь нужно было их проверить и заодно потренироваться.
Мишеней во дворе было множество: хоть по листве стреляй, хоть по старому ведру у дувала. Но мы предпочитали живую мишень, движущуюся. Такую, например, как Джек. Он в это время как раз что-то вынюхивал возле своей будки.
Это вынюхивание, надо сказать, вовсе не было случайным занятием или результатом того, что чем-то вдруг запахло привлекательным для Джека. Нет, это была часть особого собачьего ритуала, Джек неизменно совершал его, проснувшись. А так как Джек за день засыпал не раз и не два, то и ритуал мы наблюдали достаточно часто.
Начиналось с того, что, проснувшись, пес усаживался и, раздвинув пошире задние лапы, вылизывал свой пах и живот. Джек был чистоплотен и делал это не торопясь, добросовестно. Затем он начинал потягиваться. Все сильнее, сильнее, пока не превращался в подобие стрелы. Каким-то образом и шерсть прижималась к телу, становилась гладкой, лоснящейся. Приглаживался и становился недвижим даже кончик мохнатого хвоста. А какое же наслаждение выражала морда! Джек прижимал уши, блаженно щурил глаза, он широко улыбался – иначе никак не назовешь то, что происходило с его пастью.
Сколько бы раз я ни смотрел, как Джек потягивается, мне всегда казалось, что он может удлиняться и удлиняться до бесконечности. Если, скажем, привязать его задние лапы, а самому встать где-то далеко впереди с чем-нибудь вкусненьким в руках, с колбаской, например, Джек начнет перебирать передними лапами, продвигаясь вперед. Метр, два, три… он все приближается ко мне, а тело его все растягивается, растягивается… уже совсем как ленточка стало, вот-вот порвется… Тут я, конечно, не выдерживаю – и отдаю Джеку колбасу.
Но эти эксперименты я пока проделывал только мысленно. А Джек, благополучно и всласть потянувшись, приступал к вынюхиванию. Думаю, что это была проверка, притом строжайшая: все ли благополучно на принадлежащей ему, Джеку, территории? Не произошло ли за время его сна чего-либо неожиданного? Не вторгался ли сюда какой-нибудь хитрый, замаскировавшийся враг? Не заминирована ли, говоря языком военных, местность?
Насколько мне известно, это древнейший обычай собак, унаследованный ими от диких предков. Как и неизменное правило – помечать границы своих владений, орошая их… Учитывая, в каком окружении Джек находился, это правило, пожалуй, не было излишним. Юрке ведь ничего не стоило подобраться к бедному псу, когда он спал, и прицепить к его хвосту пустую жестяную банку или учинить еще какую-нибудь пакость. Виноват ли был Джек, что Юрка о значении его отметок не подозревал и вообще «законам джунглей» не подчинялся.
Обычно Джек при осмотре своих владений никаких тревожных признаков не обнаруживал, разве что сталкивался с какими-нибудь безобидными нарушителями границы – муравьями либо жуками. Безобидные-то безобидные, а наказать их было необходимо. Джек это делал с огромным наслаждением. Для какого-нибудь несчастного муравья это была смерть, погибель, а для Джека – увлекательнейшая, веселая игра… Согнув передние лапы и грудью почти приникая к земле, он на мгновенье замирал, виляя высоко поднятым хвостом, потом подпрыгивал – и начинал резвиться. Но как! Это был настоящий танец. И хотя танцевал Джек вокруг жертвы, он вовсе не выглядел кровожадным, наоборот, морда его выражала прямо-таки младенческую радость! То фыркая, то повизгивая Джек наклонялся над пришельцем и начинал его обнюхивать. Черный влажный нос ерзал во все стороны, ноздри то расширялись, то сужались… Вот этот нос почти прижимается к насекомому, глаза смешно скашиваются… Р-раз! С неуловимой быстротой мелькает красный язык – и муравья как не бывало… Впрочем, иной раз Джек для разнообразия выпускал когти и затаптывал, затирал ими несчастную букашку.
* * *
Когда мы искали мишень, Джек замер возле будки с поднятым хвостом, обнюхивая какого-то жука или муравья. Пушистый красивый хвост был великолепной целью. Юрка первым стрельнул по ней, я – за ним. Пес продолжал свои забавы… Промахнулись! Второй залп был удачным. Джек подскочил, уселся и стал покусывать хвост. Может, подумал, что его укусила блоха?
Решив, что с Джека довольно, мы переключились на более сложные движущиеся мишени – на мух и мошек. По мошкам, например, очень здорово стрелять, когда они плотным облаком роятся в воздухе. Стрельнешь по этому шарообразному туманному облаку и видишь, как пуля его рассекает. Тут косточки, конечно, попадали и в листву деревьев, и в стены построек. Приятный мальчишескому уху свист пуль и их пощелкивание несколько часов оглашали двор. Натренировались мы вволю.
Но пора уже было идти к башне. Отпросившись – на этот раз удирать не хотелось – мы покинули двор.
* * *
Жара уже спадала. Напряженность знойного, будто в пустыне, воздуха ослабевала понемногу, он смягчался, охлаждался, только асфальт еще излучал горячие волны, разряжаясь от дневного накала. И железные крыши, раскалившиеся за день, теперь сужаясь, «постреливали», будто жалуясь на перенесенные испытания. После дневного отдыха в укромных уголках начали пробуждаться и птицы: зачирикали воробьи, загугукали горлицы.
Короткий Проезд, где мы жили, протяженностью не более трети километра, вполне соответствовал своему названию. Он имел форму буквы «Т» и на него выходили сразу три улицы. Справа и слева от наших ворот находились соответственно Шелковичная и Северная, а напротив, у конца среднего отрезка – Германа Лопатина, бывшая Шедовая. Сюда мы и направились, зайдя по дороге за Камилем, нашим с Юркой общим другом.
Камиль, мой ровесник, рослый не по годам, был мальчиком спокойным, молчаливым и очень скромным. Вот уж кто никогда не хвастался, хотя и мог бы…
Двор его, очень похожий на наш, был поменьше, но зато блистал чистотой. Это был типичный узбекский двор, уютный и гостеприимный.
От входа тянулась аллейка, ведущая к дому и в сад, где среди плодовых деревьев стоял большой, устланный ватными одеялами, топчан. Когда ни зайдешь к Камилю, тебя как дорогого гостя встретят его дедушка и бабушка. Старик, постукивая своей палочкой, проведет к топчану, усадит, начнет расспрашивать о родителях, о житье-бытье в новом городе. И тут же к топчану, позвякивая пиалами, засеменит бабушка, подаст душистый чай. Ну, просто неловко, неудобно!
Я, бывало, все норовил ускользнуть и поиграть с Камилем. Но дедушка с бабушкой твердо следовали старинным обычаям. К тому же они, вероятно, скучали без общества. И я неизменно получал свой чай, а в придачу к нему – множество историй. Таких интересных, что уходить уже не хотелось, и я иногда часами просиживал со стариками и с Камилем на топчане, слушая то о басмачах времен гражданской войны, то о землетрясениях, а то и о грозном завоевателе Тимуре.
Этот красивый и гостеприимный двор был к тому же удивительно тихим. Здесь не кричали, не ругались. Старики разговаривали друг с другом уважительно и любовно. Я удивлялся иногда: как это они столько лет прожили вместе и не надоели друг другу? И вспоминал своих деда с бабкой… Может быть, думал я, и Камиль поэтому вырос спокойным, отзывчивым?
Кстати, и дядя у него был такой же. Этот невысокий пузатый человек был одним из самых популярных людей среди окрестных мальчишек. У дяди Саида было ружье – правда, ружье для стрельбы в тире, его заряжали маленькими капсулами. Друзьям племянника дядя Саид разрешал пользоваться этим ружьем. В своем присутствии, конечно. А сам при этом становился инструктором по стрельбе.
– Прижимай… Покрепче! Вплотную к плечу, – говаривал он, стоя рядом со мной. Тяжелое ружье в моих слабых руках норовило опуститься дулом вниз, не давая прицелиться. Терпеливый инструктор выравнивал его, продолжая давать команды:
– Так, молодец. Закрывай левый глаз. Поймал мишень? Замри!
«Замри», – думал я, отчаянно борясь с той силой, которая давила и давила на ружье. – Не могу я замереть, не…»
– Не дыши и плавно нажимай на курок! – раздавалась команда.
Я, зажмурившись, нажимал, раздавался негромкий выстрел… Мимо!
– Ничего, – спокойно говорил дядя Саид. – Попробуем еще раз.
Ствол откидывался, ружье заряжалось. Урок продолжался…
* * *
На этот раз мы не пили чай с гостеприимными стариками. Камиль был готов, вооружен – и мы отправились в крепость.
Дойдя до цековского дома, вспомнили, что, по слухам, на наших улицах скоро начнут сносить все старые дома, а вместо них построят вот такие же, как цековский, многоэтажные панельные, которые считались тогда вершиной современного градостроительства. Ну, может, городскому начальству это и нравилось, но мы даже представить себе такого не могли. Да кто же добровольно согласился бы сменить свое собственное жилье, пусть не слишком благоустроенное, зато с плодовым садом, огородом, сараюшками, со всякой живностью – курами, барашками, козами, дворовыми псами на эти комфортабельные, но лишенные всех радостей вольной жизни клетушки? У нас в Чирчике и то было лучше, у нас хоть балконы были и садики-огородики!
– Так если сносить будут, куда деваться? Заставят переехать, – сказал рассудительный Камиль.
Но вот мы подошли к рощице, в которой находилась крепость. Вернее, ее развалины. Сравнительно хорошо сохранилась только цилиндрическая, кирпичная, с узкими бойницами, башня. Не очень высокая – этажа в три, она все же величаво возвышалась над кронами деревьев. А где-то подальше сохранились высокие красивые ворота – кирпичные, увенчанные двумя башенками по сторонам, с узорным фронтоном над аркой входа.
Нам об этой крепости рассказывал дядя Камиля. Она была построена во второй половине прошлого века между бывшей Шедовой улицей и набережной Анхора. Это была настоящая оборонительная крепость с мощными стенами, бойницами, с угловыми бастионами и высокими валами вокруг. Она как бы охраняла весь город. В давние годы со стен ее ежедневно в 12 часов дня раздавался пушечный выстрел.
Внутри было много зданий – и казармы, и помещения для офицеров, и пороховой погреб, и лазарет.
Дядя Саид рассказывал, он это слышал от стариков, что в крепости уже в начале нашего века стало довольно неспокойно. Расквартированные здесь солдаты ташкентского гарнизона не раз устраивали беспорядки, а в дни революции 1905 года подняли настоящее восстание. Происходили здесь какие-то бои и в годы гражданской войны. Уж не знаю, тогда ли была разрушена крепость или позже… Все равно – жаль. Но горожане, как и прежде называли романтические руины не иначе, как крепостью. И, конечно же, она привлекала к себе всех окрестных мальчишек: где же еще сражаться, если не здесь? Возле башни все еще оставалась роща, хоть и небольшая, но довольно густая. Вероятно, когда-то здесь был большой парк, но постепенно он вырубался, особенно когда строили цековский дом. И все же уцелело много старых деревьев с толстыми стволами и густыми, широкими кронами. Дубы, тополя, клены, чинары, акации стояли вперемешку с зимними яблонями, вишнями, урючинами, тутовником.
Сюда мы и стремились…
* * *
На этот раз у крепости собралось человек десять – народ знакомый, с окрестных улиц. Каждый пришел с оружием, у некоторых, кроме обрезов, были и рогатки. Сражение предстояло нешуточное.
– Во ружье у тебя… Классное! – сказал Каймлю Сашка. Он и брат его Славка жили возле нас, во дворе напротив. – Даже ствол лакированный. – Сашка взял у Камиля ружье и с видом знатока прицелился.
– Дядя помог смастерить, – скромно ответил наш друг, покраснев от похвалы. – А лак – чтобы занозу не загнать.
Камилю было чем гордиться, ружье выглядело замечательно. И резинка, конечно, «венгерка», а не бельевая.
– Ну, начинаем? – сказал Камиль. – Все собрались?
Камиль, хоть и не хвастун и не выскочка, а все равно становится обычно главарем. У него это, наверно, само собой получается.
– По головам не стрелять, – предупредил Камиль.
– И по яйцам тоже, – выкрикнул кто-то…
Раздался смех.
– А рогатки – не в счет!
Когда все высказались, мы разделились на две группы. Условия сражения простые: одна из групп отходит за край рощи, дает противнику время замаскироваться, а затем начинает наступать, подбираться.
Надо подбить как можно больше вражеских бойцов. Засчитывается все: и шишка, и синяк, и (непосредственно в момент боя) любое «ох», «ах», «и-й-ё» и тому подобные свидетельства прямого попадания…
Кто победил – это определяют после боя, подсчитав потери. Конечно же, тут обычно начинаются скандалы и не всегда удается установить истину.
Теперь надо было решить, какой отряд остается у башни, какой – наступает. Путем жеребьевки. Она как бы заменяла нам обычай средневековых воинов устраивать поединок между двумя богатырями, где победа определяла: какое войско будет наступать. Наши «богатыри-предводители» Камиль и Ахмад, рослый, как и Камиль, черноволосый, с обветренным лицом, вышли вперед, чтобы метнуть жребий.
В руках у Камиля блеснула монета.
– Что выбираешь? – спросил он у Ахмада. – Орел или решка?
– Орел, – ответил Ахмад.
Подразумевалось при этом, что выигравший отряд остается у башни. Обороняться было легче и выгоднее, чем подбираться к ней.
Среди талантов Камиля был еще и такой: он умел закручивать монеты не хуже жонглера в цирке. Мог подкинуть пятак таким образом, что монета, взлетев невысоко в воздух, падала на стол ребром и долго крутилась на нем, как юла, причем все время на одном и том же месте.
Но сейчас монета взлетела прямо и высоко. Камиль поймал ее в прихлоп, подставив тыльную сторону руки.
– Решка, – спокойно сказал наш вожак, показывая Ахмаду и всем остальным монету на руке. – Значит, так: выходите из рощи, считаете до ста и – вперед!
– Прячьтесь, маскируйтесь, – насмешливо сказал Сергей, мальчик, который жил в цековским доме. – Все равно мы выиграем!
Сергей почему-то всегда злился по пустякам.
Пока Ахмад уводил свое войско, мы совещались, как прятаться.
– Эх, взобраться бы туда! – сказал Сашка, поглядывая на башню. – И чего это ее так заколотили?
– «Чего, чего…» Конечно же, там оружие хранится, – убежденно сказал Славка, Сашкин брат. – А то из нее давно музей бы сделали, разве не так? Это памятник старины, чего ж заколачивать?
Мы были наивны и не представляли себе, сколько гибнет по всей стране древнейших церквей, монастырей, мечетей и прочих прекрасных памятников старины, заброшенных, разрушенных, заколоченных, превращенных в склады горючего или в погреба для картошки…
Уставившись на башню, мы размышляли, какое там может быть запрятано замечательное оружие.
– В обойме маузера – двадцать пять патронов, – вздохнул я. – Стреляешь, стреляешь, а они все не кончаются.
– Тяжеленный он, маузер. Вот парабеллум – я видел в музее, – это да… И легкий, говорят, и совсем не громкий… – начал было Славка.
Но Камиль перебил его:
– Кончайте, ребята, про маузеры, заряжайте обрезы. И по местам. Скорее, скорее!
Действительно, было пора. Пока мы разбегались и маскировались – кто залезал на деревья, кто прятался в кустах, кто укрывался за стеной башни, издалека донеслось: «Девяносто пять…»
Я присел за дубом, опершись на колено. Неподалеку в листве деревьев копошились, устраиваясь на ветках, Камиль и Юра. Стало тихо-тихо. Палец мой чувствовал напряжение прищепки. Ох, как не терпелось косточке вылететь!
Выглядывая из-за ствола, я до боли в глазах всматривался в густую зеленую массу листвы, перечеркнутую стволами и ветками. Где-то неподалеку хрустнула галька. Кажется, справа… Зашевелились ветки, фигурка метнулась к соседнему дереву, но добежать не успела…
– Ой, ой! В голову! – завопил бегущий. – В башку нельзя!
Но попали ему не только в голову: он прихрамывал и держался за колено. Значит, выбыл из игры.
А с дерева послышался хохот Юрки.
Тут о кору моего дуба щелкнула косточка, потом – другая. Я попал под обстрел. Пригнувшись, я побежал к ближайшему толстому стволу, на ходу перезаряжая ружье.
Только я устроился, как что-то шлепнулось на мою голову – и упало к ногам… Зеленый урюк! Я поднял глаза – среди веток урючины мелькнула смеющаяся Юркина физиономия. Вот уж кто умел веселиться в любых условиях! Я показал ему кулак.
– Сзади, сзади! – послышался откуда-то сдавленный шепот Камиля. И вовремя! Я оглянулся. Ко мне, целясь на ходу, бежал Ахмад. Он сумел обойти нас с тыла…
Дальше все происходило с какой-то невероятной быстротой. Со зрением моим что-то внезапно случилось – мне почудилось, что бежит на меня вовсе не Ахмад, а наш любимый дядя Робик с куском шланга в руках. Такой же дикой злобой, как и дядино, когда бежал он за Юркой, было перекошено лицо Ахмада, только усиков не хватало.
И сразу же три выстрела слились в один. У моего уха просвистела косточка и, ударившись о ствол, отрикошетила в затылок.
Наши с Юркой выстрелы оказались более удачными: вражеский предводитель был ранен дважды. Я успел увидеть, как он согнулся, схватился за живот, выругался. Еще бы! Две косточки – это вам не щелчок по носу.
Долго радоваться победе мне не пришлось. Жгуче ужалило в руку – я охнул и от неожиданности выронил ружье. Сражение для меня закончилось.
– Валер, ты как? – с тревогой крикнул сверху Юрка.
Ответить я не успел. Кто-то начал стрелять по урючине, может быть, даже не видя Юрки, на его голос. И слетел он с дерева, как падает спелый плод, и запрыгал на одной ноге в странной позе: одной рукой держась за живот, другой – за попку. Можно было подумать, что вражеская пуля пронзила его насквозь.
На самом же деле, как потом выяснилось, в нежную Юркину попку с такой силой врезалась косточка, что Юрка нечаянно нажал на курок. Собственная пуля с силой ударила в ветку и, рикошетом, коварно поразила его в живот.
Попрыгав, Юрка злобно обругал свое ни в чем не повинное оружие, которое валялось теперь под деревом, и изо всех сил шваркнул его о кирпичную стену башни.
К счастью, наша с Юркой «гибель» не пошла на пользу противникам. Пока все это происходило, их окончательно разгромили Камиль и Славка с Сашкой.
Невредимые торжествовали. «Сраженные» потихоньку приходили в себя.
– Ну что, Сергей? Кто кого? – гордо спросил Слава.
– В другой раз, – мрачно пообещал Сергей.
Но другого раза не получилось, не помню уж, почему.
А жаль. Башне, наверно, грустно было, что у подножия ее не происходят хотя бы наши детские сражения, отголоски прежних, настоящих боев…
