Олег Механик
Болевой порог
– А шмертельная? – прошепелявил я, надувая распухшими губами, большой розовый пузырь.
– Смертельная? – он ухмыльнулся и выдержал длинную паузу. – Смертельная травма – это та травма, о которой ты уже не узнаешь. Но поверь, что с нашей защитой, вероятность получить такую травму, гораздо меньше. Посмотри туда…видишь линию? – Он указал пальцем на красную черту на полу, которая делила зал на две части. Сможешь по ней пройти, не оступившись? Не надо – не надо…я верю! – Предотвратил он мой порыв, перелезть через канаты. – Верю, что ты это сделаешь без проблем, ведь здесь нет ничего сложного. А теперь представь, что по обеим сторонам этой линии пропасть. Это доска, прокинутая между двумя отвесными скалами. Сможешь по ней пройти?
Я пожал плечами.
– Согласись, задача усложняется, хотя исходные данные точно те же. Есть ты и есть линия, по которой тебе нужно пройти. Только, вряд ли, ты бросишься выполнять вторую задачу с таким же энтузиазмом, как и первую. Если даже решишься и пойдёшь, тебя будет тянуть то вправо, то влево, и, скорее всего, ты рухнешь вниз. Всё, чем различаются эти задачи – это страх. Страх падения в пропасть. Причиной падения будет не то, что черта слишком узкая и длинная, а страх свалиться в пропасть. С этой защитой – он вновь трогает свой висок, – ты будешь так же уверенно идти по кромке обрыва, как и по этой черте. Соглашусь, что ходить по нарисованной на полу черте, гораздо безопасней, но движение по краю обрыва, по кромке лезвия гораздо эффективней. Оно приведёт тебя к успеху с вероятностью миллион к одному, как если бы ты просто ходил по нарисованной линии, ничем не рискуя. Думаю – на сегодня хватит! – он махнул рукой, давая отбой Стиву, который только и ждал окончания монолога, чтобы продолжить чесать кулаки об моё бесчувственное тело.
Я, довольно бодро, для человека, которого, на протяжении нескольких часов, избивал мастер по единоборствам, спрыгнул с ринга и направился в душ. Не знаю, сколько времени я стоял под шипящим куполом. С безмятежным спокойствием я наблюдал, как меняет цвет с пурпурно-красного на розовый, стекающая с моего тела вода. Я ждал пока стекающая в бурлящую воронку жидкость станет девственно чистой, но так и не дождался, поэтому, всё-таки, выполз из-под кипящей струи. Надевая рубашку и натягивая носки, я чувствовал себя другим человеком. Закостеневшее, превратившееся в сплошной синяк тело, не хотело слушаться. И всё-таки, я ощущал это тело, как новое. Старой была только эта одежда. Старой и чужой. Бумажная рубашка, застиранные брюки, пластмассовые штиблеты – всё это мне хотелось немедленно сжечь.
– Завтра продолжите, уже без моего участия…– сказал Александр, наблюдая, как проворные пальчики Айи, помогают непослушным моим застёгивать пуговицы на рубахе. – Ближайшие две недели вы должны плотно тренироваться. Будем считать, что сегодня последний день, который ты провел в качестве жертвы.
– Стив сделает из меня хищника? – шепелявлю я, глядя через узкие амбразуры, затекающих глаз.
– Не Стив! – он медленно крутит головой. – Он лишь поможет тебе влезть в понравившуюся шкуру. Тебе какая больше импонирует: льва, леопарда, тигра? Может ты предпочтешь шкуру медведя?
– А можно не залазить ни в чью шкуру! – Кряхчу я, безуспешно пытаясь натянуть ботинок на распухшую ногу. – я как-то не очень отношусь к хищникам.
– В дикой природе предпочтительней быть высшим звеном пищевой цепочки, тем более, у травоядного нет выбора. Он рождён, чтобы рано, или поздно быть съеденным. Наша терапия как раз, таки, подразумевает возможность такого выбора. И ты, Артём, – он наставляет в меня, палец, унизанный компактным перстнем, – уже сделал этот выбор.
– Ну-у…поскольку выбор сделан…– отчаявшись одеть ботинок, я скидываю с ноги второй, – тогда я, пожалуй, выберу волчью шкуру…– подойдя к мусорному контейнеру, швыряю туда пару.
8
Эта тренировка – последнее, что я могу вспомнить в мельчайших деталях. Дальше всё понеслось, как набирающий скорость сапсан. Последующие события больше походят на бесконечный, пёстрый мазок, отпечатавшийся на сетчатке глаза, который пытается что-то разглядеть в мелькающих окнах, проносящегося мимо, поезда.
Летящие в меня трассирующими очередями, кулаки Стива; выедающий глаза, запах его подмышки, в которой он зажимает мою голову; пятна крови на синем пологе ринга.
«Давай без перчаток!» – это кричу я Стиву в яростном запале. Снова мельтешение кулаков, радостная возня, сбитое дыхание.
Стоп!
Брызги крови, ощущение хруста хрящей под кулаком, приятная вибрация, от точного попадания. Окровавленная рожа болтающегося на канатах Стива.
«Хоро-ош!» – он скалит окрашенные красным виниры. Я и сам знаю, что хорош. Нанизываемая на кулак, будто кусок мяса, на шампур, плоть, вызывает во мне дикое возбуждение. Я хочу ещё.
Ещё, ещё, ещё, ещё! Двоечка, прямой, хук справа, апперкот, маваша, лоуд кик.
Мы обмениваемся смачными ударами с таким удовольствием, будто в бане парим друг друга вениками. Я чувствую, что мне начинает нравиться. И не понятно, что нравится больше, когда мои кулаки разбивают в дребезги его худосочную плоть, или чувство вибрации всего тела, от очередного пропущенного хука. Похоже, что мне в одинаковой степени нравится и то и другое.
Вот наши головы вдавливаются одна в другую, подобно кусочкам разноцветного пластилина.
«Спасибо за тренировку!»
«Не благодари, мы теперь братья!»
«Точно! Мы с тобой одной крови!»
Стекающие из рассечённых бровей, разбитых губ и носов, кровавые потоки смешиваются в одну бурую, стекающую на пол, струю.
«Удачной охоты, брат!»
«Твоя добыча – моя добыча!».
Стоп!
Мы с Аней, несёмся по заполненному пешеходами, мокрому и глянцевому, как спина кита, бульвару. Встречающиеся на пути люди, шарахаются от нас в стороны, будто мы прокажённые. Всему виной, моя распухшая, превращённая Стивом в сплошную коросту, харя. Аня же, напротив, жмется головкой к моему плечу и часто, может быть даже чаще чем нужно, проводит подушечками пальцев по едва запекшимся ранам на лице. Она будто пробует меня на ощупь, как пришедшая на рынок хозяйка щупает персики. Я достаточно созрел для её вкуса, и теперь её глаза смотрят на меня совершенно иначе, чем раньше. Во взгляде горящих чёрных глаз, читается голод хищной кошки. Она готова сожрать меня прямо здесь на тротуаре, на глазах сотен прохожих. Наши вложенные одна в другую руки, чем-то похожи. Кисть моей правой и запястье её левой туго обмотаны бинтами. Этот своеобразный фемили-лук, наводит ещё большую смуту на встречных.
«Хочу есть!» – шепчет она, обдавая меня тёплым интимным запахом самки.
Я любуюсь тем, как она разделывается со стейком медиум-рейр. Нож ловко вжикает и отсечённый кусок мяса отправляется в её небольшой рот. Хищные зубки со злобным азартом рвут несчастную плоть; маслянистая розовая юшка, стекая с тонких губ, огибает подбородок. Она не спешит воспользоваться салфеткой, жадно жуёт, одновременно улыбается, будто неряшливая шкодливая девчонка. Вид её перемазанных губ вызывает во мне невыносимое желание. Я пытаюсь улыбнуться ей в ответ, пытаюсь стрельнуть из глаз молниями, но моё лицо – это чугунная маска. Я не могу даже есть. В щель едва приоткрывающегося рта, могут пролазить только тонкие стебельки жареной спаржи. Но мне плевать, потому что я нахожусь в предвкушении более сытной и сочной трапезы.
Стоп!
Её голова елозит по подушке, всклокоченные мокрые волосы, залепляют лицо чёрной паутиной. Она издаёт перманентный стон, от которого изнутри вибрирует её лоснящееся от пота, извивающееся тело. Вибрация передаётся мне, подобно мощнейшему разряду тока. Я рычу, впиваясь в её упругий, стоящий колом, сосок; руки жадно мнут кожу на её бёдрах, пальцы впиваются в ягодицы, не опасаясь причинить боль. Её когтистые лапки оставляют на моей коже глубокие борозды.
Стоп!
Щели между едва раздвинутых портьер почернели. В номере почти темно, и её бледная, лоснящаяся от пота кожа, приобретает голубоватый оттенок.
Она извивается, сидя на мне верхом. Её виляющие бёдра исполняют очень энергичный танец, по сравнению с которым, ломбада – медленный вальс. Упругие ягодицы звонко шлёпаются о мои расставленные бёдра и сок от наших соприкасающихся тел, разлетается брызгами по небольшой комнате.
Стоп!
Сколько это длится? У меня ещё ни разу не было такого длинного секса. Наше соитие похоже на спарринг, и здесь так же, как и в бою со Стивом, мы испытываем неописуемое удовольствие, но в это же время, нам чего-то не хватает. Мы оба хотим достигнуть естественного пика, но он при каждом приближении, словно отдаляется на один маленький шажок. Мокрые до нитки, измятые простыни, комками валяются на полу, и мы вынуждены проводить наш отчаянный спарринг на ворсистой обшивке пружинного матраса.
Стоп!
Мне кажется – ещё немного, и я упаду от бессилия. Что-то не даёт мне свалиться. Что-то заставляет нас продолжать эти поступательные движения. Мы двигаемся почти автоматически, будто в нашей, слетевшей программе, остался лишь один инстинкт – продолжения рода. Мы меняем позы, механически, будто подходящие к очередному снаряду, атлеты. Я не отступаю – она не сдаётся. Мы вместе над чем-то трудимся, добываем что-то, словно шахтёры в забое. Мы как древние люди, пытаемся зажечь огонь с помощью трения. Уже курится лёгкий, разбуженный потоком искр, голубоватый дымок, а огня всё нет.
Стоп!
– Ну всё! – шепчет она, и, оттолкнув меня, пьяно валится с дивана. – Хватит!
– Нет уж – хриплю я, подавляя, внезапно накатившую радость. Это торжество победителя. Всё-таки я взял над ней верх. – Надо это закончить. Хотя бы разок!
– Ничего ты не закончишь!
– Как? – эта фраза мгновенно придаёт мне сидячее положение.
– А вот так! – Она разводит руками и начинает громко хохотать. Её низкий, утробный смех, походит на хохот ведьмы – какой-нибудь ортодоксальной якутской шаманки.
– Как? Я не понял, что ты сказала! – мой голос ломается, будто упавшая с крыши, сосулька.
– Концовки не будет. Нам остаётся наслаждаться процессом. Согласись, что он впечатляет.
– Но как без этого? Я не могу! – я таращусь на свою возбуждённую плоть и чувствую, что готов разрыдаться.
– Сможешь! – продолжает она смешливо, – главное ведь не результат, а сам процесс, действие. Вспомни на сколько тебя хватало раньше. Если это длилось больше двадцати минут – ты мог считать себя героем. Она подползает к креслу, копошится в лежащей на нём кожаной сумке. – Сейчас же ты можешь пережить эту эмоцию полностью, насладиться ею сполна. Если захочешь – мы можем заниматься этим бесконечно. – Вынимает из пачки сигарету, раскуривает, закутываясь в голубоватый дым.
– Ну уж нет! – я мотаю головой. – я готов заниматься этим сколько угодно и в то же время, я хочу добиться результата, и я его добьюсь.
Стоп!
Теперь моя очередь сдаваться. Отяжелев, будто размокшее в воде бревно, валюсь на матрас.
– Это невозможно! – хриплю я, еле ворочая языком. – Я чувствую себя, набитым ватой чучелом, которое уже не в силах не то, что заниматься любовью, но даже приподнять голову на сантиметр от подушки. – Это невозможно! Так нельзя! – хрипение переходит в жалобный стон.
– Бедняжка! – она смеётся, вкладывая в мои безжизненные губы сигарету и чиркая зажигалкой.
Я глубоко затягиваюсь, чувствуя на выдохе, что проваливаюсь в вязкую кому.
– Не расстраивайся. Ты привыкнешь, и это станет для тебя, как само собой разумеющееся.
Её низкий голос невероятно бодр и преисполнен радости. В этот последний заход, она почти не старалась. Она знает, что всё это бесполезно.
– Получается, что всё это бесполезно, а значит нет смысла…– я не договариваю фразу, так как не нахожу в себе силы даже шевелить языком.
– Значит ты занимаешься любовью, только ради этого? – в её будто удаляющемся голосе слышатся нотки обиды.
– Нет…но это не менее важно…это как…кхе-кхе-кхе…– я закашливаюсь, подавившись дымом. – как стимул. Если нет стимула – нет желания…нет смысла двигаться дальше…
– А стимул никуда не делся! – Я слышу, как она жадно втягивает дым из отобранной у меня сигареты. – Посмотри ниже пояса и поймёшь, что с ним ничего не случилось.
Я окидываю взглядом, мой похожий на покосившуюся водонапорную башню, орган, и зло ухмыляюсь.
– И что теперь делать с этим стимулом? Кстати, у всех прошедших коррекцию парней, такие же проблемы?
– Не только у парней. У меня то же самое, но мы не считаем это проблемой. По началу, реакция была точно такой же, но потом…– она шумно выдыхает дым…– а потом…все мы поняли, что этот, казалось бы, явный минус, можно обратить в плюс.
– В плюс?! – я с трудом, поддомкрачиваю тело локтями, чтобы одновременно видеть её лицо, и мой, не теряющий формы, орган – А что мне делать вот с этим?
– Именно про это я и говорю! Знаешь, что такое, сублимация?
***
– Знаешь, что такое сублимация? – Подняв глаза от пустой кружки я всматриваюсь в своё раздвоенное линзами очков, отражение.
Эммануил не хмыкает снисходительно, хоть и обязан это сделать, как любой, уважающий себя, психиатр, которому задают подобный вопрос. Он просто кивает и его, прячущиеся за моими отражениями зрачки, похожи на застывшие льдинки.
– И что она предложила сделать объектом вашей сублимации?
Я тяжело вздыхаю, зажмуриваю глаза и долго тру их кулаками.
– Боже, как же хочется, чтобы всё это оказалось сном. Я устал! Давай потом…– Я пытаюсь подняться из-за стола, но он вскакивает сам, подбегает ко мне, давит на плечи, не давая встать.
– Нет-нет-нет! – испуганно тараторит он. – У нас очень мало времени. Ты только начал открываться…пожалуйста не останавливайся…расскажи всё…всю историю, какой бы она не была. Понимаешь – если ты не сделаешь этого сейчас – можешь снова всё позабыть и тогда я не смогу тебе помочь. – его нервные увещевания больше походят на мольбу. Давящие сверху руки, неимоверно крепко держат мои плечи, предотвращая порыв встать и уйти.
– Знаешь…пока я не дошёл до этого момента, мне всё ещё казалось, что я рассказываю чужую историю, что-то, что я видел во сне, или в каких-то грёзах. Но сейчас я уже уверен, что всё это было со мной…всё это! Я… я не хочу…– Я снова закрываю глаза ладонями.
– Говори! Говори, чтобы там не было…говори всё, что вспоминаешь…всё, что приходит на ум. Пойми, что в данной ситуации говорить гораздо лучше, чем молчать. – Убедившись, что я обмяк и не собираюсь никуда идти, Эммануил начинает метаться по гостиной. – Тебе нужно поесть, выпить кофе…– открывает холодильник и начинает хаотично выгружать на стол содержимое полок. Брякая, будто костяшкой домино, он ударяет об столешницу отрезом твёрдого сыра. Рядом с сыром шмякается увесистый шмат хомона, падают какие-то брекеты с салатами. – Сейчас…сейчас…– Он хватает нож и начинает хаотично стругать в тарелку сначала сыр, потом мясо. – Бери…бери…ешь…– суёт мне отрезанные ломти, будто малышу, которого уговаривает прочитать стишок.
Я нехотя беру мясо, растягиваю кусок в стороны, зачем-то, пробуя его на прочность, подношу к носу, поднимаю вверх, рассматривая в свете лампочки. Я не знаю с чего начать…точнее продолжить…
9
Я понял о чём говорила Айя, уже через несколько минут, когда мы оказались на улице.
Она вытащила меня под предлогом прогуляться и выпустить пар.
«Выпустить пар!» – именно это мне требовалось, но я меньше всего хотел выпускать его за пределами гостиничного номера, поэтому долго упирался. Измождённый и недовольный, я всё-таки поплёлся за ней следом.
Мы вышли из тёплого лона отеля в холодный, брызжущий дождём полумрак. Она бодро дефилировала впереди, будто вела меня куда-то целенаправленно. Я пытался выяснить, куда мы идём, но Айя упорно молчала. Её аппетитно покачивающиеся бёдра, и цоканье высоких шпилек о мостовую, отдавались пульсацией в моём взведённом и снятом с предохранителя органе. Я боролся с диким желанием схватить её в охапку и утащить назад, в номер, отчего мой шаг ускорялся, а ковыляние, незаметно для меня, сошло на нет. Через минуту, или две такого шествия моё терпение лопнуло.
Я подбегаю сзади, хватаю её за перебинтованное запястье, резким движением разворачиваю к себе, шепчу с лихорадочным придыханием:
– Айя…Айя…давай вернёмся! Я тебя хочу!
Выражение её лица кажется мне странным. В глазах хитрый прищур, приподнимающиеся губы, слегка обнажают хищные клыки.
– Вернёмся! – шепчет она, заигрывающим тоном. – Обязательно вернёмся, только сначала, поменяем минус на плюс.
Я не успеваю понять смысла сказанного, так как она внезапно вырывает руку и отталкивает меня с отчаянной силой.
– Я же сказала отвали! – Её изменившийся набирающий силу и высоту голос, рвет тишину, как сирена. – Чё пристал? Щас полицию вызову!
Озорной блеск глаз и резвящаяся улыбка дают мне понять, что она играет. Только вот во что?
– Эй ты! А ну ка руки убрал от девчонки!
И тут я понимаю – во что!
Справа от нас парк, где день и ночь тусуются группы по интересам; слева – большой карман, заполненный любителями форсированных движков, байков и весёлого дыма. Шансы, чтобы история с домогательством не попала ни в чьё поле зрения, равны нулю.
Со стороны стоянки в нашу сторону направляются сразу двое. Оба в кожаных бонданах и косухах, оба с поповскими бородами. Я бы подумал, что это братья близнецы, если бы они не были слишком разной комплекции. Один высокий широкоплечий – второй, соответственно маленький и поджарый. Они вышагивают, синхронно стуча массивной подошвой берц по асфальту.
Я уже уловил суть игры, и моё настроение внезапно меняется. Я улыбаюсь насколько позволяет скованное синяками лицо и ещё крепче сжимаю запястье Айи.
– Отпусти, я сказала! – Чуть заметная хитрая улыбка диссонирует с её отчаянным выкриком, который звучит ещё громче.
– Эй ты чё не понял? – грубый баритон звучит буквально в паре метров от меня, но я и не думаю оборачиваться. Я жду, когда парни первыми нарушат моё личное пространство. Ещё пару дней назад, я бы не смог вот так вот спокойно ожидать надвигающейся сзади опасности.
Вот оно! Падающая сверху рука в обрезанной перчатке, будто крюком цепляет плечо, пытается развернуть меня на сто восемьдесят градусов. Я знаю, что можно сделать уже сейчас, но, вместо этого поддаюсь этому движению и, будто покорная марионетка, поворачиваюсь лицом к источнику опасности. Взгляд суженый давящей на брови, тугой повязкой, где-то высоко вверху, так что мне приходится долго задирать голову.
– Ты плохо понимаешь? – устрашающий бас, нависающий сверху громила – всё это напоминает мне сюжет старой заезженной комедии.
– А в чём дело, молодой человек? – Я наконец-то достигаю взглядом его глаз, продолжая улыбаться и удерживать руку Айи. Второй стоит рядом, но я почти не замечаю его присутствия. Сейчас меня интересует только эта особь. Я пристально вглядываюсь в его серые глаза. Он держит паузу; он завис; он не привык к такому длительному зрительному контакту. Ему нужно было успеть нанести удар ещё до того, как я зацепился за него глазами, но откуда же он знал. В его парадигме, я должен был повести себя, либо как трусливая крыса, либо, как ощерившийся шакал. Я должен был либо убежать, либо тут же вступить с ним в схватку. Он никак не ожидал третьего варианта. Я и сам использую этот вариант впервые. Раньше? Раньше мысль о любом противостоянии, вгоняла меня в глубокий стресс. Раньше я пытался избегать не только физического контакта (упаси Боже), но и споров, отчётов начальству и даже переговоров. Раньше я не мог бы и секунды удержаться глазами на чьём-то взгляде, кроме, может быть, жены и дочери. Любой такой контакт продолжавшийся, дольше одной секунды, заставлял меня опустить глаза. Я отводил взгляд от начальника, от склочных коллег, от назойливого соседа, от случайно взглянувшего на меня прохожего. Я не мог выдержать даже заинтересованный взгляд проходящей мимо незнакомки.
Я продолжаю смотреть в эти глаза, и уже через несколько секунд вижу, что огоньки агрессии затухают. Им на смену приходит растерянное моргание. Я сверлю его зрачки, выжигаю их, воображаемыми лазерными лучами. Мне кажется, что я физически ощущаю, как сила моего давления заставляет сужаться его зрачки. Я вижу, как мелко трясётся его левая ресница; вижу, как лопнув, расплывается красным пятном сосуд на роговице. Ощущение этой невидимой силы приводит меня в восторг. Я чувствую, что уже не смогу его отпустить.
Есть! Он отвёл глаза. Уже через секунду он пытается вернуть взгляд назад, но не тут-то было. Это так же сложно, как поднявшись после нокдауна, тут же перейти к атаке. Он делает череду робких попыток, но глаза раз за разом опускаются вниз.
– Отпусти её! – в голосе уже не слышится прежней агрессии.
С момента нашего первого контакта прошло всего несколько секунд. Но этот короткий миг, в моей голове развернулся в череду контролируемых событий. Это как раскатать туго скрученный клубок в одну длинную нить. Я будто мог мысленно растянуть эту дуэль взглядов, чтобы выжать из неё максимальное удовольствие. На самом деле, только сейчас, во время этого неравного противостояния, я ощутил настоящий переворот, круче тех что я испытал стоя перед разбитым зеркалом, или в спарринге со Стивом. Это открытие для многих, возможно даже для большинства, лежит на поверхности и является непреложной истиной. Это открытие, которое я смог сделать только в этом, измененном состоянии. Это открытие гласило: «Исход любого поединка, будь то спор, словесная баталия, кулачный бой, или простая драка, решается в первые секунды. Точнее, его можно предопределить в самый первый миг. И это тот миг, когда ваши с соперником взгляды встречаются. Если я и слышал раньше эту истину, то просто не мог в неё поверить, потому что не терпел прямых взглядов. Не терпел, потому что боялся. Боялся, потому что был трусом. Нет не так, потому что был человеком с низким болевым порогом.
Сейчас, когда всё стало ясно, как белый день, я понимаю, что мне уже нет необходимости вступать в физический контакт с этими безмозглыми быками. Но с некоторых пор я перестал руководствоваться чувством одной лишь необходимости. Есть ещё азарт, страсть, интерес. Есть весёлая злость, которую породило неудовлетворённое сексуальное возбуждение. Есть сублимация.
– А то что? – Я с трудом шевелю распухшими губами. – Что будет, если не отпущу?
– По рогам получишь! – это кричит тот, что рядом. Его голосок настолько же тоньше, самоувереннее и злее, на сколько он меньше своего дружка. Он ещё полон храбрости; он ещё не встречался со мной взглядом. Но я и не дам ему этого шанса.
Я отпускаю запястье Анны, сжимаю руку в локте и выбрасываю её назад. Всё происходит быстро и в то же время вальяжно и на кураже, словно я исполняю танцевальное па. Мне нет нужды оборачиваться, чтобы посмотреть, как втыкающийся в переносицу локоть, ломает хрящ. Я чувствую это по лёгкой вибрации и приятному хрусту, какой обычно издаёт ломающаяся под подошвой сапога, сухая ветка. Мой взгляд занят громилой, который уворачивается от него, как от слепящего прожектора. Но сейчас ему нужно опасаться угрозы другого рода. Сразившая коротышку рука возвращается, и теперь уже, в игру вступает её авангард в виде сжатого кулака. Шлёп! Я испытываю почти то же ощущение, что и секунду назад. Вибрация, переходящая в хруст. Голова здоровяка отскакивает назад, но он удерживается на ногах. Делаю три шага, чтобы обнулить образовавшуюся между нами дистанцию. Как в танце. Ча-ча-ча.
Ча-ча раз два три. Удар коленом в пах, двоечка по корпусу и в голову. Ча-ча раз два три, колено снизу в голову, два апперкота. Ча-ча раз…– хватаю за лацканы, натягиваю куртку ему на голову, отчаянно луплю по обтянутой кожей башке, словно по боксёрской груше. Ча-ча раз два три…ча-ча раз два три…ча-ча раз два три…
Его тело падает на асфальт тяжело, будто туша убитого наповал медведя.
Я ищу глазами второго. Он, закрывая ладонью окровавленное лицо, пятится назад.
– Ты что-то мне обещал! – говорю я, надвигаясь на него, как тень горы на мышь. – Что-то дать хотел…говорил, что я что-то получу…
Он затравленно оглядывается, в поисках путей отхода. Сейчас ему не до друга, которого он оставил на поле боя. Бравада, фарс, пафос, кураж, растворились в парах адреналина; борода, косуха, бондана, заклёпки, оставленный за углом байк, всё это просто бесполезные атрибуты, обёртка, за которой скрывается обыкновенный трусливый человечек. Я надвигаюсь на него в намерении содрать эту обёртку.
Внезапно за его спиной вырастают спешащие на помощь друзья байкеры. Их пятеро, но они уступают этим двоим, как минимум, яркостью образов. Похоже, что я разобрался с авангардом, альфа-самцами. Подмога наступает неуверенно и как бы нехотя. Они уже успели разглядеть мою изувеченную рожу, а главное, поймали блеск, горящих в темноте глаз. Сейчас они похожи на зомби, наступающих бездумно, только потому, что наступать необходимо. Происходящее забавит меня всё больше.
Я настигаю коротышку с разбитым носом, хватаю его за испещрённый заклёпками отворот косухи, слегка заваливаюсь в сторону, нарушая его равновесие. Всё снова происходит как в танце. На сей раз – это вальс. Удерживаемое мной тело описывает дугу, небольшая подсечка помогает ему ускориться и выбрать правильное направление.
Хрясь! – врезавшаяся на всех парах в фонарный столб, тушка, стекает по нему, как брошенное в стену яйцо. Я замечаю, что всё происходит легко, как в управляемом сне. В моих движениях отсутствует хаотичность. Они полностью согласованы. Я знаю, чего я хочу, знаю, как этого добьюсь и просто действую. Действую спокойно расчётливо и хладнокровно. На наших тренировках Стив не научил меня ни одному приёму. Всё что я делаю – это импровизация. И мне чертовки нравится импровизировать.
Подмога замирает на месте. Ни один из пяти не находит в себе сил сделать следующий шаг. Но это не мешает нашему неминуемому сближению, потому что я продолжаю двигаться вперёд. Я подковыриваю глазами суженные веки впереди стоящего, всё что мне нужно – это зацепить его взгляд. Я поддеваю на крючки его напуганные, не успевающие ретироваться глазки. Теперь он мой. Мне интересно, сколько секунд он сможет продержаться.
Раз! Он остолбенел, как загипнотизированный удавом, кролик. Два! – глаза пытаются уползти, но их удерживают крючки. Слезть с крючка почти невозможно. Единственное, что можно сделать, пока рыбак не смотал катушку и твоё тельце не показалось над водой, это оборвать леску. Три! Он отворачивает голову и резво пятится назад, увлекая за собой сбившихся в кучу товарищей. Но я не хочу позволить празднику закончиться в самом разгаре веселья, ускоряю шаг, делаю рывок и настигаю всю ватагу. С весёлым азартом насаживаю на кулаки одного, второго, третьего, подсечка, бросок – ещё двое валяются на асфальте. Я расправляюсь с ними, как забравшаяся в курятник, лисица, с несушками. Десять секунд и всё кончено. А я хочу ещё! Чтобы погасить пламя, разожженное Айей в номере отеля, мне нужно вылить на него тонны сублимации.
А она уже зовёт меня назад. Стоит возле бордюра, кричит и машет рукой, будто мамашка, которая зовёт домой заигравшегося сына.
– Артём хватит…пойдём!
Где-то рядом взвизгивает сирена. На завернутую в плащик фигурку Айи, падают голубовато-красные блики.
«А это может быть интересно! – несколько секунд я смотрю на то, как из притормозившей на парковке, сияющей машины резво выпрастываются полицейские. – но пока что не входит в мои планы!».
Я делаю короткий взмах рукой, давая понять Анне, что нам придётся ненадолго расстаться, разворачиваюсь и быстро шагаю в направлении парка. За спиной раздаётся «Стой!», и я перехожу на бег.
Ноги отталкиваются от земли словно пружины. Мне кажется, что всё что ниже пояса, превратилось в какое-то механическое приспособление, которое быстро и в то же время бесшумно перемещает меня по грунтовой дорожке. Несмотря на стремительный бег, я чувствую себя так же легко, как сидящий верхом, наездник. Обдувающие тело, смешанные с капельками дождя, потоки воздуха, окропляют лицо водой, и я спокойно любуюсь проносящимися мимо деревьями, прогуливающимися и сидящими на лавочках парочками, кучкующимися компаниями, резвящимися бездомными псами. Шум погони с периодическими выкриками на тяжёлом выдохе стремительно отдаляется. Судя по скорости, с которой я перемещаюсь, со мной может потягаться, разве что, профессиональный легкоатлет.
Быстрый бег, как, впрочем, и другие спортивные достижения, не являются моим коньком, но я быстро понимаю, в чём секрет. Мои ноги не чувствуют усталости, я не ощущаю нытья забивающихся бедренных и голеностопных мышц; облачённые в китайские кеды, ступни, не ноют от натирающей пятки брезентухи и грубая негнущаяся подошва не доставляет им дискомфорта. Меня не донимает покалывание в боку; дыхание, которому не мешают подскоки, готовящегося катапультироваться сердца, на редкость ровное. Моя энергия не растрачивается на борьбу с болью, и я не отвлекаюсь на встречающиеся на пути, потенциальные её источники. Грозящие хлестнуть по глазам, ветви, колдобины, валяющиеся поперёк дороги брёвна, приближающаяся сбоку псина, несущиеся сзади менты, ничто не может сбить размеренный темп, с которым я бегу. Я пересекаю футбольное поле, детскую площадку, проношусь мимо огромного вольера, где любители выгуливают своих собак, миную зону с тренажёрами и оказываюсь на противоположной стороне парка; сбавляю темп, постепенно переходя на шаг. Только в этот момент я осознаю, что пробежал добрый десяток километров и оказался не только в противоположной части парка, но и в другом районе города. Теперь, чтобы добраться до гостиницы, где мы должны встретиться с Айей, придётся вызывать такси. Хотя-я…почему бы не прогуляться? Я чувствую в себе столько не выплеснутой энергии, что не могу оставаться на месте ни одной секунды. Вальяжно размахивая руками, едва удерживая желание пуститься вприпрыжку, направляюсь вдоль высокого решётчатого забора, чтобы обогнуть парк с северной стороны.
– Э-эй ты-ы…дай закурить!
Да что же сегодня за день такой, одни подарки судьбы!
Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и, с радостным придыханием, направляюсь к источнику гортанного вопля.
10
– Дальше всё в таком роде…– я рву кусок мяса на части, бросаю истерзанную плоть на столешницу. – Не вижу смысла рассказывать об этом в подробностях, всё шло по одному сценарию. Если подводить количественные итоги моих действий за последующие месяц-полтора, они такие. Сотни сломанных рёбер, носовых перегородок, предплечий, ключиц, ушных хрящей, пальцев; сотни выбитых зубов, сотрясений мозга, искорёженных машин, разбитых стёкол. Если собрать в одном месте всё что я наделал вот этими руками…– я в очередной раз демонстрирую Эммануилу тыльную сторону ладоней, – и свалить это в одну кучу, получится огромная гора. В этой же куче присутствовали и мои зубы и рёбра. Очень часто на моём пути попадались тёртые калачи, но меня это только заводило. С некоторых пор я стал ощущать себя танком, который заехал на детскую площадку.
