Татьяна Михайловна Василевская
Если бы…
Во время своего расследования Филимон окончательно уверился , что его первоначальное предположение, о том, что в дело Сергея замешан кто-то очень влиятельный и обладающий большой властью, было правильным. Везде куда он ни совался, он натыкался на стену. На все вопросы был один ответ. Почему следствие провели так быстро? Потому, что начальство подгоняло. Почему не проверили все несоответствия, все нестыкующиеся факты? Потому, что начальство сочло, что того, что имеется вполне достаточно для предъявления обвинения. А всем известно, что повлиять на начальство может только еще большее начальство.
Наркотики в машине. Откуда они? Естественно их кто-то подбросил. Но зачем? Если отбросить какую-то личную заинтересованность: месть, конкуренция в бизнесе, то ответ был только один. Кому-то нужно усугубить ситуацию. Переложить вину за свое преступление на Сергея Кречетова, причем так, что бы он уже, точно не отвертелся. Что бы этот вопрос был закрыт раз и навсегда. И ни у кого не возникло бы даже мысли попытаться докопаться до правды.
В начале июня Филимона отправили в командировку. Он был человеком подневольным, связанным данной присягой, поэтому, как-бы не хотелось ему остаться в Москве и попробовать еще, что-нибудь предпринять, но пришлось ехать. Приказ есть приказ.
Время шло. Шло быстрее, чем хотелось бы. До суда оставалось около трех недель. Сергея не покидала мысль, имеет ли он право, отказавшись пойти против своих принципов, не приняв предложенную сделку, поступить так с Верой и с сыновьями. Вдруг его и вправду осудят и дадут несколько лет. Уже никому не будет дела виновен он или нет. Будет разрушена жизнь его семьи, будут потеряны годы его и их жизней. Эти сомнения мучали его, не давали покоя. Нужно, что-то сделать. Попробовать докопаться до правды. Филимон пытался и ничего не нашел. А вдруг, если попробовать подойти к делу с другой стороны то повезет. Хуже не будет.
За три недели до начала слушания по его делу, Сергей обратился в частное сыскное агентство. Местный Шерлок Холмс выслушал историю Сергея, что то записал в свою книжечку и, забрав гонорар, пообещал раздобыть информацию как можно быстрее.
Через несколько дней сыщик позвонил и пригласил Сергея на встречу.
– Ничего нового я не узнал.– Сразу заявил он.– Но это тоже результат. Так как это расследование было любопытно тем, что там, где я обычно без труда получаю нужную информацию, на этот раз я встречал либо молчание, либо какие-то препоны всем моим действиям. У меня сложилось мнение, что все очень серьезно. Я не говорю, как Вам поступить, Вам решать. Но возможно, признать вину самый безболезненный выход в данной ситуации. Кто-то очень постарался, что бы обвинения предъявили Вам. Не Вам лично, а тому, кто был невольным участником этого происшествия. Просто не повезло именно Вам.
Сергей пожал сыщику руку, поблагодарил и в задумчивости покинул сыскное агентство. Везде был тупик. Со всех сторон. Как в каком-то дурном сне, когда мечешься и не можешь найти выход.
Сергей, на всякий случай, заехал в ночные клубы, где до этого уже побывал Филимон. Потолкался там. Поспрашивал и, в общем-то, ни с чем, поехал домой.
До суда оставалось меньше двух недель.
– Я решил принять сделку.– Сказал Сергей ночью, когда они лежали в постели и разговаривали.
Вера удивленно посмотрела на него.
– Я не могу так с вами поступить. С тобой, с мальчишками. Все это ерунда, ни задетая гордость, ни самолюбие, ни сознание своей правоты не стоят боли и страданий своих близких.– Сказал Сергей. – Завтра напишу признание.
В зале суда собралось довольно много народа. Из близких, кроме Веры и мальчиков, были Вован с матерью, Кукушонок, преданная секретарша Оля, до внешности которой Вовану на этот раз не было никакого дела. Он сидел напряженный, непривычно серьезный. Филимон все еще не вернулся в Москву, должен был приехать со дня на день.
Слушанье длилось полторы недели. В день вынесения приговора Вера вошла в зал в сопровождении сыновей с гордо поднятой головой, одетая в строгий костюм, похожая на великосветскую леди. Она прошла к своему месту с непроницаемым лицом и только по необычайной бледности и лихорадочно блестящим глазам, можно было догадаться, о ее волнении.
После заключительных речей адвоката и прокурора судья объявил перерыв для вынесения решения по делу.
Вера не сводила глаз с Сергея. И он, не отрываясь, смотрел на нее. Как было бы здорово, если бы исчезла сейчас разделяющая их преграда, воздвигнутая законом. Исчезли бы все эти люди в форме, поставленные здесь, чтобы не допустить обвиняемого к привычной жизни. Чтобы бдительно следить, чтобы он не перемахнул через барьер, отделяющий скамью подсудимых от остального зала. Чтобы он не бросился к своей жене и детям, и они все не покинули этот зал, уходя в их реальный, счастливый мир, оставляя весь этот кошмар в прошлом.
Вернулся судья и, потребовав тишины, начал зачитывать приговор. Он читал очень долго, переворачивая листы один за другим, слушая его, Вера не могла понять, зачем он читает все это, зачем произносит столько не нужных, никому не интересных слов. Всех присутствующих интересует только одно. Только те несколько фраз, которые он зачитает в конце, после того как у всех нервное напряжение дойдет до предела, после того как от волнения все уже будут сходить с ума. Что это? Разновидность садизма? Изощренной пытки, прикрываемой, установленными порядками и законом? Кто придумал эти порядки? Наверное тот кто никогда не чувствовал как сжимается в груди сердце и становится нечем дышать, тот кто не знает, что такое боль не физическая, а душевная. Тот кто, наверное, просто вовсе не имеет души.
Когда воздух в зале от напряжения и волнения присутствующих уже можно было резать ножом судья, наконец, добрался почти до конца – до самого главного. До самого приговора.
– Согласно…– последовала еще одна череда ненужных слов, про статьи закона. И, наконец, прозвучал сам приговор.– Обвиняемый приговаривается к десяти годам лишения свободы, с отбыванием срока…
Сергей замер. Неподвижное лицо, взгляд невидящий и застывший.
Вера покачнулась. Сеня с Алешей, оба бледные, не по-детски серьезные, поддержали ее с обеих сторон.
Алина Николаевна тихонько вскрикнула и зарыдала, зарывшись лицом в огромный белый платок.
Кукушонок замер с открытым ртом и широко распахнутыми, как и в юности, наивными глазами, глядящими с недоверием и удивлением.
У Вована на щеках вспыхнули алые пятна.
– Вы совсем, что ли ох…и!– заорал он на весь зал. Суд был фактически окончен, иначе его, наверное, вывели бы из зала.
Вера стояла оглушенная, не в силах ни сдвинуться с места, ни дышать. Ей казалось, что ее ударили и все внутри нее сплелось в какой-то узел, не давая возможности ни вдохнуть, ни пошевелиться. Ее тело перестало слушаться ее.
Сергей стоял, с совершенно, мертвым лицом. Он не смотрел на Веру, не смотрел на мальчишек. Он не смотрел ни на кого. В голове его звучало вновь и вновь «десять лет». Это же четверть того, что он уже прожил. Это же оставшиеся десять лет пусть не молодости, но еще далеко не старости. Ему будет пятьдесят три, когда он выйдет. Его дети уже будут совсем взрослые. Его жена сойдет с ума от горя и тоски. Десять лет. Такая страшная цифра. И это так несправедливо. Потому, что эти десять лет он будет сидеть ни за, что. Просто так, вместо кого-то другого, кто сейчас продолжает жить и наслаждаться своей обычной жизнью, нисколько не заботясь, что погубил его жизнь и жизнь его семьи.
Это был очень страшный момент. Это был момент безысходности, непоправимости, отчаяния. Момент крушения надежд. Момент погружения в ничто.
Сергея должны были отправить в Ленск. Сроки пересылки назначил самые сжатые. Десять дней. По какой-то неведомой причуде судьбы жизнь снова забрасывала его почти в те края, что и двадцать лет назад. Только теперь он отправлялся туда не по своей воле. И на гораздо, гораздо более длительный срок.
Вернувшись в Москву, Филимону пришлось прямо из аэропорта поехать на службу. Он сопровождал двух офицеров, которые прилетели вместе с ним. Передав офицеров в руки начальства и кратко доложив о результатах поездки, Филимон, наконец, добрался до своего кабинета и первым делом позвонил Вере. Услышав, ее безжизненный, голос, совершенно не похожий на обычный, Филимон внутренне напрягся. Закончив разговор, он вышел из кабинета и сквозь зубы, сообщив секретарше, что его сегодня не будет, покинул приемную. Он очень боялся, что сейчас кто-нибудь подойдет к нему с каким-то вопросом, или просто обратится с приветствием или расспросами о командировке. Он боялся, что не сможет удержать себя в руках. Он боялся, что он может просто убить кого-нибудь. Не в фигуральном смысле этого слова, а в самом, что ни наесть прямом. Приехав домой, он напился. Напился по черному. Он даже подумал, вдруг повезет и в этот вечер он упьется до смерти.
На следующий день Филимон явился на службу. Вовремя, аккуратно побрит, белоснежная рубашка. Только глаза, которые и так пугали многих до чертиков, смотрели еще более холодно, и в них явственно виделась беспощадность и жестокость.
Филимон приказал секретарше соединить его с замначальника колонии в Ленске и пока он не закончит, не соединять больше ни с кем.
Замначальника выслушал просьбу полковника из Москвы и сказал, что то о чем он просит можно устроить. Есть такие люди, которые обеспечат заключенному Кречетову, насколько это вообще возможно в исправительном учреждении, комфортное и безопасное пребывание. Полковник ФСБ был большим и важным человеком, оказать услугу которому, к тому же, довольно пустяковую, могло быть очень полезно. Никогда не знаешь, когда самому понадобится ответная услуга. А иметь в должниках такого человека как полковник Филимонов это не малого стоит.
За день до отправки Сергея в Ленск Филимон позвонил Вере.
– Вера, привет. Ты сейчас где?
– На работе,– ответил почти нормальный голос. Только лишенный, каких бы-то ни было интонаций.
– Я за тобой заеду. Поедем к Сергею.
– Я приеду прямо туда. Не нужно заезжать.– Сказала Вера. У нее не было сил ехать с Филимоном в машине. Пришлось бы смотреть друг на друга. Разговаривать. Она не могла ни с кем сейчас разговаривать. По крайней мере, ни с кем из друзей, из тех, кто тоже переживал, испытывал боль. Она не могла вынести еще и их боль и переживания, ей хватало своих. Она и их едва выдерживала.
Филимон вышел из машины напротив дверей СИЗО. Он закурил и стал ждать Веру.
Наконец она появилась. Она шла навстречу ему, и Филимон смотрел во все глаза на жену своего друга и чувствовал, как становится нечем дышать. Еще никогда она не была такой красивой как сегодня. Даже в молодости. Она была так хороша в этот миг, стройная фигура, почти не тронутое возрастом лицо, приобретшее с годами некую утонченность. И на этом прекрасном лице, совершенно мертвые глаза. В них не было больше того света, который замечал каждый, света который раньше буквально вырывался наружу. В них не было больше счастья, которым они были наполнены до краев. В них не было больше ничего. Они были абсолютно пусты. Как будто она взяла и продала душу дьяволу в обмен на эту небывалую красоту.
Зачем он позвал ее сюда. Филимону захотелось схватить ее в охапку, и хоть насильно запихнув в машину, увезти подальше от этого страшного места. Чтобы не дать ей пройти через еще одно страдание. Чтобы она не вошла в эту дверь, за которой нет места надежде, нет места радости и счастью. Там за ней только боль и обломки человеческих судеб, безысходность и тоска. Над этой дверью вполне можно было бы поместить надпись, встречавшую узников Освенцима «Оставь надежду всяк сюда входящий». Входящему сюда нужно было оставить не только надежду, нужно было оставить всю свою прошлую жизнь.
Много лет назад, когда Филимон еще учился в Высшей школе милиции он проходил практику. Ездил с патрульной машиной по улицам города, набирался опыта работы и знакомился с нравами служителей закона. Однажды в жаркий летний день их машина, не спеша объезжала улицы вверенного им участка. Было очень жарко. Никаких кондиционеров тогда в помине еще не было. В машине, не смотря на открытые окна, было как в печке. Неожиданно, Филимон увидел впереди идущих по тротуару парня и девушку, державшихся за руки. Девушка смеялась так звонко, что ее смех доносился даже до сидящих в машине милиционеров.
«Да это же Серега!»– узнал друга Филимон. Он попросил остановить, друга, мол, увидел. Патрульные сказали, что через час заберут его здесь же. И Филимон побежал догонять идущую впереди парочку.
– Здорово, братан!– с силой хлопнув друга по плечу, радостно заорал Филимон.
Друзья поздоровались и тут Филимон, наконец, бросил взгляд на девчонку, наверное, ту самую Веру. Он посмотрел на нее и застыл. Невеста Сергея улыбалась ему, и от нее исходил такой свет, что Филимону хотелось зажмуриться. И хотелось развернуться и бежать вслед за патрульной машиной. Что бы она увезла его как можно дальше от этой счастливой улыбки, от сияющих глаз. Он отвернулся и больше не смотрел на нее. Кое-как пообщался с Сергеем, стараясь ничем не выдать своего состояния, и когда подъехали его старшие коллеги, он буквально бросился в спасительное раскаленное нутро милицейского автомобиля.
Когда его пригласили на свадьбу, Филимон долго пытался придумать отговорку, не обидевшую-бы друга. Ничего не придумал, к брату нельзя не прийти на свадьбу из за больного зуба или другой встречи, назначенной раньше, чем он получил приглашение. Этот день стал пыткой для Филимона. Куда он не поворачивал голову, везде была она, сияющая фигурка в белом платье. За столом он сидел, глядя, в основном, в свою тарелку. Когда гости наелись, напились, начали расходиться из-за стола, и разделятся по интересам, кто танцует, кто разговаривает, Филимон забился в угол и просидел там до самого ухода домой. Он видел, как Серегин друг Вован непринужденно болтает с невестой. Как она хохочет над его шутками. Филимон завидовал этому Вовану лютой завистью. Не из-за того, что он без конца с ней говорит и не из-за того, что может так запросто ее рассмешить. Нет. Он завидовал тому, что Вован не видит этого ее сияния. Что она не трогает его, не переворачивает его душу, не заставляет задыхаться при взгляде на нее.
Вернувшись со свадьбы, Филимон напился вдрабадан. Пил пока не изгладился из сознания сияющий образ, теперь уже Серегиной жены.
В последующие годы Филимон немного успокоился, научился брать себя в руки. Но старался как можно реже встречаться с Сергеем в присутствии Веры. И уж если встречался с ней, то вечером обязательно пил, пока ее лицо, не переставало стоять перед ним. Он не мог сказать, что любил ее. Он мог даже не вспоминать о ней долгое время, пока не позвонит Серега или пока не увидит ее. Она была для него несбыточной мечтой. Такой, о которой и думать не стоит. Не сбылось и уже не сбудется, чего зря душу травить. Но время от времени при очередной встрече опять становилось нечем дышать. И сияние слепило глаза, и хотелось плакать, и бежать прочь.
Только однажды позволил себе Филимон помечтать. Сергей уехал в командировку, а Сеня должен был улетать с футбольной командой на какой-то матч. Как раз накануне отъезда Сергея они встретились и зашли пропустить пивка. Сергей случайно упомянул, что сын улетает, и Филимон, неожиданно для самого себя, предложил отвезти их с Верой в аэропорт.
Всю дорогу, он украдкой, поглядывал на сидящую рядом Веру. Мальчишки, Сеня с Алешей сидели сзади. И Филимон представлял, что едет со своей женой и детьми, везет своего сына в аэропорт. Сейчас они выйдут из машины, и она улыбнется ему, так как улыбается его другу. А потом они поедут домой. Дальше он себе думать не позволял, он и так чувствовал себя предателем. И эта украденная фантазия, эта придуманная им история была самым интимным его переживанием по отношению к Вере. Ни до, ни после он себе ничего такого не позволял.
Вера чувствовала, какое-то напряжение в отношении к ней со стороны друга мужа, но истолковывала его по-своему. Однажды она завела об этом разговор с Сергеем.
Как-то в пятницу вечером, перед сном Сергей сказал:
– Завтра Филимон приедет. Еле уговорил, его вообще не дозовешься. Сходим с ребятами на рыбалку, а потом посидим.
– Я тогда по магазинам пройдусь. Не буду вам мешать,– ответила Вера.
– Да брось, чего ты? Ты нам не мешаешь. Все вместе посидим.
– Мне все время кажется, что Филимон меня недолюбливает. Он всегда очень напряженно со мной общается. Может он не одобряет твой выбор? Может это ревность? У друзей такое бывает, ревнуют к женам, даже к детям.
Сергей засмеялся.
– Чего ты выдумываешь. Просто Филимон такой человек. Он сам по себе такой, хмурый и необщительный. Сам в себе. С самого детства таким был.
–Ну, может быть,– пожала плечами Вера.– Только ты ему ничего не говори. А то я тебя знаю. Ты мой рыцарь. Сразу кинешься выяснять как это так, кому-то не нравится твоя жена.
Сергей многозначительно посмотрел на нее.
– Договорились. Только ведь ты знаешь, в наше время ничего просто так не делается. Я не скажу Филимону, а ты мне, что?– он обнял ее и заглянул в глаза.
– А я тебе двух сыновей родила. Не веришь, иди, посмотри, сопят там в своих кроватях. И суп тебе пятнадцать лет варю. Тебе не кажется, что сделка и так не равноценная?– засмеялась Вера.
– Ну, может, мы как-то договоримся, в счет моих будущих заслуг?– улыбнулся отец двоих сыновей и поедатель супа.
Вера подошла к Филимону. Вместо того, чтобы затолкать ее в машину, что есть силы надавить на газ и умчаться прочь, он сказал:
– Пойдем.
И повел ее к дверям в мир печали и безнадежности. Сердце безжалостного и беспощадного полковника ФСБ разрывалось на куски. Если бы ему сейчас сказали: «Умри Филимон. Отдай свою жизнь. И твой друг Серега выйдет сейчас из этих дверей, возьмет свою жену за руку и они вместе уйдут отсюда навсегда, уйдут к своей прежней счастливой жизни, к своим детям». Он бы, не задумываясь ни на миг, сам вырвал из груди свое сердце. Но ему никто ничего не говорил. И никому не нужна была его жизнь.
Веру проводили в комнату свиданий. Мрачные окрашенные неопределимым цветом краски стены. Решетка на единственном маленьком окошке и огромные круглые часы на стене, с крупными цифрами, пронзительно громко тикающие в полном отсутствии каких-либо других звуков. Что бы находящиеся здесь ни на секунду не забылись, где они находятся. Что бы, не дай бог, не почувствовали хоть на чуть-чуть подобие уюта и тепла. Что бы ощущали себя раздавленными, потерявшими надежду, потерявшими свою жизнь. Отбросы общества, недостойные даже стен окрашенных в любой из нормальных цветов, которые не подтолкнут лишний раз к мысли наложить на себя руки.
Дверь открылась, и двое охранников ввели в комнату Сергея.
– У вас час.– Даже с некоторой ноткой человечности сказал охранник. Жена заключенного пришла не просто с улицы, ее ввел под локоток полковник ФСБ. Как же тут без человечности. Фээсбешники они народ чувствительный, на плохое обращение плохо реагируют, расстраиваются.
Дверь заперли снаружи. Вера подошла к Сергею. Погладила осунувшуюся щеку и прижалась к нему, вбирая всем телом знакомое до боли родное тепло. Он нежно обнял ее и они немного просто постояли, ничего не говоря, ни о чем, не спрашивая, просто наслаждаясь тем, что они вместе.
– Прости меня.– Прошептал Сергей.
Вера немного отодвинулась, что бы видеть его лицо.
– За что, Сережа?
Он молча смотрел на нее, не зная как объяснить, что просит прощения за все сразу. За то, что так получилось. За поломанную жизнь. За то, что обещал всегда быть рядом, а теперь не выполнит обещание.
Но ей и не нужен был его ответ.
– За что, ты просишь прощения?– она почти со злостью посмотрела на него, из за того, что он ничего не понимает.– За то, что ты был самым лучшим мужем все эти годы? За то, что обещал носить меня на руках и носил все двадцать лет? За то, что я каждый день просыпалась и засыпала счастливой? За то, что ты лучший в мире отец? За это ты просишь прощения?– На ее глазах дрожали слезы, голос звенел от негодования и боли.
Он прижал ее к себе, успокаивая.
– Милая, родная моя девочка.– Шептал он, гладя ее по голове.
Вера посмотрела на него и увидела сбегавшие по его щекам слезы.
– Это ты меня прости, Сереж. Я давала себе слово не расстраивать тебя, не устраивать тут истерики. Я только сейчас подумала, что за все двадцать лет, было сказано столько всего, но я ни разу не говорила, что люблю тебя.
– Я это знаю.
Время шло. Большая стрелка на часах на стене неумолимо продвигалась вперед, медленно, но верно стремясь к цифре двенадцать, после чего откроется дверь и все будет кончено.
– Я приеду к тебе. Как только у тебя там все определится, я сразу приеду.– Пообещала Вера.
Ему хотелось крикнуть: «Нет. Не приезжай. Пожалуйста, не приезжай туда». За время, проведенное в камере, он наслушался столько рассказов, про зону, как будто сам уже отсидел. В том числе и про те процедуры досмотра и обращение, которым подвергаются, приехавшие на свидания. Пусть лучше она вообще не приезжает к нему. Пусть он не будет ее видеть. Только бы ей не приходилось проходить черезо все это. Там не будет всесильного Филимона, который отправит сержанта готовить чай или кофе для Веры Николаевны. Там она будет никто, как и все остальные. Но он не мог этого ей сказать. Он решит этот вопрос потом. Не сейчас.
Стрелка, наконец, доползла до конечного пункта назначения. Дверь открылась, как будто те кто привел Сергея простояли за ней с секундомером все это время, что бы, не дай бог, не дать ни одной лишней минутки людям, прощающимся на долгий-долгий срок.
Вера шагнула к Сергею и в последний раз обняла.
– Сережа, помни, что я всегда с тобой.– Прошептала она. Он приложил руку к груди давая понять, что она всегда там.
Дверь была открыта. Она могла идти. Но Вера продолжала стоять глядя на большие часы только, что отсчитавшие последние их шестьдесят минут вдвоем.
Прости. Сколько раз эти стены слышали это слово? Наверное, оно звучало здесь чаще всех других слов. Сын говорил старушке матери: «Прости!», муж жене, молодой парень подруге. Наверняка, здесь звучали и мольбы, и угрозы, и проклятия, и клятвы. Но, все-таки «прости» говорил, наверное, каждый из побывавших здесь. Под этими часами можно повесить такой же большой и такой же уродливый плакат. С одним единственным словом. Потому, что это не комната свиданий, это комната прощаний и прощения.
Вера вышла в коридор и увидела Филимона, ожидающего ее. Он бы тоже мог сказать ей: «Прости. Прости, что люблю тебя и не могу оградить от всего этого ужаса. Прости, что я даже не имею права тебя любить». Но Филимон ничего не сказал. Он молча подставил ей свою руку, и они покинули приют безнадежности и разбитых судеб, где все человеческие чувства заменяются одним словом «Прости».
По обеим сторонам дороги росли высокие деревья. Их кроны, в зарешеченное, наполовину заклеенное матовой пленкой, окно машины для заключенных, не были видны. Дорога проходила через тайгу, где до того как ее проложили, наверное были нехоженые дикие места.
Сергея перевозили одного. Двое хмурых охранников сидели молча, лишь изредка перебрасываясь парой–тройкой слов. Один из сопровождающих постучал в зарешеченное окошко, отделявшее кузов автозака от кабины водителя.
– Останови,– сказал он.– Заключенному по нужде нужно. Сергей удивленно посмотрел на него.
Машина остановилась. Второй охранник открыл задние дверцы, а тот, который велел остановиться подошел к Сергею и приказал выйти из машины.
Оказавшись на дороге, Сергей с наслаждением вдохнул, чистый лесной воздух, наполненный запахом хвои, трав и лета. Запах жизни. Запах свободы.
Охранник достал пачку сигарет протянул Сергею и своему напарнику, потом достал сигарету себе. Все трое закурили. Курили молча. Сергей задрал голову вверх и смотрел на небо, чистое и безоблачное. На яркое солнце. Наслаждаясь минутой, пусть и такой, но свободы. Слышно было, как шумит лес, поют птицы. Больше не было никаких звуков. Покой и умиротворение окружало стоящих на дороге людей. Сергей выбросил докуренную сигарету. Охранник тоже бросил свою.
– Иди.– Сказал он, кивком головы показывая на деревья.
– Мне не надо,– сказал Сергей.
– Иди.– Повторил охранник. В его голосе прозвучала нотка раздражения.
– Мне не надо.– Упрямо повторил Сергей.
– Я сказал, пошел! Быстро!– заорал конвоир.
– Нет.
– Я сказал ты пойдешь, падла.– Охранник размахнулся и нанес удар прикладом автомата. Сергей согнулся, ловя воздух ртом. Перед глазами заплясали звездочки.
– Пошел!– приклад автомата легонько подтолкнул начавшего приходить в себя Сергея в сторону деревьев. Наконец, немного отдышавшись, он распрямился и встал во весь рост почти насмешливо глядя в глаза человеку с автоматом в руках.
– Пошел!– в очередной раз рявкнул охранник и, видя, что заключенный не собирается выполнять приказ он снова нанес удар. Потом еще и еще.
Дав заключенному время отдышаться и встать на ноги, охранник почти миролюбиво повторил команду. Встретившись глазами с его взглядом, Сергей помотал головой. Посыпался град новых ударов.
– Чего стоишь, помоги. Хочешь чистеньким быть?– заорал охранник своему напарнику. Тот подошел, но только бестолково потоптался рядом. Чего помогать, когда заключенный и так лежит на земле, запачканный кровью и дорожной пылью. Покрутившись рядом и, так и не решившись ударить лежачего, второй снова отошел в сторону. Избивавший Сергея, сплюнул на дорогу.
– Тварь упрямая.– Выругался он.
– А может…– нерешительно начал второй.
– Что может? Что может?– взорвался первый.– Ты чего, в штаны наложил с перепугу?
Лежавший на дороге зашевелился. Медленно, с огромным трудом он поднялся сначала на колени, опираясь о землю руками, потом все–таки встал, покачиваясь, как пьяный. С залитого кровью лица на конвоиров смотрели ошалелые глаза осужденного. Перед Сергеем все плыло. Все тело ныло и болело. Хотелось просто лечь и лежать. Он прекрасно знал, что с этой дороги он уже не уйдет. «Бедная Вера!– подумал он.– Бедная моя бедная».
– Иди.– Почти умоляюще сказал первый охранник. Сергей помотал головой, и на разбитых губах появилось подобие улыбки.
– Вы ж меня все равно здесь и так итак прикончите.– С трудом выговорил он.– Думаешь, я стану тебе жизнь облегчать?
Наплевав на разбитые губы, он расплылся в широкой улыбке.
– Сука!– заорал охранник и бросился на него, нанося все новые и новые удары.
– Все, что ли?– почти прошептал второй.
– А я знаю?– первый толкнул безжизненно лежащее тело дулом автомата. Сергей застонал.– Живучий, сволочь.
– Что будем делать?– спросил второй. Руки у него дрожали. Первый многозначительно посмотрел на него.
– Ехать надо. И так задержались. Он поднял автомат и хотел выстрелить, но, в этот момент, лежавший на дороге человек, каким-то чудом перевернулся на спину. Первый охранник рассмеялся.
– Вот, б….ь! Да он издевается,– ухмыляясь, он повернулся к напарнику.– Он меня достал.
Он уже хотел сам перевернуть, тело, снова ставшее неподвижным, но осужденный зашевелился и снова стал делать попытки встать.
Первый отошел на пару шагов, наблюдая, чем эти попытки закончатся. В конце концов, осужденному все же удалось подняться.
– Во дает!– почти восхищенно сказал охранник.– Если ты такой прямо мужик, может, все-таки отойдешь,– он снова мотнул головой к краю дороги, за которым сразу начинался лес.
Осужденный, едва заметно, отрицательно помотал головой. Он уже почти не соображал. Просто остатки сознания подсказали ему, что хочет от него человек в форме. Охранник подошел и снова ударил. Хватило одного раза. Заключенный упал, но как только дуло автомата нацелилось ему в спину он, словно почувствовав, снова начал подниматься. Охранник мог выстрелить, потому, что человек на дороге двигался очень медленно. Но его разобрало какое-то любопытство, сколько тот еще выдержит. Второй охранник, не принимавший участия в жестокой расправе, дрожа всем телом, подошел поближе к окровавленному, еле передвигающему руки и ноги осужденному.
– Парень, не вставай. Не вставай.– Взмолился он. Нервы у него были на пределе, он больше не мог наблюдать за этой затянувшейся казнью. Все должно было быть совсем не так. Осужденный попытался бежать, его застрелили. Как и положено при попытке к бегству. Все должно было пройти быстро. Один выстрел и все.
Сергей снова встал. Первый направился к нему, поднимая автомат, для следующего удара. Он вошел во вкус, ему уже хотелось продлить мучения человека стоящего напротив него. Второй охранник, увидев автомат напарника направленный прикладом вперед, не выдержал. Он вскинул свое оружие и выстрелил.
– Ты чего, м..к?– заорал первый.– Ему в спину нужно было стрелять!
– Он на меня бросился.– сказал второй, опуская вниз автомат, руки у него ходили ходуном. И все тело сильно дрожало как при лихорадке.
Увидев, затуманенным взглядом, направленное на него оружие, почти ничего не соображающий Сергей, успел подумать, что это Зима опять зачем-то хочет в него выстрелить. Только почему-то у Зимы было совсем другое лицо. «Не стреляй, Зима.– хотел сказать Сергей.– Ты же не такой». Но слова не вылетали из его груди. А потом прозвучал выстрел, и тело обожгло горячим пламенем.
Все также шумел ветер в кронах деревьев, и пели птицы. И солнце продолжало освещать землю, равнодушное к человеческим делам.
Звонила секретарша.
– Дмитрий Степанович.– Вам звонок и Ленской колонии особого режима.
– Соедините.
В трубке щелкнуло, и послышался голос замначальника Ленской колонии.
– Товарищ полковник.
– Слушаю капитан.
– Тут такое дело, товарищ полковник…– замямлил замначальника.
Филимон напрягся. Зачем этому человеку звонить ему? Может, нужна ответная услуга?
– Да капитан, говорите, слушаю.
– Товарищ полковник, я по поводу заключенного, о котором мы с Вами говорили. Кречетова… – капитан снова замялся. Чувствовалось, что он вообще предпочел бы избежать этого разговора.
– Говорите, что там. – Рыкнул Филимон.
– Ну, в общем, не довезли его к нам.
Рехнулся он там , что ли? Что значит, не довезли. Везли-везли и не довезли.
– Да говорите уже, что у вас там. Что значит, не довезли?– взорвался Филимон.
– Ну, в общем, попытка побега…– собеседник Филимона снова впал в ступор. Филимон вытаращил глаза.
– Какого побега!– заорал он.– Белены, что ли Вы там объелись?
Этот крик подействовал, запустив мыслительные процессы в голове замначальника колонии, и он четко, без пауз и лишних слов закончил свою мысль.
– Заключенный Кречетов, при попытке побега, во время конвоирования к месту отбывания наказания был застрелен одним из конвойных, после того как Кречетов на него бросился.– Говоривший на всякий случай отодвинул трубку подальше от уха, в ожидании, что его собеседник вновь разразится криками и бранью. Но в трубке была абсолютная тишина.
