Наталья Бокшай
Первым будет Январь
– Убит, – равнодушно сообщил он через мгновенье, когда княжич вновь приземлился спиной в грязь, а острие деревянного клинка нависло над его шеей.
Вот тогда я вновь сделала для себя открытие – князь всё это время просто сдерживался, позволяя Рюену вести бой, изматывал его и давал лишь ложную надежду, что тот сможет победить.
– Встречаемся в гриднице, – кивнул он княжичу. – Ты неплохо показал себя в этот раз.
– Есть к чему стремиться, – недовольно проворчал Рюен, устало поднимаясь на ноги.
Он хмуро покосился в мою сторону. Но я лишь ободрительно улыбнулась, убирая с лица прилипшую прядь волос.
Кивнув Бусу и махнув Фёдору рукой, Январь стремительной походкой направился в сторону караульной, откуда уже доносились возбуждённые голоса.
– Молодчина, Рюен, – похвалил рында, на бегу похлопав княжича по плечу. – Завтра давай со мной.
И озорно подмигнув мне, умчался вслед за князем. За ним тут же поторопился и Басман, что-то проговорив Нельге и Весее, от чего обе как-то странно переглянулись между собой и поплотнее завернулись в плащи.
– Достаточно на сегодня.
Слова Буса вырвали во мне вздох облегчения – хотелось просто упасть и лежать, даже не моргая. Я знала, что вряд ли утром смогу сползти с постели. Но только это уже не могло меня остановить и изменить заданный маршрут. С того дня начались мои первые настоящие шаги маленького воина, которого во мне видел Январь. Хотя он считал меня воином не по этой причине. Во мне просыпалась иная сила, видеть которую мог только он.
– Госпожа, ты была великолепна, – Рюен помог мне надеть плащ. – Прости, если погорячился и хотел отговорить тебя. Я понял, что не прав, когда увидел, с каким рвением ты взялась за задуманное. Наверное, я просто тебя не понял. То, что случилось, ужасно. И я очень виноват перед тобой. Я не смог тебя защитить.
– Ты не прав, – я мягко улыбнулась Рюену. – Ты сделал всё, что помогло Январю спасти нас. Без твоих соколов нас бы не нашли. А тот поединок, которого ты стыдишься, был нечестным с самого начала. Но я рада, что в тебе нет той подлости, из которой состоит Декабрь. У тебя чистая душа, а это для меня главнее.
Рюен выглядел потрясённым и благодарным одновременно. Лицо залил румянец, а губ коснулась счастливая улыбка, стирая с лица выражение вины и отчаяния. Вот только в глазах вспыхнул и погас незнакомый мне огонёк, от которого по моей спине пробежал холодок.
– Идём скорее, госпожа, – потянул он меня за руку. – Тебе нужно согреться и переодеться, чтобы не заболеть. Мороз крепчает, а у тебя голова не покрыта.
Я лишь фыркнула – к холоду мне не привыкать, чего только стоит купание в полынье! Но Рюен был прав, и я не стала противиться, позволив ему передать меня в руки Нельги и Весеи, которым было строго наказано позаботиться обо мне.
И пока я отогревалась в чане с душистой горячей водой, пока насухо вытирала волосы и одевалась в чистую одежду, во дворе не переставая заливались псы.
– Что там такое? – спросила я у вернувшейся с подносом горячего травяного чая Нельги.
– Не знаю, – пожала плечами девушка, с тревогой выглядывая в окно. – Князь распорядился послать отряд с волкодавами к границе с лесом. Может зверьё какое подобралось к Просини.
Я нахмурилась. Что такого сообщил Ярилко князю, что так того встревожило?
– А где теперь Ярилко? – полюбопытствовала я как бы между прочим.
– Да в караульной поди, – махнула Нельга рукой. – Они там днюют и ночуют.
В покои ворвалась запыхавшаяся Весея, не иначе как ноги от погони уносила.
– Письмо… тебе, госпожа, – задыхаясь, выпалила она, протягивая мне запечатанный свиток тонкой бумаги, невесомой, как крылья бабочек.
Я удивилась, ведь даже ещё не взяв письмо в руки, поняла, что было оно не от Рюена, который так часто изливал свои мысли и чувства бумаге, когда не мог их произнести вслух. Опустив глаза на сургучную печать и увидев подснежник, я выдохнула:
– Март.
Девицы мои тут же повисли у меня на плечах, стараясь заглянуть в письмо, которое я с волнением развернула.
Я не видела Марта с того дня, как на крепость напали зимние князья. Его не было среди сражавшихся, никто не говорил о нём, даже его дружинные и слуги, уехавшие из Просини вместе со всеми гостями. Но я была больше, чем уверена, что у него с Январём была своя договорённость, о которой не стоило никому знать. Видимо, тот всадник, которого я видела перед битвой, и был весенним князем.
Письмо было коротким, пылким, живым и… мартовским.
«Душа моя! Расея!
Не было ни единого мгновенья, чтобы я о тебе не думал. Все мои помыслы рядом с тобой, душа рвётся навстречу с твоей и ждёт, когда минует февральский морок и пение синиц оповестит о моём княжении.
Мне очень жаль, что не удалось попрощаться и прислать тебе весточку раньше. Но на то есть причины. Очень важные причины, душа моя. Я расскажу о них при встрече. Заверяю тебя, что сделаю всё, чтобы эта встреча состоялась, и ни одно зло не помешало мне увидеть тебя. А покуда не начались мои дни, прошу тебя, душа моя, заклинаю и молю, умоляю на коленях – не покидай Просини, не делай ничего, что подвергло бы твою жизнь опасности, ведь я не могу быть рядом и уповаю только на защиту Января. Я знаю, он защитит тебя, но и ты береги себя!
Обо всём остальном я расскажу тебе позже. У нас ещё будут дни для приятных бесед и добрых речей. Встречу тебя в своём княжестве, как желанную гостью, только не гони меня прочь, не отталкивай. Всем сердцем молю тебя дать мне просто быть хотя бы твоим другом, в то время, как я с радостью стал бы твоим рабом. Будь моей утренней и вечерней звездой, дневным светом и полуночной искрой, чтобы я мог быть достойным тебя, душа моя. Твой свет даёт мне силы и надежды, ведёт меня ясными дорогами, а потому я благодарю тебя от всего сердца, что спустя столько лет съедающей меня враждебности и злости, я наконец-то обрёл покой и прозрел. Ты мой свет, душа моя. Сбереги его, не дай себя обидеть, если случится, что некому будет защитить тебя.
Покорно твой навеки
Март».
Я с тревогой вновь пробежалась по строчкам письма, а затем снова и снова, не слыша, как Весея и Нельга торопят меня рассказать, о чём написал князь. Было что-то предостерегающее, сквозящее неподдельной тревогой, не напыщенное и не фальшивое в этих строках. Князь действительно волновался, возможно, даже знал, что угрозы не миновать и просил меня позаботиться о себе. Может быть, он даже знал, что со мной едва не случилось в лесу, когда я пренебрегла стараниями Января защитить крепость и вышла за стены с Рюеном?
– Ну что там, Расея? – с нетерпением подёргала меня за рукав Весея. – Как там князь Март?
– Просит не выходить из Просини, – туманно ответила я, переводя взгляд на пламя свечи, всё ещё размышляя над словами Марта. – И ждёт к нему на княжение.
Весея и Нельга затаили дыхание, не сводя с меня взгляда и ожидая ещё каких-нибудь вестей из весеннего княжества. Обе девушки разрумянились, точно майские розы под ласковыми солнечными лучами.
– Если всё будет хорошо, то мы, конечно же, поедем, – поспешила заверить их я, чтобы они не допрашивали меня больше ни о чём.
Ох, сколько визгу после этого поднялось! Обе девушки от радости заскакали по покоям, что белки в лесу. У меня даже голова разболелась от их воплей.
– Скажи, Нельга, а какой сегодня день княжения нашего князя? – спросила я, когда девицы немного поостыли и принялись трещать о нарядах, как сороки.
– Так последняя седмица началась, – равнодушно пожала плечами Нельга, не услышав тревоги в моём голосе. – Всё ближе к весне. Представляешь, Расеюшка, скоро наш лес весь зелёным станет, птицы запоют, цветы тяжёлыми венчиками закачаются, разнося пьянящий аромат. У Старой берёзы соберутся все женихи и невесты, все те, кто будет ждать своего наречённого или наречённую, чтобы осенью зазвенела округа свадебными песнями! Интересно, Басман придёт? Я пойду к Старой берёзе, коли ты, госпожа, разрешишь, я уже и куколку «невесту» сделала. А ты, Весея, пойдёшь?
– Коли госпожа наша пойдёт, так и мы с ней, – Весея как-то странно посмотрела на меня.
Но я не сразу уловила нить их беседы, сжимая по-прежнему в руках письмо Марта.
– Ты пойдёшь, госпожа? – вновь спросила меня Весея. – У той берёзы издавна все любящие и наречённые своё счастье обретали. Почему бы и нам не попытать своего счастья? Коли с кем суждено тебе свою жизнь прожить до кончины, так того и встретишь под Старой берёзой. А коли не срок ещё, так хоть просто повеселишься с нами. Я вот вряд ли в этот Коловорот встречу своего суженого. Всё в мечтаниях витаю, всё во снах желаю увидеть. И то о князе Марте думаю, то о княжиче Рюене, то о дружинных наших. Но ни о ком сердечко так не страдает, как мне того хотелось бы. Видать, не время ещё. Всё дурное. Правду бабушка Малашка говорит: «Влюбиться, что воды напиться – до следующей чаши, а коль влюбишься, так жажда окаянная замучает».
И обе девушки рассмеялись, припоминая ещё слова Малашки на любой случай. Про Старую берёзу проговорили весь оставшийся вечер, вспоминая, кто и когда ходил туда, кто после женился, кто встретился. Вспомнили даже одного заезжего купца, из апрельских, которого под той берёзой обокрали тати из декабрьских, пока тот был занят обрядовой пляской, желая встретить «ту самую». Встретить то он её встретил, да только уж дорого она ему обошлась – три повозки с тканями, винами, солониной да ещё и посудой из жёлтой глины, какая была особой редкостью в январских землях. Ту посуду потом по всему торгу встречали, да только найди виновного! Купец горевать по добру не стал, а красавицу с собой увёз, получив на то благословение её родителей. Уж десять зим как миновало с того события.
– Так пойдёшь к берёзе, госпожа? – вновь спросила меня Весея. – Не скоро хоть, но всё же.
– Если доживём, то пойдём, – заверила я девушек. – Уж я вас без женихов не оставлю.
И выпроводив их, довольных, точно впереди был не февраль, а март, я подошла к окну с совершенно раскалывающейся головой и разболевшимся с непривычки телом после уроков Буса. Болела каждая косточка, точно я не удары отрабатывала, а принимала их на себя.
Во дворе сновали отроки, разгружая телеги с провизией. Конюший отчитывал троих конюхов за какую-то оплошность, грозно размахивая кнутом. Из караула вернулись верховые, которых сменили другие дозорные, скоро покинувшие двор. Молчан, приняв доклад дозорного, умчался в гридницу, что-то наказав пробегавшему мимо стряпчему, вернувшемуся откуда-то из городища.
А потом всё стихло.
Я устало забралась под одеяло, вновь развернув письмо Марта. Отчего-то в голове всплыл утренний хмурый взгляд Января, когда Рюен передал ему письмо с печатью цветущей липы. Уж не от Юни ли оно было? От одной этой мысли шальная искра ужалила прямо под сердце, заставив меня поморщиться. О чём она могла ему написать? Просто о том, что благополучно добралась в свои земли, или вновь напомнить о своём предложении? И ответит ли Январь на её весточку?
Подумав ещё немного, я не заметила, как провалилась в сон. Но тут же подорвалась, точно кто за плечо тряхнул. Мотнув головой, я сбросила с себя остатки сна и села на постели, соображая, что так сильно меня встревожило, когда вокруг стояла непроницаемая тишина, наполненная привычными ночными звуками зимней морозной ночи.
Скрип снега я различила так ясно, что сомнений не было – Январь вновь не спал. В его шагах слышалось какое-то волнение, нетерпение и ярость.
Потянувшись, было, за плащом, я вдруг почувствовала чьё-то чужое присутствие в покоях. Свечи затрепыхались так, что тени на стенах заплясали в бешеном темпе, вырисовывая головы чудовищ, разинувших свои клыкастые пасти. Из-за сундука выглянули горящие глаза, что угли в остывающем очаге, мигнули и потухли.
В страхе я забралась с ногами на постель, задев рукой крайнюю свечку. Она мягко упала на пол, но не потухла. Воск капал, как дождевая вода со стрехи, а из-под ложа вытянулась чёрная мохнатая лапа, пытаясь дотянуться до пламени и погасить его.
Я закричала так, что все тени шарахнулись по своим углам, заскакали в хороводе по стенам и вокруг мебели, а глаза вновь замигали рядом с сундуком. Схватив ножны и обнажив меч, я, не отрываясь, смотрела на свечку, в ожидании, что мохнатая лапа вновь появится.
Дверь с грохотом ударилась об стену, впуская в мои покои порыв холодного ветра, от которого упавшая свеча, наконец, погасла.
– Расея!
Вид, наверное, у меня был безумным – лохматая, в одной нательной рубахе, с мечом, я ошалелым взглядом уставилась на Января.
– Там… – выдохнула я, кивая на пол. – Лапа!
Князь стремительным шагом подошёл к моей постели и встал на колени, заглядывая под ложе.
– Лютый! Сукин ты сын! Пошёл вон.
В покои вбежал Фёдор, а за ним по пятам – до смерти перепуганная Весея.
– Что случилось? – рында тяжело дышал, глядя то на меня, то на князя.
– Выходи давай, Лютый, – Январь похлопал себя рукой по колену. – Сдуреть с вами можно. Как он сюда зашёл? Фёдор, ты впустил?
Из-под моего ложа выбрался здоровенный чёрный то ли пёс, то ли волк. Виновато виляя хвостом, он молча смотрел Январю в глаза.
Я бросила меч на постель и закрыла лицо руками. Хотелось плакать и смеяться одновременно.
– Что ты тут забыл, друг? – Январь с усмешкой потрепал пса по шее. – Напугал Расею, негодник. Там тебя Бус обыскался.
– Я не знаю, как он сюда зашёл, – Фёдор пожал плечами. – Я его и не видел. Небось, за Молчаном увязался. Он его вечно в гридницу запускает. Расея, ты как? Нормально?
– А ты как думаешь? – я отняла ладони от лица и опустилась на постель, покосившись на сундук. – Там ещё и в углу кто-то таращился. Не знаешь, кто?
Фёдор перевёл взгляд на сундук.
– Может тебе привиделось, госпожа? – дрожащим голосом спросила Весея, кутаясь в платок.
Я посмотрела на Лютого. Пёс с радостью принимал ласку, жмуря глаза, когда ладонь Января касалась его головы.
– Полуволк, – ответил мне князь на мой незаданный вопрос. – Лаять и выть не умеет. Зато лучшего стражника не сыскать. Февраль, забавы ради, подарил на княжение три зимы назад ещё щенком, которого от матери раньше сроку отняли. Думал, злым будет на меня. Вышло всё наоборот.
Я протянула руку к Лютому. Он повернул ко мне голову, посмотрел своими умными глазами и уткнулся носом в ладонь, точно позволяя погладить себя.
– Напугал, – выговорила я ему, бесстрашно потрепав по холке.
Январь вновь усмехнулся, поднял свечу, после чего поглядел на сундук и спросил у Фёдора:
– Дозорные сменились?
– Ещё одну лучину и вернутся, – отчитался рында.
Январь молча кивнул, направляясь к выходу.
– Лютый, идём, – скомандовал он. – Госпоже спать пора. За сундуком никого нет.
Полуволк неохотно затрусил к двери следом за князем.
– А был? – не удержалась я.
– Был, – отозвался он. – Мартовский лег-охранитель. Куда ж он тебя без присмотру оставит? Спи. Нету его теперь.
Весея так и охнула, когда услышала сказанное князем.
Когда стихли их шаги, я ещё долго сидела на постели, обводя покои взглядом. Страх отступил, но тревога никуда не исчезла. Кто такой лег-охранитель я понятия не имела, но так и хотелось расспросить Весею что имел ввиду князь и опасно ли это.
Во дворе послышались голоса дозорных. Замелькали огни. Захлопали двери. Застонал колодец у конюшни. А потом до моего слуха долетел протяжный волчий вой. Через мгновенье ему вторил другой, третий…
«Февраль забавы ради подарил три зима назад… Лаять и выть не умеет». Слова Января почему-то заставили меня насторожиться. «Февраль подарил». И тут я вспомнила разговоры на охоте о том, что во владениях Января волки не селились, их всех подле себя держал Февраль Лютович!
Старый Лют питал особую страсть к этим животным. Вот только он отбирал самых кровожадных и безжалостных в свою стаю, тех, кто не подчинялся правилам вожака, но выбрал своим предводителем князя-оборотня. Эту же сущность унаследовал и Февраль, впитав в себя всю ярость и ненависть, которая делала его монстром ужаснее самого лютого волка.
Вой перекрыл все голоса во дворе, отчего псы в псарне жалобно заскулили, а Лютый заскрёб лапой ворота.
Выскочив из сеней, я успела увидеть, как князь вскочил на Врана и полуволк побежал рядом с ним, указывая верную дорогу в лес, уводя дозорных вслед за собой, чтобы отыскать среди подобравшихся к крепости волков единственного оборотня.
– Береги себя, Январь, – прошептала я вслед.
Внутри уже распускал колючие лепестки, подобно чертополоху, страх, усиливающийся с каждым звуком доносившегося из лесу волчьего воя.
Глава 17. Дикая охота
Князь не вернулся ни утром, ни на следующий вечер. Бус, оставшийся вместо него, был суровее обычного. Старший гридень спуску не давал отрокам, гонял их весь день по разным поручениям, так что переговорить с Ярилкой не было никакой возможности. Затевалось что-то такое, что вслух было страшно произносить.
Тревога в крепости распространялась словно эпидемия. Какая-то невидимая сила гнала чёрную волну, и когда Январь с дружиной не вернулся и на третий вечер, княжеский двор захлебнулся гневом ворвавшихся купцов, охотников и других уважаемых жителей, имеющих слово на собрании.
Нельга и Весея, перепуганные разъярённой толпой, побросали своё шитьё и сидели на сундуке, прижавшись к стеклу, за которым слышались недовольные голоса.
Я молчала. Сидела, уставившись на горящую свечу перед блюдом, которое с такой охотой разрисовывала всего несколько дней назад, но после того, как Январь уехал – даже не притронулась к нему. Всё, на что меня хватало в эти смутные дни, так это ещё твёрже держать в руке меч, внимая словам Буса. Когда мой наставник прекращал урок, я продолжала тренироваться до изнеможения. Иногда Рюен составлял мне компанию, и тогда моя ярость выплёскивалась наружу – я не хотела, чтобы он мне поддавался, и требовала от него честного поединка, на который он с неохотой соглашался, а потом долго извинялся, когда я падала каждый раз побеждённая им.
– Они совсем не в себе, – охнула Нельга. – Как же так?
Какофония голосов стремилась достичь своего апогея. Бус что-то недовольно втолковывал собравшимся, но они и слушать его не желали. Подоспевший на помощь Рюен спустился с гульбища прямо к толпе, желая наперекор всем недовольствам договориться мирным путём. Всё, чего он добился, так это того, что один из главных среди купцов, тот самый, что присутствовал на всех пирах в честь княжения князя, взял слово.
Мало-помалу до меня стали долетать мрачные обрывки гневливой речи.
– … ведьма она! Князя нашего погубила! Это из-за неё здесь всё завертелось-закружилось! Где ты видел, княжич, чтобы гостили без роду-племени у нашего князя девицы разные? По крепости слухи ходят, что не только Марту она голову закружила. А если она так со всеми? А потом откроет врагу нашему ворота! Князь из-за неё в спор с Февралём вступил! А теперь где наш князь? Где он теперь? Кто защитит нас? Торговый тракт закрыт, выхода из городища нет, народ начинает голодать, потому что князь запретил охотиться. Сколько мы должны терпеть это?
Дальнейших слов я больше не слышала. Разум мой затуманился от дикого ужаса, захлестнувшего меня своей волной. Я начала тонуть в пожирающей меня пучине, и выбраться из неё теперь было невозможно.
Всё из-за меня.
Всё, что происходило в двенадцати княжествах – моя вина! Не появись я здесь – ничего бы не случилось! Никто бы не погиб, никто бы не враждовал и уж тем более – не объявил войну! Всему виной была только я! Из-за меня Январю приходится терпеть всё это! Его собственный народ, преданный и горячо любящий своего князя, восстал против него из-за меня!
Как в бреду я поднялась из-за стола и направилась прочь из мастерской, не слыша голосов Весеи и Нельги, зовущих меня по имени.
Если я исчезну – всё закончится, больше никто не пострадает. Январь вернётся в своё княжество и всё будет хорошо. С ними всеми всё будет хорошо.
Добравшись через сени к переходу между жилыми теремами, я толкнула первую попавшуюся дверь, желая через хоромы обогнуть княжеский двор и выйти с той стороны, где бы меня никто не увидел, а уж какая доска в заборе держалась на одном гвозде я знала.
– Куда ты идёшь, госпожа?
Весея ухватила меня за руку, желая вернуть мне здравый рассудок.
– Какая я тебе госпожа? – со злостью накинулась я на неё. – Не слышала, как меня теперь кличут? Уходи, иначе и ты из-за меня пострадаешь.
– Никуда я не уйду! – обидчиво вспыхнула Весея, не до конца понимая причины моей злости. – Никто в крепости не осмелился бы наводить напраслину на тебя. Князь…
– Где он теперь, твой князь? – выдернула я руку. – Пока его нет – все говорят, что думают.
– Они бы не стали так говорить! Люди любят тебя! – Весея вновь ухватила меня за руку. – Все знают, что ты сделала для князя и для остальных.
– Погубила всех, – прорычала я, вырывая рукав. – Уходи, Весея, не останавливай меня. Только страх и уважение к Январю сдерживали недовольство людей на мой счёт. А теперь им нужно найти того, кто виновен в их бедах. Они правы – я никто.
– Они это не со зла, – всхлипнула Весея. – Они бы так не… Их кто-то подговорил! Кто-то настроил их против тебя, пока князя нет.
Я перевела взгляд на ревущую от отчаяния Весею.
– Теперь всё равно, – глухо отозвалась я. – Князя нет, а выяснять, права ты или нет, никто не станет. Мне лучше уйти, иначе будет только хуже.
– Не уходи, Расея! – вскрикнула Весея. – Не мучай князя ещё больше! Не подвергай его и свою жизнь опасности! Разве ты не понимаешь, что кому-то нужно, чтобы ты ушла.
– Всей крепости, – горько хмыкнула я. – Посмотри на них – они ворвутся сюда, если я не уйду. Ты умереть из-за меня хочешь, глупая?
И отвернувшись от захлёбывающейся слезами Весеи, заторопилась прочь.
– Нельга! – визгливо закричала девушка, теряя остатки самообладания. – Нельга, госпожа уходит!
И она бросилась звать на помощь, вереща, как кликуша.
Выйдя за порог, я услышала сбоку всё ещё недовольные голоса толпы. Чадили смоляные факелы, заполняя двор нестерпимо едким дымом. Если не уйду сейчас – они меня растерзают, а ещё хуже – перевернут хоромы с ног на голову, чтобы утешить свою боль.
Просочившись в неприметный лаз позади караульной, я торопливо побрела по улице Просини, низко натянув капюшон, чтобы не видеть косых взглядов людей, которые попадались мне на пути. Но никто не осмелился меня остановить, а может быть просто никто не был уверен в том я ли это – сумерки сгущались, надвигался буран. У ворот мне встретились разгневанные мужики из охотников, требовавшие дозорных выпустить их. Они трясли рогатинами и щёлкали хлыстами, напирая на стражников, обнаживших мечи.
У меня в голове не укладывалось – как эти доблестные защитники своей священной, по их меркам, крепости, чтившие своего князя, словно небесное божество, могли пойти на такое? Как они могли за столь короткое время восстать против и вместо сплочённости выбрать иной путь?
– Это же Расея!
Злобный голос заставил меня вздрогнуть и резко сменить курс. Я заторопилась убраться прочь от ворот, в которые собиралась незаметно просочиться под всеобщую суматоху. Но толпа тут же позабыла о дозорных, о своих требованиях, бросаясь за мной в погоню.
Самым ближайшим местом, которое я знала, была гонтина. Я видела её маковку-корму из-за ближайшего поворота вала. Голоса позади заставили меня ускорить шаг. От страха, что меня сейчас схватят и попросту растерзают, было нечем дышать. Метнувшись в ближайший переход между валами, чтобы выйти с другой стороны, я бросилась бежать во весь свой непокорный дух, всё ещё говоривший мне голосом Января, что я должна выжить.
Ворвавшись в гонтину, я заперла тяжёлую дверь на засов, слыша, как голоса и топот быстрых ног становятся всё ближе. Храм встретил меня тишиной и мирным покачиванием огней от проникающих через щели сквозняков. Глаза князя и княгини смотрели на меня из глубины последнего пристанища и точно видели насквозь, читали мои мысли и считали частые удары моего сердца.
В дверь ударили, явно в надежде вынести её с первого наскока.
– Матушка! Батюшка!
Я кинулась в ноги родителям Января, точно одни они могли защитить меня сейчас. Из груди рвались отчаянные рыдания, но слёз не было. Ласковые отсветы ложились на мраморные лица, делая их живыми.
В дверь вновь ударили, да так, что по гонтине прошла дрожь, а я невольно зажмурилась, обнимая колени Миланки Синесветовны и держась за её руку, тёплую и точно живую.
Где-то грохнул колокол. Затем второй.
Завыл голодным диким зверем ветер. Сотней голосов в чудовищном водовороте зарычал обрушившийся на Просинь буран. Будто море, ревущее в своём стихийном безумии, он перевалил за крепостную стену, растёкся между валами, хрипя и пожирая всё живое и неугодное. В этом шуме различались удары мечей о деревянные щиты, как перед битвой, утробное пение ритуальной песни, трубный глас боевого рога и ржание коней, готовых ринуться в атаку.
Дверь позади меня вновь содрогнулась от мощного удара, затрещав от натуги.
Я подняла глаза на князя, чей мудрый и спокойный лик стал суровым и внимательным, пристально взирая на меня.
– Если мне суждено умереть здесь, то я не смогу защитить князя, как обещала вам. Что мне делать? Я не молю о защите, но лишь прошу указать мне путь. Я не хочу оставлять Просинь на растерзание всем тем волкам, что готовы растащить её по кусочкам.
И то ли свет от светильников так исказился, то ли это было и вправду так, но мраморная снежинка на груди князя Сеченя засияла ровным золотым светом, а потом свет потёк вниз, словно тонкая нить, опутывая его грудь, руки, коснулся ладони Миланки, добрался до гарды меча, становясь ярче, пламенея, зажигая клинок огненным сиянием. И вот оно коснулось меня, проникло под кожу, заструилось по венам, вспыхнуло в груди и расцвело пышным дивным цветком, чей свет не могла скрыть даже одежда.
Я, на миг забыв, что за дверью стоит толпа разгневанных мужей, удивилась, глядя, как мой ключик пульсирует ровным светом, сплетаясь с той нитью, что шла от князя и княгини.
Дверь с грохотом сорвалась с петель и тяжело упала на каменный пол. Ледяной ветер голодным зверем ворвался в гонтину, всколыхнув все свечи, светильники и жаровни, погасив их. И единственным светом этого священного места была я и мраморные статуи князя Сеченя и княгини Миланки. А ещё был меч. Схватив его, я обернулась к ворвавшейся толпе, выставив клинок перед собой.
За стенами гонтины захлёбывались звоном дозорные колокола. Ревела необузданная никем стихия, рвущая крепость своей мощью, как голодный волк. А невидимое войско за стеной шаг за шагом становилось ближе к стене.
– Чего встали? – крикнула я с такой яростью, что первые в ряду мужи попятились от меня. – Нападайте, коль пришли!
– Обещанная?
– Она обещанная?
Шёпот робким ветром пронёсся в рядах ворвавшихся.
– Что смотрите? – я шагнула вперёд. – Если я ведьма, так убейте меня! Чего встали?
Мужи попятились прочь.
– Предать князя задумали, курвы? – махнула я мечом. – Волю его нарушить? А ну пошли прочь! Враг за стеной, а вы за девкой побежали?
– Мы… Мы не по своей воле, госпожа.
Чей-то робкий голос прозвучал в вое ветра словно собачий скулёж.
– Точно морок какой-то.
– Морок? – зашипела я. – Морок у тебя в штанах! А ну живо пошли на стену! Либо защищайте крепость, либо уж довершите то, зачем пришли! Кто у вас тут герой? Ну?
Я обвела собравшихся острием клинка, точно ядовитым жалом. Во мне было столько ярости, что страху просто не осталось места. Мне хотелось жить. Я не собиралась ни сдаваться, ни быть жертвой, ни падать на колени. А почувствовав откуда-то взявшуюся власть над ними, я совсем потеряла голову – моя жадность к жизни застила мне глаза и разум.
Точно чей-то исполинский кулак ударил в спины тех, кто ворвался в гонтину, повалив на пол. Невидимое войско ринулось в атаку, устремившись к Просини ещё быстрее. А колокола уже не могли больше перекрыть тот дикий рёв, что вот-вот должен был обрушиться на стену и вырвать ворота.
– К бою! – заорала я, точно в меня вселился дремавший в гонтине дух прошлых битв. – На стену!
И перешагивая через барахтающиеся на полу тела нерадивых защитников собственных кошельков и закромов, ринулась к выходу, заправляя полы платья за пояс.
Повсюду мелькали огни и перекликались голоса тех, кто спешил защищать Просинь.
По приставным лестницам занимали свои позиции лучники, в надежде на то, что хотя бы одна стрела долетит против ветра до цели. У ворот выстроились копейщики. Тащили горячую воду и смолу, повсюду горели огни и ревели голоса гридней, подгоняя оборонявшихся.
В страшной суматохе, где каждый знал своё место, на меня никто не обращал внимания. Взобравшись на стену, я поглядела вниз.
Как чёрная тень в ночи из леса надвигалось войско, которому не страшен был ни буран, ни лютый холод. В пожирающей стихии мелькало знакомое лицо Снеженя, чей сокрушительный ветер не давал защитникам стены ни единой возможности поднять головы. Глаза слезились так, что всё смазывалось и расплывалось перед глазами. Но, не смотря на это, я разглядела чёрный силуэт ехавшего впереди Февраля. Второй князь был чернее самой ночи, самой тёмной тьмы, страшнее самой смерти, ибо с ним ехала его дочь – Мара.
«Где же ты, Январь?».
Я с ужасом смотрела на приближающееся войско, и в груди разрасталось незнакомое до этого чувство. Мне казалось, что когда-то давным-давно я уже всё это видела. Даже находясь далеко от Мары и Февраля, я видела их лица так близко, точно они стояли в шаге от меня. Их безжалостные глаза равнодушно и с презрением взирали на величественную крепость, точно так же, как в тот день, когда пал князь Рус, защищавший мир в двенадцати землях, стоя плечом к плечу с князем Сеченем. Отец и дочь не щадили никого, даже младенцев, сея смерть и ужас там, где ступала их нога.
– Дочка!
Я резко обернулась, едва не свалившись с лестницы.
Внизу, верхом на коне, был Бус. Задранное ко мне лицо показалось мне совсем иным, чем я знала его все эти дни. Что-то вновь всколыхнулось во мне, что-то до нестерпимой боли знакомое и ускользающее, точно песок сквозь пальцы.
– Иди сюда, сейчас же!
Гридень спрыгнул с коня, протянул ко мне руку, а в глазах, которые при свете дня плескались небесной синевой, не утративших былого блеска и пытливости, мелькнуло облегчение от того, что он нашёл меня живой.
– Расеюшка, спускайся, дочка!
Я поспешила вниз. Мне казалось, что взгляд Мары искал меня, будто княжна знала, что я здесь. Будто чувствовала меня как-то по-особенному остро. Или это были всего лишь мои выдумки?
– Ты что же это творишь, Расея? – Бус ухватил меня за плечи, заглядывая в глаза с таким пылом, что я растерялась. – Бежать надумала? В своём ли ты уме, дочка?
– Это всё из-за меня, – возразила я с жаром. – Они убить меня хотят за то, что князь пропал! Они ведьмой меня теперь кличут, говоря, что я навлекла на Просинь беду!
