Вадим Иванович Кучеренко
Завещание волхва
Глава 22. Крестный ход
Когда Белозар почувствовал, что силы вернулись к нему, он вышел из дома и направился к храму, где уже начал собираться народ. В столь неурочный час в основном это были старухи, нищие и люди неопределенного возраста с пропитыми лицами. Первые пришли по привычке, услышав колокол, вторые – в надежде поживиться чем-нибудь у сердобольных земляков, третьих привела сюда жажда, не имеющая ничего общего с духовной, но от этого не менее требовательная и иссушающая. Толпа волновалась. Никто не знал, что происходит и почему звонит колокол. Высказывались разные предположения, одно фантастичнее и абсурднее другого. Вскоре одно набрало больше всего сторонников. Его высказала одна из старух, и тут же завыла дурным голосом, напугав саму себя.
– Война началась!
Почти сразу же кто-то пьяным голосом запел известную песню, безбожно перевирая слова и фальшивя. Его одернули, обвинив в надругательстве над чувствами ветеранов. Между певцом и патриотом завязалась драка, которую тут же прекратили окружающие, усовестив драчунов. Они обнялись и ушли в сторону магазина, чтобы выпросить у продавца в долг бутылку водки, напугав его грядущей войной, и выпить мировую. Многие провожали их завистливыми взглядами. У них уважительного повода уйти не было. Вызвать неудовольствие отца Климента, зная его суровый нрав, никто не хотел.
Сам отец Климент стоял на паперти и молился. Он невидяще взирал на свою паству, и этим еще больше всех пугал. Некоторые старухи уже плакали, две или три даже навзрыд. Экзальтация достигла высочайшего предела. Если бы сейчас кто-то бросил клич, все начали бы записываться в добровольцы, не спрашивая, с кем придется воевать, а, главное, зачем. Это было кратковременное умопомешательство, вызванное неизвестностью, слухами и массовым психозом.
Белозар наблюдал за происходящим издали. Он был доволен. Все шло по задуманному им плану. Оставалось внести последний штрих, и можно было начинать. Ему нужен был кто-то, кому он мог доверить выполнение основной задачи, ради которой все и затевалось.
Когда Белозар увидел, что на площадь выехал автобус и замер возле храма, а из него вышли двое небритых мужчин с охотничьими карабинами за плечами, радостная улыбка озарила его лицо. Водитель автобуса, надвинув кепку на лоб, втиснулся в толпу, а охотники остались. У одного из них на лице была повязка, прикрывающая глаз. Его второй глаз был налит кровью и злобно взирал на мир. К нему и обратился Белозар, подойдя.
– Охотник? – спросил он,
Тот хмуро кивнул.
Белозар показал на свой вертолет, одиноко стоявший в стороне.
– На таком не доводилось охотиться?
Одноглазый охотник неохотно отрицательно качнул головой. Он явно не желал вступать в разговор с незнакомым человеком. Но Белозара это не смутило.
– А хотел бы? – спросил он. – Могу устроить.
В налитом кровью глазу охотника появился интерес.
– А не врешь?
– Никогда, – сказал Белозар. – Для справки: поднимается на высоту до четырех километров, развивает скорость сто восемьдесят километров в час. Ну, как, готов испытать новые ощущения?
Его собеседник ткнул локтем стоявшего рядом напарника.
– Слыхал, Кольша? Что скажешь?
Но тот оказался не таким доверчивым.
– Городские, Егорша, за просто так ничего не делают, – сказал он убежденно. – Это не то, что мы с тобой, деревенщины! Ты прежде спроси у него, что он хочет взамен.
– Сущие пустяки, – дружески улыбнулся ему Белозар. – Для начала сходи-ка в магазин и купи водки. Да бери сразу две бутылки, чтобы снова не бежать. А лучше три.
Он протянул деньги. Коля схватил их и, не задавая вопросов, быстро ушел, словно опасаясь, что щедрый незнакомец может передумать. Вернулся он уже через пять минут, держа в руках четыре бутылки. Еще две были засунуты в карманы куртки.
– Сдачи у продавца не было, – пояснил он, с тревогой глядя на реакцию Белозара. – Пришлось взять натурой. Еще и колбаски на закуску прихватил. Не осерчаешь, друг?
Но Белозар пренебрежительно махнул рукой.
– И правильно сделал. Разливай!
Но наливать водку было не во что. Выяснилось, что стаканов у охотников с собой нет, а купить одноразовые Коля не догадался.
– Эх, ты, недоумок! – выругал его Егор. – Как пить будем?
Коля, чувствуя свою вину и осознавая справедливость упрека, промолчал. Потом вызвался сбегать снова, если ему дадут денег. При этом он выжидающе взглянул на Белозара. Но тот уже открыл одну из бутылок и протянул ее Егору со словами:
– Мы что, бабы? Отхлебни-ка!
Егор всунул горлышко в рот и начал жадно глотать. Содержимое бутылки стремительно убывало. Коля уже собрался возмутиться, но Белозар протянул ему вторую бутылку, также предварительно открыв ее.
– Пей! Ожидание хуже смерти.
– Это точно! – радостно осклабился Коля и не менее жадно, чем его товарищ, припал к горлышку.
Через несколько минут обе бутылки были почти пусты, а охотники и Белозар, который только притворялся, что пьет, стали лучшими друзьями. Когда Белозар увидел, что мужчины достаточно опьянели, он перешел к делу.
– Я знаю, о чем хочет сообщить поп, – произнес он с видом заговорщика. – Но это тайна!
– Для нас? – с обидой спросил Егор. – Для твоих лучших корешей?
– Хорошо, скажу, – заявил Белозар, словно его убедил приведенный довод. – Мы пойдем крестным ходом к Усадьбе Волхва. Будем выжигать это осиное гнездо дотла.
– И это правильно, – одобрительно заметил Коля. – Ненавижу этих язычников! От них одно зло православному человеку.
– Это точно, – подтвердил Егор, пьяно икнув. И ткнул пальцем в повязку на своем глазу: – Видел? Это все их козни!
Но Белозар не спросил, а сам он объяснять не стал, какое отношение имеет его травма к язычеству. Они выпили еще – за скорейшее выздоровление глаза.
– Друзья, у меня к вам будет одна просьба, – произнес Белозар проникновенным голосом. – Когда начнется погром в доме, не занимайтесь пустяками. Пусть остальные крушат все, что попадется под руку, а вы ищите книгу. Старинный фолиант в кожаном переплете и с медными застежками. Называется «Волховник». Принесите ее мне. И я заплачу вам за нее столько, что вам хватит до конца жизни.
– А зачем она тебе? – произнес Коля, подозрительно глядя на него.
Но Егор не дал ему ответить, спросив:
– А если мы ее не найдем?
Белозар подумал и сказал:
– Тогда хватайте хозяина. Приведите его ко мне. Он мне кое-что задолжал. Я взыщу с него должок, а с вами поделюсь в благодарность за помощь. В обиде не будете, обещаю.
– А я слыхал, что хозяин Усадьбы Волхва помер, – сказал Коля. – Набрехали люди, что ли?
– Так это старый помер, – успокоил его Белозар. – А молодой жив и здравствует. И строит дьявольские козни против люда православного, как и его умерший дед.
– А-а, – с облегчением выдохнул Коля. – Тогда нет проблем. Точно, Егорша?
Егор, отхлебывавший в этот момент из бутылки, кивнул. Его единственный глаз стал мутным и еще более устрашающим. Егор бешено вращал им, словно подыскивая жертву, на которой мог выместить душившую его злобу. Но никого подходящего поблизости не было, поэтому он перехватил свой карабин и выстрелил из него в воздух. Толпа возле храма шарахнулась к паперти, отец Климент перестал молиться, а колокол смолк, словно только и ждал этого сигнала.
– Эй, там, не балуй! – рявкнул отец Климент. И зычно воззвал: – Люд православный, подходи ближе! Говорить буду.
Говорил батюшка недолго. Белозар не слышал, о чем, но видел, какое действие оказывают слова пастыря на прихожан. Приутихший ненадолго после случайного выстрела пожар вспыхнул с новой силой. Когда прыщавый звонарь Владимир вынес хоругвь, держа ее наперевес, словно знамя, его встретили восторженными криками. Все, даже древние старухи, были готовы немедленно двинуться к Усадьбе Волхва и стереть ее с лица православной земли.
– Садитесь в автобус! – приказал отец Климент и дав знак водителю, которого рассмотрел в толпе. – Георгий, открывай двери!
Все бросились к автобусу. Отец Климент ухватил звонаря, пробегавшего с хоругвью мимо него, за шиворот и строго спросил:
– Почему колокол сипел, отрок жопорукий?
– Так треснул он, – виновато пояснил Владимир. – Только я дернул за язык – гляжу, трещина пошла поперек. С чего бы это?
– Смотри, чтобы я тебя за язык не дернул, – пригрозил отец Климент. – Не вздумай болтать об этом, не то прокляну!
– Ей-богу, никому не скажу! – пообещал Владимир. И жалобно попросил: – Отпустите, батюшка! А то все места займут. Придется до оврага пехом переть.
Отец Климент выпустил ворот из рук, и обрадованный юный звонарь бросился к автобусу. Но, подбежав, он остановился в растерянности. Хоругвь не позволяла юноше протиснуться в набитый битком салон. Надо было или бросать ее, или идти пешком.
Мест не хватило еще для нескольких старух и самых слабых прихожан, которых оттеснили более сильные. Образовался целый отряд, составленный из сирых и убогих, который возглавил отец Климент. Владимир шел за ним и нес хоругвь. Следом пристроились остальные.
– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное, – провозгласил отец Климент и дал знак примкнувшим к нему следовать за автобусом, который, натужно урча, уже тронулся с места.
Вскоре площадь опустела, приняв свой будничный вид. И даже перепуганные гуси не рисковали возвращаться на обжитое место. За этот день они пережили столько неприятностей, что это надолго, если не навсегда сбило с них спесь и лишило веры в свою исключительность.
Белозар сел в вертолет и поднялся над площадью, взвихрив тучу пыли. Он летел высоко в небе над колонной, составленной из автобуса и пешего отряда с хоругвью, словно прикрывая крестный ход с воздуха. Это было впечатляющее зрелище. Еще более внушительной процессия стала после того, как автобус остановился у оврага, а дальше все пошли пешком. Отец Климент и звонарь с хоругвью по-прежнему шли впереди, а замыкали шествие теперь Егор и Коля. Охотники держались особняком из опасения, что им придется делиться водкой с остальными. Время от времени они прикладывались к бутылке, чтобы поддержать свой боевой дух.
Но когда колонна приблизилась к Усадьбе Волхва, Егор и Коля вышли вперед. Повинуясь приказу отца Климента, охотники обошли ограду кругом, но нигде не нашли входа. С недоуменным видом они сообщили об этом батюшке.
– Не может этого быть, – не поверил отец Климент. – Идите за мной, люди православные!
На этот раз уже вся колонна с отцом Климентом во главе обошла дом. Но результат оказался тот же.
– Бесовское наваждение! – произнес батюшка и трижды осенил себя крестным знамением. После чего воинственно воскликнул: – Да разверзнутся врата геенны огненной!
Но и это не помогло. Тогда отец Климент решил обойти ограду еще раз с пением Херувимской песни. Он первый, гнусаво на церковный манер, затянул:
– Иже херувимы тайно образующе…
Народ шел за ним и подпевал, кто во что горазд. Старославянского языка, на котором пел батюшка, никто не знал, поэтому вместо традиционного исполнения выходила какофония. И только всем известное «аллилуйя», произнесенное трижды, прозвучало, как подобает, красиво и протяжно. Однако и это не открыло входа в Усадьбу Волхва. Батюшка стал в тупик. Паства заметила его замешательство и начала волноваться.
– В топоры ее, ребята! – закричал Егор, отстраняя батюшку и выходя вперед. – Порубаем к такой-то матери!
– Окстись, Егор! – попытался урезонить его отец Климент. – Не богохульствуй!
Но возбужденная паства уже не слушала своего пастыря. Идея с топорами многим понравилась. Егора поддержали одобрительными криками.
– На дрова! – истошно закричала какая-то старуха и тяжко закашлялась, надорвав этим криком грудь. Сердобольный Коля подошел к ней и дал отхлебнуть из бутылки водки, чтобы облегчить ее страдания. Старуха отпила глоток и закашлялась еще сильнее, бессильно хватая воздух беззубым ртом. Но этого уже никто не замечал. Бутылка, кем-то выхваченная из ее рук, пошла по кругу. К Коле она вернулась уже пустой. Но это не расстроило охотника. Решив быть щедрым, поскольку это ему ничего не стоило, он достал из кармана еще одну бутылку. Вскоре и та опустела.
Выпитая водка придала народу недостающей до этого решимости. Призывы разрушить ограду зазвучали настойчивее и громче. Однако вышла заминка. Очень скоро выяснилось, что топоров нет. Никто не подумал об этом заранее. А бежать за ними в поселок никому не хотелось. Было далеко, и это отняло бы слишком много времени и сил. Тогда Коля, вдохновленный своей внезапной возросшей популярностью в народе, предложил другую идею.
– Сжечь ее!
Осуществить это казалось намного проще. Ограда была деревянная, лес находился неподалеку, а спички нашлись у многих. Долго спорили, в каком месте разводить костер. Мнения разделились, и Егор, позавидовавший популярности своего товарища, предложил соломоново решение – сложить два костра. Его поддержали все, даже Коля. Выбрав добровольцев из числа самых молодых и быстрых, что было совсем не просто, Егор и Коля отправили их в лес за сухостоем. Незаметно охотники стали признанными вожаками разъяренной толпы, оттеснив отца Климента, который уже ни во что не вмешивался, а только бессильно наблюдал за происходящим и молился. Шепча слова молитвы, батюшка поднимал глаза к небу, но видел в нем только низко летающий над Усадьбой Волхва вертолет и мрачные грозовые тучки, принесенные ветром.
Из принесенных сухих веток сложили две большие кучи. Егор и Коля почти одновременно поднесли к ним спички. Вскоре костры весело пылали, высоко вознося языки пламени. Народ теснился вокруг них, смеясь и радуясь огню, как дети. Кто-то вспомнил о языческом празднике масленице и ее кульминации – сжигании чучела, символизирующего зиму, со смертью которой исчезают и связанные с ней невзгоды. И едва не начали делать это чучело, презрев увещевания отца Климента, что у древних славян-язычников оно воплощало покровительницу мороза, стужи и ночи богиню Морену, а, следовательно, это был бы грех против православной веры. Но помешал внезапно начавшийся дождь.
Началось все с того, что грозовая тучка, гонимая ветром, нашла на солнце, зависшее над Усадьбой Волхва словно из любопытства, и пролилась летним слепым дождиком. Но затем ветер пригнал еще несколько тучек, и они слились в одну большую грозовую тучу, обложившую полнеба. Вдруг заметно потемнело, будто неожиданно наступил вечер. Дождь усилился, а затем хлынул мощным ливнем. Спасения от него не было. Все люди в одно мгновение промокли до нитки. А костры, залитые низвергающейся с небес водой, погасли и начали дымить. Но вскоре даже тонкие струйки дыма перестали подниматься в воздух. И сразу, будто выполнив свою задачу, дождь прекратился. На небе снова засияло солнце. Только где-то в отдалении гремели раскаты грома, а у горизонта изредка сверкали вспышки молний, словно предупреждая, что настоящей грозы еще не было, и все может быть намного хуже.
Дождь слегка охладил пыл толпы, но ненадолго. Робкие шепотки о том, что это языческие боги разверзли хляби небесные, чтобы спасти Усадьбу Волхва от огня, скоро затихли. Несколько крестящихся перепуганных старух ушли в сторону поселка, пожелав, от греха подальше, вернуться домой, но самые стойкие остались. Сухих веток было уже не найти, чтобы разжечь новые костры, поэтому решили послать Георгия за дизельным топливом, которым он заправлял бак автобуса. А чтобы скоротать время до его возвращения, снова пошли вокруг ограды, но уже без песнопений и без хоругви, также пострадавшей от дождя.
На этот раз отец Климент, окончательно приуныв, плелся позади процессии. В облепившей грузное тело мокрой рясе и со слипшимися от воды волосами и бородой он уже ничем не походил на того воинственного пастыря, которым начинал этот крестовый поход против язычества.
Глава 23. Битва проиграна
Марина выбирала платье, в котором могла бы пойти в этот вечер на встречу с Олегом. Это не было свиданием, как она уверяла себя, однако ей, впервые за долгое время, хотелось выглядеть привлекательной молодой женщиной, а не погрязшей в страданиях и унынии старой девой. И вместе с тем платье не должно было выдать, что она надела его из желания понравиться. Это была очень сложная, почти невыполнимая задача. Марина увлеклась, решая ее, и не заметила, как пролетело несколько часов. Она даже не услышала, как по улице мимо их дома проехал автобус, а следом прошла небольшая колонна жителей поселка, возглавляемая отцом Климентом. Окно ее комнаты выходило на задворки, и было закрыто, а шторки задернуты, чтобы никто даже случайно не мог подсмотреть, как она переодевается.
Марина была стыдлива. Она краснела при одной мысли о том, что этим вечером, возможно, ей придется целоваться с Олегом. Не то, чтобы ей этого не хотелось, наоборот, все ее тело сладостно ныло, предвкушая это событие, а в животе начинали – она где-то вычитала это выражение и запомнила, – «порхать бабочки»: что-то как будто то замирало, то трепетало, вызывая приятную дрожь. Однако момент ей казался неподходящим. Было бы лучше, если бы они поцеловались первый раз после того, как найдется Карина. Тогда ее не будет ничто печалить, и она сможет с головой окунуться в любовь – долгожданную и вместе с тем нежданную, обрушившуюся на нее внезапно и стремительно, когда она этого меньше всего ожидала и уже даже не надеялась, что когда-нибудь снова сможет быть счастливой. Это была любовь с первого взгляда. Она полюбила Олега, как только увидела его, и сама не знала за что. Но, наверное, если бы знала, то тогда это была бы любовь по расчету, рассудочная, от ума, а не от сердца…
Плавное течение мыслей Марины было прервано грохотом посуды на кухне. Она знала, что бабка Матрена начинала греметь посудой тогда, когда у нее на душе, по ее собственному признанию, начинали скрести кошки. В такие минуты лучше всего было не попадаться ей под руку. Бабка Матрена была отходчива и, отведя душу на чашках и кастрюлях, вскоре начинала весело напевать какую-нибудь песню, чаще всего патриотическую. У нее был красивый грудной голос, и пела она замечательно, Марина всегда заслушивалась и была в восторге. Однако на этот раз вместо мелодичных звуков до Марины донеслись всхлипывания, и она поняла, что дело намного серьезнее, чем обычно. Забыв о платьях, она поспешила из комнаты на кухню.
– Что случилось, Матрена Степановна? – с заботливой тревогой спросила Марина. Она искренне любила свою хозяйку, за суровой внешностью которой скрывалась добрая, отзывчивая на человеческое горе, душа, в чем Марина убедилась за последний месяц. И по мере своих сил платила ей той же монетой. – Кто вас обидел?
Бабка Матрена отерла слезы с глаз жилистой натруженной рукой и принуждённо улыбнулась.
– Да кто же рискнет меня обидеть? – спросила она. И тут же непоследовательно добавила: – Все Климка этот, чтоб ему было пусто!
Марина знала о ревностном отношении бабки Матрены к младшему брату, которого она считала заблудшей душой, искренне не понимая, почему он называет ее точно так же. И давно уже поняла, что никакие утешения здесь не помогут. Лучше всего было выслушать, чем на этот раз, по мнению бабки Матрены, провинился перед ней отец Климент, и, не выказывая своего отношения, забыть об этом. Бабка Матрена не разрешала никому осуждать своего любимого брата, оставляя это право только за собой. Но и хвалить его не позволяла. Поэтому Марина молча ждала продолжения. И оно не замедлило.
– Совсем с ума спятил на старости лет, – негодующе заявила бабка Матрена, со всего размаха бросая чугунную сковороду на печь. – Набрал ватагу пьяниц и бездельников, выживших из ума, как и он сам, и направился вместе с ними к Усадьбе Волхва. Спрашивается зачем?
– И зачем же? – машинально спросила Марина чувствуя, как в ее груди сильно и больно забилось сердце.
– Язычники, видишь ли, ему не угодили! – рявкнула очень похоже на брата бабка Матрена. – Тысячи лет существовали, жили с ним бок о бок, а тут на тебе! Приспичило искоренить! Реформатор какой нашелся!
Бабка Матрена осерчала всерьез. И, сама того не желая, сгоряча выдала истинную причину своего гнева.
– А если что произойдет недоброе? Отлучат же от сана, дурака, а вдобавок еще и посадят в тюрьму.
– А что может произойти, Матрена Степановна? – с дрожью в голосе спросила Марина.
– Да что угодно, – хмыкнула бабка Матрена. – Усадьбу спалят, а хозяина побьют. Если не забьют до смерти сгоряча. Уж больно нехороший народ с ним пошел, беспутный. Без царя в голове! А Климка, он что? Только снаружи суровый, а внутри – мягкий, как воск. Где ему с ними совладать…
Но Марина уже не слушала. Бабка Матрена еще продолжала говорить, а она уже бросилась к двери, забыв даже о том, что надо снять с себя нарядное платье.
– Ты куда, девонька? – растерянно крикнула ей вслед бабка Матрена.
Но Марина не ответила. Она была уже далеко – во дворе, а в мыслях и того дальше – возле Усадьбы Волхва, где в эту самую минуту Олегу могла угрожать смертельная опасность.
– И эта спятила, – горестно вздохнула бабка Матрена, глядя ей вслед. – Эпидемия, что ли, в поселке началась?
Марина почти бежала по улице, не думая о том, как выглядит со стороны. Подол ее платья задирался, высоко оголяя ноги, но это ее впервые в жизни не смущало. Марине повезло, ей никто не встретился по пути. Только привязалась ненадолго какая-то беспутная собачонка, сопровождавшая свой эскорт радостным лаем, но и та отстала возле оврага, не рискуя бежать дальше. Возможно, Усадьба Волхва пользовалась дурной славой не только у жителей поселка, но и у домашних животных, берущих пример со своих хозяев.
Еще издали Марина увидела толпу, обступившую Усадьбу Волхва. Чуть в стороне реяла одинокая хоругвь, которую держал юный звонарь Владимир. Рядом с ним стоял отец Климент, безучастно наблюдающий за происходящим. Над толпой, жужжа, как стрекоза, завис желтый вертолет. Подойдя ближе, Марина увидела, как Георгий, водитель автобуса, поливает ограду какой-то жидкостью из металлической канистры. Судя по запаху, это было дизельное топливо. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что затевалось. Толпа возбужденно гудела, как стая майских жуков на лугу. И она была так же опасна, как эти насекомые.
Марина, задыхаясь после бега, встала перед водителем автобуса и осуждающе посмотрела на него. У молодой женщины был вид Немезиды, древнегреческой богини возмездия, карающей за нарушение общественных и нравственных порядков, который произвел впечатление на Георгия. Он поставил канистру на землю и опустил козырек кепки пониже. С кепки была срезана вышивка, но след от нее остался. Могло показаться, что теперь на кепке находится тень или призрак медведя.
– Что вы делаете, Георгий? – стараясь говорить спокойно, спросила Марина.
– Сама не видишь? – грубо произнес тот, отводя глаза. – Что народ решил, то и делаю. Я завсегда с народом.
– Нехорошо это, – сказала Марина. – Вы и сами знаете. Иначе не стали бы прятать от меня глаза.
– Ничего я не прячу, – буркнул Георгий и оглянулся на толпу, будто прося от нее помощи.
От толпы отделились Егор и Коля и подошли к ним. От них сильно разило водкой. Они держали себя развязно и нагло.
– Отойди, училка, – потребовал Егор. – Не мешай людям!
– Не отойду, – твердо ответила Марина. – Это самосуд! Вы ответите перед законом.
– Закон – что дышло, – пьяно захихикал Коля. – Что народ решил, то и законно.
– Это вы-то народ? – презрительно спросила Марина. От страха у нее дрожали ноги и руки, но она прилагала все усилия, чтобы это не было заметно. – Очень сомневаюсь.
– А ты не сомневайся, училка, – зло сказал Егор, глядя на нее своим мутным глазом. – И уйди, от греха подальше! А то зашибут ненароком.
Но Марина не ушла.
– Люди! – закричала она, чтобы ее услышали остальные. – Остановите их! Они пьяны и сами не ведают что творят.
Она искала в толпе знакомые лица, чтобы обратиться к ним и призвать на помощь. Но не находила. Или не узнавала. Лица были обезображены ненавистью и злобой. Они изменились до неузнаваемости. Тогда Марина обратилась к отцу Клименту, своей последней надежде.
– Отец Климент! – воззвала она. – Вы-то почему молчите? Остановите их! Они совершают зло.
Но толпа шумела, заглушая ее голос, и отец Климент не услышал ее. А если бы даже и услышал, то едва ли это что-то изменило бы. Пастырь давно потерял контроль над своими прихожанами, а его робкие попытки образумить их терпели неудачу. Все жаждали крови и разрушений. Это была уже стихия, не подвластная разуму, слепая и беспощадная. Вызвав ее из темных глубин, отец Климент не сумел с нею совладать, и теперь не знал, как загнать обратно. Он был растерян и беспомощен. И только молился, отстранившись от происходящего. Марина осталась одна в противостоянии со злом.
Воззвав к отцу Клименту и не получив ответа, она поняла это. Но не дрогнула. Неожиданно для всех Марина ударила канистру ногой, словно футбольный мяч, и та свалилась на бок. Жидкость, громко булькая, полилась на землю. Толпа взвыла от негодования. Егор и Коля бросились к Марине. Они схватили женщину за руки, повалили и потащили волоком по земле, не обращая внимания на ее жалобные крики и призывы о помощи.
Неожиданно гул толпы стих, словно у всех разом отнялись голоса. Даже Егор и Коля остановились, пораженные до глубины души. В монолитной и неприступной прежде ограде внезапно появилась трещина. Она росла на глазах, и вскоре стало ясно, что это была калитка. Она распахнулась, из нее вышел молодой мужчина. Он был невысок, сутуловат, далеко не богатырского вида, но толпа, словно испугавшись чего-то, отшатнулась. Одинокий голос крикнул, но тут же смолк, будто захлебнувшись:
– Волхв!
Люди знали, что в доме жил жрец Велеса, но он недавно умер. Они шли громить Усадьбу Волхва, однако не были готовы встретиться с ее хозяином. Кому-то показалось, что умерший волхв ожил и вышел к ним, и он вслух высказал эту догадку. Кто-то взвыл от ужаса. Многие начали креститься, испуганно или растерянно повторяя: «Свят, свят, свят!»
– Оставьте ее, – потребовал мужчина. – Вы обезумели. И не отдаете отчета в своих поступках. Вы уже даже не люди, а какие-то нелюди. Побойтесь Бога!
Но чем дольше он говорил, тем меньше страха становилось у толпы. Все поняли, что это не был оживший мертвец или призрак. И уж тем более не языческий бог, которого многие жители поселка боялись не меньше, а то и больше, чем своего православного бога. Своего они могли умилостивить, покаявшись, вымолить у него прощение за совершенный грех. Как подступиться к языческому богу, чем подкупить его, они не знали. Но к ним вышел и с ними говорил человек, такой же, как они, слабый и беззащитный. Ненависть, а вместе с ней и решимость, вернулась, помноженная на стыд, вызванный только что пережитым страхом. Кто-то злобно крикнул:
– А ты кто такой, чтобы нам указывать? Языческий выродок!
Следом полетел камень. Он угодил Олегу в лоб. Полилась кровь, заливая глаза. Он пошатнулся. Увидев кровь, толпа озверела. Камни полетели градом. А Егор, отпустив Марину, схватился за свой карабин и прицелился в Олега. Коля попытался ему помешать, жарко шепча в ухо:
– Не дури, Егорша! Забыл что ли? Мы должны его взять живьем! Зачем убивать?
– Я только в ногу, – бешено вращая глазом, злобно усмехнулся Егор. – Чтобы никуда не убежал.
Он уже был готов нажать на курок, когда на него сверху спикировала ворона.
В суматохе никто не заметил, когда над головами людей появилась и стала молчаливо кружить стая ворон. Птицы словно выжидали. Когда полетели камни, они начали громко и угрожающе каркать. А потом, как по команде, резко снизились и напали на людей.
Огромным клювом, словно копьем, ворона нанесла удар в налитый кровью глаз охотника. Тот взвыл и, выронив карабин из рук, закрыл лицо руками. Но было уже поздно. Ворона ослепила его. И, торжествующе каркая, снова взвилась в небо. Осыпая птицу площадной бранью, Коля сорвал карабин с плеча и выстрелил в нее. Но руки у него дрожали, и пуля прошла мимо, угодив в лопасть вертолета. Тот резко вздрогнул и полетел в сторону поселка, качаясь из стороны в сторону, будто скачущая хромая лошадь. Увидев, что он натворил, Коля испугался. Он закинул карабин за спину и, прикрывая голову руками, бросился прочь от дома и атакующих людей ворон.
Битва была в самом разгаре. Сначала люди пытались отразить нападение. В ворон летели камни и все, что попадало под руку, а юный звонарь, отпугивая птиц, усердно размахивал хоругвью, не обращая внимания на проклятия отца Климента. Но это были тщетные усилия. Ворон было меньше, чем людей, но они были более организованы и бесстрашны. Они одолевали врагов. Несколько сбитых и покалеченных птиц не могли изменить ситуацию. Толпа начала рассеиваться и таять, как снег под солнцем, струясь ручейками в сторону оврага, откуда и пришла.
Тем временем забытый всеми Олег, придя в себя после удара камнем по голове, бросился к Марине и помог ей подняться с земли. Почти неся ее на руках, он начал отступать к калитке. В общей сумятице никто не заметил этого, и им удалось благополучно скрыться во дворе дома. Когда калитка закрылась за ними, ограда снова приняла неприступный вид.
Как только Олег и Марина исчезли за оградой, вороны перестали атаковать людей. Торжествующе каркая, они улетели. Черная стая опустилась на крышу дома волхва и замерла в неподвижности, восстановив привычную картину покоя и безмятежности.
Поле недавней битвы опустело. Устрашенные люди бежали, проклиная все на свете, остались только отец Климент и звонарь Владимир с хоругвью. Да ослепленный Егор бродил вдоль ограды, натыкаясь на нее и воя от боли и страха.
