Татьяна Михайловна Василевская
Если бы…
Было еще несколько дел. Филимон прочитал основные материалы. Если бы молодой человек, указанный во всех этих делах был прямо сейчас, прямо здесь перед Филимоном, то даже страшно представить, что бы сделал с ним друг и брат Сергея Кречетова. Но молодому мерзавцу повезло, что их встрече только еще предстояло произойти. Судьба как всегда была несправедливо милостива к нему.
Распечатав материалы по всем делам, связанным с молодым человеком, Филимон аккуратно сложил все в папку и отправился на долгожданное свидание.
Филимон сидел напротив подъезда новенькой элитной многоэтажки с квартирами размером с футбольное поле, предназначенными только для избранных граждан. С тех пор, как он приехал, прошло уже два часа. Филимон курил в открытое окно машины, терпеливо дожидаясь возвращения с очередной тусовки хозяина красного кабриолета. Он совершенно спокойно смотрел на освещенный светом фонарей двор перед элитным домом, не нервничая и не проявляя нетерпения. Он мог просидеть в ожидании хоть до утра. Он мог быть очень терпелив, когда этого требовали обстоятельства.
Наконец к дому подъехал автомобиль. Красный кабриолет. Водитель вышел из машины и нетвердой походкой направился к дверям подъезда. На часах было 2.43. Филимон вышел из своей машины и, бесшумно, как тень, последовал за хозяином кабриолета.
Молодой человек потыкал ключом в домофон, не сразу попав в круглое, металлическое углубление. Поймав плавно закрывающуюся железную дверь, Филимон проскользнул следом за ним. Большой холл ничем не напоминающий грязные, полутемные подъезды домов для простых смертных, был обставлен как вестибюль шикарной гостиницы. Кожаные диваны, вазы с цветами на маленьких столиках, у дальней стены даже журчал искусственный водопад. Охранник мирно спал в своей комнатке, отделенной от остального пространства подъезда стеклянной перегородкой с квадратным окошком. «Надо будет потом благодарность его начальству отправить»– ухмыльнулся Филимон.
Молодой человек вызвал лифт. Филимон, уже не скрываясь, встал рядом. Молодой человек, мельком посмотрел на него и тут же отвернулся. Мужик и мужик. Может тоже любит погулять по ночам.
Выйдя на двадцать втором этаже, молодой человек пошел по ковровой дорожке по длинному коридору в сторону своей квартиры. На ходу он безуспешно шарил по карманам в поисках ключей. Наконец ключи нашлись, и юный прожигатель жизни, с трудом найдя нужный ключ, принялся решать нелегкую задачу попадания этого самого ключа в замочную скважину. Наконец, справившись с замком, он открыл дверь, и тут сильная рука ухватила его сзади за ворот рубашки и толкнула вперед.
Для ускорения Филимон дал несчастному хозяину шикарной квартиры такого пинка, что тот, заорав от боли, пролетел почти через весь коридор и с глухим стуком приземлился на четвереньки. Пока ошалевший от неожиданности молодой человек мотал головой и поспешно перебирал конечностями, пытаясь встать на ноги, Филимон подошел и пнул его еще раз, но уже так, слегка, просто для усиления психологического эффекта. Молодой человек взвизгнул и, проскользив пару метров по начищенному блестящему паркету, испуганно начал озираться вокруг себя.
– Вставай, чего разлегся. У тебя гости, а ты лежишь.– Сказал Филимон, снова подходя к тихонько подвывающему на полу владельцу квартиры. Парень поднял трясущуюся голову, с расширившимися от страха глазами.
– В-вы к-кто? Ч-что в-вам н-нужно?– трясясь всем телом, и сильно заикаясь, спросил негостеприимный хозяин.
Филимон улыбнулся.
– Я никто. Мимо проходил. Думаю, дай зайду в гости к такому приятному молодому человеку. Пообщаюсь, поболтаю о том, о сем.
Парень, продолжая подвывать и всхлипывать, наконец, поднялся. Дрожащими руками он достал из кармана брюк внушительный бумажник и протянул своему страшному гостю.
– В-вот. В-возьм-мите. Б-берите, ч-что х-хотите,– щедро предложил добрый юноша, не преставая всхлипывать и поскуливать как маленький щенок.
Филимон пристально посмотрел на него. Взглянув в страшные глаза своего неожиданного гостя, молодой человек съежился и завыл, размазывая рукой слезы и сопли.
– Сейчас я заставлю тебя сожрать этот бумажник вместе с его содержимым, мелкая тварь.– Пообещал Филимон.– Привык, что своими деньгами можешь откупиться от чего угодно. Деньги же они все решают. Так ты считаешь?– рявкнул Филимон. Молодой человек подскочил и завыл еще сильнее, на его лице было выражение ужаса.
Филимон молча смотрел на него, давая ему время, посильнее прочувствовать тот кошмар, в котором, он совершенно неожиданно очутился. Наконец, баловень судьбы, сын Большого человека не выдержал.
– Ч-что вы хотите? Ч-то вам н-нужно?– умоляюще проскулил он.
– Мне нужно, что бы ты, мразь, сейчас сел вон за тот стол.– Филимон кивнул на огромный письменный стол, видневшийся в дверном проеме одной из комнат. – И написал чистосердечное признание обо всех своих подвигах.
Молодой человек как зачарованный смотрел на незнакомца. Он даже ненадолго перестал дрожать. Только всхлипывал время от времени как наплакавшийся ребенок.
– О каких подвигах?– почти шепотом спросил он. Как будто это была их общая тайна, и он опасался, что еще кто-нибудь о ней услышит.
– О тех подвигах, гнида, которыми ты разрушаешь чужие жизни, влезая в них своими мерзкими вонючими руками.– Сказал Филимон и, ухватив своего собеседника за шиворот, поволок его к письменному столу. Молодой человек снова затрясся и снова принялся скулить и громко всхлипывать. Филимон швырнул его в шикарное крутящееся кресло, обтянутое натуральной кожей. Юноша вжался в спинку, прикрывая голову руками. «Ну, что за м..к?»– брезгливо глядя на скорчившегося на сидении парня подумал Филимон. На столе в специальном лотке лежала явно очень дорогая бумага. Зачем она была нужна владельцу квартиры и самого стола, Филимону было непонятно. Явно сей представитель золотой молодежи последний раз в своей жизни писал, еще учась в школе и то только похабные слова на стенах школьных коридоров. Но бумага была как нельзя кстати. Филимон облегчил задачу трясущемуся хозяину всей этой шикарной обстановки. (Куда ни глянь, все было очень, очень дорогое. Ручная работа. Естественно все только натуральное. Это ж представить невозможно, что бы молодого говнюка, окружала какая-нибудь синтетика или, не дай бог, ДСП). Взяв пачку бумаги Филимон сунул ее под нос богатенькому Буратине.
– Пиши урод. И останешься жить.– Предложил Филимон небогатый, но очень понятный выбор.
Парень затряс головой, подтверждая, что он всегда готов сотрудничать. Боязливо оглянувшись, и покосившись на Филимона, он плаксиво спросил:
– Вы меня не убьете?
Филимон улыбнулся.
– Конечно, ублюдок, я тебя не убью,– почти ласково сказал он.– Ты напишешь то, что мне нужно и я уйду, а ты будешь дальше разрушать судьбы ни в чем не повинных людей, живя своей бессмысленной никчемной жизнью паскудной падали.
Он вставил в трясущуюся руку золотой «Паркер» и сел на край стола, наблюдая за новоявленным сочинителем немигающим взглядом. Ручка мелко дрожала в непослушных пальцах. Молодой человек взял лист бумаги и в нерешительности застыл. Видимо со времен, когда он писал матерные слова на школьных стенах, он подзабыл, как вообще это делается.
– Пиши!– рыкнул на него Филимон. Возможно, ему стоило бы стать педагогом, потому, что трясущаяся рука забегала по бумаге, выводя корявые, но вполне читаемые буквы.
Филимон спрыгнул со стола и подойдя к разошедшемуся писателю положил руку ему на плечо. Тот вздрогнул, втянув голову в плечи. Рука замерла над бумагой.
– Меня интересует все, что ты сделал уже после того как перестал подглядывать за учительницей в школьном туалете. То есть младенчество и учебу в школе можешь пропустить, хотя не сомневаюсь, что ты и тогда был мерзкой маленькой паскудой.– Филимон наклонился и приблизил лицо почти вплотную к бледному лицу с выпученными от страха глазами.– И еще. Ты должен написать про все свои делишки. Не советую пропускать, что-то. И ты подробно напишешь про участие твоего папаши в каждом из этих эпизодов твоего богатого жизненного пути. Ты понял?
Молодой человек замер, глаза его еще сильнее расширились, рискуя и вовсе покинуть глазницы.
– Я не могу,– прошептал он.– Он меня убьет. Он может. Он обещал.
Филимон сжал его плечо.
– Поверь. Даже самый равнодушный отец, ненавидящий своего сына не сделает с тобой того, что сделаю я.– Он слегка кивнул, как бы говоря, можешь даже не сомневаться, мне можно верить.
Парень тоненько протяжно завыл. Филимон хлопнул его по плечу.
– Пиши, время-то идет, а тебе еще писать и писать. И учти, если ты чего пропустишь или мне не понравится, как ты написал, и я решу, что ты что-то скрыл, это будет стоить тебе пальца. Каждый раз когда ты напишешь неправду, а я это сразу пойму, будь уверен, я буду отрезать тебе по пальцу. Но ты не волнуйся, я буду отрезать их с левой руки, так, что писать ты сможешь.
Спустя два с половиной часа Филимон бегло просмотрел каракули новоявленного драматурга. Тут было много всего, гораздо больше, чем в милицейских отчетах, найденных Филимоном. Тут присутствовало и групповое изнасилование, и жестокое избиение, и разгром дома ветеранов и еще по мелочи, вандализм, хулиганство и т.д. Если бы автора этих строк, привлекли к ответственности за все, что он натворил, то его закрыли бы на зоне до конца жизни и еще осталось бы пол срока не отсиженных.
– У меня остался один последний вопрос.– Обратился Филимон к хозяину квартиры, находящемуся уже в состоянии, близком к психическому расстройству.
– Зачем нужно было убивать Сергея Кречетова, которого и так уже осудили за твое преступление?
Как бы ни плохо на этот момент соображал хозяин квартиры, он все же понял, что тот мужик с места аварии чем-то важен для его страшного гостя. Он испуганно покосился на своего мучителя. Тот смотрел очень пристально и его холодные глаза сейчас напугали юного мерзавца еще сильней, чем за все время прошедшее с того момента как его жизнь этой ночью превратилась в один сплошной кошмар. Эти глаза были безжалостны, в них притаилась смерть, причем его смерть.
Молодой человек попятился назад. Лицо задергалось, слезы покатились из глаз. Он тихо-тихо заскулил.
– Скажешь правду, и я оставлю тебя в живых.– Сказал Филимон.
– Я …– молодой человек облизал пересохшие губы. Может правда он его не убьет, может он не обманывает. Мамочки! Как же страшно.
Филимон с ужасом наблюдал как по брюкам, сшитым где-нибудь в Милане в одном из дорогих модельных домов, растекается темное пятно. «Вот е…й урод!»– с отвращением глядя на жалкую трясущуюся фигурку, ставшего даже как будто меньше ростом молодого мерзкого гаденыша, выругался Филимон.
– Быстро говори тварь!– заорал он, чувствуя как к горлу подкатывает тошнота.
– Я видел его в ночном клубе, он там расспрашивал про ту … Про ту девушку, которая погибла.– Выпалил обладатель слабого мочевого пузыря и зажмурился. Никто его пока не убивал. И он рискнул открыть глаза. Страшный мужик стоял на прежнем месте и, как и прежде, внимательно смотрел на него.– Я боялся, что он меня вспомнил. Он прямо на меня посмотрел, когда проходил мимо.– Очень тихо закончил он, уже приготовившись, что сейчас придет его конец.
Филимон глубоко вздохнул.
– Он тебя даже не видел на дороге, мразь ты поганая.– Устало сказал он.
Подойдя к впавшему в оцепенение от переизбытка эмоций и адреналина юнцу, Филимон сказал:
– Если я узнаю, что благодаря тебе пострадал еще хоть один человек, я вернусь, и перед тем как убить тебя отрежу все твои причиндалы, и пока ты будешь истекать кровью, заставлю их сожрать. И ты будешь жрать и говорить, что ничего вкуснее в жизни не ел.
Филимон размахнулся и ударил своим страшным кулаком, которым мог сломать доску и разбить кирпич в перекошенное от ужаса бледное лицо. Хрустнул сломанный нос. Кровь хлынула на дорогую шелковую рубашку. Сын Большого человека отлетел назад и свалился на спину, перебирая руками и ногами, в попытке убежать, спастись, скрыться.
– Живи и помни, что я тебе сказал!– Филимон сплюнул на блестящий паркет.
С утра Филимон встретился со знакомым журналистом и передал ему отксеренные признания и материалы по делам, связанным с его вчерашним новым знакомцем.
Еще один комплект документов он отправил в отдел внутренних расследований полиции.
Они сидели в сквере на лавочке. В другом сквере, не в том, что в прошлый раз. В том было слишком много тяжелых воспоминаний.
– Я нашел его.– Сказал Филимон.– Нашел того кто…– Филимон не знал как сказать, не затрагивая самого больного.– Того из-за кого погибла та девушка на дороге.
– Хорошо.– Вера посмотрела на Филимона. – Его посадят?– ей было, в общем-то, все равно. Теперь от этого уже ничего не изменится. Но нужно было, что-то сказать. Филимон старался. Он сделал все, что мог ради дружбы длившейся всю жизнь.
– Не думаю,– сказал Филимон.– Навряд-ли захотят ворошить прошлое. Дело-то закрыто.
Она кивнула.
– Мне предложили работу. Одно иностранное архитектурное бюро. Я продаю дом и уезжаю с ребятами. – Сказала она.
– Надолго?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Я хочу уехать. От всего этого и от самой себя.– Она повернулась к нему и тихо сказала.– Знаешь, я все время думаю. Если бы мне дали еще один день. Хотя бы один день.
Он бы с радостью дал ей один день. И еще много-много дней. Но он не мог. И никто не мог.
Они немного помолчали, думая каждый о своем .
– Вера, я очень хочу, что бы ты была счастлива.– Сказал Филимон. Она пожала плечами.
– Я уже была счастлива. Этого достаточно.
Она посмотрела в его холодные голубые глаза и улыбнулась. На секунду Филимона снова ослепил этот чудесный свет, исходящий из ее глаз. А потом свет погас. Наверное, уже навсегда. Волшебник ушел, и волшебство потеряло свою силу. Перед ним сидела обычная женщина. Такая, на которой он мог бы жениться много лет назад , любить ее, носить на руках. Конечно, до тех пор, пока не познакомил бы ее со своим другом Серегой. Потому, что после этого она сразу побежала бы за ним, а он Филимон, остался бы с разбитым сердцем. Он усмехнулся своим дурацким мыслям. Маленькая рука легла на его руку.
– Удачи тебе, Дима.– Казала она и пошла к выходу из сквера. А он еще долго смотрел ей вслед. Вслед своей несбыточной мечте. Своей несбывшейся любви.
Никакого расследования не было. Слишком много тайн и не нужных фактов могло выйти на поверхность. Слишком много влиятельных людей могла зацепить и потащить за собой эта история. Статья в газете тоже вышла без указания каких-либо имен. Просто история о богатом папенькином сынке, который творит все, что ему вздумается, а папаша его прикрывает.
Опасаясь какого-нибудь неожиданного несчастного случая, который вполне мог теперь с ним произойти после появления опасной для многих информации, Большой человек, по-тихому, оставил свой пост и уехал вместе со своим отпрыском за рубеж. Здесь стало слишком неспокойно.
Филимона вызвало на ковер высокое начальство, намекнуло, что не следовало ворошить осиное гнездо, так и со службы можно вылететь без пенсии. Филимон намеков не любил и потому прямо изложил, кто и куда может засунуть себе и службу и пенсию. Начальство по возмущалось, поорало, даже по угрожало. Но, в конце концов, решило, что проще и безболезненнее будет отправить, вышедшего из под контроля, полковника Филимонова в отставку, с положенной ему за выслугу лет и имеющиеся перед Родиной заслуги пенсией.
Выйдя в отставку, Филимон уехал к себе в деревню. Он наелся за эти годы столичной жизни и службы в правоохранительных органах по горло. Хватит с него.
2013г.
Прожив в деревне два года, Филимон все чаще и чаще подумывал о возвращении в столицу. Он прожил в Москве половину своей жизни. И сейчас, пресытившись тишиной и покоем деревенского существования, где все про всех знают, где каждый у всех как на ладони, ему снова захотелось раствориться в равнодушной толпе, ничего друг о друге не знающих и ни чего не желающих знать людей. Захотелось этого вечно не смолкающего гула улиц полных машин, этого бешенного ритма жизни, присущего всем большим городам. Филимона давно приглашали разные охранные агентства. Даже звали наставником для подготовки бойцов спецотрядов. И он уже окончательно решил, что через некоторое время все же уедет из деревни и поедет в Москву.
Лениво развалившись на диване и размышляя о том, какое из предложений о работе лучше принять, Филимон, от нечего делать, включил телевизор. Показывали очередной выпуск новостей. Ничего важного не происходило, и чтобы заполнить отведенное под программу эфирное время показывали все, что видимо, попадалось под объективы журналистов в отсутствие чего-то стоящего. После очередной, ни кому не нужной и ни кому не интересной новости на экране крупным планом возникло лицо ведущей с идеальными чертами , которых не бывает у настоящих живых женщин. Глаза ее смотрели тревожно. Их наполняла печаль и сочувствие.
– Вчера на улицах одного из городов Италии разыгралась настоящая трагедия с участием одного из наших соотечественников, в настоящее время проживающего в этой стране.– Печально с, некоторой долей возмущения в голосе, сообщило идеальное лицо своими идеальными губами.– Молодой человек, сын бывшего высокопоставленного чиновника и бизнесмена, подвергся зверскому нападению со стороны подданного одного из европейских государств. Наш соотечественник получил несколько ножевых ранений, а также травмы лица, головы и несколько переломов рук и ног. Нападавшему удалось скрыться. В настоящее время Итальянская полиция ведет поиски преступника. Пострадавший молодой человек находится в критическом состоянии в одной из частных клиник страны.– Голос дикторши дрожал, даже глаза подозрительно заблестели, видимо она так сочувствовала несчастному пострадавшему молодому соотечественнику, что еле удерживала идеальные слезы в своих идеальных глазах. После этого, видимо, что бы уж вся страна зарыдала, пусть и не идеальными, а самыми обычными слезами, мелькнуло несколько кадров. Пострадавшего на каталке везут к скорой, и в это время медработник надевает на окровавленное лицо кислородную маску. Далее пошла другая уже веселенькая новость о празднике пчеловодов и дикторша, мигом взбодрившись и забыв о страшной трагедии, почти доведшей ее до слез, уже вещала, радостно улыбаясь и сверкая веселыми глазами какой чудесный праздник удалось провести в этом году.
Филимон смотрел на экран, уже не слушая и не замечая повеселевшую дикторшу. И эта и предыдущая новость и вообще все, что были в программе, были абсолютно ни кому не нужны. Но сегодняшний выпуск вышел в эфир не зря. Одного благодарного зрителя бессмысленная программа нашла. В промелькнувших кадрах, несмотря на изуродованное лицо залитое кровью Филимон безошибочно узнал человека, на которого было совершено зверское нападение. Он узнал бы это лицо, даже если бы его показали только под кислородной маской. Филимон достал из шкафа бутылку водки и налил себе пол стакана.
– За тебя!– вытянув руку и приподняв стакан сказал он обращаясь к экрану телевизора. Он выпил залпом, и широкая улыбка озарила его суровое лицо.
Филимон не знал, нападавший был сам таким же точно подонком как и окровавленный человек на каталке скорой, и они просто, что-то не поделили в своих грязных, темных делишках. А может быть, он был одним из тех, кого судьба столкнула с сынком богатого папаши. Одним из тех, чья жизнь оказалась поломана и искалечена, стараниями того, кто теперь боролся за жизнь, лежа на больничной койке в далекой стране. Филимону было абсолютно наплевать на это. Он пил за неизвестного ему иностранного подданного, даже имени которого он никогда не узнает. Он пил за совершенно не знакомого чужого человека, потому, что в данную минуту он ему был ближе, чем родной брат.
Эта история была закончена. Пора было перевернуть страницу и идти дальше, не оглядываясь назад . Филимон был не из тех, кто любил копаться в прошлом, перечитывая вновь и вновь страницы прошедших дней. На какое-то мгновение перед ним возникло смеющееся женское лицо. И затем исчезло, растворилось. Филимон улыбнулся. Все закончилось. Наконец он был свободен.
Если бы, что-то произошло не так, если бы хоть, что-то изменилось и пошло по-другому, может быть, все сложилось бы иначе?
– Ковальская, ну чего ты не хочешь прийти?
– Отстань, Вов. Сказала же, я не пойду.
– Да ладно тебе. Посидим как интеллигентные люди, потанцуем. Будет весело.
– Володь, отстань.
– Так чего, не придешь?
– Нет.
– Зря. Потом будешь жалеть. На старости лет, будешь морщинистой старушенцией, захочешь чего-нибудь вспомнить интересненькое, а вспомнить-то и нечего, всю жизнь профукала.
– Ой, девушка, извините!
– Ничего.
– Здорово, Серега! Ты чего, Верку чуть не зашиб. Она теперь из института будет бояться на улицу выйти. Так и будет под дверями сидеть. Вдруг еще один шкаф на нее налетит. Вера! Ковальская! Постой. Иди я тебя с другом познакомлю. Он тебя просто не заметил, мелкая ты очень.
– Сергей. Извините, я не хотел, задумался.
– Вера. Да ничего страшного, все в порядке.
– А не пойти ли нам, друзья мои, куда-нибудь посидеть. Пообщаемся, поболтаем. Поближе познакомитесь. Серега, Верка не хочет на вечеринку приходить. Уговори ее. Пригрози, что если не пойдет, будешь каждый день на нее бросаться, пока совсем не раздавишь.
Или в нашей судьбе все заранее предрешено и как ни пытайся, как ни сворачивай в ту или иную сторону, все равно в конечном итоге ничего не изменится. Все будет именно так как предназначено нам где-то там наверху. Кто знает.
Часть IV ДЕРЖИ МЕНЯ ЗА РУКУ
Инстинкт самосохранения птиц свободного полета.
Вован.
Джиган . Держи меня за руку.
Держи меня за руку и не отпускай меня,
Вместе ведь до конца мы будем с тобой, всегда.
Держи меня за руку и ближе ко мне прижмись,
Ты – сердцебиение, ты – вся моя жизнь.
Не молчи, если любишь,
Не говори никогда пустых слов.
Сам себе не простишь, если упустишь,
Борись до конца за свою любовь.
В мире среди миллиардов судеб,
Среди всех дорог и тысяч городов —
Она одна на миллион там будет,
Та самая из твоих заветных снов.
Ты узнаешь её по взгляду,
В её глазах бездонный океан.
Быть рядом с ней – это всё, что так надо.
Она реальна, не самообман.
.
16.03.2013г.
Закончив ежедневные три круга вокруг парка, мужчина перешел на шаг, делая глубокие вдохи и выдохи, пытаясь восстановить дыхание, после быстрого бега. Впереди был пруд, с лавочками расположенными вдоль берега. Летом эти лавочки были заняты мамами с колясками, пенсионерами, подкармливающими толстых воркующих голубей хлебными крошками и юными влюбленными, вокруг которых носились шумные стайки вопящих и хохочущих детей постарше, которые уже успели покинуть коляски, и самостоятельно передвигались, с завидной ловкостью проскакивая между сидящими и идущими посетителями парка. Сейчас, холодным мартовским утром, когда вдоль дорожек то тут то там еще лежали посеревшие рыхлые снежные сугробы и ледяной ветер пронизывал до костей, посетителями парка были лишь несколько бегунов. Озабоченных здоровым образом жизни сильнее, чем неприятной погодой. Да счастливые владельцы собак, вынужденные выгуливать своих четвероногих друзей минимум два раза в день, не взирая, на любые метеоусловия.
После своего сорока четырехлетия Владимир Родионович Телянин, решил, что пришло время заняться собой. Не мальчик уже. Хотя Вован, по-прежнему был бодр, и энергия била через край. А благодаря доставшимся ему от отца генам, он не был склонен к полноте и раннему старению. Все же он решил, что утренние пробежки и пара часов в неделю, проведенные в спортзале, не помешают.
Вован уже почти дошел до пруда, когда с удивлением заметил на одной из лавочек маленькую фигурку. Кого интересно принесло в такую холодину в восемь часов утра полюбоваться местным пейзажем, совершенно не выразительным в это время года?
Пройдя еще десятка два шагов, Вован еще раз с любопытством взглянул на скамейку, занятую единственным праздным посетителем парка. И неожиданно, подскочило, и радостно забилось сердце в груди, и широкая улыбка расползлась по усыпанному веснушками лицу. Плюнув на только-только восстановленное дыхание, он во весь дух припустил вперед.
– Ну, что приперлась, Ковальская? Не усидела в своих заграницах? Я так и знал, что от тебя не избавишься. Только-только думаю, вот она нормальная жизнь началась и…– подходя к скамейке громко говорил Вован .
Сидящая на скамейке женщина обернулась. Колыхнулись темные волосы. Перед ним было совершенно незнакомое женское лицо. Взгляд карих с золотистым отливом, как у кошки глаз, был насмешливым. Улыбка тоже была насмешливой и даже немного снисходительной.
– Извините, что разочаровала.– Усмехнулась незнакомка.– Я, конечно, приперлась, но я явно не та за кого Вы меня приняли. Не хотела Вас расстраивать, поверьте.
Женщина несколько надменно и в то же время с любопытством рассматривала замершего в нескольких шагах от нее мужчину, с глупым и немного по детски обиженным выражением на лице. Его широкая улыбка медленно исчезала, но постепенно, по мере того как незнакомец все же взял себя в руки, вместо нее появилась нагловатая ухмылка, в которой все же можно было разглядеть остатки разочарования и обиды. Вечный мальчик, который не в силах принять то, что он уже взрослый. Такой тип мужчин был хорошо ей знаком. Они скрывают свои комплексы за напускной наглостью, за нескончаемой бравадой. Только этот отличался от остальных, тем , что никаких комплексов он не скрывал. Он явно ими и не страдал никогда. Просто такой склад, данный ему от природы, а не маска за которой прячутся все остальные, похожие на него. Любопытный экземпляр!
– Да ничего.– Сказал Вован. Он чувствовал раздражение, и даже злость. Чего он вообще так обрадовался? Подумаешь Ковальская. Да сто лет бы он ее не видел. И эта надменная самка, сидящая в холодном парке на скамейке рано утром и насмешливо его разглядывающая, как редкое насекомое. Она тоже раздражала его. Он вообще терпеть не мог карих глаз у женщин. А этот янтарный отлив, как будто кошка, которая увидела мышь и размышляет, стоит ли протянуть лапу и ухватить ее когтями или пусть бежит себе спокойно, а ей и так хорошо и лень делать лишние движения ради бесполезной жалкой твари.– Я не расстроился. Просто принял Вас за одну особу. Она мои фамильные драгоценности украла. Вот думаю, повезло, сейчас она у меня попляшет, вернет все как миленькая. Ну, ничего, наша полиция и Интерпол уже идут по ее следу. Дай бог, найдут.
«Вот идиот!»– почти восхитилась незнакомка.
– Так, что Вы тут поосторожнее.– Посоветовал Вован.– Тут, знаете, народу полно всякого ходит. Глаз да глаз нужен. Так и норовят обобрать или еще чего похуже.
Махнув рукой незнакомке, Вован продолжил путь вдоль пруда, по направлению к своему дому.
– Володя! – Алина Николаевна выглянула с кухни. – Ты завтракать будешь?
– Да сейчас, мам! Душ приму.– Крикнул Вован. Есть ему не хотелось, но и обижать мать тоже не хотелось. У нее не так много радостей в жизни осталось. Возраст уже не маленький, внуками ее Вован так и не соизволил осчастливить. Отец Вована, Родион Петрович, несколько лет назад умер от инфаркта. И Алина Николаевна пережила его уход намного тяжелее, чем можно было предположить. Буквально сдала на глазах, как будто потеряла разом жизненный стержень. И теперь единственной радостью и смыслом жизни для нее была неустанная забота о своем великовозрастном сыне, который так и не обзавелся собственной семьей и теперь уж наверное и не обзаведется. «Нужно ей собаку подарить»– подумал Вован. Он прошел в свою комнату за чистой футболкой. Он все еще продолжал злиться, сам не зная на кого, на Веру, на себя, на незнакомку с глазами кошки или вообще на жизненную несправедливость и бессмысленность.
Два года назад Вован даже не предполагал, что будет так скучать по подруге юности. По мальчишкам, которые были для него, если и не как собственные дети, то, по крайней мере, как любимые племянники немного эксцентричного дядюшки. Вован злился и обижался, что Вера уехала. Уехала от того, что произошло, от себя, от своей боли. Нет, боль она увезла с собой, что бы справиться с ней там, далеко от дома, в новом месте, где ни что не будет ежесекундно напоминать о случившемся. После гибели лучшего друга, мужа Веры Ковальской, Вован чувствовал себя сломленным, раздавленным, как будто у него вырвали кусок сердца. Как будто его лишили части собственной жизни, части его души. Он понимал, что та боль которую испытывает Вера еще сильнее, что ей тяжелее чем ему в десять, а может в тысячу раз. Кто знает, как измерять боль от потери? Вован понимал, что не прав, что его обида глупая и эгоистичная и от этого злился еще сильнее. На себя, на Серегу, на Веру, на весь мир. На всю эту чертову несправедливую, неправильную, мерзопакостную жизнь, которая забирает самое лучшее, самое дорогое, оставляя взамен ничего незначащее и никому не нужное. Вера много раз звала его приехать. Повидать мальчишек, навестить ее. Но Вован каждый раз отказывался. Говоря, что занят, находя всякие дурацкие отговорки, упрямо предлагая ей самой приехать в Москву. В конце концов, его мать, Алина Николаевна, страшно соскучившись по близким и дорогим, Верочке и ее мальчикам, отправилась к ним в гости.
– Не понимаю, чего ты не хочешь поехать?– Спрашивала она сына.– Я же вижу, как ты скучаешь. Сережу уже не вернешь. Верочка правильно сделала, что уехала. Здесь ей было слишком тяжело. Даже хорошо, что ей тогда предложили эту работу.
– Да ничего я не скучаю. Вот еще! С чего ты вообще это выдумала. Надо будет, сама приедет. А у меня работы, между прочим, полно. Некогда мне по всяким там заграницам разъезжать. Я может патриот. Не то, что некоторые.– Упрямо заявил Вован. Алина Николаевна неодобрительно покачала головой.
– Ну и сиди тут. А я поеду. Проведаю Верочку и ребят. Они же, все равно, что родные нам. У тебя ни семьи, ни детей. Ты так до конца дней собираешься один прожить?
– И, что? Ты думаешь, я очень переживаю, что никто не пилит меня с утра до вечера, и никто не пытается разобрать мой компьютер на тысячу частей, вопя при этом: «Папа, папа! А вот этот провод для чего здесь нужен?». Нет! Уверяю тебя, что я вполне прекрасно себя ощущаю, и я вполне самодостаточная личность, чтобы не нуждаться в няньке завязывающей мне галстук и указывающей, куда мы едем в отпуск и сколько бутылок пива мне можно взять из холодильника.– Вован гордо посмотрел на мать. Видя, что она не собирается зайтись от восторга от его самодостаточности и самостоятельности и закричать: «Конечно, сынок! Ни какая жена и дети тебе не нужны. Ты как всегда прав. Они отравят твою счастливую наполненную глубоким смыслом жизнь милого самовлюбленного эгоиста»– Вован фыркнул.– Да поезжай, поезжай. Вот увидишь, как тебе через три дня все надоест, и ты сама захочешь домой.
