Мухортов Павел Петрович
Непубликуемое
Вот и все, что я хотела сказать и рассказать о себе. A теперь для тебя. Но в письме этого писать не хочу. Это очень важно, позвони мне, если пожелаешь. Телефон найдешь на конверте в графе – индекс отправителя.
P.S. Меня не пугает, что письмо может быть прочитано еще кем-то, мне все равно (где наша не пропадала?). Не боялась я и того, что шла на встречу с неизвестным. Если ты разнесешь его содержание, ты обманешь самого себя. Не так ли? Меня обмануть уже невозможно. Н ты не сделаешь этого, так как мне кажется, что я поняла тебя лучше, чем ты понимаешь себя.
С.П.»
Геннадий только теперь заметил, что забыл прикурить сигарету, фильтр которой бесполезно жевал в зубах. Он воткнул сигарету в пепельницу, положил листы на колени и, откинув голову назад, закрыл глаза…
«Что за странный человек? Конечно, она несчастна. Ей можно посочувствовать. Но, кто ее знает, может все это выдумки? Игра воображения? И опять ей взбрело что-нибудь в голову. Нет, переживать за нее не стоит. Тем более связываться с ней. К черту знакомства! Больше она не должна влезать в мою жизнь. А письмо написано здорово… или долго сочиняла или, действительно наболевшее… Но все же странная девушка!»…
Вечером Геннадий решил, что все-таки лучше позвонить Светлане, нежели написать ответ и самому везти его. «Как хорошо, что в нашем технотронном веке есть телефон. Онегину, пожалуй, было не в пример труднее…»
– Здравствуй, Светлана! Ты просила позвонить. – Генка сел в кресло, положив телефон на колени.
– Не перебивай, пожалуйста. Я, конечно, польщен твоим участием в моей жестокой судьбе. Скажу не скрывая, мне тебя жаль, жаль чисто по-человечески. Ты много повидала за свои девятнадцать, то, что не увидит всякий приземленный обыватель. Думаю, такой опыт поможет тебе найти себя. А что касается меня, спасибо, спасибо, как-нибудь сам. Надеюсь, ты поймешь меня правильно. Честно говоря, мне кажется, нам незачем связывать наши невезучие души. Иначе на наши бедные головы посыплется несчастий в два раза больше. – Сказав последнюю фразу и не дожидаясь ответа, он положил трубку. Казалось он был доволен собой. Однако странная девушка по имени Светлана не выходила из ума. Как легко можно отделаться от разговора, бросив трубку, и как невозможно выбросить из головы раздумья, которые будоражат, раздражают неопределенностью, недосказанностью. В нем опять боролись два чувства: одно чернило Светлану, другое восхищалось ею. В конце концов ему надоел этот нескончаемый монолог и чрезвычайно захотелось узнать: кто же на самом деле эта Светлана?
Ткачук достал курсантский блокнот, нашел стихотворение, некогда написанное не ради забавы, взял лист бумаги и каллиграфическим почерком начал выводить:
ИСПОВЕДЬ
Ты знаешь, милая, я врал всю жизнь.
Как горько сознавать мне это!
Я врал друзьям, себе, тебе – любви,
Желая задавить росточек света.
Мне голос совести твердил: "Проснись!
Смахни дурман от лживой мести".
Но я ушел сознанием в тупик,
И честью стали узы мести.
Кто честь теряет только раз,
Кто отступает незаметно
Безволен в жизни – страха раб,
Утративший в мечтаньях детство.
Светлана, милая, не вздумай лгать,
Хоть движет мыслями благое намеренье,
На грани векового бытия
Тебе пообещает смерть презренье.
Презренье тех, кто духом не упал
Под натиском судьбы неподражатель,
Кто пал в борьбе за высший идеал,
А не погрязший в тине обыватель!
Геннадий вложил исписанный листок в конверт. Оделся и вышел на улицу.
После тщетных попыток раздобыть не столь уж ценное, но пользующиеся повышенным спросом часы, когда список адресов и телефонов иссяк, а в комиссионные магазины нужная марка не поступила, Ходанич поручил Генке начать их скупку на толчке:
– Поцарапанные, ненадежные – плевать! Будут они идти два года или два дня. А вот, – Ходанич протянул "Черного принца" и пачку денег, – подарок и аванс.
Хомяков скривил губы в иронической усмешке:
– По коэффициенту трудового участия мне бы тоже положено…
Но Ходанич обрушил на него такой поток ругательств, что Васська прикусил язык.
– Запомни, Чук, – настаивал Ходанич, – ищи именно эти часы. – Он вынул из коробки блестящий кубик. – Бери, но не потеряй. Финансы здесь, в целлофане, среди газет. – Он похлопал по «дипломату». – Хорошо бы нащупать партию. Сторговались бы. Ладно, кончаем гнилой базар. Тебе карты в руки…
В воскресенье, рано утром, надев "фирменную форму" – кожаную куртку, зеркальные очки, джинсы, пылившиеся в шкафу, потому что не предпочитал их, а признавал ушитые дудочкой книзу брюки, Генка отправился на толчок. В поисках рынка он потерял немало времени и пришел туда, когда торговля разгорелась вовсю.
Толчок представлял собой довольно любопытное, пестрое зрелище. Муравейник в заброшенном карьере с сотнями копошащихся точек. При других обстоятельствах Генка, наверно, так никогда бы не узнал о существовании людского муравейника, а вернее о чувствах людей, способных переживать, как некое бедствие отсутствие какой-нибудь модной, порой никчемной, но престижной и потому дефицитной вещицы.
Толчок бурлил. Люди бродили взад и вперед, по кругу и по диагоналям, спрашивали и отвечали, соглашались и ругались, спорили, кричали. Каждый что-то покупал; продавал или перепродавал, реже обменивался.
Генка пристраивался то к одному потоку, откуда его вскоре отбрасывало и прибивало к другому, но пока не встретил нужных продавцов. Разные люди наперебой предлагали что-то, расхваливали, объясняли что к чему, хватали за рукав, или, бесцеремонно осмотрев, высокомерно вздергивали подбородок, дескать, катись подальше, чем глаза пялить, или кичливо убирали товар, заботясь лишь о том, чтобы хваткий покупатель не попортил его неосторожным прикосновением.
Какая-то бойкая, разнаряженная женщина в старомодной шляпке, голосом из мультфильма, поминутно выкрикивала: – Кому, кому?! – и потрясала над головой шарфиками из желтой и голубой сетчатой паутинки. Милая девушка предлагала книги. У торчащего камня коренастый грубоватый дядька развернул переносную мини-студию звукозаписи. Ходовые кассеты, котирующиеся диски, и все – первый сорт!
Пользуясь случаем, Генка расспросил владельца о цене на модные диски и кассеты, получив исчерпывающую информацию: пользуются успехом записи групп "Скорпион", "Кисс", "Крокус", "Секс пистолз".
Вдруг ему повезло. Он набрел на общительного, осведомленного в часах парня, и через него, подвергшись дотошной проверке, связался с поставщиком гонконговских ходиков с музыкой. Трудно сказать, оттого ли, что Генка вдохновенно вжился в образ фарцовщика, или витавшее в здешних кругах имя Ходанича, произнесенное им, как бы между прочим, нейтрализовало отчужденность, но Генке поверили. Сделка состоялась.
Правда, вначале поставщик, за многолетнюю практику уверовавший в идею, что если кому-то что-то очень надо, то он согласится на любые условия, затребовал гораздо больше, чем Генка мог дать. Но Ткачук, помятуя заповедям Ходанича, решительно срезал цену до половины. Поспорили, поторговались и сошлись…
Генка сунул пакет. Поставщик придирчиво подсчитал его содержимое – сумма, видимо обрадовала его, и сухо сказав: «Пойдет», пожал Генке руку.
– Если понадобится еще что-то, разыщешь меня тем же путем.
– Навряд ли, – возразил Генка и защелкнул «дипломат» с опасным грузом. Пора было возвращаться.
Они разошлись в разные стороны.
– Жан?!
«Почудилось? Знакомые нотки» – и оттого ли, что Генка внушил себе, что знакомых на толчке не бывает, он не откликнулся на оклик. – «Кажется, это был голос Ирки… Но откуда ей быть здесь?!» Все-таки он разглядел в толпе девушку и, едва протиснувшись, потянул ее за рукав.
– Ты чего здесь?
– Приветик, Жан, – обрадовалась Ирка. – Вот уж кого кого, а тебя увидеть здесь не ожидала. Почему не заходишь? На Сергея обиделся.
– Иришка, столько вопросов, – преодолевая неловкость, оправдывался Генка. Честно говоря, времени нет.
– Не обманывай. Я знаю кто тебе звонит по вечерам.
– Ты не права. Но все равно, если даже права, прошу прощенья. А что Серега? Мне очень нужно ему кое-что объяснить.
– Оставь, Жан, – Ирка вдруг наклонила смущенное лицо, а потом, сбиваясь на каждом слове, затараторила со свойственной ей энергией. – Жан, солнышко, через четыре дня у нас с Сергеем свадьба. Если бы ты знал, недотепа, как я любила тебя все эти годы. Я не боюсь… Я скажу. Я завидовала Лене… Я хотела, чтобы у вас с ней ничего не получилось. Мне нет оправдания, – и, подхватив Генку под руку, повела за собой.
Что с ней творилось? Глаза отчаянно блестели, их лучи пронизывали, проникали до самого сердца Генки, а ему показалось, вдруг, что Ирка больна или что-то еще, не поддающееся истолкованию. Но нет, Ирка просто была искренна.
– А ты уехал и больше не вспомнил обо мне. Естественно, а я тебя по-прежнему любила. Но вернулся Сережа. Боже, как он изменился. Я жалела его и постепенно возвращала к гражданской жизни, поднимала его. И когда, казалось, что между нами все решено – танцуй, живи и радуйся – тут появился ты. И все чувства к тебе вспыхнули вновь. О… только не вини, пожалуйста, что говорю по-книжному. Это так, я не лгу. Человек может любить по-настоящему только раз. Но знай, что я любила и люблю тебя по-прежнему. Не смейся, не играй на чувствах. В наше время все так упростилось. Это было между нами, а вернее между мной и выдуманным Жаном, но ты должен был об этом узнать.
Генка ошарашенно смотрел на нее. Она отвела глаза.
Прошу тебя, не смотри так и … приходи на свадьбу.
Когда Генка опомнился, Ирка была уже далеко: ни окликнуть, ни догнать. Ясный день, зацепившись за минутную точку, парализованно затих. "Стоило мне сказать "да", и она, не колеблясь, порвала бы с Филином. Всего одно слово. Но это означало бы навеки потерять друга и сделать несчастной Ирину, потому что счастлива она будет только с Филином".
Что-то похожее на скрученный жгут больно повернулось в груди, зашевелилось с неуловимой быстротой, стало разматываться и давить, давить. Повинуясь какому-то противоречивому чувству, Генка вынул из кармана подарок Ходанича. "Черный принц" ласково молвил: "Пользуйся…" Генка щелкнул зажигалкой, прикурил и размахнувшись, запустил ее в груду камней.
Геннадий с нетерпением ждал ответа Светланы. И когда через день он с трепетным волнением вытащил письмо из ящика, то тут же распечатал его.
"Здравствуй, Гена! Не знаю, является ли твое письмо в некоторой мере ответом на мое, но пишу тебе немедленно. Гена, никогда, никогда не жалей, даже если хочешь помочь кому-то. Жалость только убивает те силы, которые еще остались в душе. Возможно эта теория относится исключительно ко мне. Больше будет пользы от помощи просто сухой, деловой, дружеской, даже мягкой, но только не жалкой, а тем более жалкой подачки.
Ты прочел мое письмо, так знай, писала я его не для того, чтобы… а для того, чтобы поднять занавес неизвестности. Ты думаешь, ветер жизни катит меня вниз. Но я довольна всей, что было со мной, и мое бывшее поведение послужило только спасением. Надо жить с веселой улыбкой на лице, потому что в жизни нам отмерено мало до остервенения! Примеры есть. И надо смотреть на нее проще. А на тысячи наших коллизий – абстрактно. Так интереснее жить, легче и не замечаешь мелочей, не размениваешься. Спасибо тебе за звонок, за то, что тебя волнует чья-то судьба, за стихотворение (ничего, что оно в исповедальной форме, даже я бы сказала в абстрактной, я всегда пыталась понять этот жанр, как в поэзии, так и в изобразительном искусстве).
Не подумай, что я обыватель. Я не считаю, что нужно замкнуться в коробочку от невзгод. Думаю, ты поймешь о какой простоте я говорю. Человечество всей своей цивилизациею, развитием стремится облегчить свою жизнь. Для того придуман рычаг, иголка, пила, машина ЭВМ, расщеплен атом. Но от прогресса науки и техники отстал прогресс человеческой личности! Отсюда трагедии. В письме этого не изложишь. Оставим на потом.
Я не верю в судьбу, я верю в людей и знаю: они будут счастливы, и ты, и я вместе с ними. Если счастлив ближний – счастлива и я. Если нет – то я обязана делать все для того, чтобы он был счастлив. А он в свою очередь сделает тоже самое для других. Хорошо было бы, если бы люди видели в этом цель своего существования, а не жили по принципу «ЧЧВ» – человек человеку волк.
Знаешь, кода я познакомилась с тобой и особенно после нашего инцидента, то стала убеждать себя в нравственности всех моих поступков. Парадокс? И еще: если человек катится вниз, его невозможно удержать, стоя на горе, а только ниже его. Ты данном случай стоял ниже и остановил меня или наоборот, я стою ниже и пытаюсь остановить тебя и от того выбираюсь сама. Возможно у меня глупые суждения – судить тебе, желательно в устной форме. Извини за почерк сумасшедшего и мысли тоже.
С.П.
Геннадий ухмыльнулся. «Нет, в ней что-то есть. Интересно будет поговорить… К черту дела! Еду к ней».
Он оделся и сбежал вниз. Лифтом он не пользовался, стараясь изыскивать любой момент для тренировки ослабленного организма.
* * *
Светлана жила в старом, но добротном доме, на третьем этаже.
– Хэллоу, кабальеро! – она улыбнулась так нежно, что Генка почувствовал, как по телу пробежало приятное тепло. – Заходи, у меня гости, но ты их знаешь, не удивляйся.
Ткачук подал девушке цветок.
– Какая прелесть! – возвышенно произнесла она. – Я люблю, когда дарят или один цветок или огромный преогромный букет. Спасибо.
Геннадий снял куртку, нацепил шапку на могучие развесистые рога, отметив про себя, что комната Светланы чем-то напоминает комнату Ирки, хотел снять обувь, однако Светлана остановила его: – Нет, нет. Проходи так, у нас все равно уборка.
Не обмолвившись ни словом, они прошли в комнату. На плечи спустился приятный полумрак… Окна были зашторены. На двух подсвечниках: один в виде девушки индианки, стоящей на коленях с вытянутыми руками, в которых она держала чашу под свечи; второй в форме шара на подставке, – горели свечи, и по их столбикам переливаясь через край, слезился расплавленный воск. Казалось, что комната не имеет границ и откуда-то из глубины вселенной, неслась спокойная и возвышенная фуга Баха. В креслах сидели Хомяков и Ходанич. Пили кофе.
Светлана кокетливо уселась на диван. Олег и Василий удивленно хлопали ресницами, глядя на Ткачука. Он же, как будто готовился к такой неожиданности, спокойно поздоровался, смело, как у себя дома, подвинул кресло и, непринужденно развалившись в нем, достал сигарету.
– Вы знакомы?! – воскликнул Хомяков, и его глаза забегали по лицам присутствующих. Геннадий хотел что-то сказать, но Светлана опередила его: – Ха! Мы-то знакомы давно, еще с художественной студии. А откуда вы знаете друг друга? А?
– Мы – друзья детства. Но разве ты, Гена, рисовал? – и еще больше удивился. – И ты еще рисовал ко всем своим заслугам!? – Хомяков выжидательно посмотрел на Ткачука. Геннадию ничего не оставалось, как кинуть в знак подтверждения головой.
– Ой ля-ля-ля? Редчайшая встреча, – Подхватила Светлана.
– И ты, брат лихой, скрывал от нас такое сокровище? – Ходанич в шутку укоризненно спросил Генку, показывая взглядом на Светлану. – Ты эгоист, абориген!
Шторм бушевал в душе Геннадия. От фальшивого панибратства с Ходаничем хотелось спороть любую глупость, лишь бы тот заткнулся, но Генка опять пересилил себя. Глубоко затянулся дымом.
– Так-то оно так, но такое сокровищедает повод для торжества, – не унимался Хомяков.
– Нет, уж дудки! Сегодня день кефира, – обрезала Светлата дальнейшие дебаты по предложению Василия.
В окружающей обстановке накапливался какой-то заряд. Светлана определенно видела, как недобро сверкали глаза Геннадия, когда он подымал мутный взгляд от пола и резко бросал его то на Олега, то на Василия, словно это хладнокровное спокойствие, как затишье природы перед грозой, предвещало ураган человеческих чувств. Она знала Генку обычно болтливым и, даже когда он грубил, понять его было трудно. Ходанич же недоуменно оценивал всех по очереди, а Хомяков беспокойно посматривал на часы.
– Извините, господа, время аудиенции закончилось. Вас в срочном порядке нужно покинуть мои апартаменты… Дьявольщина! На мне еще висит уборка, так что… Сгиньте, – она пожала плечами.
Хомяков только этого и ждал.
– Олег, а мы засиделись. Дела не терпят отлагательства. Мы подбросим тебя, Гена.
– Да, да, спасибо. Я зайду, Светлана, потом, поболтаем о жизни, – Генка вопросительно смотрел на девушку и по ее беглому выразительному взгляду понял, что надо делать.
Они оделись и с шумом вывалились на лестничную площадку. Внизу Ткачук отказался ехать, ссылаясь на то, что ему врачи советуют ходить пешком, и скрылся за углом. Ходанич и Хомяков влезли в машину, постояли минуты две, не заводя мотора. Молчали.
– Что-то здесь не то, – Олег повернул ключ зажигания.
Жигули резко тронулись с места и тоже скрылись за поворотом. Они неслись по шоссе.
– Не нравится мне эта встреча. Ткачук разве рисовал? Чушь! – Ходанич размышлял сам с собой, Хомяков слушал его и нее перебивал. –Откуда же Светлана знает его? Тогда, вечером, номер телефона набирал ты, она его узнать не могла. Если они встречаются, значит, знают об истории звонка. Ткачук сделает вывод, … и тогда… А кто его задумал?! Кто решил звонить ему? Это по-моему твоя идея! – Ходанич уперся подбородком в грудь и секанул Хомякова яростным взглядом. – Не так важно что и как, но ты, Васен, поплатишься, если Светлана узнает все об обмане, о тебе, о Лене… Скверная история, а я хотел на ней жениться. Теперь это будет сложнее.
Хомяков от души порадовался рассуждениям товарища, но, вспомнив, что сам находится в подобном положении, тяжело вздохнул: "Опять этот мушкетер на моей дороге!" Он разрывался от злости, а Ходанич как будто знал его мысли.
– И опять этот мушкетер чертов стоит на моем пути. Надо его выводить из дела. И чем скорее, тем лучше, и желательно со "свиньей", неплохо бы устроить его годика на два-три за спекуляцию, пожалуй мы подогреем его на валюте…
Тем временем Геннадий обошел дом, в котором жила Светлана и вновь поднялся к ней. Он еще не успел позвонить, как девушка открыла ему: – Ты прелесть! Все понял и вернулся.
Она провела его в свою комнату, усадила заботливо в мягкое, глубокое кресло, а сама убежала заваривать кофе. Разобраться сейчас в своих чувствах Генка не мог. Он сидел у девушки, которую ударил, которую забыл, совсем выкинул из головы, но которая опять чем-то привлекла его, по каплям возвращая утраченные силы и терпение, чтобы до конца выдержать мерзкую роль в деле с Ходаничем и Хомяковым.
Думая о ней, Генка параллельно восхищался профессией журналиста, основательно презираемую несколько дней назад; а теперь он воочию убедился в важности того огромного дела, совершенно противоположного делу его давних врагов. Он видел журналиста и судьей, и следователем, и адвокатом, и писателем, и психологом, и актером ради истины. Представляя испуганные и обозленные рожи Ходанича и Хомякова, когда он даст прочесть материал или то, что завтра в прокуратуре могут подшить в дело, у Генки захватило дух. И лихорадочная радость пробегала по телу: теперь он близок к тайне. Геннадий еще не знал посвятит ли свою жизнь журналистике, или он в ней временное лицо, также, как не знал о том, как долго протянется диалог со Светланой. Но сейчас его одолевало сладостное ожидание и единственное желание, чтобы этот диалог длился как можно дольше.
Вошла Светлана с изящным антикварным, черным подносом, на котором дымилась пара чашек. Светлана элегантно расположилась на диване, подперев подбородок локтями, и смотрела веселыми глазами на Геннадия. Ее настроение передалось Ткачуку. Он пил кофе, боясь поперхнуться из-за брызнувшего смеха.
– Честно говоря, такой встречи я предполагать не мог, – улыбаясь, начал Генка, – что угодно, как угодно, я бы не удивился. Представляешь, три дельца: Олег, Василий и я, едут к одной девушке!
– А ты с ними, как я поняла, скантовался?
– Да, я тебе говорил, что хочу попробовать себя на журналистском поприще. Собираю материал о безнравстенности этих нравственных, какими они себя считают, людей. Он начал злиться, и пальцы, которыми он хрустел, эта приклеившаяся привычка, выдавала его.
– Ой, кабальеро, не расшиби себе лоб! Но злость в работе – это здорово! – подметила Светлана. – Знаешь, ты угадываешь мои желания. Я только хотела натолкнуть тебя на тему морали, связанную именно с Алесом, и его приятелем Сосилием.
– Сосилием? – ганка с удивлением в глазах и голосе перебил.
– Как? Ты не знаешь их кличек? Это я назвала Ходанича Алесом от слова капут, по-моему слово характеризует полностью, как и Сосилий Хомяков… Э-э-э. На чем мы остановились? Да, но мне помешали обстоятельства. А ты уже сам включился в нее. Беспроволочный телефон сообщил, что у них появился новый компаньон, и веришь нет, я сразу догадалась, что это за компаньон. – Светлана, не отрывая взгляда, смотрела на Генку, прямо в глаза, не мигая.
Геннадий поначалу пытался спрятаться от них, почему – он и сам бы не пояснил, но не заметил, как впился взглядом в девушку. В завязавшейся дуэли кто кого переглядит, побежденный правилами не предусматривался. Не прерывая разговора, они просто смотрели друг другу в глаза, сверяя свои мысли по индикатору честности собеседника.
– Так вот, я собрал интересный материал о жизни и устремлениях наших общих знакомых. Теперь осталось малость: объявить им об этом и потешиться над реакцией! "Нет, не точка. Засадить их в тюрьму – это навсегда упрятать тайну. Тайну знает Ходанич, может быть. Хомяков. Это тайна убийства. Это точно! Их надо судить не за фарцовку, а за убийство. Нет пока все не раскрою, никто не прочтет: ни в милиции, ни в редакции". Чашка замерла у губ.
– Не все, Гена, не обалдей от задумок! Я подкину тебе материал посущественнее. Тебе нужны доказательства, факты, свидетели. И тебе, надеюсь, будет небезразлично узнать об их отношениях между собой.
Светлана быстро встала и подошла к столику. Взяла пачку фотографий, отобрала некоторые и протянула Ткачуку.
– Это иллюстрации к их безмятежному времяпровождению, а также и неопровержимое доказательство. А теперь чуть-чуть послушай…
Между Хомяковым и Ходаничем, хоть они и неразлучны, нет единства. Ходанич лидер, он управляет волей и действиями Хомякова. Василий тащит весь груз махинаций на своем горбу, если так можно выразиться, а питается грибами отсосиновиками, тогда как лавры достаются Ходаничу. Первый понимает, что идет в дураках, но ничего поделать с собой не может. Ходанич слишком опутал его. Да и Василий в принципе, доволен, под руководством Ходанича он живет прелестной жизнью. И все же Хомяков ищет пути избавиться от своего опекуна, а во мне он увидел спасительный кораблик. А вот Ходанич увидел во мне прекрасную партию, и между ними кипит настоящая война, о которой они естественно вслух не говорят. Борются они за право быть первым, то есть за право стать моим мужем, и тогда перед ними откроются сказочные перспективы. Кто будет счастливчиком? – Светлана хитро подмигнула Генке. – От Хомякова я получила три предложения, от Ходанича пока одно. А когда они встречаются у меня вместе, молчат. Как это смешно? -Светлана непринужденно расхохоталась.
Геннадий посмотрел фотографии.
– Я возьму их?
Девушка утвердительно кивнула. Генка положил их во внутренний карман пиджака.
– Ну, шпионка! Ну… молодец.
– Давай, отвлечемся от наших «друзей». Не слишком ли много чести?
– Есть, товарищ командир, отвлечься. Рисунки свои покажешь?
– С удовольствием.
Светлана сняла со стены маленькую картину в самодельной рамке.
– Это единственное, что могу показать, обычно дарю.
Генка приблизился к девушке, встал за спиной и внимательно разглядывал изображение.
Мазками, в стиле экспрессионистов, обнажилась по весне от снега жирная земля.
Звонкие ручьи, мутные и грязные, пели на проталинах. Но весеннее солнце не создавало бодрого настроения, а наоборот душу грызли скука и грусть.
– Искусство в гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его, – вынес Генка свой приговор и добавил, – это не мои слова, по-моему их сказал Оскар Уайльд, посмотрев бы твои работы.
Светлана обернулась и одарила Генку нежным взглядом.
– Давай потанцуем.
Теперь настала очередь пожать плечами Генке. А Светлана уже меняла пластинку на диске проигрывателя.
– Я люблю Аллу Пугачеву. Не возражаешь?
– Нет.
Обнявшись, они медленно кружились на месте.
– Нет, это финиш! – воскликнула она. – С курсантом я еще не танцевала.
– Кстати, о курсантах. Честно говоря, не в мой адрес, но анекдот классный… Прибегает девочка домой и сообщает маме, что выходит замуж, мама хладнокровно спрашивает: «За кого?» «За курсанта, мама»; мать хватается за голову. «Ой-ой-ой! Может ты чуть подождешь, мы тебе человека найдем?!»…
Светлана ничего не сказала на замечание Генки. Незаметно они остановились и просто посмотрели друг на друга; Геннадий подчиняясь, как ему показалось, гипнотическим глазам Светланы, нежно поцеловал ее. Они снова сидели; Генка в кресле, Светлана на диване.
– Что ты думаешь обо мне?
– Определить, значит, ограничить, – дипломатично уклонился он от ответа. Светлана глубокомысленно промолчала, поняв Ткачука. И Генка понял, что раскрыт: – Хорошо, постараюсь ответить с помощью того же Оскара Уайльда: "Когда человек счастлив, он всегда хорош. Но не всегда хорошие люди счастливы".
– Очень мило. Они рассмеялись.
– Знаешь, когда я шел к тебе, честно говоря, заготовил такую речь, думал поспорить с тобой по вопросам взглядов на жизнь. А сейчас чувствую себя полным идиотом. Не знаю даже, что говорить девушке, дабы ей не наскучить. Небывалый случай в моей богатой жизни! – Генка одухотворенно размахивал руками…
– Спорить бесполезно, твой же любимый, как я заметила, Оскар написал: "Спорят только безнадежные кретины".
Светлана ничего не говоря, вышла из комнаты, а через минуту на столе очутился кофейник.
Возвращаясь к старой теме, Геннадий как бы невзначай напомнил: – А я бы с удовольствием послушал мнение постороннего о себе.
– Ха! Кабальеро! Пойми, объективно тебе в глаза никто ничего не скажет. Если будут критиковать, то незаметно вытащат на свет и что-то хорошее, но оно будет несущественным. А если начнут хвалить, то влезут в такие дебри…, – Светлана махнула рукой.
– Лучше поговорить, например, о Хомякове и Ходаниче. Здесь мы найдем больше истин.
– Зачем о них бесполезно спорить? – Скептически спросил Генка и сам же ответил, – вычертить их недостатки? Тоже вопрос – зачем? Исправить их практически невозможно. Да и вообще исправлять и переделывать человеческую натуру – значит, только портить ее. Это опять Уайльд, – Генка машинально взял чашку кофе.
– Люблю смаковать его с сигаретой. Можно?
– Да, пожалуйста. Я открою форточку. Она отодвинула штору и дернула за покрашенный железный прут, форточка поддалась.
– Знаешь, Светлана, меня все же мучает вопрос, кто ты? Честно говоря, хочу в этом разобраться. Все, что мне ясно в тебе, так это то, что ты потеряла счастье, но все же счастлива; ты не видишь радости жизни, но всегда радуешься, мне пока не ясно, чему; тебе не везет, а ты веришь в везенье. Собственно так и должно быть: человек верит в то, чего у него нет.
Геннадий, пускаясь в философские размышления, старался отвлечься от всего, выбирая глазами предмет однотонный, и сейчас он смотрел на потолок.
Светлана дерзко, но по-дружески прервала его рассуждения: – Дудки, дружок! Ты кажется, до сих пор не разбираешься в значении слов: счастье, радость, везение. Да, я твердый орешек, и редко схожу со своей жизненной позиции. И мне не нравится то, что ты назвал меня несчастной… От других я этих оскорблений бы не приняла, отправила бы к дьяволу. Возможно, узнав меня чуть побольше, ты бы не сделал этого. Но раз получилось, мое право и долг – объяснить тебе.
Светлана поставила чашку на стол и потрогала серьгу в ушке. – Я не хочу, чтобы моя речь была слишком дерзкой, но не отвечаю за то, что получится… Не встречал ли ты счастливых людей, которые несчастливы? Смеющихся с камнем на шее людей, у которых есть все, а они говорят, что им не везет. Их сколько угодно! И разве будешь ты им перечить? Утверждать, что они заелись и счастливы? Дудки! Ты не знаешь этого! Категории эти, Гена, настолько субъективны, что каждый определяет их индивидуально. Может я ошибаюсь. Но жизнь научила меня многому и ошибаться к тому же может каждый, ибо не ошибается только тот, кто ничего не делает. И именно в стремлении к новому заключается моя жизнь. Поэтому могут быть и ошибки. А тот кто ложится на дно, называется живым трупом.
– Стоп. Могу осчастливить, – выждав паузу, вставил Генка, – ты не живой труп, но ты отдаляешься от всего земного, забегая вперед или чуть-чуть отставая, а надо все-таки идти в ногу со временем. Ты ищешь лиходейства для того, по-моему, чтобы развеять тоску. А тоска именно от того, что отстаешь или уходишь вперед, и тебе скучно в дне сегодняшнем, так как ты его не разглядела. Ты ищешь лиходейства и, честно говоря, многое теряешь.
Генка говорил размеренно, стараясь точно выдержать свою мысль. Светлана же вела беседу темпераментно, живо.
– Ой, кабальеро! Мы его ищем? Лиходейства? И многое теряем? Ха! Мы ищем себя, смысл своего существования в этой жизни, ведь если она нам дана, значит смысл в ней есть. Согласна, теряем ми многое, но больше находим, ибо со временем мы становимся не только старше, но и опытнее, умнее. Судить о нашей мудрости или дурости предоставлено другим, – Светлана стеснительно, опять краем губ, улыбнулась, как бы извиняясь за повышенный тон.
– Тогда я безумец! Я не понимаю распутства ради опыта. По твоему, если девушка может переспать с одним сегодня, а завтра с другим за вознаграждение, она находит больше, чем теряет? Не в материальном, конечно, смысле, а в духовном, – Генка тоже поставил чашку. Он старался не спорить со Светланой, противоречить как можно меньше, давал ей высказаться. Когда она заканчивала, Генка вновь чуть подталкивал ее своим несогласием, говорить дальше.
– Ой, кабальеро! Не шали… не шали… Я не стану отвечать тебе на этот вопрос. Он глуп и не по существу, вернее нетактичен. А вот то, что ты – безумец, не скажу. Мы все безумцы, потому что еще никто не смог доказать, что такое ум. Ха! Если человек очень умен в одном направлении, то он полный профан в другом. И вообще, мы используем свой мозг на три процента. А я люблю безумных, потому что они способны сделать то, что не решится сделать и струсит расчетливый человек. И потому они нас ненавидят и боятся. И это делает меня еще выше и сильнее. Да, мы безумцы, и мы счастливы и ни в коем случае не несчастны. Тебе не стоит это доказывать. Ты такой же безумный, как и я. Ты все понял, я это вижу по твоим глазам.
