Валерий Юабов
Всё Начинается с Детства
Глава 32. Свадьба – дело серьёзное
Наверное, по тому, как люди готовятся к какому-нибудь событию, можно определить, как они к этому событию относятся, какое ему значение придают. Особенно если это общепринятый обычай. В таких случаях еврейско-бухарская семья из кожи вылезет, чтобы быть не хуже других. Впрочем, наверно, не только еврейско-бухарская. Наверно, почти так же относятся к обычаям во всем мире.
Подготовка к свадьбе Робика, продолжавшаяся много дней, под конец приняла устрашающие размеры.
Дом похож был на муравейник. И двор тоже. Повсюду чистили, мыли, нарезали, жарили, парили, что-то приколачивали, чинили, красили. С утра до вечера, с утра до вечера. И снова – с утра. А работе, как выражалась бабушка Лиза, «конца-края не было». Впрочем, руководила она всем этим с увлечением. Голос ее не умолкал, ценные указания разлетались направо и налево, она без устали давала распоряжения и кайвону, и женщинам, пришедшим помогать, и домочадцам.
«Мало соли, добавьте… Долейте еще воды – выкипит… Как, вы еще не нарезали? Скорее, скорее, ведь уже пора прибавлять… Отнесите во двор… Достаньте из холодильника… Нет, из другого!» Эти и подобные приказы звучали почти непрерывно, ни на секунду не давая расслабиться бабушкиной «команде».
Она так была занята, что даже не вспоминала о своем «спиндилезе». Впрочем, до определенного момента. К вечеру, подав ужин вернувшемуся с работы деду, бабушка считала необходимым завершить день особой церемонией.
С грохотом распахивалась кухонная дверь. В дверях появлялась бабушка. Лицо у нее было страдальческое, она шла медленно, пошатываясь, шаркая тапочками, растопырив приподнятые руки, будто боясь упасть.
– ВалерИК, бачим… – раздавался чуть слышный, измученный и наполненный непривычной нежностью голос бабушки, такой, словно она собиралась сообщить, что вот-вот навеки расстанется со своими близкими. – ВалерИК, бачим, дедушка покушает – отнеси посуду в раковину. Я уже не могу.
И бабушка медленно проползала по комнате, особенно сильно пошатываясь и совсем уж изнемогая возле телевизора, по которому именно в это время передавали «Последние известия».
Дед Ёсхаим ужинал за столом, напротив телевизора (а я обычно сидел рядом с ним на диване, на что были свои причины) – и бабушкин «церемониальный марш» он воспринимал, как досадную помеху: заслоняет экран.
«Проходи, Лиза. Проходи побыстрей!» – нетерпеливо говорил он, совершенно не обращая внимания на трагические бабушкины намеки.
Дело в том, что «Последние известия», особенно зарубежные новости, были единственной передачей, которую дед непременно смотрел и в которой вообще видел смысл. «Ерунду всякую показывают, – возмущался он иногда, задержавшись на минуту-другую у телевизора, когда я смотрел фильм или еще что-нибудь. – Зачем это смотришь? Лучше «Новости» найди». Как только начинали передавать новости, дед забывал об ужине. Он застывал, с ложкой на весу, раскрыв рот, перестав жевать и свободной рукой оттопыривая левое ухо. Увы, это не всегда помогало: дед плохо слышал. Поэтому один из внуков, либо я, либо Юрка, в этот ответственный момент должен был сидеть рядом и пересказывать новости.
Во время каникул дежурным рассказчиком был я.
– Ну? А? Что он там говорит, а? – то и дело переспрашивал дед.
Он торопил меня, мешая слушать, а после моего сбивчивого пересказа нередко начинал спорить, возмущаться и давать собственные пояснения. Дед полагал, обо всем, что происходит в мире, он знал лучше, чем «эти дураки». В особое волнение приходил дед, когда сообщали что-нибудь об Израиле. Именно этого он и ждал с нетерпением, слушая «Последние известия». И как только с экрана звучало «Израиль», а еще чаще – «израильская военщина», дед, уже не полагаясь на меня, вскакивал со стула, подходил к телевизору и слушал, чуть ли не прислонившись ухом к экрану.
В каком тоне в те времена сообщали в Советском Союзе о событиях в Израиле, как эти события искажались, всем известно. Дед это, конечно, отлично понимал, но желание услышать хоть что-нибудь о нашей древней родине было сильнее рассудка. Зато потом он отводил душу, вовсю ругая «этих проклятых антисемитов».
Между тем, бабушка Лиза, уже добравшись до своей спальни, уже усевшись на кровать и переодеваясь на ночь, продолжала требовать сочувствия, жалости и признания заслуг. За неимением слушателей (а, может быть, учитывая, что мы с дедом все-таки не так далеко) она разговаривала сама с собой:
– Ой, как я устала! Разве в моем возрасте так можно работать? Нет, конечно! Ой-ой-ой, опять схватил, негодяй проклятый (это вспоминался недобрым словом «спиндилез»). Ой, жжет, жжет, зараза!
Что последует за этим, я хорошо знал. Как только заканчивались «Последние известия» и прекращалась моя работа пересказчика, раздавался совсем уже жалобный бабушкин призыв:
– ВалерИК, бачим, идем, массаж поделаем немного!
И я превращался в массажиста.
Хотя бабушка Лиза часто использовала свой «спиндилез» для каких-то, как ей казалось, дипломатических целей как оружие в междоусобицах, позвоночник у нее был действительно больной, сильно изогнутый, из-за чего ее спина похожа была на небольшую горку. Под тонким матрацем на бабушкиной кровати лежала доска – врач велел спать на твердом. Словом, бабушка по-настоящему страдала.
Вверх-вниз, вверх-вниз, влево-вправо, влево-вправо… Моя рука, смазанная кремом, как санки, скользила по круглой бабушкиной спине, а она стонала и охала, но уже блаженно.
– Чуть повыше… Еще… Сильнее!.. Во-о-от хорошо! Молодец! Дай Бог тебе здоровья. Тебя нет – никто не массажирует…
Только становясь массажистом, я получал от бабушки такое количество похвал и благодарностей. Я тер и тер, моя рука постепенно немела, да и бабушкина спина уже была совсем красной. Но удивительное дело: мне казалось, что спина эта стала более ровной, что горка почти исчезла!
* * *
Последний день перед свадьбой был особенно напряженным. Нам с Юркой то и дело приходилось выполнять какие-нибудь небольшие поручения, и мы старались получить от этой кипучей деятельности как можно больше радостей.
В саду, возле топчана, на старом деревянном столе с резными ножками чистили рыбу моя мама и тетя Валя. Мама приехала из Чирчика накануне, отпросившись на два дня с работы.
Возле стола стояли две плетеные корзины, наполненные большими, толстыми, серебристыми карпами. Время от времени женщины наклонялись, хватали тяжеленную рыбину, шмякали ее на стол – и во все стороны начинала брызгами разлетаться крупная рыбья чешуя.
Мы с Юркой топтались рядом, ожидая кое-какой добычи.
Вот рыба почищена – теперь у нее вспарывают живот. Р-раз – и одним быстрым движением вынимают внутренности. Тут-то и наступает момент, которого мы ждем: из клубка внутренностей наши мамы вытаскивают рыбьи пузыри и кидают нам. Рыбий пузырь, этот продолговатый, желтовато-жемчужный, состоящий из двух отделений контейнер, наполненный воздухом, как известно, позволяет рыбе лучше держаться на воде. Но нас привлекает другое его качество: это замечательная хлопушка. Положишь пузырь на асфальт, поднимешь ногу повыше и… «па-а-х!» Да нет, разве передашь этот звук словами, его надо услышать. Он такой трескучий, такой гулкий, что на секунду уши закладывает.
А со стола тоже доносится: «Бух-х! Бух-х!» Это мама или Валя, а то и обе одновременно, бьют молотками по ножам, разрубая крепкие позвоночники рыб, разрезая их на ломти.
Нелегкая работа! Руки женщин обагрены кровью, к рукам, к одежде, даже к лицам, прилипла рыбья чешуя. Им жарко, их донимают мухи: так и вьются вокруг, привлеченные запахом рыбы. Но и маму, и Валю все это нисколько не огорчает. Очень уж они рады встрече, ведь теперь, после нашего переезда в Чирчик, видятся они довольно редко.
Мама и Валя были подругами. Не меньше, чем долгое соседство, их связывало сходство в характерах, в судьбах, даже в горестях. Валя была единственной подругой, с которой мама делилась бедами и обидами. И Валиных секретов выслушивала немало. Выйдя замуж за папиного брата, дядю Мишу, Валя, конечно же, была вовлечена в круговорот семейных дрязг. Но только она из всей семьи не принимала участия в травле мамы. Более того, оставалась ее верным другом. Дядя Миша не чуждался никаких «средств воспитания», добиваясь, чтобы жена присоединилась к их клану. Порой давление становилось настолько сильным, что подругам приходилось встречаться тайком. Но дружба продолжалась.
Сейчас две келинки, как называют у нас невесток, готовились к встрече с третьей. Какой она окажется, эта молодая невестка? Станет ли она их подругой, товарищем? Или предпочтет присоединиться к большинству? Вот что волновало наших мам, вот что занимало их мысли, пока руки заняты были разделкой рыбы.
Мамы обсуждали все это, не стесняясь нас с Юркой. Все равно ведь мы давно знали все их тайны, мы видели, как к ним относятся родственники, мы были свидетелями их беспомощных и робких попыток изменить к лучшему этот маленький и жестокий к ним семейный мирок. И, конечно же, мы были всей душой на стороне наших мам! Открытое бунтарство Юрки, ссоры его с бабкой Лизой и с Чубчиком, было ничем иным, как стремлением выразить это. Я был более робким и, вероятно, более мягким. Мой протест начал проявляться позже.
Игры с хлопушками прервал крик Робика:
– Где эти бездельники? Валера, Юрка! Бегите к соседям за скамейками и столами! Там уже Ильюша с Яшей.
Яша с Ильюшей – это наши двоюродные, сыновья тети Тамары. А мебель одалживала узбекская семья Фазылдиных, наших соседей. С их сыном Аллаудином мы дружили.
Вход к ним был не совсем обычным: открыв дверь, вы попадали сначала в темную комнату с земляным полом, которая находилась под домом. А противоположная дверь ее выходила во двор. А уже выйдя в него, вы могли попасть в дом. Нас с Юркой это хитрое устройство очень забавляло.
– Эй, Ахун, осторожно, на косяк не налети! – услышали мы голос Ильи, как только шагнули в темноту с солнечной улицы.
Ахун – была кличка младшего кузена, Яшки. Никакого особого смысла у прозвища не было, разве что оно напоминало фамилию тогдашнего государственного деятеля Ахунбабаева. Он был довольно буйным мальчишкой. Стоило братьям появиться во дворе у деда, как почти немедленно слышалась их крикливая перебранка и звон разбитых стекол. К кличке Ахун Яшка относился довольно спокойно. Но второе свое прозвище – «лысый» – он просто не терпел. Это прозвище имело больше оснований: Яшку по каким-то причинам часто брили наголо. Может, поэтому он и злился. Илья испытывал Яшкино терпение по многу раз в день.
Когда мы вошли, братья втаскивали со двора большой деревянный стол с перекрещенными ножками. Он был не так тяжел, как неудобен и широковат для двери, потому-то Илья и орал про косяк. Стол, действительно, застрял, так что мы с Юркой подоспели вовремя. Илья тут же начал нами руководить:
– Боком… Заводи теперь влево… Еще, еще… Стоп! Не видишь, что ли?
Столы и скамейки достаточно часто перебирались с одного двора в другой и обратно. Так что мы, мальчишки, которым всегда поручалась эта работа, давно уже стали специалистами по протаскиванию мебели в узкие проемы дверей. Сколько словечек, очень точно понимаемых, при этом употреблялось! «Наискосок», «юзом», «уводи книзу», «заводи вбок» – да мало ли еще что! И все же не поломать эти, хотя и старые, но очень нужные столы и скамейки и не покарябать косяки дверей было нелегко. Мы были мокрые и усталые, когда вытащили этот чертов стол.
– Сколько еще таких? – спросил я, отгоняя мух от вспотевшего лба.
– Много. Весь двор хотят заставить, – буркнул Илья. – Да, вот что, там минералку, я видел, привезли, только мало. Надо припрятать, а то ведь и не попробуешь!
Ташкентская минеральная вода, как и многое другое, доставлялась в магазины с перебоями, а мы, мальчишки, очень ее любили. Конечно, надо припрятать, чтоб хоть на свадьбе попить вволю!
Мы поговорили немного о разных вкусных блюдах, которые, как нам было известно, уже готовились. От «вкусной» темы мысли Ильи каким-то образом перекинулись на невесту.
– Видели ее? Вот коза! Ходит, жопу восьмеркой крутит. – Илья приподнял руки и наглядно изобразил, что имеет в виду.
– Да, булки там, что надо, – подтвердил Яшка.
И все мы захихикали. Братья были постарше нас с Юркой. Илье уже исполнилось пятнадцать. Неудивительно, что самые пикантные детали фигуры Робиковой невесты были им небезразличны. У нас с Юркой они пока что эмоций не возбуждали. Но нельзя же было признаться в этом!
– Ну, ладно, пошли, – прервал интересную беседу старший, слезая со стола. – Пошли, а то сейчас Робик кричать начнет.
К вечеру двор был готов к приему гостей.
Глава 33. Долгожданный день
– Немного о наших дорогих новобрачных…
Стоя у микрофона перед столами, так, что его видно было всем, дядя Миша знакомил собравшихся с основными вехами жизни молодых супругов Робика и Марийки. Говорил он четко, выделяя каждое слово, не хуже, чем выступавший за минуту до него у того же микрофона ведущий музыкального ансамбля. Голос его гулко разносился над столами, расставленными по всему двору, аж до самой будки Джека, которого на этот вечер заперли в кладовую.
Огни многочисленных лампочек, растянутых над столами, озаряли пирующих гостей. Их было много, больше ста человек. Во дворе было до того светло, что даже кроны урючины, шпанок и вишен сверкали своей сочно-зеленой густой листвой на фоне черного, бархатного неба… В этом ярком свете гости казались особенно нарядными. Радовали изобилием столы, заставленные бутылками, блюдами с закусками, заваленные грудами овощей, зелени и лепешек. Вот-вот должны были начать разносить горячие блюда… Блестели стекло и фаянс, всеми красками переливались платья женщин, журчали, временами даже заглушая дядин монолог, смех и голоса.
Гости к этому времени уже разбились на группки, на маленькие теплые компании, каждая из которых веселилась и развлекалась по-своему. В начале вечера все, как водится, старались проявлять особое внимание к новобрачным – посылали им улыбки и взгляды, без конца обращались к ним с тостами. Но, отдав должное приличиям, гости занялись своими рюмками, тарелками, разговорами. О молодых, сидевших на самом видном месте под надежным прикрытием своих матушек, как-то немножко и подзабыли. На них поглядывали лишь время от времени, когда голос дяди Миши становился особенно выразительным или когда он взмахом руки указывал на Робика или Марийку, как бы призывая этим жестом гостей не забывать о своем долге.
Может быть, самыми внимательными слушателями дяди были мы, мальчишки. Правда, если бы он знал, как мы комментировали чуть ли не каждую его фразу…
Наша компания – Юрка, я, Илья и Яшка – устроилась за столом возле самой урючины. Отсюда нам было все видно, все слышно. Сблизив головы, мы могли в свое удовольствие насмешничать над чем и над кем угодно. Что мы и делали непрерывно.
– Окончив восемь классов, Роберт поступил в техникум, – торжественно сообщил дядя Миша.
– Восемь? – Илья, давясь от смеха наклонился к нам. – Три класса и коридор, вот и все!
Довольный своей остротой, Илья захохотал во весь голос. Яшка толкнул его в бок.
– Тихо ты, люди вокруг. Интересно, что он о Марийке расскажет. У нее-то три класса даже без коридора! Лучше бы рассказал, как ее сегодня общипывали!
Тут уже все мы затряслись от смеха.
Дело в том, что совсем недавно, пока гости собирались, мы, мальчишки, здесь же, возле топчана, подглядывали за «кошчинон». Слово «чин» на таджикском языке означает «выдергивать». Обряд «кошчинон» и заключается в том, что с лица невесты убирают, выдергивая их, все лишние волосы. Это очень древний восточный обряд, но его происхождение я так и не смог выяснить. Насколько мне известно, в Узбекистане «кошчинон» принято устраивать до свадьбы, выделяя для этого особый вечер, на который собираются женщины из семей невесты и жениха. Но у нас обряд происходил в начале свадебного вечера здесь же, во дворе.
Если бы волосы во время «кошчинон» выщипывались, выдергивались, обычным косметическим пинцетом, ничего интересного в этом, конечно, не было бы. Но в том-то и суть, что операция производится старинным способом, с помощью обычной нитки! Впрочем, говорят, что в совсем далекие времена использовался тончайший кожаный шнурок. Оператор – он именуется «кошчин» – держит связанную в кольцо нитку двумя руками, между растопыренными большими, средними и указательными пальцами. Быстро двигая ими, то сближая стороны петли, то раздвигая их, проводя ниткой по лицу страдалицы-невесты, «кошчин» ловко выдергивает все лишние волосы возле бровей, над губой, на щеках… Словом, везде, где нужно!
Вот этот-то обряд мы и наблюдали совсем недавно здесь же, под урючиной.
В роли «кошчин» выступала тетя Мира, бабушкина знакомая. Главной «общипываемой» была, конечно, Марийка, но и несколько других женщин ожидали своей очереди, пожелав воспользоваться такой редкой возможностью.
Марийку усадили на стул, ее голову, обмотанную косынкой и откинутую назад, поддерживала одна из женщин. Тетя Мира уселась напротив, растопырила руки… Темная нитка между ее пальцами была нам отлично видна. Она непрерывно двигалась, перемещалась, соединялась, разъединялась, захлопывалась, как хищные челюсти, длинным катком прокатывалась по Марийкиному лицу, которое постепенно становилось все более красным. Бедная Марийка морщилась, кривилась, даже постанывала, а тетя Мира, приговаривая «потерпи, доченька» и ритмично покачиваясь, энергично продолжала свою работу. Нам даже казалось, что мы видим пучочки волосков между нитками!
– Ой, сейчас нос вырвет! – сказал я хохочущему Юрке.
У Марийки был хорошенький ровненький носик, который очень аккуратно располагался на ее нешироком, продолговатом личике. Вообще она принадлежала к числу девушек, которые и без косметики привлекательны. Черноволосая, с короткой стрижкой, стройная, – не полная, но и не худая, всего, как говорится, в меру – она замечательно выглядела в своем белом свадебном платье. Одно только у нас, мальчишек, вызывало ехидные замечания – это ее походка. Задик Марийки при ходьбе выкручивал, как выражался Илья, причудливые восьмерки.
Между тем дядя Миша, наделив молодых супругов невероятным количеством самых лучших качеств, выразив надежду на дальнейшие их успехи, пожелав им счастья и благополучия, закончил свою речь. На том месте, где он стоял, появился вокально-инструментальный ансамбль, довольно популярный в Ташкенте: дойра, две гитары, кларнет и певица. Зазвучала узбекская песня – старая, всеми любимая. Смуглая певица с длинными черными волосами очень хорошо ее исполняла, она и пела, и чуть пританцовывала, поводя приподнятыми руками. Танцевали ее плечи, танцевало ее длинное шелковое платье, усеянное красными розами. Танцевали, сверкая в черных волосах, золотые серьги-кольца… Тут даже мы, мальчишки, забыли о насмешках и злословии. Разинув рты, не отрываясь, глядели мы на смуглянку и подпевали ей вместе со всеми: «Гули сангам, гули сангам…»
– Первый танец – для молодых! Просим! – пригласил от микрофона гитарист, перебирая струны. Гости зааплодировали, и Робик, взяв за руку Марийку, вышел на площадку перед столами. Обычно он немного сутулился, но сегодня держался удивительно прямо, причесан был волосок к волоску и вообще выглядел даже элегантным в своем новом черном костюме. Марийка же в ее белоснежном наряде была прямо-таки создана для роли невесты. Словом, парочка была недурна.
Нежно улыбаясь друг другу, молодые медленно кружились по площадке. Танцевали они неплохо, чувствовали и ритм, и перемены темпа, двигались естественно и гибко. Они держались не вплотную, а чуть поодаль друг от друга. Так и полагается в Средней Азии вести себя молодым во время первого танца. Правила неписаные, но соблюдаются жестко. Гости ведь не просто зрители, это очень строгие экзаменаторы. Нарушишь какое-либо из правил, не сдашь экзамен, слух назавтра же поплывет по всему Ташкенту…
Молодые нежно переглядывались, переговаривались, оба выглядели влюбленными. Глядя на них, я вдруг припомнил разговор, который услышал случайно месяца за три до свадьбы.
Я играл во дворе, а за столом у шпанки разговаривали Робик и два его старших брата. Заметил я их, лишь когда до меня донесся громкий и сердитый голос отца:
– Зачем она тебе нужна? Других, что ли, мало?
Отец сидел ко мне спиной, лица его я не видел, но и по голосу, и по тому, как он размахивал руками, ясно было, что отец в ярости. Миша похлопывал его по плечу, пытаясь успокоить и тоже говорил что-то, в чем-то убеждал Робика. Всего я не мог расслышать, до меня доносились только отдельные слова: «она… с такой… семья».
Я, конечно, понял, что речь идет о Марийке и что старшим братьям Робика она неприятна.
Робик слушал братьев молча, опустив голову, и только время от времени повторял, не глядя на них и стараясь казаться спокойным: «Это мой выбор. Не ваше дело».
И вот теперь, отстояв свой выбор, Робик-победитель танцевал со своей избранницей. На их безмятежных лицах была запечатлена только радость. Да и смешно было бы ожидать, что в такие минуты их посетят раздумья о том, что сулит им судьба…
– Дорогие гости, присоединяйтесь к молодым! – прокричал ведущий. И гости не заставили себя ждать. Попав под чары восточной музыки, они просто не могли оставаться на местах, в наших краях такого не случается! Не бывает семейного праздника без старинных восточных танцев.
Возле столов образовался большой заполненный танцорами круг. Поводя плечами, поигрывая приподнятыми к лицу руками, чуть притоптывая, они медленно двигались в такт музыке. Со стороны это напоминало переливающийся всеми красками, колышущийся ковер или огромную цветочную клумбу. Яркие национальные платья и впрямь делали женщин похожими на цветы, на сказочные, ожившие, танцующие цветы.
Руки были главным в этом танце. Они казались волшебными птицами, на танец-полет которых можно было смотреть без конца. Вот кисти плавно покачиваются из стороны в сторону, вот они начинают изгибаться с такой пластичностью, с таким изяществом, что душа замирает от восторга! Право же, кажется, будто руки поют, будто от них исходит музыка! Быстрее, быстрее, пальцы прищелкивают… И вдруг замерли, словно прислушиваясь к певучей мелодии… И снова начали свой завораживающий танец…
На мой взгляд, на мой вкус – нет ничего прекраснее восточного танца. В восточных странах, в том числе и в Средней Азии, культура танца, умение танцевать – не развлечение. Это потребность душевная, это почти необходимость. Движения рук чуть ли не любого танцора (не говорю уж о мастерах) исполнены такой выразительности, пластичности, которую вряд ли увидишь и у лучших танцоров других стран мира. Мастерство это вырабатывалось веками.
Молодежь, конечно, не прочь потанцевать и по-западному, даже если звучит восточная музыка. Вот и сейчас за пределами круга танцевало несколько пар.
– С кем это Розка танцует? – с интересом спросил Илья.
Розку-то все мы хорошо знали, а ее партнер, высокий худощавый парень, был нам неизвестен. Очевидно, его пригласила семья невесты. Мы переглянулись. Значит, с Розкой этот парень встретился здесь впервые, а вот поди же ты – пригласил ее танцевать. Мало того – пара весело болтала, кружась в танце. Наши обычаи тогда еще не утратили некоторой патриархальности. И даже нам, детям, такое поведение казалось довольно смелым.
– Гляди-ка, – протянул Илья, – будто век знакомы… Ну-у, что будет завтра!..
Мы захихикали. Что будет завтра, все мы догадывались.
Назавтра в доме нашей Розы загремит телефон. Одна из знакомых, побывавшая на свадьбе, многозначительно скажет Розиной мамаше: «Ребята та-ак хороши были вместе-е… Ну, просто оч-чень хороши!» Вскоре другой голос запоет в трубке: «Его семья такая порядочная! Трудолюбивая семья… Знаете, мы вместе работали…»
Словом, найдется множество заинтересованных лиц, тут же начавших заочное сватовство и уверенных в том, что знакомство во время танца – вполне достаточный для этого повод.
* * *
Между тем в кругу всеобщее внимание привлек к себе один из танцоров. Уж больно красиво и лихо он отплясывал!
Вот он легко, как падающий с дерева лист, закружился на месте. Приподнята голова, руки прижаты к бедрам, только кисти оттопырены, из-за чего танцор внезапно начинает напоминать пингвина…
Так он проходит круг или два, а затем, чуть присев, отбивая ритм сдвинутыми ногами, выносит руки вперед – и становится похож на борца, который к поединку с кем-то готовится…
И снова круг. Теперь танцор прищелкивает пальцами, покачивается с боку на бок. Глаза у него блаженно прикрыты, губы чуть шевелятся, он подпевает, он весь во власти музыки… Если есть у него горести, печали, какие-то семейные проблемы – а у кого их нет? – он сейчас позабыл обо всем, он наслаждается этой минутой.
Да, это замечательный танцор! Потому-то и смотрят все на него с таким удовольствием. Песня уже идет к концу, но музыканты понимают: такого танцора грех прерывать. Нельзя мешать человеку, когда он почувствовал себя счастливым.
И музыканты начинают все снова…
Буп-п, буп-п, буп-п… Зазвучал узбекский барабан, дойра. Оркестр смолк – начинается соло на барабане. Вернее – своеобразное соревнование между танцором и дойристом…
Музыкант поставил инструмент стоймя на пол, зажал между ног и с огромной быстротой отбивает ритм по туго натянутой коже, обвешанной изнутри по круглому ободу небольшими кольцами. С огромной быстротой, с огромной силой. Кажется, туго натянутая кожа барабана сейчас лопнет под этими неутомимыми пальцами. Еще быстрее, еще сильнее звук…
Невероятно! Дойрист покраснел, лоб его покрылся капельками пота, он склонился к инструменту…
Кто кого?
Танцор неутомим. Он все быстрее кружится по площадке, не отставая от темпа дойры, восхищая зрителей все новыми фигурами танца…
Дойрист откинул вспотевшую голову. Рот его приоткрыт. Еще один каскад звуков… Еще один… Все! Он изнемог… Кивок головой – и вот уже снова играет весь ансамбль.
Танцор победил!
* * *
Начали подавать горячее. К столам одна за другой шли женщины. В поднятых высоко над головами руках они несли лаганы – большие, круглые, ярко расписанные блюда с дымящимся пловом.
Плов был уложен высокими горками, и над ними, как над действующими вулканами, поднимались струйки ароматного пара. Сразу видно было, да и нос это чуял, что сегодня мы будем есть настоящий узбекский плов, приготовленный с большим умением! При одном взгляде на него начинали течь слюнки.
Темный, продолговатый рис с янтарными вкраплениями тонко нарезанной моркови и черного поблескивающего изюма был похож на мозаику. Дышали жаром жирные, сочные кусочки баранины…
Плов – традиционное блюдо в странах Средней Азии, вообще на Востоке. Готовят его по-разному, и с курицей, и с сухими фруктами, и даже с горохом. Но, конечно же, главное – искусство повара…
Судя по тому, с какой быстротой опустошались тарелки, сегодня повара достигли высокого мастерства, и гости оценили его.
Я тоже ел за обе щеки. И вдруг услышал жалобный визг. Это Джек, ведь он бедняга заперт в кладовке, вспомнил я. И стал вылавливать из своей тарелки кусочки баранины. Косточки-то для Джека, конечно, останутся после пиршества в достаточном количестве, но… Стыдно пировать без друга да и мои кусочки повкуснее.
А на смену плову уже поплыли над столами новые блюда. На этот раз женщины несли кур с жареным картофелем.
Стук посуды, звон бокалов, смех и возгласы гостей смешивались в нестройный, но приятный гул, прерываемый то криками «горько!», то тостами, то речами.
Выступающие делились на две группы. Сторона, представляющая невесту, расхваливала, как могла, свой «товар». Представители жениха с таким же пылом превозносили его качества. И те, и другие так старались, так набивали цену, будто свадьбы еще не было и именно здесь и сейчас решался вопрос о женитьбе!
* * *
Снова начались танцы.
Воспользовавшись удобным моментом, я взял тарелку с угощением для Джека и пробрался к кладовке. Дверь была закрыта на щеколду, но ее нижний угол отходил от косяка.
Присев на корточки, я увидел в темном пространстве возле самой земли что-то похожее на большого, блестящего, черного жука. Это существо меняло форму, на нем были два отверстия, которые то сужались, то расширялись. И пофыркивали! Да это же нос Джека, как я сразу не понял!
Я отворил дверь и, шагнув в кладовку, сразу прикрыл ее за собой. Джек, как сумасшедший, кружился вокруг меня, наскакивал, клал лапы на мою грудь, снова начинал кружиться, визгом своим рассказывая мне, как он счастлив, что я пришел. Если бы Джек даже умел говорить, он не мог бы сказать этого яснее…
Тук-тук-тук! – это хвост Джека гулко барабанил по двери шкафа. Бум-бум-м! – это Джек, кружась, задевал и разбрасывал банки и ящики.
Наконец он немного успокоился, и я, присев на корточки, поставил тарелку с едой на пол.
До этого я держал ее над головой и, удивительное дело, Джек не обращал никакого внимания на соблазнительные запахи. Зато теперь тут же раздались чавканье и хруст…
– Джекочка, Джекочка… – говорил я почему-то шепотом и поглаживал пса.
Я совершенно забыл о том, что к Джеку, когда он ест, и подходить-то опасно, не то что гладить. Подойдешь, а он зубы оскалит, зарычит свирепо, вот-вот бросится и укусит. А тут…
Джек похрустел еще немного, потом замолк. Два больших зеленых шарика уставились на меня в темноте. Они светились, они все приближались к моему лицу… Влажный нос дотронулся до моей щеки, и что-то, еще более твердое, чем нос, уткнулось в нее… Господи, это была куриная косточка!
За дверями кладовой вовсю гремела музыка. Там веселились, танцевали, там вовсю шла долгожданная свадьба. Но мне уже туда не хотелось.
В темной конурке, происходило что-то более важное и радостное для меня. Тут родилась дружба, большая дружба. Нет, она, конечно, была и раньше, но только мы не размышляли об этом, я и Джек. Не умели сказать друг другу. А сегодня – смогли.
И самое замечательное, что Джек сделал это первый…
Ну, смогу ли я теперь пульнуть косточкой, облить водой или еще как-нибудь обидеть своего друга?
