Наталья Бокшай
Первым будет Январь

– Княжич, – просиял разносчик, узнав Рюена. – Угощайтесь, угощайтесь.

Купив по яблоку и большой калач, мы довольно зашагали по переполненной людьми улице, счастливые, как дети.

– Повидаем лебедей? – спросил Рюен, сияя, точно солнечный зайчик на воде.

Я кивнула головой, забирая у него калач.

– Чур, я кормлю, – тут же заявила я ему.

К озеру мы отправились пешком. Дышалось легко, и все тревоги как-то сами собой улеглись, уступив место радости от простой прогулки ясным морозным днём. На голубом небе, точно таком, как княжеский стяг Января, слюдяным пятном сияло солнце. Снег искрился так, что было больно глазам.

– Что это за место? – спросила я у Рюена, когда мы дошли до одного из валов за городищем.

– Это? – указал он пальцем на деревянную постройку, сильно похожую на вытянутую к небу лодку, где на корме вместо свирепой морды какого-нибудь чудовища было вырезано изображение лебедя, а крыша была покрыта небольшими дощечками, как будто чешуёй. – Это гонтина. Место, где живут вырезанные из дерева и камня идолы князя Сеченя, госпожи-государыни Миланки Синесветовны и других славных воинов Первого княжества.

– А нам можно туда войти? – осторожно спросила я, с благоговением глядя на резное крыльцо, выкрашенное красной краской.

– Ты хочешь посмотреть? – Рюен нахмурился. – Там не на что смотреть.

– Я очень хочу, – и я потянула его за рукав к гонтине.

Рюен, к моему удивлению, неохотно поплёлся следом, как если бы идти было на другой край света.

– Только недолго, – попросил он, глядя, как тени гор становятся темнее и длиннее.

Мы вошли в гонтину, и я поняла, почему это место было особенным. Это был настоящий храм Просини, да и всего княжества Января.

Нас окутала глубокая тишина, такая густая, точно мы окунулись в плотную желейную массу и теперь медленно плыли мимо дивных статуй героев древних времён. На нас смотрели спокойные лица воинов ушедших эпох, на чьих коленях покоились мечи и луки, топоры и булавы. А в том месте, где по всем правилам должен был быть алтарь, на каменных тронах сидели князь и княгиня, вырезанные из белого мрамора. Умелый мастер потратил много времени, чтобы добиться нереального живого сходства с настоящими людьми.

Я замерла перед теми, о ком слышала столько легенд и доюрых воспоминаний, что теперь и сама готова была опуститься на колени. Если бы рядом не было Рюена.

Январь был похож на отца лицом и статью, острыми скулами и красивыми губами, сильными руками и гордо расправленными плечами. А вот глаза… Глаза были мамины. Та же уверенность, то же сострадание, то же презрение к несправедливости, та же редкостная теплота, которой он одаривал тех, кто многое значил для него.

На груди князя Сеченя сверкала резная снежинка, переходящая в ключ. Я даже невольно прижала ладонь к своему ключику, надёжно спрятанному под одеждой, ведь его половинка так сильно была похожа на ту целостную, что была у первого князя.

Миланка Синесветовна была настолько красивой, что красота летних и весенних княжон, Ляны или Светозары не шла ни в какое сравнение. Она была прекраснее их всех. Сила и нежность исходили от неё, даже не смотря на то, что её фигура была вырезана из мрамора. Казалось, что всё пространство вокруг дышало первозданной красотой и дивным очарованием, сладостью и добротой. Она была как будто внеземным творением той природы, постичь которую не смог бы ни один из живущих на свете. На её коленях покоился тонкий меч, выкованный именно для неё. Свет свечей играл бликами на острой стали, не знающей ни ржи, ни времени. Это сияние манило меня к себе, словно магнитом, и мне страшно хотелось взять меч в руки.

– Идём, – резко одёрнул меня Рюен, когда я невольно сделала шаг к Миланке.

Вздрогнув всем телом, я шумно выдохнула, сбрасывая с себя некое наваждение. Взглянув в последний раз в лица великих князя и княгини, я тихой тенью заскользила к выходу.

– Я вернусь, – прошептала я им на прощание. – Я буду защищать Просинь вместе с ним. Обещаю.

В полном молчании мы пошли к лебединому озеру. Рюен время от времени хмурился.

– Почему ты молчишь? – спросила я его, наконец.

– Мне неуютно в этом месте, – отозвался он. – Словно все, кто обитает там, говорит со мной, напоминая, что я ещё ничего не сделал для своего народа.

– А в твоём княжестве есть гонтина? – спросила я его вновь, желая вернуть тот лёгкий и весёлый настрой, с каким мы вышли из княжеских ворот.

– Есть, – кивнул Рюен. – Там стоит идол моего деда Листопаденя. Стены и потолок покрыты золотой краской, и пахнет горькой полынью – его любимый аромат при жизни. В детстве я часто ходил туда, чтобы посмотреть, как чистят его меч и корону. А потом отец возложил эту корону на мою голову, когда я достиг возраста, чтобы присутствовать на военном совете, и гонтина сменилась на гридницу.

– А меч?

– Меч у каждого воина свой, – улыбнулся Рюен. – У деда был тяжёлый двуручный, с которым я так и не научился обращаться. Я люблю свой. Имя моего меча Буяный. Его ковали лучшие кузнецы в нашем княжестве. И он ещё ни разу меня не подвёл, не смотря на то, что битв на моё время пока что выпало немного.

И всё время, пока мы шли к озеру, Рюен с удовольствием мне рассказывал всякие забавные истории, которые с ним случались, пока он обучался фехтованию, и дурное настроение, накрывшее его в гонтине, улетучилось.

Лебеди встречали нас радостным гомоном. А когда увидели, что им принесли их любимое лакомство, полезли обниматься и щекотать лёгким пощипыванием за уши и щеки. Я чувствовала себя невероятно счастливой, от души хохоча и обнимая этих удивительных птиц, не замечая ни приближающегося отряда всадников, ни громко ударившего колокола. Мой разум точно забыл о страхе и бдительности, отдавшись под крыло белым птицам. И опомнилась я только тогда, когда Рюен ухватил меня за руку, с силой потянув за собой, да так, что заживающее плечо вспыхнуло болью, как от удара пучком крапивы.

– Бежим!

Он крикнул настолько отчаянно, что я поняла – мы пропали. Мир рухнул в один момент, когда под ногами задрожала земля.

Я не успела даже оглянуться, как через несколько мгновений щёлкнул хлыст и княжич, отпустив мою руку, со стоном полетел в сугроб.

– Беги, Расея! – только и успел он крикнуть прежде, чем в воздухе вновь просвистел ударивший пустоту хлыст.

Я отпрыгнула в сторону, бешено озираясь по сторонам.

Колокол на вышке первого вала заливался, как сумасшедший, а из ворот хлынул отряд всадников.

– Попалась.

Декабря я узнала раньше, чем увидела. Его ликующих хохот заставил моё сердце сжаться до размеров пшеничного зёрнышка. Заячьи уши вновь задрожали от страха. Его конь преградил мне путь, а грубые руки ухватили с такой силой, что мне показалось, будто все позвонки застонали от того, что в них обратно вдавили рёбра.

Кричать было бесполезно – отряд Басмана был слишком далеко, становясь ещё дальше, когда Декабрь с зычным гиком стегнул своего скакуна, такого же сумасшедшего, как он сам.

Лёжа поперёк спины коня, я не могла ни думать, ни плакать, ни смотреть по сторонам. Мне было нестерпимо больно. Боль разрывала мою грудь на части, беспощадно запуская свои безжалостные когти от каждого толчка конских копыт и тяжёлой декабрьской руки, держащей меня, словно раба за ошейник. Мне казалось, что я не выдержу и потеряю сознание от боли, усиливающейся и дополняющейся ударами еловых лап и хлестких берёзовых косиц. Дышать было почти невозможно – воздух разрывался во мне стоном и рычанием. Я хотела, чтобы сознание покинуло меня и избавило на время от мучений, но собственная жадность к жизни не давала мне такой поблажки.

А потом всё закончилось. Или это было ещё более чудовищное начало?

Декабрь остановил коня, лихо спрыгнув в снег.

– Январская девица, – прорычал он точно голодный зверь, стаскивая меня на землю за шиворот. – Я ведь говорил, что не сдержусь.

Хохот десятка воинов, собравшихся рядом со своим князем, стал для меня оглушающим. Я была точно между молотом и наковальней. И больше всего мне хотелось, чтобы хоть какая-нибудь невидимая сила раздавила меня на молекулы раньше, чем Декабрь ко мне прикоснётся.

– Погляди на меня, – князь с силой дёрнул мою больную руку, отчего я едва сдержалась, чтобы не ойкнуть, до крови прикусив губу. – Любуйся моей властью, ибо теперь я твой господин.

Его воины вновь одобрительно закричали. А он, больно ухватив меня за подбородок, силой вынудил посмотреть ему в лицо. Это было самое ненавистное на свете лицо, в которое мне хотелось вцепиться зубами и рвать, рвать, рвать…

– Не тронь её!

Рюен.

Его вышвырнули в круг, точно жалкого щенка, улюлюкая и плюя.

– А, это ты, гадёныш, – Декабрь расплылся в широкой улыбке, в то время как глаза горели таким дьявольским огнём, точно он никогда и не был человеком. – Это с тобой я должен иметь дело? Или что ты там мне обещал?

– Тронешь её – убью, – Рюен встал на ноги, сплюнув кровью прямо на меховые сапоги Декабря. – Или ты только воями своими можешь прикрываться, а сам ни на что больше не годен? Растратил все силы в постелях любовниц?

Декабрь оттолкнул меня в сторону, бросаясь к Рюену.

– Героем себя возомнил, октябрёныш? – прохрипел он ему в лицо. – Только все герои обычно мертвы.

– Сражайся, как воин, – прорычал Рюен ему в ответ. – И посмотрим, кто из нас герой.

Декабрь мгновенье смотрел ему в глазах, а потом, приняв решение, бросил своему рынде:

– Дай ему его меч и девку стереги.

Ох, Рюен! Что же мы наделали!

Кто-то бросил княжичу меч, не забыв при этом наступить на лезвие, когда он потянулся к нему, чтобы поднять, а потом и вовсе ударил под колени, гогоча во всю глотку удавшейся шутке.

Декабрь ударил первым, не дав Рюену подняться с колен. Но молодость тем и отличается, что ловкость всегда быстрее мысли. Княжич вывернул лезвие декабрьского меча так, что оно коснулось голени хозяина, заставив Декабря закряхтеть от натуги. Как порвавшаяся тетива, Рюен вскочил на ноги, ударив противника ногой в живот, и пронзительно свистнул.

Я зажмурила глаза. Этот свист я слышала не в первый раз. И теперь призыв устремился в небо, чтобы созвать крылатое войско осеннего господина.

Сталь звенела, высекая искры. Снег на поляне становился чёрным, а затянувшийся поединок ждал подлой развязки.

Кто-то из воев подставил подножку княжичу. Рюен упал. И в тоже мгновенье на его голову обрушился тупой удар рукояти, оглушив.

– Я хочу, чтобы ты видел, кто из нас герой, – прорычал Декабрь, ухватив княжича за мокрые кудри, и повернул его голову в мою сторону. – Смотри внимательно. До конца смотри. Ты такого ещё не видел и, какая жалость – уже не увидишь. А будешь молить о пощаде, я придумаю, как и тебя порадовать этой прелестью.

У Рюена отняли меч и поставили на колени прямо напротив меня.

Я знала, что мне не сбежать, что никто не услышит и не придёт спасти. Сколько бы Рюен не свистел, отчаянно взывая к соколиной братии, Декабрь только громче хохотал, приближаясь ко мне, как ленивый кот к загнанной в угол мыши под ободряющее возбуждённое ликование всех его воинов. Поляна была зачарована его ворожбой, ни одна снежинка не сорвалась с ветки, чтобы я могла ей прошептать свою мольбу.

– Ради тебя не пожалею собственной шубы, – протянул Декабрь, облизывая губы. – Никто из моих воинов не пожалеет.

Он первым бросил на снег свою медвежью шубу, после чего и его дружинные сделали тоже самое.

Каждое их действие было для меня точно пощёчиной, отдававшейся глубоко внутри нестерпимой болью. Наверное, так болеть может только душа.

Затуманенным взглядом я видела бледное лицо Рюена, с разбитым виском и прилипшими ко лбу каштановыми кудрями. Его пронзительный взгляд был полон боли и сожаления, а дрожащие губы в немом крике произносили моё имя снова и снова, будто это могло теперь что-то изменить. А державшие его вои лишь безжалостно гоготали, следя за тем, чтобы он не отворачивался и смотрел на то, что собирался сделать со мной их князь.

«Спаси меня, Январь! Прошу тебя! Спаси меня!»

Декабрь дёрнул застёжку моего плаща, и он шумно упал на землю.

Как мне хотелось умереть! Умереть и забыть всё то, что я сейчас чувствовала. Слёз не было, а колотившееся до этого сердце, замерло и перешло на ровный медленный шаг, словно желая остановиться вовсе.

– Смотри, кто здесь герой, октябрёныш! – с ликованием воскликнул Декабрь, толкая меня на груду колких шуб.

– Прости меня, Расея! – простонал Рюен, зажмурив глаза.

Треск с остервенением рвущегося на мне кафтана вместе с нательной рубахой привёл воев в неописуемый восторг. Теперь я видела над собой звериные лица, ожидающие, когда вожак разрешит и им отведать кусок пойманной добычи, которую они держали за руки.

В полуобморочном состоянии я лишь держалась за мысль, что, во что бы то ни стало, хочу до последнего видеть над собой голубое январское небо. Моё вечное январское небо, в котором в тихом прощальном вальсе кружились снежинки, похожие на цветы морозника.

Рёв голосов надо мной превратил моё существование в ад. Я больше себе не принадлежала. Моя душа в ужасе выпрыгнула из моего тела, над которым с трудом взгромоздился Декабрь, и бежала прочь, оставив мне одну единственную мысль: «Только бы умереть раньше, чем он прикоснётся ко мне. Только бы умереть раньше, чем это случится». Рёв голосов был полон животного дикого безумства. Потом к нему присоединился звон стали, ржание коней, пронзительный крик соколов.

Грозная туша Декабря перестала давить меня, а его руки больше не шарили по моим коленям, разрывая крепкую ткань всё выше, и я полетела в невесомость, ничего не чувствуя, ничего не видя и ничего не желая понимать, лишь сильнее, до немоты сводила бёдра, цепляясь носком за носок, сплетая собственные ноги в мёртвый узел.

– В порядке? Эй! Расея, посмотри сюда. Это я, Фёдор. Князь, да оставь ты его!

Кто-то с силой потряс меня за плечи.

В нос ударил знакомый запах тёплого хлеба. Всё тело сломала страшная судорога от того напряжения, в котором я так пыталась себя защитить.

– Я же просил тебя! Я просил тебя никуда не ходить с ней! Не выходить со двора!

Январь кулаком ударил Рюена в скулу. Тот не устоял на ногах и рухнул в снег, но защищаться не стал – признавал свою вину полностью.

– Я просил тебя, Рюен!

– Да оставь ты его.

Фёдор отпустил меня и перехватил кулак Января.

– Князь, не горячись.

– Оставь меня, – Январь с остервенением вырвал руку и толкнул рынду, чтобы тот дал ему дорогу. – Пошли вон! Все вон!

А потом вновь прыгнул к Рюену, схватил за воротник и, поставив на ноги, грубо тряхнул.

– Ты доволен? Доволен? Герой! Посмотри, что ты наделал! Посмотри на неё!

– Лучше ударь меня ещё раз, – простонал Рюен, качая головой. – Я заслужил.

Но Январь с силой и всем тем нерастраченным гневом оттолкнул Рюена от себя и отвернулся так, что пронзительно скрипнул снег под сапогами. Он со злостью зарычал, стаскивая с плеча плащ.

– Иди сюда, – и шагнул ко мне, накрывая тем теплом, которого мне так не хватало!

Прижав к себе, всё ещё тяжело дыша и с грохочущим сердцем, он гладил меня по голове, уткнувшись носом в мою макушку, пропитавшуюся запахом вонючих медвежьих шкур.

– Поплачь, – прошептал он ласково. – Иначе душа разорвётся.

И я зарыдала. Уткнувшись лицом в его грудь, зарыдала на весь лес, обнимая в ответ, чтобы отдать всю боль и страдания, через которые пришлось пройти, оставшись несломленной только благодаря ему одному.

Глава 16. Лютый

Уже гораздо позже Ярилко рассказал мне о том, как Январь нашёл меня, когда возвращался из Сурьи, как понял, что я в опасности, как вместе с Фёдором и Басманом застиг Декабря врасплох, как Бус с Молчаном и Плишкой разгромили отряд Декабря, а сам он ушёл, перекинувшись в своё стихийное обличье, как соколы Рюена, не в силах преодолеть ворожбы двенадцатого князя, указали январским воинам путь к той злосчастной поляне у самой границы. Это всё я узнала потом, когда ко мне вернулась способность говорить и думать, соображать и реагировать на людей, воспринимать и подпускать к себе всех, кого знала.

А пока что для меня спасительной нитью был только он – Январь. В чёрном водовороте красок и звериных лиц я видела только его лицо. В рычании и животном ликовании я слышала и понимала только его голос. Во мраке пережитого кошмара мне спасительным сиянием были его глаза. Но едва я вспоминала Декабря и думала о том, чтобы было, если бы князь не успел, не нашёл, не отыскал – мою душу вновь засасывало в водоворот первородного страха.

Но он был со мной. Всё время был со мной.

Это по его распоряжению в ту ночь больше пяти раз грели и наливали полный чан горячей воды, наполняя ароматными травами и ветками сосны и ели, что никак не могли заглушить запах вонючей медвежьей шкуры. Это по его просьбе сварили самую вкусную кисло-сладкую кулагу с калиной, напомнившую мне бабушкину кашу, которую она готовила для меня в детстве, когда я болела. Это он избавил меня он попыток Рюена поговорить со мной.

– Знаешь, в детстве у меня была любимая колыбельная, которую мне пела моя матушка, – заговорил Январь, сидя прямо на полу перед очагом у постели. – Такая старая-старая песенка, её, наверное, никто уже и не помнит в Просини.

Была глубокая ночь. Я лежала на постели в покоях князя, свернувшись клубочком, и как заворожённая смотрела, не моргая, то на огонь, то на профиль Января, подсвеченный тёплым светом. Глаза закрывать было страшно – перед собой я вновь и вновь видела звериный оскал Декабря.

И Январь запел, тихо так, хрипловато, совсем не мелодично, но по-мужски ласково и успокаивающе.

– Тише, мыши, не шумите,

И Расею не будите.

Дрёма по лесу идёт,

Сны в лукошке ей несёт.

Не шуми на сене, кот,

Дрёма ходит у ворот.

А ты, ветер, не свищи,

А ты, ставня, не пищи.

Дрёма ходит у окна,

Колыбелька ей видна.

Не скрипите, половицы,

Дрёма снимет рукавицы.

Снов насыплет в колыбель,

Спит Расеюшка теперь.

Я смотрела в его лицо, которое тоже точно светилось изнутри мягким светом, и чувствовала страшную благодарность, которую не могла выразить никакими словами, благодарность за всё то хорошее, что он сделал для меня. Впервые в жизни я поняла, каково это не уметь благодарить словами – есть такие человеческие поступки, за которые одного «спасибо» или «благодарю» мало. Мало для того, кто благодарит. Ведь в душе пчелиным роем гудит столько разных чувств и этих самых «благодарю», что одно слово не способно передать. Видимо и для него эта благодарность была тем роем, который не вмещался в одно слово, потому-то он и выражал это совершенно по-иному – через поступки, подарки, вот такие моменты, когда был просто Январём, безо всяких титулов и княжеских масок.

– Научи меня владеть мечом, – заговорила я впервые после случившегося.

Князь медленно обернулся ко мне. На лице не было удивления, словно он знал, что я попрошу его об этом рано или поздно. Не было и возражения, что было предсказуемо, попроси я об этом кого-то другого. Он медленно кивнул, вновь поворачивая голову к огню.

– Спи. Завтра будет новый день. Ничего не бойся. Я буду рядом.

Закрыв глаза, я покрепче прижала к себе одеяло, вновь слыша тихую, временами прерывающуюся колыбельную, ласковую, баюкающую все мои душевные раны.

«Я буду рядом».

«Ничего не бойся».

«Я буду рядом».

*

Окончательно я пришла в себе только через несколько дней. Меня никто не спрашивал о случившемся, не напоминал мне, не донимал меня расспросами о том, как я. И я была всем благодарна. Потому что никакой заботы мне не требовалось – Январь сделал всё, чтобы мой мир вернулся на круги своя и пробудил во мне желание никогда больше не превращаться в жертву.

В мастерской, куда я спешила с рассветом, было полно хлопот – щиты ждали покраски, а гончар принёс мне ещё несколько блюд и чашек, которые мне не терпелось расписать. Ко мне присоединились Нельга и Весея, и теперь мне приходилось контролировать и их работу, правда, мои девицы всему научились быстро и получалось у них хорошо. Вскоре в мастерской совсем не осталось свободного места – всё рукоделие, которым они занимались в свободное время, переехало, и теперь помимо длинного стола и стеллажа для хранения инструментов и веществ для составления красок, были прялки, ящики с нитками и тканями, узелки с камнями и всякой всячиной для вышивания.

Рюен передавал мне Ярилкой письма. Их я не читала. Не потому что в чём-то его винила или как-то дурно о нём думала, а просто не могла вынести всех его бессмысленных извинений и самоистязания по поводу случившегося, потому что всё это напоминало мне о Декабре. Понимая то, что встречи с объяснениями мне не избежать в любом случае, я впервые написала ему короткую записку, где сообщила, что ни в чём его не виню и никакого зла не держу, но прошу дать мне время, чтобы собраться с мыслями пока он задавит в себе вину и никогда больше не заговорит со мной на эту тему. После этого письма прекратились, и Рюен просто стал заходить к нам в мастерскую и интересоваться делами, мало-помалу вновь воскрешая наше с ним прежнее общение, словно ничего и не было. Мысленно я говорила ему спасибо и не обращала внимания на то, как долго заживает его разбитое лицо, узнавшее крепкий январский кулак.

– Ты готова?

Голос Января застал меня врасплох, словно он подловил меня на чём-то незаконном. Кисточка, какой я так старательно выводила морозные узоры на широком блюде, выпала, смазав узор. Я с опаской обернулась к нему.

– Неплохо, – с удивлением протянул он, стоя у меня за спиной и пристально рассматривая морозный рисунок, над которым я работала с самого утра, желая воспроизвести все те узоры, что научилась выводить за все последние дни, чтобы добиться эффекта утреннего окна, позолоченного первым рассветным лучом.

– Тебе правда нравится? – недоверчиво спросила я, осторожно убирая размазню.

– Пытаешься разгадать секрет зимних узоров? – на губах Января дрогнула улыбка.

Я пожала плечами.

– Они очень красивые. Всегда разные, ни один не повторяется. Ты искусный художник. Этому можно учиться вечность.

Князь пристально посмотрел на меня. В глазах потемнела ртуть, а губы вновь дрогнули в улыбке.

– Как на счёт учиться другому искусству? – спросил он тихо, словно боясь спугнуть хрупкую тишину, сплётенную вокруг нас невидимым существом, и протянул мне вложенный в кожаные ножны меч.

Внутри меня что-то с ликованием ухнуло вниз живота, а в лицо ударил жар – он не забыл. Мне стало и боязно, и радостно одновременно. Но память о том, какой слабой и уязвимой я могу быть, когда его нет рядом, была ещё слишком свежа. А если он готов был дать мне шанс постоять за себя, значит, я не должна его упустить. Иначе мне просто не выжить в этом суровом мире.

Вот только судя по кипящей ртути в глазах Января, думал он совсем не так как я. Он хотел, чтобы я перестала бояться. Вот только Декабря ли?

Осторожно и с предвкушением я взяла ножны, тёплые и надёжно скрывающие оружие, с которым мне предстояло познакомиться. Положив ладонь на рукоять, простую, неброскую, я потянула, освобождая клинок, тонкий, обоюдоострый, манящий своей холодной уверенностью. И так сильно был похож этот меч на тот, что я видела в гонтине на коленях Миланки Синесветовны – его выковали для меня, только для меня.

Дверь распахнулась, и на пороге замер Рюен.

Тишина, что золотой нитью опутывала нас с Январём, разорвалась, будто в паутину угодили камнем, наполнив мастерскую чужими звуками, доносившимися из гридницы и со двора.

– Князь? – Рюен вопросительно и с вызовом смотрел на Января. – Не уж то ты и вправду хочешь, чтобы Расея училась мечному бою наравне с отроками? Не девичье это. Ей не зачем осваивать эту науку, ведь…

– Ты будешь рядом? – перебил его Январь равнодушным тоном.

– Да, я буду рядом, – с вызовом ответил Рюен, гордо вскидывая подбородок и ещё сильнее сжимая в руке какую-то бумагу.

– Даже я бы увереннее не сказал, – едко усмехнулся Январь. – Это был выбор Расеи.

Рюен с негодованием перевёл взгляд на меня. В глазах мелькнуло недоверие, точно он ждал, что я опровергну слова Января. Но его ждало разочарование – я уверенно вернула меч обратно в ножны.

– Расея, – отчаянно выдохнул княжич. – Оставь эту затею. Вокруг тебя столько доблестных воев! Мы все сможем тебя защитить.

– Я больше не хочу бояться, – ответила я ему. – Не в доблести дело. Я делаю это для себя, мне это нужно.

– Ты злишься на меня из-за того, что случилось? – Рюен выглядел не хуже Марта, когда перед всем двором упал на колени. – Ты не доверяешь мне?

– Рюен, – я примирительно выставила руку перед собой. – Ты здесь совершенно ни при чём. Я бы в любом случае взяла меч в руки. Когда Декабрь и Февраль нападут на нас, у слабых не будет шанса выжить, ты ведь и сам понимаешь это. Я не хочу быть слабой.

Рюен какое-то мгновенье смотрел на меня со смесью самых противоположных чувств. А потом кивнул.

– Тогда позволь и я буду помогать тебе в твоём учении. Ты ведь не против, Январь?

– Не против, – повёл бровью Январь. – Думаю, Бусу есть чему научить нас всех. Что в руках?

Рюен в непонимании захлопал глазами, а потом, опомнившись, протянул князю смятое письмо с золотой печатью в виде двух скрещенных веточек цветущей липы.

– Сокол принёс ещё утром, – смутился княжич. – Но я не мог нигде тебя найти, чтобы передать.

Январь помрачнел, неохотно забирая письмо, от которого, ко всему прочему, шёл сильный аромат сладких луговых цветов и пряных трав, словно не бумага пахла, а варенье.

Я с любопытством посмотрела сначала на князя, а затем на княжича. Но лица обоих не выражали ровным счётом ничего, точно хотели скрыть от меня что-то совсем неприятное. Решив, что самым лучшим сейчас будет промолчать и сделать вид, что мне совсем не интересно, я сделала в голове пометку «Расспросить Ярилку о том, что происходит». Так что во двор мы вышли без лишних слов и каждый при своих мыслях.

Спиной я чувствовала прожигающий взгляд Рюена, явно теплившего надежду, что я откажусь. Но ещё больше он надеялся на то, что я не справлюсь и попросту признаю затею невыполнимой. Плохо он меня знал! Упрямством я всегда отличалась. А теперь, когда дело было серьёзней не придумаешь, отступать мне попросту было некуда.

Во дворе нас ждал Бус, распустивший отроков, еле ноги унесших в баню после очередного тренировочного боя, от которого снег превратился в чавкающую под сапогами грязь.

– Ну что, дочка, готова? – спросил меня Бус, склонив голову на бок, явно прочитав мои мысли.

Молча кивнув, я заправила подол своих одежд за пояс, чтоб не мешались, и скинула тёплый плащ.

Наверное, в тот момент во мне было столько непотопляемой решительности, что никто даже не думал надо мной насмехаться. А может быть, моё решение было всем понятно и не требовало каких-то объяснений, а я просто никак не могла привыкнуть к тому, что здесь меня приняли и мне не нужно ждать колкостей в свой адрес, какие обычно бывали в моей прошлой жизни.

Пока Бус ревностно объяснял мне правила фехтования и то, как не умереть в первые полторы секунды, Январь и Рюен вооружились деревянными мечами, сойдясь в поединке, что сильно меня отвлекало от того, что пытался разъяснить мне гридень.

– Ты должна запомнить, что в поединке главное не сила, с которой ты наносишь удар своему противнику, а скорость, с которой ты орудуешь клинком, – Бус указал на фехтовальщиков. – Посмотри, кто из них, по-твоему, быстрее?

Я перевела взгляд на Января и Рюена, невольно залюбовавшись ими.

Оба высокие, длинноногие, с поразительной гибкостью отклоняющиеся от ударов, наносимых друг другу, они будто были равными по ловкости и силе. Но то, с какой скоростью рука Января выкручивала восьмёрку, с какой лёгкостью он отводил деревянный клинок Рюена, добираясь до самых уязвимых мест, которые княжич открывал под удар, делали князя гораздо более уверенным в поединке. Рюен был менее расторопным, но и удары у него были более хитрыми, что давало ему преимущество, не смотря на некую замедленность. Он словно опытный кукловод заставлял Января двигаться быстрее, и если бы не выносливость и годы тренировок, князь устал бы гораздо быстрее, уступив Рюену.

– Январь, – задумчиво ответила я Бусу. – Только если мой противник будет таким же коварным, как княжич, моей выносливости хватит на несколько замахов.

Бус довольно усмехнулся.

– Верно подмечено, дочка, – кивнул он, щурясь от искрящегося снега, пушистой шапкой высившегося на крыше крыльца. – Но всё приходит со временем. И сила, и опытность, и ловкость. Воспитывать нужно не только своё тело, но и дух, чтобы в самый важный момент не растерять все навыки от страха.

Я внимательно посмотрела на Буса. В его глазах читалась искренняя теплота и сочувствие. Он меня понимал. Во мне вспыхнуло страшное желание обнять этого огромного гридня, так ласково называвшего меня дочкой, так заботившегося обо мне.

– Спасибо, – только и смогла я выдавить из себя, сглотнув подступивший к горлу комок от невыраженной до конца благодарности.

Бус тепло мне улыбнулся и потрепал по плечу, а потом протянул мне деревянный клинок, с которым мне предстояло начать долгий путь, прежде чем я смогу услышать звон собственного меча.

Когда после часа изнурительного выкручивания восьмёрок и азов рубящих ударов с меня сошло семь потов, я поняла, почему моё обучение Январь доверил Бусу, а не сам стал учить меня – так детально и терпеливо объяснять куда шагнуть и в какую стать стойку, чтобы правильно выполнить элемент мог только Бус. Вряд ли бы у князя хватило на это терпения. Зато они с Рюеном неплохо поколотили друг друга, вываляв в мёрзлой грязи так, что со спины и не отличишь кто есть кто.

За всем этим с удовольствием наблюдали Нельга и Весея, компанию которым составляли Фёдор и Басман, время от времени подбадривая свистом или улюлюканьем. Я лишь поначалу смущалась вниманию со стороны, а потом вспомнила слова Буса в начале урока и то, зачем мне это нужно.

– Рюен, теперь Расея тебя хорошенько поколотит, – язвительно поддел княжича Фёдор, когда у меня получилось отразить удар Буса. – Это будет справедливо.

Рюен гневно посмотрел на рынду, хохотавшего опершись на перила гульбища, и пропустил удар Января, отчего тут же полетел на землю, сильно приложившись головой, на что Фёдор ещё громче расхохотался.

Во двор вбежал запыхавшийся Ярилко, держа в руках шапку, чтобы не потерять. Рыжие кудри взмокли так, что их можно было отжимать. Он был крайне взволнован. Подбежав к Январю, он, ни на кого не глядя, что-то быстро зашептал ему на ухо, сложив ладони воронкой.

Смех Фёдора умолк, а Бус, не смотря на происходящее, не прервал урока, но насторожённо покосился на отрока.

Январь мрачно кивнул, что-то коротко ответил Ярилке, после чего тот тут же умчался в караульную, а сам продолжил прерванный поединок с Рюеном.