Мухортов Павел Петрович
Непубликуемое
Клички носили все члены компани, порой оскорбительные, но точные, и поэтому закреплялись. Вот и это маленькое, на редкость вертлявое существо, что льстило юлило возле Филина, именовалось Клопом – и не иначе, подчеркивая недвусмысленое: попробуй тронь.
А Леха словно не попадал под общую мерку, предпочитая оставаться самим собой. Генка с уважением посмотрел на Алексея. Они беспечно болтали, шутили, рассыпчато смеялись, короче – вели себя раскованно.
По мере того, как душистый апрельский вечер заполнял мягким сумраком город, беседка все больше наполнялась. “Новые гости” вламывались без стука, подчас вызывая смех и удивление. Вверх ногами на руках вкатился “бочонок” – Паша, большой любитель пива и обладатель головы, напоминающей пробку. Отдуваясь и не переставая миротворно улыбаться, он поздоровался с каждым за руку, причем: перед Генкой комично вскинул совиные мохнатые брови, галантно преклонил голову перед Ирой, поклонился, к Лехе обратился со словами: “Прочитай, дружище, умней будешь”, – любезно предлагая извлеченную из внутреннего кармана джинсовой куртки какую-то брошюру, щелкнул по носу Клопа, а для Филина вытащил специально припасенную сигарету в хрустящей обортке. Паша занял свободное место и принялся потешать компанию веселыми историями из личной и весьма “героической”, что, однако, нуждалось в проверке, жизни.
Словом, было весело и интересно, и время летело незаметно. Вскоре на мотоцикле подкатил оболтус Петька из соседнего массива. Как обычно он приволок магнитофон и суперзаписи. За это его ценили. Без сомнения, он гордился тем, что умел вовремя, как он выражался, оседлать новую волну цивилизации.
И тут всеобщее внимание привлекла ОНА.
Бееда между Генкой и Лехой оборвалась, и их головы разом повернулись в ее сторону. Генка присвистнул и почему-то обрадовался. Она была похожа на подснежник, хрупкая и незащищенная. Что-то застенчивое, прячущееся от завистливых глаз пробивалось в ее чертах, как пробивается на проталинах сквозь холодную почву прозрачный стебелек, веря в необманчивое солнечное тепло. А потом Генка подумал: “Классная девочка”.
Филин мгновоенно освободил место:
– Мое почтение.
Она взглянула с парламентской улыбкой сострадания и прошла мимо. Генка не успел опомниться, как девушка очутилась рядом и тихо, со скучающим видом попросила что-нибудь сыграть.
Филин приблизился с противоположного конца беседки. Его сжигала ревность и требовала мщения.
– Спой, птенчик! – вкрадчивым голосом предупреждающе произнес он.
Услышал в каленом голосе парня издевку, Генка непонимающе глянул на него.
– Странно, что ты не играешь? Или так просто гитару держишь? – разжигала ОНА его девственное самолюбие.
– Что привязалась. Он только “Кузнечика”, так сказать, пиликает! – бросил реплику Филин.
Генка привстал.
– Пойдем, курнем? – как можно спокойнее, предложил он Филину. Тот согласился.
– Послушайте, мне очень лестно, что из-за меня произойдет дуэль. Но у вас ведь разное оружие! – Лена осадила Филина.
Тем не менее атмосфера требовала разрядки и ее принесла Ирина.
– Леди и джентльмены! – она ворвалась в беглый, ножевой разговор, очаровательно вероломно улыбаясь. – Внимание! Я журналистка информационного агентства «Коскот». В гостях у нас сегодня будущий чемпион мира по фехтованию, наш мушкетер, Геннадий, между нами Жан, – она не преминула уколоть Генку. – Я попрошу вас ответить на несколько вопросов, – обратилась она к Генке. –Итак, мы весьма-весьма наслышаны о ваших успехах на спортивной арене. Но чем вызвано посещение нашего скромного общества?
Генка криво улыбнулся: – Честно говоря, я потерпел фиаско.
– Вопрос второй. В чем причина поражения?
– Скорее всего исчерпал себя в спорте.
– Печально, конечно. Ну, а перспективные планы?
– Никаких. Со спортом покончено.
– Спасибо, – Ирка удалилась.
– Э, черти! В нашей программе мелодии и ритмы зарубежной эстрады, – ловко копируя движения диск-жокея, дурачливо объявил Петька. И тычком крючковатого пальца врубил магнитофон. Раздался ужасающий визг автомобильных покрышек, удар, звон стекла разбитой витрины, и по перепонкам больно трахнул вырвавшийся из динамика крик, до того правдоподобно, что на балконах возникли силуэты встревоженных обитателей, а беседка сотрясалась от взрыва хохота.
– Пропадешь, – наклонившись к уху Генки шептал Леха. – Эта взыскательная гордячка никого не подпускает к себе.
– А как ее зовут?
Прозвучало пренебрежительное: – Лена.
Леха, видимо, когда-то уже использовал попытку заинтересовать ее и получил отпор, теперь не нашел ничего лучшего, как обозвать ее гордячкой.
А предмет разговора, ни о чем не подозревавший, изучал выражение лица каждого сидящего в беседке или время от времени завязывал пустую болтовню с Петькой. Что касается Генки, то он уже раскаивался в том, что влип в эту историю. "Нет, дорогой мушкетер. Честно говоря, роль влюбленного тебе не играть". Он упорно не замечал ее. А она говорила, поддразнивала, подтрунивала над ним, чуть не спровоцировала драку с Филином, которого сама же потом осадила в один миг.
Лена поправила локоны и попросила Генку что-нибудь исполнить для души. Он поломался и… сдался. На лады упали длинные тощие пальцы, мягко коснулись золотистых струн. Он играл и был счастлив безмерно от того, что Лена восхищенно слушает его и только его. А он глядел на нее и не мог оторваться.
Когда мелодия смолкла, она скромно похвалила, затем вполне равнодушно заявила, что ей пора – дома ждут, и, к великому изумлению компании, сделав грациозный пируэт, растворилась, покинув озадаченного Жана и не менее удивленного Филина, украдкой наблюдавшего за "парочкой" с прикушенной губой. Мелькнуло в темноте белое платье, каблучки быстро застучали по ступенькам лестницы, унося вверх прелестное создание.
От раздумий Генку отвлек Леха:
– Ты делаешь, как бы тебе это… непростительную ошибку, – Леха наморщил квадратный лоб. – Как бы тебе это…
Петькин маг заглушал звуки природы, и Леху никто не слышал кроме Генки.
– понимаешь, в классе у нас тридцать звезд, все желают выделиться, противопоставить себя. Один учиться лучше, другой хуже, а дружбы нет, коллектива нет. Парни какие-то безликие… Нерешительные что ли? А здесь мы, как бы тебе это… равны. Возраст, круг интересов, успеваемость – не в счет. Тебя уважают за веселую шутку, за умение поддержать разговор или бросить остроту. Покажи эрудицию, заинтересуй, но не выделяйся. Лично меня привлекает здесь то, что не терпят здесь грубостей. Ты как на ладони. А потом – здесь не умрешь от скуки, потому что рядом друзья, и они необыкновенны. Заметь вот, – продолжал Леха, – из кого вырастают негодяи, к кому ты проявляешь личную антипатию, уверен – это обязательно будет маменькин сынок. Пусть он и не делает ничего плохого, не бьет, например, никому морду, но и, как бы тебе это… в разведку ты его с собой не возьмешь.
Генка согласился. Тут Ирина затейно прервала беседу:
– Ле-ша! Жа-н! Меньше трех не собираться Поделитесь с нами, заговорщики.
– У меня предложение, – оживился Петька и почесал перебитый нос. – Запишем для истории песню мушкетера?
Генка расцвел и смутился:
– Честно говоря, лучше всех записать.
– Но, чур, лопухи, кассета будет прослушиваться раз в год, поэтому призадумайтесь и туфту не гоните. На память потомкам оставим, – Петька вознес палец вверх. – Жертвую перлом Леонтьева! За качество ручаюсь…
Их компания когда-то была иной. Лет семь назад в кругу ребят нового микрорайона прославился некто Григорий. Как-то он собрал их вместе. Также выходили по вечерам во двор, который еще был пустым и неуютным. И тогда, по почину Григория, общими усилиями построили беседку, поставили грибки, сделали волейбольную площадку. Вдоль дороги посадили деревца. Именно тогда родилась компания. Примерно тогда же решительно и навсегда был отвергнут предложенный Чертежником вариант проведения вечеров; он пришел навеселе, прихватив бутылку вина.
Потом Григорий уехал учиться в другой город. А беседка и все то, что было сделано руками ребят, осталось. Саженцы прижились, выросли. Выросли и ребята, разъехались кто куда. Но осталась нерастраченная память. Осталась новая компания и ее железные законы. Но те ребята изменились, и Чертежник теперь, уморившись за доской с рейсшиной и ватманом, заслышав шум, не показывался на балконе, не скучал и не посматривал вниз с завистью на беседку. Высокомерно отводил нос от окон и ворчал с явным неудовольствием: "Дурни!.. Маются, шли бы спать. Балбесы!" Его не пускают спать взрослые заботы.
– Извините, Чертежник! – возразит юноша. – Но у молодого человека забот больше, независимо от того, что с возрастом на плечи ложится ответственность и за семью, и за производство, и за себя. Посудите сами, взрослый рубит проблемы голым рассудком, и заботы его рассудочные. Неугомонные заботы же юноши – безрассудны. И вам порой невозможно понять, что его мучает. Ведь чтобы пои юношу нужен всего навсего мизер: отключите рациональное мышление и отдайтесь, не гадая, вихревому порыву романтики.
* * *
На утро по дороге в школу Генка повстречался с Леной. Теперь, когда он познакомился с ней, и она, как ему показалось, даже оказала знаки внимания, Генке представилась просто невероятной мысль, что раньше мог жить без нее.
Тысячи раз спешил он по этой привычной унылой дороге, без нее проводил пустые вечера, и все время до встречи словно жил томительным ожиданием. Оно забирало мысли, обостряло чувство неудовлетворенности окружающим и, как назойливая гостья, испытывала нервы.
И Лена, встретив по пути "мушкетера", обрадовалась. На миг в ее глазах сверкнуло доброе лукавство. Они остановились, неотрывно смотря друг на друга. Лена передала свой дипломат, заботливо расправила ворот его рубашки, тронула непослушные кудри. Генка покорно снес столь неожиданную заботу о своей персоне.
Тенистая благоухающая аллея вела в соседнюю школу. В ней он был всего два раза: в девятом – на олимпиаде по биологии и в начале десятого – на осеннем балу, куда пригласили давние приятели по совместным тренировкам в спортклубе. Машинально посмотрев на часы, он, спохватившись, чтобы не опоздать на урок, бросился бежать.
Странный незнакомец у киоска последовал его примеру.
… Как ни старался Генка, но к уроку не успел. Когда перепрыгивая через три ступени, он подымался на нужный этаж, прозвенел предательский звонок. Генка кинулся к физкабинету.
Классный руководитель Ольга Петровна Зарина, учительница физики, не терпела опоздавших. Это была педантичная женщина.
Урок обычно начинался с проверки присутствующих и готовности к занятиям, и если на рабочих местах творился беспорядок, класс шумел, Зарина восстанавливала дисциплину.
Генка приоткрыл дверь. В образовавшуюся щель просматривались доска, кафедра, часть класса. Вроде никого. Он пригнулся, чтобы остаться незамеченным, и скользнул бесшумно к парте.
–Ткачук!
Генка замер от отчаянного удивления.
– А разрешение спрашивать надо? – упрекнула Зарина, подготавливая приборы к опыту. – Мокрый весь. За вами, что, гнались?
– Извините, Ольга Петровна, – оправдывался Генка, – часы подвели.
– Ладно, садитесь. Пока замечание, а, впрочем, пожалуйте к доске. Формулы пройденной темы. В вашем распоряжении пять минут. Дерзайте.
Ошеломленный Ткачук протянул руку за мелом. Тут под бурные возгласы и негодование Ольги Петровны дверь в кабинет распахнулась. Еле переводя дыхание, на пороге стоял Хомяков. На макушке смешно торчал клок волос.
– Извините, Ольга Петровна. Часы подвели.
– Иди уж. Тоже весь мокрый. Наверное с Ткачуком состязания устроили.
– Ольга Петровна! – взмолился Васька в отчаянии.
– Хорошо. Выручай товарища, оценка будет по десятибалльной системе. Потом поделим пополам.
Генка застыл на месте пораженный догадкой. Рука остановилась на середине формулы. В Хомякове Генка узнал следившего за ним с Леной незнакомца. «После уроков будет сногсшибательная весть», – с неприязнью, граничащей с презрением, подумал Генка.
Он вспомнил, как два года назад, еще в восьмом классе, уже был подобный случай… Тогда Генка усталым вечером возвращался с тренировки. На лавочке у соседнего дома, увитого плющом, он заметил одинокую девичью фигурку. Присмотревшись, узнал в ней новенькую. Звали ее Инна. Родители девочки недавно поменяли квартиру. Новенькая училась в старой школе, в районе, где они жили. Во дворе ни с кем еще не вступила в контакт. Но все же самые любопытные из двора выяснили ее имя. Узнал его и Генка.
От сверстниц Инна ничем не отличалась, только была, пожалуй, чуть выше и стройней. Это сразу подметили мальчишки, и кто-то придумал кличку – «светофор». И еще, что узнал Генка и что больше всего заинтересовало – это собака Инны. Огромный породистый сенбернар, вечно со встопорщенной шерстью и чем-то недовольный. Откашливаясь, кто-то лениво гавкнул, и через мгновение перед оторопевшим Генкой появилось чудовище. Глаза его, словно раскаленные рефлекторы, отражая свет фонарей, выжидательно блестели.
– Фу, Чанг! Ко мне!
Услышав четкие властные слова, чудовище прижало уши и откатилось к хозяйке. Геннадий очнулся. В голове мелькнуло: «Нельзя показать испуг!» И он, несмотря на еще не успокоившееся сердце, переводя дух, картинно смело подошел и сел на скамейку:
– А я не испугался.., – выдавил он, не замечая, как выдал себя этим.
Около получаса Инна рассказывала о собаках. Все, что говорила она, было для Генки необычайно интересным, а главное новым, но, не желая признавать это, кивал головой, как бы в знак согласия, и многозначительно подтверждал: «Да!»
А на следующий день Ткачук слушал сработанную Хомяковым историю: смесь полулжи, полуправды, искусно сплетенную и преподнесенную одноклассникам. Сверстники потешались над Генкой. Тогда он не нашел ничего лучшего, как наказать сплетника оплеухой. Драка заслонила сплетню, и больше рассказов Васьки никто слушал.
"Вот и сейчас он распустит слух. И словно мухи тут и там», – Генка вспомнил строчку из песни и презрительно посмотрел на язву – противника. "И парень вроде бы неплохой, но все бы ему всковырнуть и показать на свет божий".
Кроша мел, Васька усердно выводил формулу и к изумлению всего класса, выводил правильно. Неожиданно Генка процедил сквозь зубы:
– Хомяк, поменяй числитель на знаменатель.
Доверчивый товарищ, весьма слабый в точных науках, благодарно кивнул и исправил формулу, а Ткачук с приподнятым настроением, чуть ли не подпрыгивая от подстроенной пустяковины, направился к парте, оставив исписанную доску на суд преподавателя. Через минуту-другую сел и Хомяков. На лбу от мук творчества блестели бисеринки пота.
Ольга Петровна заметила беспощадную подсказку Ткачука, и если до этого не задумывалась над причинами опозданий обоих, теперь ей просто стало интересно. Знала она своих учеников прекрасно: не только способности к наукам, но и кто чем живет, атмосферу дома, могла найти подход к каждому и к каждому подходила индивидуально. Многие, благодаря ей, полюбили театр, стали бывать на различных выставках, заинтересовались книгами, музыкой, полюбили природу. В свою очередь ребята не давали потерять тонкую нить детства в душе учителя. Ольга Петровна была для них не только учителем, но и товарищем. Она воспитывала учеников настоящими людьми и сама оставалась вечно молодой, пусть и с седой головой и морщинами на лице.
… Нить детства. Если учитель забыл себя в школе, если свысока смотрит на учеников, он несчастен, так как никогда не поймет ребенка, а тот, ни за что не вникнет душой в его заветное слово, и только скука в ребячьих глазах забрызжет холодной, противной моросью. Но учитель, не представляющий себя без проблем учеников, строящий урок, как архитектор, с живой идеей, пытаясь ворваться в их внутренний мир, который спорит, убеждает, доказывает, такой учитель вложит в человека куда более важное, чем формулу полипропилена или логарифмическое уравнение, он научит мыслить
Ольга Петровна решила не раскрывать перед классом медвежью услугу.
– Так, ну что же? Все верно. Но за неуважение к предмету – только четыре…
По классу пронесся порывистый вздох облегченного восклицания Хомякова.
– Продолжим урок. Новая тема…
Какая там новая тема?! На соседнем ряду возникает подозрительное оживление. Присмотревшись, Генка видит, как от парты к парте путешествует тетрадный листок, сложенный пополам. На одной стороне четко вырисовывается «Передай другому». Знакомый, изломанный, неровный почерк Хомякова.
Прочитавшие записку с удивлением пытливо уставлялись на Генку. И это он тоже заметил. «Итак, Васька перемены не дождался. Ничего, – успокаивал себя Ткачук, – бывало и похуже»…
Оставшуюся часть урока он вспоминал что же было похуже. В памяти всплыли события трудового лагеря. Теперь ни выглядели наивно смешными, но тогда заставили поволноваться…
Девчонки из класса давно потеряли надежду овладеть сердцем Генки. Но искра все-таки теплилась. И вот, вдали от пап и мам, общими усилиями они решили растопить этот лед. План был задуман грандиозный. Для его претворения привлекли подруг из соседних школ. Отыскали совершенно незнакомую Генке девчонку, и колесо закрутилось.
Вечером в клубе к нему подошла ликующая незнакомка. Пригласила на танец. Генка отказался. Тогда она неожиданно попросила:
– Мне очень нужно с тобой поговорить. Уделит ли ваше превосходительство несколько минут?
– Надо так надо. Я готов. Слушая вас, мадмуазель, – в вычурном тоне незнакомки ответил Генка, выделяя последнее слово.
– Здесь слишком много ушей.., – и, взяв его за локоть, направилась к выходу.
Пришлось следовать с девушкой, тем более, что поворот событий заинтриговал его. Ни обмолвившись ни словом, дошли до зеленого, заснувшего озера за лагерем. На живописном берегу возвышались пористые горбы стогов. Девушка завела его за один из них и упала в душистое сено:
– Здесь никто не помешает и не услышит нас. Да, кстати, меня зовут Галей. Как тебя – я знаю, а просьба очень простая, – она стыдливо опустила глаза. – Научи, пожалуйста, целоваться… меня…
Девушка вопросительно кротко смотрела на Генку, Генка на нее. Над головой зудело комариное облако. Он немного смешался, но взял себя в руки:
– Г-м, могла бы, честно говоря, попросить кого-нибудь другого, – он почему-то поверил в искренность просьбы и открыл страшную тайну. – Честно говоря, я и сам не умею. Генка хрустел пальцами.
– Тогда давай я тебя научу! – и девушка очаровала его озорной, притягательной улыбкой.
Ткачук вновь смутился и не заметил, как придавленный весом "сумашедшей" незнакомки оказался в безвыходном положении; губы девушки настойчиво пытались найти его губы. Сначала Генка деликатно сопротивлялся, но подумав, что это, должно быть, смешно, перестал вырываться, расслабился…
– Ну как? – услышал он победный вопрос Галины.
– Да никак! Спасибо за урок. Очень полезен…
Ткачук лихо высвободился из страстных объятий незнакомки, встал, галантно подал ей руку, и не оглядываясь, размашисто зашагал в лагерь. Он шел и с недоумением повторял: "И что за странный народ, эти девчонки?"
Если бы там, на сене, Генка чуть-чуть осмотрелся, то на соседнем стоге обязательно бы заметил притаившихся одноклассниц, которые, забыв об осторожности, прыскали со смеху и почти лезли друг на друга, чтобы лучше рассмотреть происходящее, не упустив мелочей.
Ошеломляющая весть разлетелась по лагерю с быстротою молнии. Ткачук лежал на кровати, когда в барак влетели друзья и с хитрой одобрительной усмешкой сообщили о том, что знают все и поздравляют с ростом". Только тогда Генка осознал широту авантюры и опасность подстроенной ловушки. Схватив резиновый сапог у кровати, он метнул его в улыбающиеся физиономии.
"Раз толпа желает, будем играть". И он направился к «сумасбродной» Галине. Нашел ее, что-то бурно рассказывающую обалдевшим подругам. Неожиданно перед ними возник силуэт Генки.
– Галя! – не обращая внимания на остальных, парадно крикнул Ткачук. – Куда же ты пропала? Честно говоря, я устал ждать! Обещала придти и не идешь. Там все готово… Ты же хотела…
Девушка и опаской смотрела на него. Генка продолжал спектакль. Она не реагировала. Тогда, словно не владея собой, он схватил ее за руку и потащил за собой, внятно выкрикивая: – Идем, идем! Ну что же ты?
Галка с трудом вырвала руку и испуганно произнесла:
– Да никуда я не пойду! Отвяжись…
Шокированные окружающие оцепенели. Неутешно обиженный он развернулся и ушел, пробурчав отчетливо: – Ну вот, а еще обещала, клялась.
– Вот это тихоня! – произнес кто-то.
– Он у вас что, с заскоком? – почти всхипывая, спросила усмиренная Галя. Но ее вопрос проигнорировали, и, напротив, посыпались бесконечные встречные вопросы.
– А что? Что там еще было?!
– Что ты ему обещала?
…Возмущенные голоса ребят заставили возвратиться в настоящее. Ольга Петровна держала в руках конфискованную записку.
– Читать я ее не собираюсь. Но отдам только на перемене и только тому, кто ее написал. Пусть он сам подойдет.
“Этого еще не хватало”, – пронеслось в голове у Генки. Звонок с урока долго ждать не заставил. Но Генка уже придумал, что делать, собрал сумку и покинул класс. Там остались двое: Ольга Петровна и Хомяков.
– Твоя? – первой обратилась она.
– Так-то оно так, но…
– Видимо, там что-то интересное, если все с таким увлечением читали.
– Можете и вы прочесть, Ольга Петровна.
– Спасибо, не стоит, – она протянула листок Хомякову и покачала головой. – Опять сенсация! Выследил где-то Ткачука? Ну и дети же вы еще…
Начался следующий урок. Лишь парта Генки, как отклик на событие дня, оставалась свободной. Вдруг кто-то, внося сумятицу, выкрикнул:
– Смотрите, вон он идет!
За окном по узкой дорожке, окаймленной морковного цвета кирпичной крошкой, медленно шагал Ткачук, громко насвистывая незнакомую мелодию. Минуты за две до звонка его опять кто-то заметил. Он также не торопясь, шагал по дорожке в обратном направлении и нес букет цветов. До перемены досидели с трудом. По звонку раздался грохот сдвигаемых стульев. Сорвавшись все вылетели из класса, бегом по лестнице на первый этаж и, толкая друг друга в узком проеме дверей, помчались на улицу.
По прямой, длинной аллее, ведущей в сторону соседней школы, также неспеша двигался Геннадий. На следующем уроке никто не мог найти и Хомякова. Любопытство взяло верх…
Васька родился в благополучной семье: мама подающий надежды инженер, отец – талантливый и также подающий надежды художник. Появление на свет сына принесло в их дом счастье. И хотя хлопот заметно прибавилось, родители по-прежнему работали целеустремленно.
Любящий муж, устав от стирки пеленок, усаживался далеко за полночь за мольберт и творил; жена, намаявшись за день с крохой, в соседней комнате тем временем обрабатывала материал, предназначенный для кандидатской.
Майский денек, тепло, вокруг зелено, свежо. У остановки молодая мама с малышом в коляске ждет автобус. Чудно пахнет пышный букет белой сирени в ее руках. Мама радуется весне, крохе, который уже узнает и тянет ручонки, что-то лопочет по-своему.
Из-за поворота выкатывает желтый экспресс – гармошка. спешат, ступают на проезжую часть. Неосторожность? И тут, обгоняя "гармошку" выскакивает юркий "Москвич". Виляя, со скоростью несется. Людская волна хлыщет назад. Откатывается колясочка: крошку спасает мама, а ее не спасет никто. Летят по асфальту смятые звездочки сирени… А вокруг тепло, зелено, свежо…
Васька рос хилым, болезненным ребенком. Было в нем все как-то заострено: уши, нос, скулы, тонкая шея, выпяченные вперед плечи. Эта сгорбленная фигура, напоминающая вопросительный знак, и неестественная ходьба внушала жалость. Ваську действительно жалели: учителя, знавшие, что живет он без матери, отец, понимавший что не может ничего дать сыну ни в настоящем, ни в будущем, сверстники.
Но всем, кто когда-либо общался с Васькой,обычно казалось, что Хомяков – желудок, натуральная прорва, в которую можно было без конца кидать конфеты, пирожки и прочую снедь и которая не исчезала без промедления. И кличка за ним приклеилась – «Проглот». Васька и в самом деле не наедался. Рот его всегда был до отказа набит сухарями. Васька хрумкал везде, не стесняясь, и на уроке ему частенько влетало за это. В школьном буфете он непременно, незаметно для окружающих старался стянуть со стола краюху хлеба и спрятать в карман, чтобы потом, уличив удобную минутку, съесть. И глотал слюни, когда видел, как соседка по парте, хихикнув, лезла в портфель, шелестела бумагой и вынимала румяное яблоко, уложенное заботливой мамой. И забившись в туалетном углу, Васька долго и горько плакал. В нем росла злость на отца – опустившегося пьянчугу. Но росла между тем и другая злость.
В классе Ваську регулярно обижали. Заметив, что пацаненок с выпученными словно копейки из кассы – первоклашки глазами не может за себя постоять, ребята пошустрее давали щелчки, подзатыльники, обзывали «шпаной», и «проглотом». Но еще обиднее было, когда насмехались над одеждой. Впрочем, это естественно, потому что ходил Васька как охламон. Нечесаные жиденькие пакли вечно разлетались по мятому воротнику не стираной клетчатой рубашонки, штаны зияли прорехами, а ботинки вообще были в плачевном состоянии, такими же жалкими, как и их хозяин.
Если Ваську приглашали на день рождения, он отказывался, хотя побывать на празднике очень хотелось. Однако для этого требовался подарок, а Ваське взять его было неоткуда. А потом его уже не приглашали. И если классом ходили в кино, денег не брали. И Ваське опять до слез было обидно, а злость копилась и копилась с расчетом на вырост. «Я вам еще покажу» – грозился он в обломок зеркала, болтающегося на стене, когда отец отсутствовал.
Учился Васька средне, но всегда мечтал о толстенькой коричневой папке, чтобы обязательно с застежкой, как у Гришки, и обязательно с подписью «Международный музыковедческий симпозиум город Самарканд". Эта папка была чуть ли не пределом мечтаний, пока же он таскал потрепанную сумку с проволочной ручкой взамен отвалившейся. А еще он мечтал хоть как-то выделиться, утвердиться. Поскольку путного ничего сказать на уроках не мог, славой кулаки его не пользовались, а девчонки внимания не обращали, Васька решил поискать себя в чем-нибудь ином. Злости к этому времени скопилось достаточно, а поводом послужили следующие события.
Отец Хомяков а, после удара, ошеломившего на десять лет, кое как начал оправляться. Все эти годы проползли в пьяном угаре. Он уже не творил по ночам, а только жаловался на судьбу и без конца пил. Его выгнали с работы, покинули друзья. Только один из всех, еще веривший, что "Гигант" сможет подняться, изредка навещал, подбадривал. Потом забыл. Ему "Гигант" стал безразличен.
А Хомяков старший ударился в шабашку. Васькина жизнь улучшилась, отец даже подарил альбом с марками. Но появились "новые друзья". Это были не интеллигентные люди, впрочем тогда Васька понимал? Но они были близки отцу, в основном – такие же, как и он, неудачники, склонные винить во всех бедах кого угодно, но только не себя. Васька любил их компанию и даже удивлялся, что эти бородатые дяди с бордовыми, как пожарный щит мордами могут радоваться и удивляться, когда отец показывал им свои старые работы. Они, считая его картины вершиной мастерства, откровенно восхищались, хлопали по плечу, а он жаловался, что никто не понимает его, и никому он не нужен. И тогда отец начинал рассказывать анекдоты, пошлые истории из жизни современного творческого люда: о том, что известная актриса Н., желая сняться в новой роли, отдыхала с режиссером К. на юге, а художник В. написал анонимку на старого товарища и против того возбудили какое-то дело, а литератор Ж. украл рукопись коллеги…
Они травили байки, а Васька слушал. Он сидел рядом на самодельном, сколоченном на уроке труда стульчике, листая альбом с марками, – теперь он с ним не расставался, – а ему говорили: «Василий! Мотай на ус". И он мотал, но мотал по-своему. И уже кажущиеся теперь далекие годы детства он определил, что не будет таким, как отец, решив отмести бездеятельность.
А в пятом классе он перешел в новую школу. На первом же уроке математики выпускница пединститута поразилась особому взгляду новичка. Нет, не то, чтобы умному, а скорее какому-то «кривому», как оно в общем-то и было, потому что в объяснениях учителя Васька видел подвох и, отыскивая разгадку, на некоторые вопросы, обращался к отцу, а тот трактовал «как надо».
Класс оценил выходку Васьки, как нечто новое, и Хомяков, взяв на себя роль всезнающего, примазался к группе лидеров. Но об обидах и унижениях не забыл. Чистиль и маменьких сынков он ненавидел, ведь именно они были причиной его вечного позора. Теперь можно было мстить.
Он распускал об одноклассниках самые невероятные слухи, черпая свежие данные из откровенных, мужских разговоров, чтобы потом тиранить неосторожных. Льстил лидерам, которым нравился этот щуплый шут. Когда была необходимость спровоцировать драку, и вставал вопрос: кто? – посылали Хомякова. Он корчил рожу, дразнил «жертву», щипал, пока не получал оплеуху, и тогда за него горой заступались «защитники», именовавшиеся спасителями, и задуманное выполнялось. «Погодите, погодите, – снова грозился Хомяков перед обломком зеркала, – вы еще узнаете, кто такой Хомяков. Он не просто Хомяк, он Василий Хомяков и у него большое будущее». Васька, конечно, знал, что отец ему ни в чем не поможет. И рассчитывал только на себя. Это одинокое отчаяние придавало ему сил.
Как-то он прослышал, что лидеру Андрею срочно понадобилась мастерская клюшка «Эфси», которая в магазине не залеживается. После непродолжительных поисков Хомяков обнаружил, что в параллельном классе у зануды Сурика такая вещь есть. Васька навел мосты, Сурику были нужны с десяток охотничьих патронов. Патроны Хомяков нашел у верзилы Толика, отец которого на сезон исчезал в лесах. Толик мечтал об игрушечной машине «Тойота». И эту вещь удалось обнаружит. За нее хотели солдатиков. Скрепя сердце, Василий выменял солдатиков на редкую марку. Цепь замкнулась, и через день все были довольны: Андрей получил «Эфси», а Васька – первые деньги. И в голове его замкнулась еще одна церь…
* * *
Четыре года Костя упорно добивался признания и все четыре года получал от ворот-поворот. Валерия отвергала его и была неподступна, но также тверд и настойчив был Костя.
Каждое утро Валерия находила на балконе большой букет цветов. Улыбаясь, она нежно брала его в руки, осторожно вдыхала мат, ставила в вазу, попутно что-то напевая, и долго потом смотрелась в зеркало.
Невероятные чудеса творила она, отыскивая идеальный вариант прически, совсем не задумываясь о кавалере, который поздно вечером под носом у милиции бойко орудовал ножницами на клумбах научно-исследовательского института, чтобы к рассвету порадовать Валерию.
