Олег Механик
Болевой порог
Часть 1
1
Когда это было?!
Покрытая сугробами опавших листьев поляна, кажется золотой. Солнце палит будто летом и всё, что попадает под этот прожектор, приобретает яркие краски. Ярко-салатовая зелень хвои, кроваво красные пирамиды клёнов, бирюзовое небо без единой тучки и рассыпанное вокруг золото. Все пылает, выжигая глаза приятным теплом, словно подсвеченная неоном картинка.
Ветер поддевает листья, зачерпывает их горстями, швыряет мне в лицо. Они кружатся вихрем и звенят словно монеты.
Она смеётся и стряхивает листву с волос, которые кажутся такими же золотыми в свете солнца. Забранные в шикарный конский хвост, они резвятся на ветру вместе с листьями. Мне нравятся её волосы, мне нравятся её пухлые губки, вздёрнутый носик и покрытые веснушками скулы. Мне нравится её смех.
«Мама, смотри, я нашла глиб!».
Девочка, белокурая головка которой едва выглядывает из-за жёлтых сугробов, продирается сквозь шуршащее море, держа в руке что-то большое – больше её головы.
«Саша, а ну-ка выбрось! Это же мухомор!».
Она подбегает к ребёнку, садится на корточки и тщательно вытирает платком маленькие пальчики.
Когда это было?
Было ли это со мной?
Было ли это?
Может всё это просто очередное видение, из тех, что, будто стаи птиц носятся вокруг меня последние несколько дней, с тех пор, как я вернулся?
Кстати, откуда я вернулся?
Вопросы один за одним появляются в голове, лопаются мыльными пузырями, разрываются на ничтожные капельки, которые так же набухают и взрываются снова. Вопросы множатся как тараканы. Это то, что крутится в голове всё последнее время.
Последнее время? А сколько всего этого времени? Где начальная точка его отсчёта? Откуда и когда она взялась?
Наверное, последнее время – это то, что я могу вспомнить.
А что я помню?
Помню ли я, что было час назад?
А два часа?
А что было вчера?
А позавчера?
Нет…это уже далеко. А это значит…это значит, что моё время… «Новое время», берёт свой старт с вчерашнего дня.
Конечно, что-то было и раньше. Планета так же вращалась вокруг своей оси, сменялись времена года, рождались и умирали люди, начинались и заканчивались войны, земля сотрясалась от пандемий и катастроф, всё, как и всегда происходило по законам жизни. Она – жизнь бурлила и кипела будто борщ в огромной кастрюле.
Только где был я? Кто я по отношению ко всей этой жизни?
На некоторые простейшие вопросы, ответы всё же есть.
Кто ты?
Человек!
Кто ты?
Мужчина!
Кто ты?
Я гражданин.
Кто ты?
Русский. Я живу в России!
Или нет?
Да я точно знаю, что русский, но что с того? Не факт, что я в России. Заснеженный горный хребет за окном, говорит о том, что я могу находиться где угодно.
Если это Россия, то я на Кавказе. Кстати, эти заснеженные горбы чем-то напоминают Приэльбрусье. Хм-м – значит я знаю эти края?
А если не Россия, тогда что? Швейцария?
Нет! Альпы другие. Они какие-то колючие, что ли?
Кордильеры? Нет…наверное нет…у тех пики похожи на поломанные зубы.
Анды? Да нет же…нет! Мне хорошо знаком их рельеф. Будто нож с зазубринами.
Хорошо лишь то, что я помню эти места и даже их корявые названия. А это значит, что я не всё забыл. А может начинаю вспоминать? А может быть эти места и их названия рождаются в моей голове так же, как и видения последних дней?
Я вижу лица каких-то людей; вижу множество разных ситуаций и событий. Что это, просто грёзы, или воспоминания? Как отличить надуманное от реальности? Как можно полагаться на мозг, который вдруг вышел из строя? Этот мозг, какого-то чёрта, обнулился. В связи с чем это произошло? Травма? Наркотики? Нервный срыв?
Из прилепленного к входной двери, зеркала, на меня пялится чужой человек. Черты его лица мне хорошо знакомы, и он даже пытается притвориться мной. И всё-таки, это не я. Наверное, в той жизни я тоже часто смотрелся в зеркало и тот, отпечатавшийся в уме, образ, совсем не походит на то, что я вижу. В общих чертах всё тоже, только этот намного старше и злее. Этот старик, а я ещё молод.
Я уверен, что должен быть молодым. Я даже могу сказать сколько мне лет…М-м-м
Сколько тебе лет?
Двадцать восемь…
Сколько?!
Ну тридцать…
Сколько-сколько?!
Тридцать пять – сорок…
Из уст старика это звучит даже смешно.
Когда я успел так постареть? Неужели какой-то огромный кусок, пласт моей жизни вывалился из сознания и я – этот жалкий старик?
Хотя-я…не такой уж он и жалкий.
Я сжимаю кулак и вижу набухающий, увитый змеями вен, бицепс. Отражающееся в зеркале, тело, кажется отлитым из бронзы. С трудом натянутая на бугристые мышцы кожа, грозится вот-вот лопнуть, на животе нет и намёка на жирок, который обычно откладывается у человека средних лет. Там рельефные будто выбитые стамеской, кубики.
Только пристальней вглядевшись в незнакомца, я понимаю, что это не старик. Его портит лицо. Потерявшие живость, впалые глаза, по-волчьи выглядывают из чёрных впадин. В коротких жёстких волосах блестит проседь. Судя по ощущениям, в этом месте должна быть светлая кучерявая шевелюра. Отсечённый толстым шрамом, уголок верхней губы свисает книзу, придавая выражению лица вечную унылость Пьеро. Из-за недостатка зубов, правую щёку пересекает борозда. Или это шрам? Ну конечно же. Похоже, что тут не обошлось без чего-то острого: бритвы, или ножа. Шрамы повсюду. Лицо исчёркано этими белыми и розоватыми полосками, будто листок, на котором расписывали ручку. Правая бровь разделена надвое, левая криво сшита и короче в два раза. На лбу три огромных борозды и большая вмятина чуть выше правого глаза, будто след от забитого гвоздя. Распухший кривой нос чуть косит влево, а левая скула та, как раз, косится вправо.
«Кто же над тобой так постарался?» – шепчу я, поглаживая жёсткие, превратившиеся в сталь, рубцы.
Человека в зеркале явно помотала жизнь. Раньше я бы назвал такого «матерым», «тертым калачом». Вот и ещё одно озарение! Я вспомнил мысли и ощущения человека, который должен быть мной настоящим.
Тип в зеркале улыбается кривым ртом и подмигивает.
Нет, это не я. Этот образ мне чужд. Он будто наложен на то, что на самом деле должно быть мной. На него будто натянута силиконовая маска, как те, что одевают на Хэллоуин. Вот и ещё одно воспоминание. Хотя…нет это знание. Всё, что я знал осталось при мне. Я знаю, как устроен этот мир, я знаю природу людей и явлений. Есть и более глубокие знания. Я знаю, как устроен двигатель внутреннего сгорания. Правда, что ли? Ну да: распредвал, головка клапанов, коленвал, поршня, кольца, картер. Ещё я знаю…что же я знаю? Ну да! Я знаю, как работает экономика. Я знаю, как устроена экономика Китая и чем она отличается от экономики моей страны. Я знаю историю и могу перечислить всех правителей моей страны от самого первого до последнего. Это всё знания и опыт. Это фундамент, который остаётся даже после того, как дом сгорел дотла.
У меня нет дома. Нет воспоминаний о том, кто я, чем я занимался раньше, где и с кем я жил, о том, что, чёрт подери, случилось.
Есть только один человек, который может всё прояснить. И это не устрашающая, сверкающая ледяными глазами, морда в зеркале. Он находится здесь, в этой, затерянной в горах, хижине, вместе со мной, и я слышу, как скрипят его ботинки, когда он выхаживает туда-сюда по коридору. Он озадачен не меньше меня. Он тоже постоянно думает. Он, так же, как и я ищет. Мы ищем один и тот же объект – мои воспоминания.
***
Маленький, коренастый, большеголовый, кучерявый. Очки в жирной оправе уверенно сидят на, не менее жирном, породистом носу. Неимоверно широкий лоб и увеличенные толстыми стёклами карие глаза.
Этот образ то, что я увидел первым, после своего возвращения. Сначала он мелькал, распадался на куски, терялся в пёстром коллаже бесконечных видений, но со временем закрепился в уме. Он первый, на ком я смог сфокусировать своё внимание. Он моё первое воспоминание, сохранившееся во мне аж со вчерашнего дня. Я знал его и позавчера, и вообще, по его словам, мы здесь уже больше недели.
Он говорил, что все эти дни общался со мной. Он знакомился со мной каждый день, и каждое утро я уже не помнил, кто он такой. Вчера был первый день, когда я вспомнил. Я не только вспомнил, кто он такой, но даже воспроизвёл его сложное имя.
При рождении ребёнок говорит первое слово. Это чаще всего «Мама», иногда «На», или «Дай». Моим первым словом было «Эммануил»! Этим словом я обрадовал его не меньше, чем заговоривший младенец.
– Ну слава Богу! – он широко улыбается, берет меня за плечи; мягким надавливанием рук усаживает на стул. – Лёд тронулся! Вы в первый раз вспомнили как меня зовут. Да что там говорить, вы вспомнили меня. Помните, кто я такой?».
– Вы доктор! – Я пожимаю плечами.
Он звонко хлопает в ладоши, интенсивно трет их одну об другую, словно хочет добыть огонь. Мой взгляд приковывается к блестящему браслету, выглядывающему из-под обреза рукава полосатой рубашки.
– Таг Хайер? Неплохая игрушка!
– Вы меня сегодня просто поражаете, молодой человек! – причитает он радостно поскрипывающим голосом. – С такими успехами, мы с вами скоро решим нашу задачу! У вас были такие часы?.
Я пожимаю плечами.
– Может быть вы увлекались марками дорогих швейцарских часов?
Я пожимаю плечами.
– Может быть подобные часы были у одного из ваших знакомых? Можете припомнить, у кого?
Я пожимаю плечами.
Я ничего не помню. Всё что было там, за порогом вчерашнего дня, продолжает утопать в непроглядном тумане. Эти часы относятся к прошлому опыту – это знание, которое никуда не пропало. Что было связано с ними конкретно, я не помню.
– Ну хорошо…хорошо! – Эммануил, вздёргивает кверху маленькие ладошки. – Не будем форсировать события. Будем идти постепенно, у нас полно времени!
– Да?! – Во мне, почему-то, крепко сидит чувство того, что время ограничено и его не так уж и много.
– В общем-то нас никто не гонит…– по бегающим за стеклами очков глазам, я понимаю, что доктор юлит. – Хотя…это в наших же с вами интересах, быстрее всё вспомнить и вернуться к нормальной жизни.
К нормальной жизни? А была ли моя жизнь нормальной. Разве у человека, живущего нормальной жизнью, случаются внезапные провалы в памяти? Может ли человек, живущий нормальной жизнью быть усыпанным шрамами, как собака блохами?
– Для начала мы закрепим то, что уже есть! – Эммануил смотрит на меня с жадностью механика, которому, наконец-то удалось запустить старый, давно умерший, движок. – Завтра вы снова вспомните меня и моё имя. Это даже не обсуждается. Ещё, вы скажете мне, какой на дворе день. Сегодня четверг, значит завтра будет пятница. Это понятно?
Я пожимаю плечами.
– А почему не понедельник?
– Что?
– Ну если считать, что я воскрес только сегодня, логичнее обозначить этот день как воскресенье, следовательно, завтра должен быть понедельник.
– Но сегодня четверг! – Во взгляде Эммануила появляется озабоченная озадаченность.
– Значит все-таки четверг? – Я пожимаю плечами. – Ну тогда всё понятно. Хотя…какое это имеет значение. Кстати, если уж, на то пошло, какое число, месяц, год?
– Ограничимся пока тем, что сегодня четверг. Не будем перегружать ваш только что проснувшийся мозг. На остальные вопросы вы будете отвечать мне сами!
***
Задача доктора оказалась мне по плечу.
Проснувшись следующим утром, я знал, что сегодня пятница, я нахожусь в затерянной в горах хижине на пару с маленьким очкастым доктором, со странным именем Эммануил. Я в первый раз позавтракал нормальной мирской пищей, в первый раз со времени своего возвращения. Сколько я не ел, известно одному Богу и, может быть, этому хитрому доктору. Он говорит, что, как минимум эти две недели ему приходилось кормить меня принудительно, смесью для энтерального питания. Он откармливал меня из ложечки, или вставленной в рот трубочки, как котёнка, лишившегося матери.
Омлет провалился в меня тёплым божественным нектаром. Эффект неземного блаженства усилил пролившийся с верху стакан горячего молока. Как это приятно есть простую земную пищу. Кстати, откуда мне известно, что она простая? Откуда в этой голове вообще могло взяться это понятие? Я что, питался как-то по-другому и жрал одни деликатесы? Судя по внутренним ощущениям и картинке в зеркале – это не так.
После завтрака мы гуляли. Я, с жадностью утопающего, втягивал ноздрями и ртом холодный горный воздух, взглядом очарованного младенца разглядывал раскинувшийся вокруг живописный ландшафт. Зрелище было по истине потрясающим. Скалистые отроги, курящиеся легким дымком, плывущие под нами облака, простирающаяся внизу огромная салатовая долина, все это создавало впечатление, что мы, единственные живые существа, которые находятся здесь, на высоте, где обитают разве, что орлы. Мы словно созерцающие с Олимпа, боги. Не давал покоя лишь один вопрос: каким образом меня забросило на этот Олимп?
– Где мы?
– Это пока не важно. Не грузись этой информацией!
Сегодня Эммануил решил перейти на «ты». Он вышагивает впереди, по усыпанной гравием тропинке. Камни хрустят под мощными подошвами его ботинок, будто шипованные колёса по асфальту. Он немногословен. Если и говорит, то по делу, задавая необходимые вопросы. Он здесь на работе.
– Тебе нравится отдыхать в горах? – спрашивает он, делая театральный разворот.
Я пожимаю плечами.
– Не знаю, док. Не знаю, как ответить на твой вопрос. Мне нравится то, что я вижу, и я чувствую, что такую, или похожую картинку я видел и раньше.
Эммануил довольно кивает и снова хрустит подошвами. Ещё до прогулки, он пояснил мне концепцию нашего общения. Вопросы может задавать только он. Моя задача пытаться на них ответить и уж никак не задавать их самому.
– Ты умеешь кататься на горных лыжах?
Я пожимаю плечами.
– Ты видел сход лавины?
Я пожимаю плечами.
– Ты любишь охотиться?
Я пожимаю плечами.
– Может быть вспомнишь известные тебе марки оружия?
– Из гладкоствольных «Иж», «Тигр», «Молот» – довольно неплохая игрушка. Из карабинов «СКС», «Вепрь триста восьмой», «Сайга». Ну и тривиальные «Калаши», куда же без них. Особенно мне нравятся старые добрые АКМ-ы, калибра семь шестьдесят два. У этих прицельная дальность лучше и убойная сила на уровне…
Зрачки Эммануила расширяются, даже учитывая то, что находятся за увеличительными стёклами. Я и сам не понял, как всё это выпалил. Действительно, откуда я знаю всю эту информацию, хотя, есть же интернет, кино, книги наконец. Не обязательно быть боевиком или гангстером, чтобы отличать карабин от гладкостволки.
Надо отдать должное доктору, который не стал развивать тему, попытался изобразить равнодушие и продолжил дефилировать по ползущей в гору тропинке. Он быстро сменил тему, рассказом о своём слабом сердце и о том, как ему полезны такие вот, горные прогулки. А я, тем временем, ждал очередного вопроса. Меня перестали интересовать горные красоты. Мне хотелось проникнуть в ущелья и долины, находящиеся внутри меня и в этом экстремальном трипе, я мог надеяться только на опытного в таких путешествиях, Эммануила.
– Я сильно боюсь высоты, даже к краю серпантина приближаться опасаюсь. От одного вида пропасти душа в пятки просится. Это у меня с детства. Детские комплексы самые сильные, и с ними бороться очень сложно, практически невозможно. А у тебя как с этим. Ты боишься высоты?
Я пожимаю плечами, разворачиваюсь и подхожу к самой кромке обрыва. Вид уходящего в туман гранитного среза не возбуждает во мне ровно никаких чувств.
– Похоже, что нет… – Чиркаю ногой по вросшему в землю булыжнику, и тот летит вниз, чакая об отвесную стену.
Эммануил кивает, будто поставив в голове очередную галочку и направляется дальше.
2
За время нашей первой прогулки я выяснил, что разбираюсь в оружии, не боюсь высоты, хорошо ориентируюсь во времени и имею отличную дыхалку. Ещё я выяснил, что хорошо чувствую людей. Я чувствую какой передо мной человек и загодя знаю, как себя с ним вести. Я выяснил, что Эммануил много врёт и виляет, а в моей вмурованной в фундамент, парадигме это означает, что он слабый человек. Но слабый это не значит бесполезный и неопасный. И это знание тоже покоится в моём фундаменте.
За обедом выяснилось, что я люблю кровавый стейк.
– Знаешь…мясо чуть пережарено. Я люблю, когда снаружи корочка, а внутри ещё свежак, понимаешь?
Ещё выяснилось, что я умею готовить и филигранно владею столовыми приборами.
– Сковородка нужна с тефлоновым покрытием, никакого масла. Нагреваешь её пока дно не покраснеет. Мясо лучше брать парное с шеи, или лопатки, отрезать пласт примерно на полтора два пальца. Если твоих, то три. Бросаешь его на сковородку, и через пару минут переворачиваешь. Так раза три, пока бока не подрумянятс.
– Может ты был поваром?
Я пожимаю плечами.
За ужином выяснилось, что я не пью.
– Всего по пятьдесят грамм. Это восьмилетний Виски. Не хочешь? Ты что совсем не пьёшь?
Я пожимаю плечами.
А после ужина мы, в первый раз, сыграли в эту игру.
– Ты когда-нибудь играл в «Воображариум?
– Это что ещё за птица такая?
– Это такая детская игра.
– Что-то я не припоминаю такой игры.
– А какие игры ты помнишь?
– Карточные в «Дурака», в «Буру», в «Акулину». Были настольные, типа «Монополии». По-моему, были ещё какие-то игры, но их сложно назвать детскими…– я прикусываю губу.
– Ты играл в казино? Рулетка, покер, однорукий бандит, тебе о чём-нибудь говорят эти названия?
Я пожимаю плечами.
– Ну хорошо…вернёмся к «Воображариуму». – Эммануил бросает в центр стола небольшую, похожую на карточную колоду, стопку. – Это картинки. Мы по очереди должны вытягивать их из колоды. Тот, кто вытянул, должен объяснить второму, что он видит на картинке. Хитрость в том, что он не должен использовать прямых намёков и однокоренных слов. Это понятно?
– Понятно то понятно. Только в чём интерес этой игры? Детский лепет какой-то.
– Не совсем детский. Эта игра даётся только тем, у кого есть хорошее ассоциативное мышление. Вот мы с тобой и потягаемся.
Мне не нужно было лишний раз объяснять, для чего Эммануил затевает эту игру. Это была очередная работа, гимнастика для моего атрофированного мозга.
Оказалось, что с образным мышлением у меня полный порядок.
– Это что-то очень большое, чем-то похожее во-он на тот заснеженный горб. Говорят, что в столкновении с ним, нет никаких шансов выжить, хотя, на вид он абсолютно безобидный. Его сородичи других цветов выглядят более устрашающе, но самым опасным считается именно он. Ещё, в честь них, назван один синдром, связанный с непроизвольной дефекацией.
– Медвежья болезнь – я широко улыбаюсь. – Там белый медведь!
Потом настала его очередь угадывать.
– Здесь человек и приспособление. Его, (приспособление), можно использовать для разных целей. Для прогулок, для занятий спортом, а также для повседневных задач. Приспособление это простейшее и очень часто является нарицательным именем этой простоты…
– Велосипед – перебивает он – человек едет на велосипеде!
– Точно! – я азартно тру ладони. – Твоя очередь!
Дальше всё пошло как по накатанной. Он угадал верблюда, я угадал хоккеиста; он угадал школьника, я угадал газетную полосу; он угадал слона, я угадал пылесос. Мне показалось, что ассоциации в моих карточках были сложнее. Чего только стоила баба с коромыслом. Но я взял и этот барьер.
Что-то ещё появлялось во мне во время этой игры. Что-то давно забытое возвращалось, и вернулось оно, на два дня позже меня. Сначала я не понимал, что доставляет мне дискомфорт и затормаживает мышление. Позже это «что-то» дало о себе знать так, что его уже невозможно было игнорировать.
– Что-то случилось? – Очки Эммануила пускают настороженные блики.
– Да так…что-то голова разболелась. – Я непроизвольно давлю пальцами на виски. Боль подкрадывалась медленно. Она наполняла голову, как струйка кипятка наполняет сосуд. Проникая в темечко, она растекалась по вискам и затылку, отяжеляла лоб. Эта боль была не столько невыносимой, сколько непривычной, неожиданной. Что-то внутри меня очень удивлялось этой появившейся боли.
– Болит голова?! – Эммануил как будто сильно чему-то удивлен.
– Да…немного… – морщусь я. – У тебя есть какая-нибудь таблетка?
– Какая например?
Другой бы удивился, услышав такое от доктора, но я понимал, что это очередная проверка.
– Баралгин, нимесулин, кодеин, цитрамон. Аспирин наконец…– недовольно цежу я, отмечая, что хорошо ориентируюсь в обезболивающих.
– Хорошо…сейчас поищу что-нибудь из этого. – Он как-то нехотя встает и выходит из гостиной. Через пару минут он возвращается со стаканом воды и чем-то, зажатым в кулаке.
– На…выпей это! – маленькая, похожая на белую горошину, пилюля, падает из его ладони в мою.
– Что это? – я прищурившись вглядываюсь в таблетку. Что-то подсказывает мне, что этот препарат не из тех, которые я называл ранее.
– Пей! Это поможет!
За неимением других вариантов я закидываю пилюлю в рот и выливаю сверху весь стакан воды.
Прошло пятнадцать минут, но боль не отпустила.
Прошло тридцать минут – мне показалось, что она только нарастает.
Прошёл час.
– Что ты мне дал? – цежу я, сжимая голову ладонями.
– Обезболивающее, как ты и просил…
– Я понял. Как называется?
– Темпалгин…
По паузе перед ответом и неуверенному голосу, я понимаю, что Эммануил врёт.
– Ты дал мне пустышку?
– Ты что? Конечно же нет!
– Это не темпалгин. Я знаю эти таблетки…они другой формы и зелёного цвета. Ты что, хочешь чтобы я здесь сдох?» – мой голос срывается на стон, рот судорожно кривится. В эту секунду мне хочется его убить и я почему-то уверен, что могу легко это сделать.
– Это точно темпалгин, просто другая его форма. Наверное, раньше ты пил дженерики. Этот препарат оригинальный индийский!
– Ага…индийский…рассказывай мне…был бы оригинальный…давно бы отпустило…
– Не факт! Возможно, эта боль другого характера и препарат на неё не воздействует!
– Так дай тот, который воздействует! – ору я. – Ты же доктор!
– Доктор должен иметь чёткий диагноз, чтобы лечить больного. У меня его нет. Я не имею под рукой аппарат МРТ, чтобы определить источник боли. Всё, что есть в моём арсенале – это обезболивающие таблетки!
– Слабенький какой-то арсенал. Ты же вроде здесь, чтобы меня лечить?
– Моя терапия использует другие средства, но, чтобы установить, что нужно в твоём случае – необходим диагноз. Если честно, я был готов ко всему, кроме боли!
– Да будет тебе известно, что больной и боль являются однокоренными словами, – бурчу я, в сложенные под головой локти.
Я чувствую, что таблетка таки подействовала, и боль улетучивается. Вместе с болью сходит на нет и мой гнев.
– Кстати, о боли. В твоём случае это не так уж и плохо. Боль, если она конечно не смертельная, говорит о том, что ты идёшь на поправку…
– Слушай,Эммануил, а ты точно доктор? – Внезапное облегчение, мгновенно делает меня весёлым. – Первый раз слышу, что боль, это хорошо!
– Дай мне пару дней, и ты поймёшь, что я был прав! – Эммануил встает и, обиженно сутулясь, направляется к выходу из гостиной. – У меня к тебе одна просьба. – он говорит, не оборачиваясь, будто общается с дверью. – Потерпи. Терпи боль, пока она не станет невыносимой. Когда будешь чувствовать, что совсем невмочь, я дам тебе таблеток. Боль поможет тебе…
– Поможет?!
– Она поможет тебе вспомнить!
3
Суббота! Она началась раньше обычного. Боль вернулась ночью и стала потихоньку выцарапывать меня из глубокого сна. Я ворочался, накрывал голову подушкой, пытаясь убежать, но она уже вцепилась мне в темечко, проникла под черепную кость и стала продираться вниз. Темя, виски, глаза, нос, зубы. Зу-убы! Как же это больно. Через голову будто бы пропустили разряд тока. А боль, оставив пылать поражённую голову, уже устремилась вниз. Мне показалось, что ноет каждая косточка моего несчастного тела. Бёдра, коленные чашечки, предплечья, ключицы, всё это одолела страшная ломота. Меня словно скручивали, сворачивали в спираль. Что-то невероятно сильное и лютое, пыталось выжать меня, как тряпку, выдавить из меня все жизненные соки.
«М-м-м!» – дыханье сбилось, рот свело, я не мог даже кричать. А боль уже перекинулась на внутренности. Печень, будто накачиваемая автомобильным компрессором, пыталась вырваться наружу, почки отяжелели, словно в них залили свинца. Сердце бешено колотилось и каждый удар отдавался острой болью, будто его протыкали иголкой.
«М-м-м-м!».
Я бы конечно плюнул на совет доктора и вытряс из него всё имеющееся в доме обезболивающее. Я бы это непременно сделал, если бы только смог. Боль парализовала моё тело, скрутила мышцы, она продолжала прирастать. В моих зажмуренных глазах появилась накалённая до красна спираль. Казалось, что эта спираль протянута от правого виска к левому. Спираль шипела и росла в диаметре, становилась жирной, как гадюка.
«М-м-м-м-м!»
Бах! Спираль взорвалась вместе с разлетающимся на кусочки мозгом.
***
Щелк!
Заваленный бумагами стол. Две руки нервными движениями копошатся в стопках, открывают пластиковые папки, пальцы бегло перебирают листки, выдёргивают один.
– Вот он!
– Это что? – Красномордое рыжебородое лицо нависает сверху, прищуренные глаза давят, сверлят в черепе дыры. – Я тебя просил за девять месяцев, а ты мне тычешь квартальным…
– За девять? За девять ещё не готов…но я сегодня постараюсь сделать…
– Ты должен был сделать его ещё вчера! – орёт рыжая борода. – С чем мне теперь на совет директоров идти?!
– Василий Семёнович я…
– Да пошёл ты на …растяпа! От тебя одни неприятности!
– Но я!
– Пить надо меньше и в соцсетях зависать. Ещё один такой прокол и можешь собирать шмотки!
Визгливый голос, отражается от пластиковых перегородок и носится по разбитому на квадратные соты, офису, как шальная пуля. За соседней перегородкой слышится придавленный ладошкой смех.
Щелк!
Руки лежат на кожаной оплётке руля. Я узнаю эту оплётку, узнаю руки. На безымянном пальце правой, тонкое золотое колечко. Я узнаю это кольцо. Елозящие по стеклу дворники вяло размазывают прилипшие капли дождя. Кривая змея узкой дороги заставляет выворачивать руль то вправо, то влево. Я знаю эту дорогу. Из магнитолы раздаются финальные аккорды Фрэди из песни «Show mast go on». Моя любимая.
– Серёж, не гони так. Ты же знаешь, что за поворотом эта выбоина. Опять влетишь!
Я знаю этот голос. Всегда мягкий, никогда не срывающийся на крик, всё прощающий и всегда чуткий.
– Натуль, яма не здесь, за следующим поворотом, возле Бурьяновки!
Свист тормозов, глухой удар подвески, матерок.
– Ну вот, я же говорила! – поёт невозмутимый голос.
– Папа, ты опять в яму пловалился!
Сашка! В прямоугольнике зеркала заднего вида большие бирюзовые глаза, белые локоны, огромный – в два раза больше маленькой головки розовый берет. Я привёз его из заграничной командировки.
Я знаю всё: машину, находящихся в ней людей. Нет никого на свете милее этих людей. Мне знаком этот тёплый уютный мирок, и я хочу остаться в нём навсегда.
Щелк!
«На! Н-на! Н-н-на!»
Окровавленный кулак со всей мочи врезается в стену. Ещё раз! И ещё!
«Н-на-аа! С-сука! Я заставлю тебя появиться!».
Глухие удары сотрясают бетонную коробку помещения. Осыпается штукатурка. В месте приложения ударов образовалась, бурая от крови, выщербина.
«На-на-на!».
Лопнувшая кожа, клочками висит на костяшках. С каждым ударом кулак разбрызгивает по стене бурые капли. Ещё один удар, и он разлетится в щепки.
Щелк!
«Всё, что вам мешает в достижении успеха – это вы сами! Ваши взятые с детства установки, детские комплексы, породили неверие. Неверие в себя! Вы здесь, чтобы поломать эти установки и выйти из этого зала другими людьми!».
Шум аплодисментов, восторженные крики, свист.
Две ладошки с размаху шлёпают одна об другую, на худом запястье болтаются дешёвые часы – китайская реплика «Роллекс». Я знаю эти ладони, знаю эти часы. Лес голов, приторная смесь десятков дешёвых ароматов, сцена. В свете софитов машет руками высокий белозубый мужик с забранными в хвостик жидкими волосами. Над головой мужика горит, выведенный светодиодными лентами, слоган.
«Кондрат Степанов – билет в новую жизнь!»
Щелк!
Кулак продолжает неумолимо ударяться в стену. Вывалившийся пласт штукатурки образовал приличную дыру, и рука с каждым ударом утопает в ней по локоть.
Бумм! Бумм! Бумм!
Неумолимые удары крошат стену и кулак. С окровавленного запястья слетают золотые часы, падают на пол. Что-то знакомое есть в гравировке, на обратной стороне циферблата. Чьи это часы? Чья рука разбивается о стену?
4
Вынырнув из забытья, я обнаружил себя лежащим на полу. Боль продолжала пульсировать в каждой клеточке тела. Собрав последние силы, я встал на корячки, прополз до двери и толкнул её головой.
«До-о-ок!»
Вместе с захлебывающимся криком, изо рта выплеснулась белая рвотная пена.
Он появился быстро, будто стоял рядом за дверью, схватил меня под руки облокотил обмякшее тело на свои колени.
– На пей! – Он запрокидывает мою голову, большим и средним пальцем руки давит на сжатые челюсти, заставляя их раскрыться, затем вкладывает в них таблетку. Пилюля прилипает к засохшему языку.
– Пей! – врезавшаяся в губы, кромка стакана, причиняет им дикую боль.
– М-м-м – мыча от боли, давлюсь, вливаемой в горло водой. – Дай что-нибудь помощнее, щас сдохну!».
– Подожди! – Он убегает в свою комнату и уже через секунду возвращается со шприцем в руке. – Сейчас сделаю укол, должно полегчать. – стягивает с меня штаны, и быстро, почти не настраиваясь, вгоняет иглу в ягодицу. Я ору от новой дикой боли. Мне кажется, что он вонзил в меня раскалённое лезвие ножа.
– А-а-а! Ты чё уколы ставить не умеешь? Какой ты бля доктор?!
– Тш-ш-ш! Успокойся, я сделал всё аккуратно, просто у тебя слишком низкий болевой порог!
Болевой порог! Эта фраза застревает у меня в голове, и проворачивается там вперемешку с болью, как бельё в стиральной машинке. Что-то очень важное связано с этим выражением, что-то, что заставило мозг жадно ухватить его, несмотря на невыносимую боль. Кто, когда и зачем произносил эту фразу? Как она связана со мной? Какое отношение она имеет ко всей происходящей чертовщине?
***
Боль отступала долго, постепенно, но даже частичное её снятие, принесло мне значительное облегчение. С помощью Эммануила я перебрался на кровать, где маялся ещё неопределённое количество времени, пока не уснул. В этот раз, видения меня не посещали. Может быть они и были, но я ничего не запомнил, так как был погружен в очень глубокое и вязкое сонное болото. Проснулся, когда за окном было уже черно. Боли не было, но вставать не хотелось. Я боялся, что она проснётся вместе с телом.
В дверном проёме образовалась щель, впускающая в мрачную комнату, полоску яркого света.
– Ты как? – Очки Эммануила пускают осторожные блики.
– Вроде отпустило! – хриплю я.
– Поешь?
– Не хочу! Буду лежать пока не стану уверен, что отпустило.
– Ты настолько боишься боли? Мне кажется, ты преувеличиваешь. Пойми, что боль не всегда объективна. Иногда это всего лишь ощущение, никак не связанное с реальностью.
