Олег Механик
Болевой порог
– Всего лишь ощущение? Эммануил, тебя когда-нибудь засовывали в мясорубку? Тебе знакомо чувство, когда твоё тело затягивает в ручьи металлического шнека, который сначала заплетает в косички твои мышцы и сухожилия, в потом ломает кости. Ты бы назвал это – «всего лишь ощущение»? Сколько у тебя обезболивающего?
– Ты немного не понимаешь.
– Я задал вопрос!
– Позволь мне кое-что тебе объяснить!
– Сколько обезболивающего в этой грёбаной лачуге? Я хочу знать, на что рассчитывать!
– Ты позволишь мне сказать?
– Только после того, как ты притащишь всё сюда. Всё, что есть: колёса, порошки, ампулы. Всё это должно находиться в этой комнате!
– Ну хорошо! – он выходит, мягко прикрывая за собой дверь.
Я гляжу в чёрный потолок, и в моем воспаленном мозгу сидит лишь одна мысль:
«Сколько здесь обезболивающего? Что я буду делать, когда оно закончится?».
В глазах стоят горы таблеток, различной формы, цвета и фасовки. Таблетки сыплются с потолка, шумным градом, засыпая мою кровать и маленькую комнатушку. С вожделением испытывающего ломку наркомана, или стоящего у витрины с напитками алкоголика, я представляю, как глотаю эти таблетки горстями. Я понимаю, что готов убить за дозу обезболивающего.
Эммануил вернулся. Зажмурившись от пролившегося в комнату света, я слышу только его шаги. Ботинки стучат о пол медленно, словно удары там-тама. Что-то мягко шлёпается на прикроватный столик. Открыв глаза, я вижу скрученный в рулон блистер и пачку с ампулами.
– Это всё?! – Я чувствую, что начинаю задыхаться.
– Ампул всего пять, я колол тебя и раньше, когда ты ничего не помнил.
– Надо срочно отсюда выбираться! – Я оттягиваю в сторону сдавливающий шею ворот футболки.
– В ближайшее время, это невозможно…
– Надо выбираться, пока не закончились колёса! Ты меня слышишь? Это не вопрос и не просьба о совете, это утверждение. Мне нужно срочно возвращаться в цивилизацию, где есть нормальные доктора и неограниченное количество таблеток.
– Послушай меня…
– Я больше ничего не хочу слушать! – ору я, сидя на кровати. – Я ухожу, с тобой, или без тебя!
– Тогда придётся тебя заставить! – стёкла очков становятся матовыми, будто они подёрнулись инеем.
– Ч-чё?!
Он пригибается, хватает, что-то с пола, и делает резкий замах. Мне показалось что в воздухе сверкнуло толстое длинное лезвие.
Вж-жик!
«А-а-а-а!».
Пронзившая плечо боль, через мгновение опоясывает всю верхнюю часть туловища. Я валюсь на кровать, чувствуя, что вот-вот лишусь сознания.
– Сейчас, когда ты в таком состоянии, я могу заставить тебя делать, всё, что захочу!
Раздваивающийся, крошащийся об стены грозный голос, больно давит на перепонки.
– Зач-чем! За что ты меня убил? – хриплю я, чувствуя, как, отрубленная острым палашом, рука, безвольно болтается на ниточках сухожилий.
– Ха-ха-ха-ха! – мерзкий смех садиста звенит, дробью отскакивая от стен. – Знаешь, сейчас ты безобиднее мухи, или таракана, если тебя можно убить вот этим. Посмотри сюда!
Через узкую щелочку приоткрытого глаза я вижу белый предмет, который сжимает рука Эммануила. Приглядевшись, я понимаю, что это обыкновенный матерчатый тапок. Один из белых тапочек, которые лежали возле прикроватной тумбочки.
– Как ты считаешь, это нормально испытывать такие болевые ощущения от удара тапком?
– Ты ударил очень сильно… – неуверенно шепчу я.
– Каким бы ни был удар – это всего лишь тапок, кусок тряпки и пластика, который весит двести грамм. Возможно малыш, которого отходят по жопе такой штуковиной будет рыдать и корчиться от боли, но взрослый мужик…
– Ты хочешь сказать, что я прикидываюсь?
– Нет…тебе было действительно больно. Вопрос в том, адекватно ли твоё чувство боли? Соотносится ли оно с реальным ущербом для твоего организма.
– Я не понимаю…– я сажусь на кровати, зажимая ладонью травмированное плечо и затравленно глядя на доктора.
– Ты просто не даёшь мне ничего объяснить. Я попробую ещё, но не вздумай меня перебивать, иначе…– он медленно приподнимает тапок.
Я съеживаюсь, уменьшился в размерах, когда устрашающая тень накрывает мою голову.
– Ощущения боли не всегда объективны. То, что одному доставляет невыносимую боль, для другого – не страшнее комариного укуса. Каждый чувствуют боль по разному, в зависимости от личного болевого порога. Центр боли находится в твоей голове. Расположение болевого порога на шкале от большего к меньшему влияет на твою личную переносимость боли. Если болевой порог выставлен на минимальный уровень, любая манипуляция, будь то пощипывание, укус комара, ( в твоем случае, укол и шлепок тапочком), будут восприниматься как вонзившийся в тело нож.
– И как это случилось? Я же не всегда был таким? – Шепчу я, обнимая подбирающиеся к животу коленки.
– Конечно же нет! Судя по количеству шрамов на твоём теле, ты бы, вряд ли, сидел здесь, и уже давно бы умер от болевого шока. Да и не это главное. С таким низким порогом, ты бы на километр не приближался к источникам опасности, которые могут нанести тебе увечья. Заметь, как ты шарахаешься от тапочка, а стоит мне взять в руки ремень, ты и вовсе забьёшься под плинтус.
– Значит что-то сбило эту…эту шкалу? Что это может быть?
– На самом деле, нет никакой шкалы, по крайней мере такой, как мы себе представляем. Всё основывается на обратной связи, на личных ощущениях субъекта. Шкалу я привёл в пример для понимания. Хочешь приведу ещё более понятный пример?
Я трясу подбородком.
– Представь себе, что на современном, напичканном электроникой двигателе, сбоит какой-нибудь датчик, ну, к примеру, датчик уровня масла. Неисправна не та его часть, которая стоит непосредственно в движке, а ответная установленная в контроллере. Датчик, что стоит в двигателе следит за уровнем масла и отправляет сигнал в контроллер. Но там произошёл глюк, и сигнал интерпретируется совсем иначе. Ситуация первая: уровень масла низкий, но индикатор на панели приборов говорит о том, что всё в порядке. Это то, что мы называем высокий болевой порог. Он чреват тем, что человек не видит реальной опасности. Его чувства, как бы притупляются. Ситуация вторая: уровень масла нормальный, но лампочка горит красным. На панели появляется предупреждение «Проверьте уровень масла!». Это низкий порог и в нём тоже нет ничего хорошего. Боль появилась на пустом месте, она надумана. У тебя второй случай.
– Значит всё это опять в моей голове? Ещё одна проблема в довесок к амнезии? – хриплю я обречённо.
– Боюсь, что обе проблемы имеют один источник.
– Какой?
– Это я и пытаюсь выяснить, но для этого мне нужен ты. Не валяющийся сутками в кровати, не бьющийся в истерике, а адекватный человек, от которого я могу получить обратную связь. Пойми, что это наша совместная работа. Я делаю всё от меня зависящее и хочу, чтобы ты делал это тоже.
– Что я должен делать и как? Я действительно боюсь этой боли. Мне кажется, что ещё одну такую ночь я просто не переживу.
– Давай ты прямо сейчас начнёшь делать свою работу. Первая твоя задача, взять себя в руки и понять, что всё происходящее смоделировано твоим мозгом. Ты должен понять, что ничего страшного не происходит, по крайней мере, пока…
– Как? Как это сделать? – я роняю безвольную голову на грудь.
– Сейчас я ещё раз ударю тебя этим тапком. Ты должен во что бы то ни стало выдержать этот удар. Не стонать, не падать и не пускать сопли, а отнестись к этому просто, как к шлепку тапочком. Чтобы тебе было легче, скажи себе, что это всего лишь сраный тапок. Повторяй: «Это всего лишь сраный тапок!».
Неумолимая рука заносит орудие над моей головой, и я невольно зажмуриваюсь.
– Повторяй: Это всего лишь…
– Это всего л-лишь – губы сводит судорогой, я сжимаюсь в комок в предвкушении адской боли.
– Нет…так не пойдёт. – разочарованно выдыхает Эммануил. – Сейчас ты расслабишься, откроешь глаза, улыбнёшься и скажешь: «Это всего лишь сраный тапок!».
Я делаю глубокий вдох, опускаю руки вниз, вымученно улыбаюсь и на выдохе произношу: Это всего лишь…
Щёлк!
Я не заметил как он, коротко замахнувшись, шлёпнул меня тапком по лицу. Из глаз летят искры, я невольно вскрикиваю и хватаюсь за щёку. Голова звенит так, будто об неё только что сломали бетонную плиту.
– Ну как?! – шипит мне в ухо его змеиный голос.
– Больно! Очень больно! – Я сжимаю в руках, раскалывающуюся голову, чувствуя, что она сейчас развалится на две части, как перезрелый арбуз.
– Ответ неверный. Ты должен сказать: «Это всего лишь сраный тапок!».
– Это всего лишь…а-а-а! – в этот раз, подошва тапка шмякнула меня аккурат промеж лопаток. По спине словно стеганули кнутом. – Не надо…не надо больше…не хочу-у! – причитаю я, закрывшись руками и коленями. За багровой завесой зажмуренных глаз, раздается его весёлый смех.
– Ха-ха-ха-ха! Это так смешно! Видел бы ты себя со стороны. Так бояться обыкновенного тапочка?
Этот смех взбесил меня, заставив стиснуть зубы и зарычать:
– Заткни-ись!
– А то что? – продолжает глумиться Эммануил.
– Ну ладно! – зло цежу я, опуская руки. – Давай!
Брошенный в Эммануила злобный взгляд, по видимому его впечатлил, мгновенно сбив с пухлого лица весёлую гримасу.
– Давай…бей свои сраным тапком.
– Вот это уже дело! – Он делает очередной замах, но в этот момент я перехватываю его руку, резко дёргаю на себя, и, когда его тело подается вперёд, делаю подсечку, выброшенной ногой.
Я не соображаю, что делаю. Я даже не собирался этого делать, а вроде бы, просто ожидал ещё одного удара. То, что выкинуло моё тело, удивляет в первую очередь меня. Я будто со стороны наблюдаю, как сидящий на кровати жалкий человечек, внезапно отразил удар и, в доли секунды, сделал так что его визави оказался на полу. Я вижу свою, согнутую в локте, правую руку, которая будто стальная колодка вдавливает в пол мягкую шею Эммануила. Круглое лицо окрашивается в бордовый цвет, жилы на лысом черепе набухают.
«Кха-кха…» – он закашливается, издает протяжный хрип, но рычаг и не думает ослабевать.
Только вид белков закатившихся под очками глаз, заставляет меня отпустить хватку.
Я поднимаюсь с его обмякшего тела с чувством, будто только что раздавил таракана. Только встав на ноги и увидев распластанное на полу тело, я осознаю то, что только что сотворил.
– Эммануил! – Наклонившись, я аккуратно трогаю посиневшую щёку. На лице доктора не отображается никакой реакции. Закатившиеся глаза и приоткрытый рот, заставляют меня насторожиться. – Эммануи-и-л! – Я несколько раз с силой бью его ладонью по щекам. Руку обжигает так, будто я окунул её в чан с кипящей смолой. Глаза Эммануила возвращаются на своё место, он шевелит посиневшими губами.
– Фуф! Ну ты напугал! – Я с размаху бухаюсь на кровать, дуя на раскалённую ладонь.
Он закашливается, садится на полу, держась за шею.
– Ты уж извини…не знаю, что на меня нашло.
– Что это было? – сипит он.
– Просто ты замахнулся, и во мне что-то сработало. Наверное, это инстинкт самосохранения.
– Инстинкт?! – сип Эммануила срывается на визг. – Какой инстинкт? Это был всего лишь тапочек. Всего лишь сраный тапочек! – он закашливается, но уже через секунду, кашель превращается в сиплый свистящий хохот. Его сгорбленная спина трясется, стекающие с подбородка слёзы, капают на толстовку.
Заражённый его смехом я тоже скромно кхыкаю, а потом и вовсе захожусь хохотом, отдающимся болью в рёбрах.
Не знаю сколько мы так смеялись, но это спонтанное веселье будто бы разрушило находящийся между нами невидимый барьер.
– Ну так и что? Теперь ты пойдёшь ужинать? – спрашивает Эммануил, с трудом поднимаясь с пола.
5
Терапия тапочком, произвела должный эффект. Боль никуда не ушла. Она то скрывалась на время, то появлялась вновь, иногда на пустом месте, иногда под влиянием внешнего воздействия. Нечаянный удар коленкой об стол, неосторожно схваченная кружка с кипятком, и даже неудачный поворот головы, могли вызвать непроизвольный крик и сморщенную гримасу на лице. Боль не ушла, но изменилось моё к ней отношение. Теперь я знал, что боль – это продукт, созданный моим мозгом, и это давало мне надежду, на то, что я смогу с ней справиться.
Наши с Эммануилом отношения тоже перешли в другую плоскость. Я стал относиться к нему уважительнее, он ко мне – осторожней. Хотя, что-то мне подсказывало, что он ожидал от меня такого взрыва и нарочно его провоцировал. Но это было неважно. Я проникся чувством долга к этому человеку, человеку – который здесь, чтобы вытащить меня из ямы. Почему именно он, и как вообще он оказался со мной, (можно сказать), в одной упряжке, Эммануил пока умалчивал.
– Поверь – ты всё узнаешь в своё время – сказал он, прихлёбывая чай за ужином. – Я не собираюсь ничего замалчивать, но в нашем с тобой случае, информацию нужно подавать дозированно. Она будет поступать по мере того, как ты начнёшь становиться более осознанным…
– Более осознанным?
– Ну да. Я имею в виду, осознание того, кто ты есть.
– Кстати об осознании…– я кручу вилкой с нанизанным на неё тостом…– сегодня ночью, во время этих ломок, я кое-что понял…
– Та-ак! – Эммануил подбирается на стуле. Его грузное тело кренится в мою сторону.
– Сам понимаешь, что всё время, до этого ужина мне было недосуг об этом говорить…
– Не оправдывайся…говори – Эммануил нервно машет пухлой ладошкой.
– Мне кажется…– я мнусь – да нет…мне не кажется. Я точно вспомнил кем я был.
– Ты вспомнил, кто ты? – круглая подушечка указательного пальца целится мне в переносицу.
– Нет, Эммануил, я вспомнил кем я был. Кто я сейчас, я не знаю до сих пор.
– Ну хорошо…и кем ты был?
***
«Чего тебе не хватает?!»
Портрет, заключённый в рамку зеркала, не вызывает удовольствия. Это портрет неудачника. К лицу никаких вопросов. Зачёсанные назад густые волосы, широко расставленные глубокие серые глаза, с нависающими отрогами чёрных бровей, прямой нос, тонкие, напоминающие своими контурами индейский лук, губы. Это лицо может пробудить симпатию, внушить надежду, вызвать доверие. Оно вас обманет, потому что его владелец не обладает теми выдающимися качествами, которые может пообещать это лицо. Да вы посмотрите ниже и сразу же всё поймёте. Там худосочное, облачённое в мешковатую рубашку и, о боже, костюм, тельце. Дешёвая ткань костюма, да и в принципе, само его наличие, на отражающемся в зеркале субъекте, сразу его обесценивает. Голубая рубашка, безвкусно подобранный и ещё более безвкусно завязанный галстук, покрой пиджака, старомодные стрелки на брюках, говорят, что перед вами посредственность. Серая офисная мышка. Эта мышка каждый раз, всматриваясь в своё отражение пытается понять, в чём подвох.
«Чего тебе не хватает?» – Спрашивает пристальный взгляд серых глаз. – Почему ты должен одеваться как убожество?»
«Потому что в компании на которую я работаю, принят дресс-код, согласно которому все сотрудники должны являться на работу в деловых костюмах» – отвечает идеальный изгиб губ Купидона.
«Видимо эта компания платит тебе большие деньги, раз ты идёшь на такие жертвы?» – вопрошают глаза.
«Нет!» – губы сжимаются до еле заметной ниточки.
«Значит ты там на хорошем счету и у тебя большие перспективы?» – прищуриваются глаза.
«Нет! Начальник отдела меня ненавидит и любит отчитывать прямо перед сотрудниками!».
«Тогда, какого хера, ты там делаешь?»
«Потому что привык;
Потому что мне тридцать пять;
Потому что (как мне кажется) на другой работе будет тоже самое!»
«Неужели ты не хочешь ничего изменить? Тебе самому то не противно смотреть на то, во что ты превращаешься!» – глаза высекают красные искры.
«Хочу! Ещё как хочу! Но я привык и мне тридцать пять! Да…ещё пятница!»
«Причём тут пятница?!»
«В пятницу я забываю о том, что жалок, о том, что годами не могу свозить жену и ребёнка на отдых, о том, что езжу на ржавой праворукой Тойоте, о том, что большая часть моей жалкой зарплаты уходит на выплату ипотеки. В пятницу я напиваюсь, в субботу опохмеляюсь, в воскресенье – пребываю в коме. Так что этой несчастной, жалкой жизни, у меня всего четыре дня в неделе – три дня я нахожусь в забытье…»
«Если бы три! Иногда твоё забвение затягивается на неделю. Тем более ты же обещал жене бросить и даже записался на это сборище анонимных алкоголиков.»
«Ну вот, когда брошу, тогда и поговорим, а пока…».
Тонкие пальцы поправляют кривой узел на галстуке. Блестящий браслет китайских часов сползает вниз по запястью.
Два оборота ключа, скрип заржавевших шарниров, открываемой двери.
– Я ушёл! – голос отдаётся эхом в пролёте. – Сашку сегодня тебе забирать…я на семинар.
– Какой ещё семинар? – голос из комнаты, бросается вдогонку, но ударяется в вовремя захлопнувшуюся дверь.
«Какой какой…– пластиковая подошва остроносых ботинок гулко бьёт по лестничным ступеням. – Семинар личностного роста! Должен же я когда-нибудь вырасти. Ну по крайней мере я что-то для этого делаю. Семинары должны идти в зачёт к попыткам. Сколько их уже было: этих семинаров, конференций, вебинаров. А сколько прочитано книг. Кипой толстых талмудов с красочными обложками, забит шкаф, прикроватная тумбочка, полка под телевизором. В нашей маленькой квартирке, куда ни глянь, можно наткнуться на мотивирующий лозунг и обещание поведать секрет о том как…
– завоевать друзей…
– заработать первый миллион…
– можно разбогатеть, только лишь думая…
– привлекать к себе финансовые потоки…
– вознестись на вершину социальной пирамиды…
Судя по прочитанному, просмотренному и услышанному мной за последние пять лет, я должен иметь степень профессора по успешному успеху. Я и так профессор и могу разложить в деталях, в цифрах и наглядных примерах формулу успеха. Только что толку в знании формул, которые не работают. Всё это сухая теория, изложенная такими же теоретиками, которые разбогатели именно на продаже своих книг таким олухам, как я. Я уже давно всё понял. Я знаю главную формулу жизни, которая звучит так: «Рождённый ползать, летать не может!». Вот и всё – коротко и ясно. Беда в том, что, зная эту главную формулу, я никак не могу с ней смириться. Я подсел на энергетические дозы, которые дают мне эти семинары и книжки. Хоть на денёк, хоть на часик, но они вселяют надежду, что я могу…что время не ушло…что с этого момента я буду делать только так и всё наконец-то получится.
Сегодня вечером я пойду за очередной дозой. Как алкоголику со стажем мне прекрасно известно, что за подъёмом идёт абстиненция, похмельный синдром, но тем не менее, я не хочу бросать.
Потому, что я привык и мне тридцать пять!
Скрип подъездной двери, бьющий в нос запах, находящейся напротив подъезда помойки. Хруст утренней наледи. Нога вжикает по льду, подлетает вверх, неуклюжие руки исполняют хаотичные пассы, направленные на то, чтобы удержать баланс. Вторая нога взлетает вслед за первой.
Х-хряс-сь! Туловище плашмя хлопается об асфальт. Вылетевший из руки портфель, раскрывает кожаную пасть, разбрасывая по асфальту отпечатанные листы формата А4. Спина дико болит, дыхалка сбита, но надо быстро подниматься. Не дай бог, кто-нибудь из соседей увидит. Засмеют! Хаотично собираю грязные листы комкая бросаю их в портфель. Да уж, перепечатать отчёт я не успею, придётся отдавать его Михалычу в таком виде. Уже представляю изливающийся из бородатой пасти, понос. Прихрамывая иду к своей припаркованной с краю, сплющенной как блин Тойоте, открываю дверь, кряхтя, опускаюсь будто в лужу на низкое продавленное сидение. Стартер, потупив пару секунд, соизволяет запустить двигатель, который гремит будто набитое гвоздями ведро. Ну спасибо хоть на том, что завёлся.
Вот же чёрт, ну почему уже с утра всё идёт через задницу! Я луплю по мягкой оплётке руля. Ну разве успешный человек шлёпается на землю, едва выйдя из подъезда? Конечно же нет. Успешный человек ходит по ковровым дорожкам и не носит пластмассовые говнодавы.
Машина плывёт, чавкая низким бампером по каше из снега и соли. Бурые волны с шумом раздаются в стороны, грязные брызги летят на лобовое стекло. Дорога напоминает мне сточный канал, который бурным потоком несёт на себе мою незадавшуюся жизнь. Где-то за поворотом ждёт воронка, канализационный колодец, которым всё должно закончиться. Вспышки мигающих фар больно лупят по затылку, заставляют неприязненно скомкать лицо.
«Что невтерпёж? Куда ты спешишь, долбаный придурок? Не видишь, какой поток? Езжай как все и не выёживайся!» – бормочу я себе в нос, в то время, как руки нервно выкручивают баранку вправо. Машина, рискуя нахлебаться серой желейной массы, съезжает на крайнюю полосу. Спешащий тип на «БМВ» обходит меня слева, обдавая тяжёлой грязевой волной. За ним летит ещё один и ещё. Селевые потоки с шумом обрушиваются на кузов, заставляя его дрожать.
«Что ж вы творите, скоты?!» – Хочется надавить на газ, обойти всю эту наглую вереницу справа, вклиниться перед тем, самым первым, и демонстративно тащиться на скорости двадцать километров в час, заставляя ползти за собой всех этих баранов. Но всё что я могу сделать это злобно перегазовывая, тащиться по забитому автобусами правому ряду. Я вынужден глотать льющуюся сверху грязь, не потому что правильный, не из-за привитых мне высоких манер. Всё гораздо проще. Меня останавливает страх. Любой из них – тех, кто меня провоцирует, может догнать подрезать, вытащить из машины, избить, или просто унизить на глазах десятков человек, под прицелами бесчисленных объективов авторегистраторов и камер.
«Ты что, не можешь дать отпор, постоять за себя? Ты трус?!» – глаза отражающиеся в трапеции зеркала заднего вида, презрительно щурятся.
«Да! Да, чёрт побери! Я трус! Меня пугает всё, что связано с насилием и унижением. Но больше всего я боюсь не этого! Самый мой большой страх связан с тем, что об этом могут узнать все. Всё что мне приходится делать в этой жизни, это с усилием выдавливать из себя капли смелости, пытаться играть роль уверенного в себе человека».
«Ты уже признаёшься в этом открыто? Ты смирился? Смирился со своей слабостью?!» – глаза в зеркале испускают блики сочувствия.
«А что мне остаётся делать? Врать другим я ещё могу, но себе…устал. Я устал врать глядя в эти глаза, устал произносить глупые мантры: «Я сильный! Я смогу! Мне всё подвластно!». Они не работают.
«Значит ты сдался? – из набухших глаз вот-вот брызнут слёзы. – Тогда зачем всё это? Зачем эти семинары, тренинги? Какого чёрта, ты читаешь эти книги. И сегодня ты снова идёшь туда. Зачем, если надежды уже не осталось?».
«Нет, надежда осталась! Только она меня и держит. Это уже не та надежда, которая обещает, что всё наладится, что впереди ещё много времени, чтобы всё исправить. Это надежда на чудо. Я как ребёнок, который, проснувшись под новый год бежит под ёлку, в надежде, что там его ждёт сокровенный подарок, о котором он так мечтал. Я надеюсь, что именно сегодня встречу Деда Мороза. Когда для надежды не остаётся рациональных зёрен, она начинает питаться ожиданием чего-то аномального!».
Тойота заплывает на парковку, возле офисного центра. Все хорошие места уже заняты, остаётся воткнуть машину в сугроб, либо оставить её посередине. Но этот вариант я отметаю. Михалыч тоже ставит машину здесь. Белая крыша его Крузака возвышается над железными горбами простолюдинов. У Михалыча проблемы с чувством габаритов и он частенько тупит, когда в центре парковки находится помеха из припаркованного незадачливым сотрудником корыта. Я не хочу быть камнем преткновения для своего босса, итак на работе проблем выше крыши.
Сплющенный капот врезается в сугроб, словно в айсберг, бороздит серую массу, пока не зарывается в ней наполовину. Вот здесь моё место!
Нехотя вываливаюсь из салона, с отвращением глядя на серое здание и тянущуюся к нему вереницу сотрудников. Меня ждут очередные восемь часов скуки, уныния и серости. Иногда к этой говенной массе примешивается унижение и страх. Да…да…да черт побери. И на работе всё то же самое. Я обхожу острые углы, терплю оскорбления Михалыча, язвительные замечания бухгалтера и насмешки прочего офисного планктона не потому, что выше всех этих дрязг. Мне просто страшно вступать с кем-то в полемику. Страшно точно так же, как задирать на дороге этих гонщиков. Если бы было не страшно, я бы и сам гонял, наплевав на все правила, я бы вступал в дискуссии, спорил по любому поводу, и использовал удобный момент, чтобы унизить оступившегося. Я бы делал всё то же, что и они, если бы не эта…
«Да говори уже! Сегодня у тебя день откровений!» – укоряющий взгляд проблескивает в отражении зеркальной входной двери.
«Хочешь откровений? Ну хорошо! – я расстёгиваю плащ, подхожу к большому зеркалу в холле, поправляю галстук, презрительно морщусь, глядя на отражение. – Всё это…хорошие манеры, эта грёбаная вежливость…всё враньё…– нервно дёргаю узел, затягивая удавку на шее. – Если бы я мог, вёл себя точно так же, как и все они…– Периферийным зрением смотрю на силуэты пробегающих за спиной людей. Я вёл бы себя как эти приспособленцы, наглецы, хамы, ублюдки и негодяи. Я вёл бы себя хуже каждого из тех, кого, якобы, так презираю. Я бы так же, как и они брал бы от жизни всё, что могу, если бы имел хоть каплю смелости.
Я – чёртов трус, и пора это признать!».
6
– Кем я был? Кем я был! – Я вглядываюсь в нанизанный на вилку тост, будто изучая невиданный доселе минерал. Мне не хочется озвучивать посетившее меня откровение. – Судя по всему, я был обычным человеком…
– Обычным? – Линзы очков Эммануила сверкнули стробоскопами. – Что ты вкладываешь в это понятие?
– Обычный – тот, кто живёт обычной жизнью, не хватает звёзд с неба…– я хрумкаю тостом, который кажется мне пережаренным и горьким.
– Ни на что не претендует и не требует от жизни большего, чем положено…– пытается закончить за меня Эммануил.
– Ну почему не требует…– выплюнув обгорелую корку, я заворачиваю её в салфетку. – Он может и требовать и претендовать…только что толку. И вообще…я не совсем уверен.
– Не совсем уверен? В чём?
– Знаешь…всё это как сон. Как одно из тех видений, посетивших меня этой кошмарной ночью. Только этот сон был самым длинным, он был как бы основой всего. Было ещё что-то абсолютно другое, то что никак не соотносилось с этим основным сном.
Я сжимаю правую руку в кулак и поднимаю её на уровень глаз. С этим кулаком что-то не так. А именно – вместо косточек на тыльной стороне синеет пунцовый, похожий на мозоль, нарост. Сжав в кулак левую ладонь, я вижу почти ту же картину. – Мой двоюродный брат занимался боксом и никогда не упускал шанса ввязаться в драку, или врезать кому-то по чавке. Его кулаки были чем-то похожи на эти…– медленно вращая кулаками, я вглядываюсь в синие наросты. Мне не верится, что эти руки могут быть моими. – Точно такие же кулаки были у местной гопоты. Они нарочно набивали их об груши и стены и даже обкалывали чем-то вроде парафина, чтобы были больше. – Мои губы непроизвольно кривятся. – Где-то в промежутках, когда основной сон обрывался, я видел вот это. – На этот раз я пронёс страшный кулак над столом, едва не касаясь им мясистого носа доктора. – Я видел, как эта кувалда молотит по кирпичной стене. Ещё я видел часы, которые в разы дороже тех, что на тебе. Они слетели с руки во время удара об стену…
– Ты узнал эти часы? – лепечет Эммануил, заворожено глядя на кулак.
– Нет…– я медленно кручу головой. – Не узнал ни часы, ни руку, ни стену. Только сейчас я понимаю, что кулак, возможно, принадлежит мне. Мне непонятно только одно. Как всё это может соотноситься. Человек в основном сне, никак не сочетается вот с этим…– я ещё раз вращаю кулаком…– вот с этим…– медленно поднеся руку к лицу, тычу пальцем в шрам на губе, – вот с этим…– палец упирается в белую полоску, рассекающую бровь надвое…– с этим…– в горбинку на сломанной переносице…– с этим…– в проваленную скулу. – Такое ощущение, что сидящий перед тобой человек всю жизнь занимался боями без правил. Но человек в основном сне…он не такой. Это антипод всему этому…понимаешь? – я ударяю кулаком по столешнице и тут же морщусь от пронзающей руку боли. – Так что из этого сон…– хриплю я, стиснув зубы…– всё что было там, или всё, что происходит сейчас?!
– Тш-ш-ш! – Эммануил накрывает пухлой ладошкой моё запястье. Его шипение походит на звук, издаваемый раскалённой трубой на которую кинули пригоршню снега. – Главное успокоиться и не паниковать. Всё продвигается не так уж и плохо. Ты начал вспоминать, надо только упорядочить эти воспоминания, отделить ложные от реальных.
– Если бы это было возможно…– причитаю я, сдавливая виски пальцами. – В голове какая-то каша.
– Я тебе помогу разобраться с этой кашей! – Карие глаза под линзами щурятся, выдавливая обнадёживающие искры. – Сейчас мы кое во что сыграем. – Эммануил вскакивает, взбодрённый своей же мыслью. Он пару раз проходится вдоль стола, потом бросается к плите, берет кофеварку, разливает кофе по кружкам и ставит их на стол.
– Опять игры? – я горько ухмыляюсь.
– Это будет что-то вроде викторины. – Он пододвигает ко мне дымящуюся кружку. – Сейчас поясню. В твоих обрывочных воспоминаниях, ты увидел некую личность, которую связал с собой. Но там появился ещё один субъект, который полностью диссонирует с этой личностью. Есть некто третий – это тот, кого ты видишь в зеркале, тот кто разговаривает со мной, мучается от фантомных болей и удивляется виду своих кулаков. Есть и четвёртый…
– Четвёртый?! – я удивлённо вскидываю глаза на Эммануила.
– Да…представь себе. Но об этом четвёртом я расскажу в финале. Задача нашей с тобой игры, понять, какая из представленных личностей является твоей. Суть игры в следующем. Я буду задавать вопросы, на которые ты должен отвечать быстро и не задумываясь. Но отвечать ты будешь от имени личности, с которой себя ассоциируешь. Насколько я понимаю, это персонаж из так называемого «основного сна»…
Я делаю утвердительный кивок.
– Даю тебе пару секунд, чтобы войти в образ. Ты можешь сосредоточиться и закрыть глаза. Когда будешь, готов, скажешь…
Мне не нужно закрывать глаз. Я чётко ощущаю личность из сна, которая, скорее всего, и была мной настоящим.
– Я готов!
– Ну тогда, поехали! – Эммануил поболтав ложкой в своём стакане, звонко стучит ей по керамическому ободку, засунув в рот, тщательно облизывает. – Итак…вопрос номер один. Как тебя зовут?
– Артём!
– Сколько тебе лет?
– Тридцать пять!
– Назови своё семейное положение…
– Я женат…есть дочь, зовут Саша! – Я произношу эту фразу намного медленнее и не увереннее, чем предыдущие и заканчиваю почти шёпотом. Мои сомнения мгновенно отражаются в сощуренных глазах под линзами очков.
– Образование?
– Высшее, экономическое.
– Твоя специальность? Я имею в виду, рабочую специальность.
– Старший менеджер экспортного отдела в торговой компании.
– Тебя всё устраивает в твоей должности?
– А что не так? Должность, как должность…– я пожимаю плечами, чувствуя, что виляю, словно девочка.
