Олег Механик
Болевой порог
– Ты полюбил драться?
– Драться – это не совсем объективное выражение. Я полюбил всё что связано с противостоянием, сопротивлением, давлением. Я полюбил всё то, чего так избегал раньше. Физическое противостояние, это самый примитивный способ самоутверждения. Проще и быстрее, ничего нет. Каждый такой кровавый акт был для меня глотком чистого воздуха, неимоверным приливом энергии и чувством того что я становлюсь ещё на одну голову выше. За этот месяц я прошёл школу, которая приводит своих учеников к вершине самым быстрым и самым действенным методом.
– И этот метод – крушить всех и вся? – В складке кривой губы Эммануила прячется разочарование. – Я уже не говорю о том, что это просто дикость, мне интересно, как в нашем мире можно добиться чего-то с помощью твердых бицепсов и больших кулаков. В мире, где существует искусственный интеллект, где повсюду средства наблюдения и прослушивания, где каждый смертный человек, словно на ладони.
– Кулаки…хм-м…– я провожу пальцами по покрывающей косточки, бордовой шагрени. – Большие кулаки – это основание айсберга, то, что, чаще всего, скрыто под водой. Цивилизация заставила нас забыть, что есть настоящая сила – сила, которая не нуждается в одобрении, которой не требуется извиваться и вилять, сила – воздействие которой так же прямо и бесхитростно, как удар молнии в дерево; этой силе не нужны посредники, она идёт напролом, используя самый короткий путь. Нам, ученикам прогрессивной школы, требовалось почувствовать эту силу, чтобы потом всегда ощущать её присутствие. Физические методы постепенно отходят на второй план, они слишком энергозатратны и, если выражаться твоим языком, режут глаз в нашем причёсанном мире. Но чтобы перейти на уровень, где физическая сила сублимируется в более изысканные инструменты воздействия, ученику нужно было пройти весь курс от начала до конца и сдать экзамен.
– Школа, ученики, экзамены, это образные выражения, или ты действительно находился на каком-то обучении?
– Нет, это не образные выражения. Мы однозначно проходили курс, хоть об этом никто не говорил прямо.
– Если об этом не говорили, как ты узнал?
– Никак! – я улыбаюсь и широко развожу ладони. – Тогда я об этом не знал, да оно мне и не нужно было. Я узнал об этом здесь и сейчас, сидя в этом кресле.
И действительно, вся эта история открывается мне только сейчас, во время повествования, будто я просматриваю видео в режиме онлайн. События не всплывают в моей памяти, одно за другим, я вижу всю картину. Появившиеся ночью в голове, обрывки соединяются и выстраиваются в хронологическом порядке. Муть, затянувшая мои мозги, рассеивается. Я вижу, как тёмная, подёрнутая облачным дымом долина, начинает светлеть от падающих на неё лучей солнца. Теперь я вижу всё: деревья, камни кусты, притаившихся зверей. Я вижу все тропы, а главное, понимаю, куда ведёт каждая. Я вновь переживаю каждое событие, будто оно происходит сейчас, и в то же время, вижу это же событие в контексте всего произошедшего. Сожалею ли я? Раскаиваюсь ли я? Противен ли я себе или наоборот, горжусь? В каждый момент повествования, я ровно тот, каким себя чувствовал тогда.
***
Сейчас, когда я рассказываю про эти первые дни после коррекции, я ощущаю невероятный подъём. Такой подъём, должно быть, чувствует малыш, который в первый раз встал на ноги; подросток, впервые овладевший женщиной; взрослый человек, оказавшийся за рулём премиального автомобиля, или за штурвалом истребителя. Такие ощущения обычно кратковременны и ослабевают очень быстро, по мере того, как ты свыкаешься с, так поразившей твой рассудок, ситуацией. Но чувство, которое испытал я, не утрачивало своей силы. Это был наркотик, действие которого не ослабевает с течением времени. Тот душевный подъём был самым ярким и масштабным за всю мою историю длительного падения. Наверное, он и был таким длительным, потому что мне пришлось подниматься со дна пропасти.
Что я ощущаю? Прилив энергии, который призывает тебя к незамедлительным действиям. Это чувство, что, если ты прямо сейчас не встанешь, не прыгнешь, не побежишь, не развернёшься на красном, не заорёшь, не ударишь, не укусишь, не вцепишься в глотку, не засмеёшься в лицо – тебя просто разорвёт изнутри.
Что я ощущаю? Постоянное возбуждение, неуемное желание обладать, овладевать, покорять, завоёвывать, влюблять в себя. Я хочу всех женщин, которых можно назвать самками. Я, словно разбуженный запахом течки зверь, испытываю постоянное желание спариваться.
Кажется, что в меня вселился подросток, которым овладел бешеный прилив гормонов. Этот, почувствовавший в себе невероятную силу, подросток агрессивен и неутомим в поисках и достижении желанной цели. Это тот подросток, которого не смог обуздать социум, родители, не смогли усмирить те, что сильнее его. Этот мой, когда-то спрятанный в самый тёмный угол подросток, неожиданно обрёл свободу.
Почти весь первый месяц мы провели бок о бок с Айей. Всё что происходило с нами, можно описать очень коротко, буквально в двух словах. Драки, секс, драки, секс; секс, ещё секс, драки, драки, драки. То и другое являлось для меня неиссякаемым источником энергии.
Я испытывал болезненное желание бесконечно заниматься и-тем-и-другим, но не достигал окончательного удовлетворения ни на одном из этих поприщ. Каждый раз, когда я крошил кулаки о лицо случайного спарринг-партнёра, или неистово качал бёдрами, верхом на Анне, мне казалось, что вот-вот должно что-то случиться. Мне казалось, что ещё немного, и я испытаю какой-то невероятный экстаз. Но ничего не происходило, и я просто менял объекты страсти местами. После секса, мне нужно было подраться, а после драки заняться сексом.
Само собой, это описание моего бытия после коррекции несколько упрощено. Всё было не до такой степени плоско. Кроме драк, были ещё встречи с Александром. Иногда мы встречались один на один, иногда, он собирал всю нашу группу. Про себя я называл это уроками. Единственным, кто говорил на этих уроках, был, естественно учитель. Как и положено наставнику, Александр был златоустом. Он владел даром объяснять то, что, казалось бы, объяснить невозможно. Как мудрый родитель объясняет своему чаду происхождение прыщей и странных ощущений, сопровождающих, определённый период взросления, Александр, очень быстро доводил до своих подопечных, что с ними происходит в физическом плане. Он не использовал медицинские термины, а объяснял всё с помощью коротких, мгновенно залетающих в мозги, и застревающих в них, пулями, выражений.
«Что ты искал всю свою жизнь? Ты искал покоя, благоденствия, счастья, безмятежности. А что чаще всего находил? – Тонкий рот кривится в улыбке; сложенные в колечко, пальцы, подняты на уровне оплетённых морщинами, но очень живых и глубоких глаз. – Ты находил то, от чего постоянно убегал. Неприятности, стрессы, болезни, травмы, бесконечные форс-мажоры. Стоило тебе только подумать о какой-нибудь неприятности, как она тут же случалась. Так? А знаешь почему? Ты бежал от невзгод, как от стаи собак. Повернуться спиной к озверевшим псинам, всё равно, что скомандовать «фас!». – Колечко опускается на уровень белоснежной сорочки, которая источает едва уловимый аромат дорогих духов. Приспущенная манжета обнажает массивный золотой браслет. – Этот мир устроен так, что в нём преобладает то, что обычный смертный называет неприятностями. Он наводнён войнами, болезнями и катастрофами. Держаться в таком мире за благополучие всё равно, что, высунувшись из окна несущегося поезда, попытаться ухватиться за ветку. Мы перевернули монету! – Пальцы издают щелчок, глаза торжественно блестят, раздвоенный подбородок горделиво вздымается над серой воздушной материей шарфика. – Теперь ты не только смотришь своим неприятностям и страхам в глаза, но и идёшь им на встречу? И что ты чувствуешь? Теперь уже они от тебя убегают. Теперь ты за рулём. Ты владеешь ситуацией, ты обуздал всё то, из чего соткан этот мир. Ты оседлал свои страхи! С некоторых пор, ты ищешь неприятностей, так же, как раньше искал спасения от них. Заполучить неприятность гораздо легче, так как их в разы больше, поэтому, тебя можно назвать счастливым человеком».
Такие беседы расставляли всё по местам. У меня не стало ощущения, что, что-то идёт не так. Наоборот, всё, в кои то веки, шло так, как надо.
Я научился получать удовольствие от жизни.
Я получал его в бесконечных потасовках, в любовных похождениях (с некоторых пор, объектом моей страсти, была не только Айя), в разговорах с Александром и другими соратниками по коррекции.
Я получал его на тренировках, когда по полдня мог убивать себя в спортзале, молотя грушу, или толкая от груди штангу. Я не чувствовал усталости, не смотря на льющийся литрами пот, мои мышцы по утрам не болели от разъедающей их молочной кислоты. За два месяца я скинул двадцать килограмм веса, поменяв свою обрюзгшую грушевидную тушу на рельефный торс.
Я получал его прогуливаясь по городу: «Э-эй, а ну ка подними окурок и отнеси его в урну. Да, я тебе говорю!»;
И даже стоя в пробке: «Ты куда-то торопишься? Что ты сейчас сказал? Извиниться не хочешь?».
Кулаки постепенно каменели, на теле появлялись всё новые отметины, среди которых были даже ножевые раны; разделенных переломами костей становилось всё больше, а зубов меньше. Меня нисколько не напрягало моё обезображенное лицо. Раньше я не появлялся на людях, заполучив нечаянный синяк, или, когда на щеке вырастал фурункул. Сейчас я спокойно демонстрировал всем щербатую улыбку на деформированном, похожем на неправильный многоугольник лице. Как оказалось, раньше я боялся не того. Прохожих, коллег, особей женского пола отталкивает не обезьяний лик, а вечно виноватый, прячущийся взгляд и приподнятые, скованные спазмом плечи. Я нашёл подтверждение этой теории, так как, с некоторых пор, женщины стали обращать на меня гораздо больше внимания. Точнее сказать не так: я заставлял их обращать внимание на свою персону.
Айя меня не ревновала, ведь мы с ней понимали, что как от меня, так и от неё, не убудет, от пары – другой случайных связей. Тем более мы были партнёрами, членами одной группы и можно сказать родственниками, которых объединяет единый порок.
А как же семья? Семья…семья…Хм-м…Мои жена и дочь, постепенно растворялись в воздухе, пока не исчезли совсем. Нет…это не я исчез, а они. Их, как и многие атрибуты моей прежней жизни будто стёрли ластиком. Возможно, за все эти годы только здесь я в первый раз о них вспомнил…
11
Я делаю бесконечный выдох, сдуваясь, будто проколотый воздушный шар. Своим вопросом про семью, Эммануил выбил меня из колеи. Я снова в горной лачуге, за полупустым столом. Передо мной пустая кружка, навязчиво воняющий хамон и очкастая физиономия Эммануила. Я снова между мирами. Я не отмороженный задира ловелас со стальным взглядом и не затюканный жизнью человечек. Сейчас я снова нечто среднее, и это состояние вызывает жуткий дискомфорт. Мне нужно срочно вернуться в ту ипостась, чтобы прожить и прочувствовать её до конца. Я должен шаг за шагом прийти к тому, что представляю из себя сейчас.
В какой-то момент я почувствовал, что застоялся. Моя обновленная натура требовала движения вверх. Именно тогда произошло событие, которое – растираю лицо, давя подушечками пальцев на глазные яблоки – поспособствовало переходу на новый уровень…
Я делаю паузу, ожидая, что Эммануил сам озвучит то, что висит у меня на языке.
– Ты убил человека…– В его тоне нет вопросительной интонации. Это утверждение.
Я продолжаю интенсивно растирать лицо. Мне нужно срочно вернуться назад – туда, где всё происходящее было в порядке вещей.
Хук справа, апперкот, двоечка, свист биты, проносящейся в сантиметре от черепа. Их двое. Одного я уложил сразу же, как только он выскочил из машины. Второй, понимая, что нарвался на крепкого орешка, оббежал своей БМВ, открыл багажник и достал биту.
Он ловко крутит кистью, так, что бита вращается со скоростью вентилятора. Я пропустил три удара по корпусу. Четвёртый отозвался хрустом в предплечье, когда я попытался поставить блок. Теперь приходится отбиваться одной левой рукой. Нет, меня не шокировал вид обвисающей кисти и само собой, меня не беспокоит боль в руке. Я опустил руку сознательно, чтобы не нанести ей ещё большего вреда. Главное, что необходимо сделать – выбить у него биту. Он слышал хруст и видел, как я демонстративно присел. Взмахи утратили свою интенсивность. Он делает шаг вперёд, готовясь нанести сокрушительный удар по голове. Рука на секунду фиксируется в замахе. Эта секунда нужна мне, чтобы сосредоточиться, прицелиться и рассчитать удар. Я делаю прыжок из приседа и мыском правой ноги луплю прямо в основание его кисти. Бита взмывает вверх вертикально, будто ракета. Теперь нужно сделать ещё один выверенный рывок. Я прыгаю влево, в направлении траектории падающей биты и подхватываю её на лету. Это случается вовремя, потому что, ровно в этот момент, я вижу несущегося на меня второго. Я сходу луплю его по вытянутой руке, где замечаю опасное сверкание металла.
Хр-рясь! Рука не удерживает гладкое древко, и бита снова отправляется в полёт. Нож бабочка со звоном падает на асфальт, несколько раз подпрыгивая железным лягушонком. Я хватаю его на одном из подскоков и тут же делаю выпад. Нож будто в масло входит в чёрную кожу куртки, протыкая накладной карман. Я осознаю то что случилось, когда отдергиваю руку и вижу тонкую, чернильную змейку метнувшуюся вслед за лезвием.
Он приседает. В распахнутых карих глазах застывшее навсегда удивление. Падает на живот. Второй отползает назад, что-то гортанно орёт на своём. Я бросаю нож, быстро подхожу к машине, запрыгиваю в салон.
– Нож! – шипит сидящая на пассажирском сидении Айя. – Подними нож, на нём твои отпечатки!
Я снова выхожу из машины, поднимаю лежащий на асфальте нож и возвращаюсь.
– Поехали! – командует Айя. Её профиль напоминает силуэт хищной птицы. Острый клювик носа, настороженный наклон маленькой головы, мелкое подёргивание шеи, в такт стреляющим по сторонам глазам. – Вроде бы, камер там не было…– Её нисколько не смущает вид распростёртого на асфальте тела, которое стремительно уменьшается в зеркале заднего вида. Отсутствие чувства собственной боли делает её абсолютно- равнодушной к чужой. И меня тоже.
Разумеется, я был потрясён, но это потрясение нельзя назвать сильным. С одной стороны, я чувствовал, что переступил черту, шагнуть за которую назад, уже не получится. Никогда! С другой – я знал, что рано или поздно сделаю этот шаг. Все предыдущие события вели именно к нему.
12
Это событие послужило некой точкой, логическим завершением затянувшейся череды кровавых потасовок. Это и был мой экзамен. Экзаменатор на нем не присутствовал, но сразу же, после его прохождения, пожелал со мной встретиться.
– Это перебор Артём! – Тонкие губы меняют цвет, становясь пасмурно-синими (признак его недовольства). – Мы не препятствуем уличным стычкам. Мы даже поощряем их, как способ наиболее быстрой адаптации. Но правила есть правила. – Короткий палец нравоучительно целится в потолок. – Ты помнишь, что я говорил? – Длинная пауза и прожигающий взгляд. – Стоя на грани, не поддавайся искушению сделать шаг. Ты понимаешь, что эта глупость может стоить тебе свободы? – Снова испепеляющая пауза.
Я утвердительно киваю. Конечно я понимаю. Но пугать меня тюрьмой сейчас, всё равно что угрожать ребёнку походом в магазин игрушек. Я понимаю. Понимаю, что за этой строгой выволочкой скрыта похвала. Я сделал всё, как и ожидал Алексей. Я прошёл тот же путь, что в своё время прошли Сергей, Стив и Айя. Там в глубине широко-расставленных серых глаз, можно увидеть еле заметные, похожие на мерцание звездочек в ночном небе, одобрительные огоньки. Он рад, что это случилось, хоть и не может сказать этого прямо. Он рад, что я прошёл крещение кровью!
– С этой минуты, никаких драк! – подушечка пальца целится мне в переносицу. – Ты перестаёшь быть дворовым пацаном и становишься взрослым деловым мужчиной. Здесь тебе больше нечего делать. Поедешь в Тумайск.
– В Тумайск?!
Дальше идут инструкции, которые погребают под собой мой робкий вопрос. Александр замедляет темп речи и произносит каждое наставление чётко и коротко отсекая его движением пальца. За этими выверенными фразами, которые содержат в себе название улиц, людей, банков, наименование фирм, номера телефонов и домов, мне слышатся поздравления с успешным прохождением первого этапа и приглашение перейти во второй. Ещё я понимаю, что с этих пор буду действовать вне группы. Я становлюсь одиночкой. Кем я больше всего дорожу в этой микрожизни, так это Айей. Я прошу его, чтобы…
– Нет! Каждый будет находиться там, где ему положено быть. Айя нужна нам здесь, ты нужен нам в Тумайске.
Только сейчас я замечаю насколько часто в речи Александра промелькивают местоимения: «мы» и «нам». Это означает, что он тоже не одинок. Само собой, у него есть помощники. Чего стоит только одно медицинское оснащение. Но в этих словах есть ещё что-то. Это «Мы» звучит, не как «Мы друзья», или «Мы коллеги». Это «МЫ» – извещает о том, что голосом моего наставника говорит целая Система!
***
У меня было трое суток, чтобы собрать свой нехитрый скарб и попрощаться с Айей. Наша прощальная вечеринка, которая проходила в люксе излюбленного отеля, растянулась на весь этот срок. Чем мы занимались? Хех-х…тем же чем и всегда занимались с ней. Мы яростно и безнадёжно добывали огонь. Мне казалось, что от яростного трения, между нашими взмокшими телами образуются искры, которые сыплются на белоснежные простыни.
Но огню так и не суждено было вспыхнуть, пусть даже и на прощание. Невыпущенные наружу порывы страсти, превращались в сгустки ярости. Раньше мы знали, что с ними делать, но в этот раз, просто глушили их алкоголем и сигаретами. Мы выпивали и снова валились на прямоугольную кровать, которая уже через несколько часов утратила свою первоначальную подтянутость и лоск. Мы снова и снова принимались за работу.
В какой-то момент, когда мы, казалось бы, подходя к вершине экстаза, в очередной раз свалились в пропасть, Анна вскрикнула. Я увидел, что она замерла с распахнутыми глазами и открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Через секунду, она сделала выдох, а потом снова крикливо вдохнула. Ещё одна пауза, выдох и снова крик. Я понял, что это была разновидность истерики. В очередном певучем вдохе, я расслышал фразу: «Я не могу…», ещё один выдох, и снова: «я не могу…», очередной такт: «Я не могу даже зап…»,
«Ха-а-а-а! Я не могу даже плакать!» – она схватила подушку и швырнула ею в нависающий над балдахином плафон, после чего тот угрожающе закачался.
Я понял о чём она; я расслышал этот крик. В этот момент, наверное, в первый раз после коррекции, я подумал о её тёмных, неизвестных нам сторонах. Всё что было до этого меня полностью устраивало, несмотря на угрожающую атрибутику. Всё это укладывалось в незамысловатый логический квадрат. Нет боли – нет страха; нет страха-нет невозможного. И только эта истерика Анны, будто на долю секунды разбудила меня. Она зародила во мне мысль, что коррекция – это не примитивный плоский квадрат. Это объёмная фигура со множеством сторон и углов, которые мне ещё предстоит познать.
Часть 3
1
Первым моим жилищем в Тумайске был гостиничный номер, первой женщиной проститутка, первым знакомым – небольшой коренастый кавказец по имени Автандил. Со встречи с ним начиналась инструкция, переданная мне Александром. С некоторых пор я действовал как механизм, робот, которым движут предписанные алгоритмы.
Не исключено, что у Автандила был свой набор алгоритмов, но встретил он меня дружелюбно, с присущим южанам, темпераментом.
В первые три дня не было никаких разговоров о делах, была лишь чрезмерная опека и щедрое кавказское гостеприимство. Первым делом Автандил притащил меня в свой загородный дом, где угощал шашлыком и знакомил со своей большой семьёй. Глядя на счастливую черноглазую жену и четверых мальчиков, которые подобно проворным жучкам резвились на лужайке, я думал о хозяине дома. Кто он? Просто связующее звено, или ещё один член группы, подобный Айе, или Стиву? Всё-таки я приходил к выводу, что Автандил другой – обычный. Меня не смущали дети – в своём обновлённом состоянии я мог строгать их пачками. Но их отец…уж слишком он был темпераментным и любящим, для человека, прошедшего коррекцию.
Во всех нас была одна черта, и эту черту я обнаружил там, на лужайке, когда, развалившись в плетёном стульчике, поедал вкуснейший шашлык. До этого я что-то чувствовал, но не мог сформулировать мысль. Только глядя на неуёмного, бесконечно подыгрывающего детям и не устающего целовать жену, отца семейства я понял всё. Мы были холодными. Даже в бурном соитии и в ожесточённой драке, этот холод был с нами. Внешне его нельзя ощутить и заметить. Этот холод не проявляется в мурашках, бледной коже, или посиневших губах. Он находится в голове. Этот холодок можно обнаружить в образе мыслей, в общении, в поведении, касающемся нестандартной ситуации. Эта, почти неосязаемая для обывателя, черта, увиделась мне жирной красной линией. Эта линия, будто красная ленточка отгораживала членов группы, от других людей.
Дальше были походы по ресторанам и встречи, встречи, встречи. В бесконечной гастрономической карусели, перемежаясь, с пловом, том ямом, стейками средней прожарки и пивом мелькали лица. Пухлые и сухие, лощёные и чёрствые, мужские и женские. Поначалу я не мог понять: Кто были все эти люди, какой признак, дело, или образ жизни их объединяет и почему я должен их знать. Они были слишком разные, не только по темпераменту и манере говорить. Они были из разных слоёв общества.
В отличие от поглощаемых блюд, Пола, возраста и количества находящихся за столом собеседников, разговоры не пестрили разнообразием и походили один на другой. Охота, машины, цены на недвижимость, немного политики, блюда, путешествия, часы, шубы, ботинки, носки – являлись основными темами этих праздных разговоров. Все эти нудные беседы вращающиеся вокруг безделушек, казались мне похожими на романтические прелюдии из старых романов, когда кавалер годами добивается своей пассии, осыпая ее письмами, двусмысленными взглядами и изнуряющими променадами. К банальной цели, залезть даме под юбку, вели такие длинные и витиеватые пути. Все мои новые знакомцы использовали точно такую же осторожную тактику бесед, которая заключалась в том, чтобы любыми способами уводить разговор подальше от сути. Они обхаживали меня как ту даму. Разумеется, я был для них темной лошадкой, хоть Автандил и представил меня как своего друга. Мое испещренное шрамами деформированное лицо и синие коросты на кулаках, красноречивее любых слов объясняли, к какому миру принадлежит сидящий напротив субъект. Но и все они были тоже не ангелами и обитали отнюдь не на светлой стороне луны. Это доказывали их осторожные разговоры и заходы. Я в этих беседах был лишь молчаливым слушателем. И в той жизни, мне тоже приходилось являться слушателем, но теперь изменилось даже мое молчание. Тогда оно делало меня незаметным, невидимым, но сейчас…На каждой из этих встреч мне казалось, что именно я гвоздь программы. Я находился в центре внимания и основные фразы и посылы предназначались именно мне, несмотря на то, что я не говорил ни слова. Это молчаливое доминирование доставляло мне удовольствие, хотя в самих встречах я пока не видел смысла. Я просто оценивал и присматривался. Я копил кусочки мозаики, чтобы потом, при возможности, собрать из них картинку. И это мне тоже нравилось. Я не подключался эмоционально ни к одному разговору (что так часто случалось со мной в прошлой жизни) и наблюдал за всеми и за собой в том числе будто со стороны.
Собрав достаточно кусочков мозаики, я высыпал их на стол и приступил к анализу. Я перечитал все доступные статьи, отчеты и сводки, касающиеся власть имущих этого городка. Копаясь в этой информации, я наткнулся на имена некоторых новых знакомцев. Это привнесло некоторую ясность и прочертило необходимые направления.
Изучая хроники городков подобных Тумайску, я понял что власть в них держится на трех китах. Власть официальная, власть криминала и власть бизнеса. Все три власти как правило переплетены, срощены многочисленными родственными и дружескими связями и чаще всего сливаются в одно целое. Формула бесхитростна, как дважды два, но как ее изменить? Вставить туда новые переменные. Раньше эта задача показалась бы мне нерешаемой, даже на теоретическом уровне, но теперь… В своей новой ипостаси я не строил теорий, а действовал. Я шел к цели самым простым и коротким путем.
2
⁃ Все, не могу больше! Взмокшее тело выскальзывает из-под меня куском мыла, шлепается на ламинат. Я хватаю ее за тонкое запястье, не давая шанса даже отползти в сторону.
⁃ Ну пожал-ста…ну хва-атит! Давай, хотя бы, прервемся…я в туалет хочу! – стонет она. Плачущая девочка в ее исполнении выглядит фальшиво. Прокуренный голос не может взять необходимых нот, а силикон в губах не позволяет им искривиться в жалобную змейку. Обесцвеченные кудряшки, залитые тушью глаза, упрямые пирамидки небольших грудей; раскинутые бедра, лоснящаяся от пота молодая кожа; ползущая поперек живота татуировка. Какое-то длинное изречение прописью, похоже на латыни. Наверное, что-то очень мудрое. Она напоминает мне лежащую на противне курицу. Кожица обильно смазана соусом, гуска раздвинута, для вложения туда яблок.
– Ну пожалуйста…ну отпусти-и…Уже четыре часа прошло, скоро Миша придет…
⁃ А что если не отпущу? Я хочу тебя продлить…
⁃ Нет…у меня другой клиент, надо было раньше…– она предпринимает отчаянные попытки вырвать руку из стального капкана. – Договаривайся с Мишей, он пришлет тебе другую.
⁃ А я не хочу другую, хочу тебя!
⁃ Я же сказала…
⁃ Это я тебе сказал! – Мой голос замораживается, распластанное по полу тельце плющится под бетонной плитой придавившего ее взгляда.
⁃ Все вопросы к Мише. Этот клиент он…– ее голос теряет уверенность, слабнет, на финальной ноте переходит в жалобный писк.
Я не знаю ее имени, как и всех ее предшественниц. Я не спрашиваю их имен, все равно они фальшивые. Фальшивые имена, фальшивые губы, фальшивые груди. Они превращают в спектакль даже секс. Только вот со мной такое не пройдет. За три часа бурных плясок на кровати, я выуживаю из них настоящие неподдельные крики.
⁃ Плевать я хотел на твоего Мишу. Я клиент, а слово клиента – закон!
На самом деле, мне не плевать. Этот поставщик живого товара сейчас мне и нужен.
Я выпускаю эту курицу из силков, чтобы дать ей возможность натянуть футболку, схватить телефон и пожаловаться своему дружку. Пара минут нужна, чтобы он выгрузил свою тушу из внедорожника, пересек ресепшен и поднялся на двадцать пятый этаж.
Тук-тук… Стук хоть и короткий , но настойчивый. Так стучится к себе домой пьяный муж деспот. Позволяю ей открыть дверь и встретить своего покровителя.
⁃ Миша, тут…– ее жалостливый тон сходит до шепота. Так ребенок жалуется отцу на дворового обидчика.
Папаша ведет себя уверенно, выходит на передний план, заслоняя ее могучим, облаченным в черную кожу, торсом.
⁃ Проблемы? – басит он, выпячивая вперед широкий как лопата подбородок.
Я не спешу отвечать, не спешу подниматься с кровати, не спешу натягивать трусы.
⁃ Проблемы? – повторяет он, делая угрожающий шаг вперед. В угрюмом лике я вижу частичку себя. Горбинка венчающая сломанный нос, белые перекрестки шрамов на бритом черепе, криво сросшаяся правая бровь и асимметрия скул говорят о том, что у парня высокий болевой порог.
⁃ Ага! – мычу, подавляя зевок. – Выпить хочу, а вставать лень. Налей мне стаканчик вискаря, там на столике.
Он прищуривается, будто хочет рассмотреть меня получше. Апломб на лице сменяет растерянность. Приготовившаяся сделать еще один шаг нога застывает на месте.
⁃ Слышь, братан, ты не попутал? Я тебе не официант…
⁃ А я тебе не братан. – сажусь на кровати, включаю дрель внутри, сверлю его зрачки.
Он безуспешно пытается удержать взгляд, но уже через секунду отводит глаза.
– Ты что-то хотел? Это мой номер, и я тебя не звал.
⁃ Заплати за девочку, и я уйду! – он повышает голос, компенсируя трусость глаз.
⁃ А если не заплачу, то что? – сверла в глазах набирают обороты. – че будешь делать?
Я понимаю, что поставил его в безвыходную ситуацию. Теперь этот потупивший взгляд, ребенок переросток, вынужден что-то сделать, или хотя бы сказать, чтобы не обрушить свой авторитет в глазах своей подопечной. Видно, как он борется с собой. Рот кривится, правое веко начинает дергаться, отчего глаз походит на мигающую, готовую перегореть лампочку. Он не хочет вступать в физическое противостояние, он от них отвык. Но ничего не поделаешь, ему придется это сделать…сделать еще один шаг в мою сторону.
⁃ Тогда бля я тебя…– облаченная в белоснежный кроссовок, огромная ступня гулко ударяется в ковролин.
Шаг сделан. Внутри меня разрывается праздничный салют. Триггер спущен и теперь я могу хоть немного утолить жажду, которая особенно сильна после секса. Да, я перешел на новый уровень, который обязывает действовать другими методами. Я научился получать удовольствие и от этих методов. Но одно другому не мешает.
Пружиной вскакиваю с постели. Я не буду бить первым, это провокация. Ударить должен он и не один раз.
Есть!
Глаза на долю секунды заливает молоком. Удар хороший, в основание носа. После такого удара обычно падают и не могут подняться, он это знает, поэтому бил наверняка с целью побыстрее закончить. Я продолжаю стоять, опустив руки вниз. Голый, беззащитный, с окровавленной улыбкой.
Еще один!
Этот нацелен на то, чтобы раскрошить подбородок и если уж не убить, то отправить в глубокий нокаут. Стальной каркас, который уже давно (по совету Стива) уберегает мою челюсть от разрушения, амортизирует, но выполняет свою функцию. Я продолжаю стоять, и это приводит его в растерянность. Третий удар будет уже смазанным, но я и не дам ему его нанести. Пришла моя очередь вступать в танец.
***
Стоп! Если в какой-то момент себя не останавливать, произойдёт неминуемая трагедия. Драка до смерти не входит в мои планы, секс до смерти тоже. Ни то, ни другое не приносит мне окончательного удовлетворения.
Недолюбленная девочка ноунейм, забилась в угол, поджав к подбородку тонкие, как у кузнечика коленки;
журнальный столик разломлен надвое; стеклянная столешница, принявшая на себя тушу весом в центнер, рассыпана по ковролину мелкой крошкой.
В стеклянной мозаике присутствуют осколки бутылки и стакана. В последний момент он хватал все, что попадет под руку. Стул с отломанной ножкой, железный канделябр, вырванная из креплений панель, превратились в валяющийся на полу хлам. Оторванная дверца от шкафа печально висит на одной петле. Он не смог ее вырвать, было слишком поздно. Его распластанное по полу тело, теперь тоже лишь бесполезный хлам.
