Мухортов Павел Петрович
Непубликуемое
Он снова обрел уверенность. Теперь никакая сила не заставила бы изменить решение. В него вливалась новая жизнь, увлекая, наполня до краев каждую клеточку тела.
“Прежде всего – в спортклуб”, – решил Генка.
К чести своей, тренер вовсе не удивился встрече. Он так и сказал: – Я не сомневался, что ты придешь. – И ни словом не обмолвился об уходе.
– Я хотел вам передать, – начал было Генка, но тренер перебил: – Не надо, я знаю. Лично мое мнение – парень в военной форме – это мужчина.
Слово «мужчина» он применял редко. В его устах это значило больше, нежели обычная похвала. Немного погодя он сказал:
– Еще отец говорил мне, что у всех нас существует два неоплатных долга: перед матерью, которая нас родила, и перед Родиной, что выучила и воспитала. Навсегда запомни это, Геннадий.
Ира нанесла на картон лаконичный, бледный в разводах акварельный мазок и неохотно отложила кисточку.
– Как тебе, Ленок, нравится моя мазня?
Удачно скопировав Филина, Лена деланно сердито скосила глаза: – Скажешь тоже, так сказать… На мой вкус вполне прилично.
У мольберта она провела пальцами по шероховатостям засохшей краски на покоробившемся листе. – Вот это да! Иришка, кек естественно! Прямо типичное средневековье. Интересно, откуда?
– А-а-а… моталась в Нахичевань, кое-что набросала, – развязно, как бы между прочим, пояснила Ирка.
– Знаешь, чувствуется дыхание времени.
– Ошибаешься, подруженька, дыхание места, – торжествующе любезно поправила Ирка.
– Может быть…
Лена медленно прошлась по захламленной комнате, с любопытством всматриваясь в развешанные по стенам картины в самодельных рамках, рисунки, наброски, а художница со стороны наблюдала за ней.
– Интересно, а это кто еще? – Лена остановилась перед картиной футболиста, выполненной тушью. С бумаги пытался сойти рослый парень-симпатяга. Выиграв единоборство, он в отчаянном прыжке дотягивался до мяча, угрожая воротам, и в это мгновение черты его лица выражали и наступательный порыв, и жажду победы, и верх нечеловеческих усилий.
– Мой идеал, – восклицательно сообщила Ирка. – Мне нравятся отважные ребята.
– Та-ак, скажи откровенно, ты влюбилась в него?
– Представь себе, влюбилась, – с вызовом заявила Ирка и заразительно звонко рассмеялась.
– Вот это да! Ты еще мечтаешь?
– Брось! Я себя взрослой не считаю, и в детство к тому же иногда полезно заглянуть. А ты разве не веришь, ведь твой принц в образе Жана появился неожиданно, как в сказке. – Ирка опустилась на диван и потянула за собой подругу. – Хочешь кофе с пирожками? – вдруг спросила она и, с трудом вылезая из ввалившегося дивана, побежала на кухню.
– Сама делала, фирма гарантирует… Как сказал Филин, га киче таких не поешь. Понравятся, дам рецепт, – долетел до Лены звонкий голос подруги.
– А что такое кича? Я не поняла, где не поешь?
– Да-а-а, что-то вроде нар или тюрьмы… между прочим воспитательно-оздоровительное учреждение…
“Ирке все-таки позавидуешь”, – думала Лена, оглядывая скромное убранство комнаты. Разбросанные где попало в шкафу, на столе с графином, на полу, на рабочем месте пылящиеся картины, наброски на кальке, эскизы на плотных альбомных листах, а то и просто на страничках из записной книжки, безмолвно шептали, что в их хозяине удивительным образом сочетается спешка и постоянство.
О Генке и в самом деле можно было только мечтать, он признался в любви, а мне неспокойно. Сытый Ходанич торчит в голове. Он наверняка про меня что-то наплел. – Холодный пол. Лена подтянула коленки к подбородку. – Но зачем же доказывать, что белое это белое, а черное – черное, все образуется само собой. Только не надо втягивать Генку…”
С шумом раздвинув декоративные вьетнамские занавески, в виде тростниковых трубочек, издавших мелодичное щелканье, впорхнула Ирка с подносом в руках, на цыпочках и семеня.
– Ты не скучала без меня?
– Нет, я мысленно разговаривала с твоим идеалом. Он нашептывал, что ты бы имела больший успех у Леши…
– Фу, Ленок, вечно ты… Конечно, Леша прелесть, но в отличие от тебя я не имею обыкновения, так по-моему говорят сегодня в книгах, открываться в чем-либо первой. А если он, извини меня, немного заносчив, то пусть кусает локти. Я согласна слушать записи с Петькой, и в кафе он может сводить.
Лена, казалось, не слушала подругу. Обхватив руками колени, она сидела, грустно покачиваясь, глядя на хрустальный графин, и вдруг чутко вскинулись ее тонкие брови.
– Знаешь, иришка! Иногда у меня возникает непреодолемое желание уехать куда-нибудь! В таежную глушь или на пустынный берег моря, лысый и холодный. Чтобы никогда не видеть мерзостей, которые происходят вокруг нас и которые творят люди. Понимаешь, не видеть!
– Что с тобой, Ленок?! – встревожилась Ирка. – Мне почему-то кажется, что у тебя камень на сердце. Он не дает тебе спокойно жить. Поделись, все легче будет.
– Не переживай! Я не больна и в здравом уме, – отрезала Лена. – Просто мне становится страшно от мысли, что десять лет в школе нас учили только хорошему. Странно, но сейчас я жалею, что не учили бороться со злом. Все хорошо, все прекрасно! Кому это надо?
– Ленок, мир не знает идеальных форм, – добродушно успокаивала Ирка подругу. – Смотри, в акварели тоже своя закономерность. Есть теплые цвета, есть холодные, а есть нейтральные, но в чем вопрос? Как их расположить? Или они зажгутся и будут излучать тепло, или наоборот, потухнут, превратятся во что-то безжизненное. Не пойму, Ленок, что пугает тебя?
Лена вздрогнула: – Сергей на днях уходит в армию, шестого июля уезжает Гена, через месяц другой куда-нибудь помчишься и ты. А я больше всего боюсь остаться в одиночестве, наедине с теми, – она неопределенно крутнула головой, и на последних словах голос ее задрожал, срываясь.
– Успокойся, твои мысли запутались. Тебя очень трудно понять, – заметила Ирка. – Но есть же в конце концов мама, отец?
Лена порывисто вздохнула: – Иногда и они не советчики.
– Ладно. Это все глупости, полунелепые мысли. Бред. Ты пей кофе, – она суетливо пододвинула керамическую глазурованную чашечку.
– Вот пирожки. Не думала, что получатся, но испекла. Ну-ну, оцени. Да, не переживай, не мучайся.
Они молчаливо пили кофе. Что они испытывали? Едва ли неприязнь. Они слишком долго дружили, чтобы поссориться из-за резкой реплики. Скорее всего образовалась в их отношениях трещина, недопонимание, может впервые из-за недосказанности…
Иру мучило то, что Лена, всегда доверявшая самые сокровенные тайны, замкнулась до неузнаваемости. Естественно, она зашла не случайно, но почему-то не открылась.
А Лена уже не желала копаться в душе Ирки, тем более, что по настроению у нее нет проблем, в то время, как свои давлеют…
Когда Ирка неосторожно спросила, как там с Жаном, Лена не сдержалась: – А попробуй угадать, как и что?! – слова вырвались глухо и жестко. – Ты сама, кажется, не прочь за ним приударить.
– Ленок, ты спятила, – обезоруживающе мягко возразила Ирка. – Жан мне нравится, я не скрываю. Правда, к твоему сведению у него есть одна отрицательная черта – он непостоянен, а во всем остальном он – замечательный парень. Что поделаешь, если он мне нравится. Однако об этом он не узнает никогда.
Этот спокойный, не пытающийся защищаться, а просто развеять недомолвки, исренний тон девушки осудил Лену: “И что я наехала на нее? У нас ведь было заведено делиться тайнами. А сейчас я умышленно не пускаю ее в себя, а она по привычке пытается вникнуть. Я виновата, и я же злюсь!”
– Да, пожалуй я была неправа и наговорила кучу гадостей. Извини, – сдалась вдруг Лена, и глаза ее ожили.
– Слушай, Иришка! Поехали в зону отдыха, в «Искре» идет «Цена риска» французский фильм. Говорят интересно. Скучно сидеть, потому и глупые мысли одолевают.
– А что? Поехали? – согласилась Ирка, обнимая подругу. Она быстро нацепила цыганские бусы, плеснула на себя и на Лену из шаровидного флакона. В руках очутилась дамская сумочка.
– Да, обожди, Ленок, самое главное прихвачу – мани, мани, мани, – запела она, и вернулась, пряча кошелек, оживленно разговаривая.
Девушки ушли.
… Темнело. Хулиганский ветер метался в макушках старых каштанов. Возмущенные его буйством и не желающие подчиниться, они обиженно шелестели. Высоко над черепичными крышами зависла непробиваемая мгла, огромного, от горизонта до горизонта, грязного облака. И с наступлением темноты казалось, что облако опускается ниже и ниже, прижимается к земле и вот-вот лопнет, напоровшись на шпили замков или антенны домов. И тогда из него, как из решета, польются струйки воды.
Генка шел по узкой улочке древнего города. Сырая прохлада освежала разгоряченное быстрой ходьбой тело. Ехать домой душным автобусом не хотелось, состояние полного внутреннего и внешнего равновесия рождало какую-то неудовлетворенность; чего-то хотелось, а чего, Генка не мог найти.
Улицу пересекли знакомые фигурки девушек. Генка узнал Лену. Не заметив его, девушки прошли мимо и скрылись за стеклянными дверями, откуда минуту назад вывалила шумная компания. Генка посмотрел на вывеску, это был знакомый кабачок «Нектар», одним названием вызывающий любопытство прохожих. Нектаром здесь и не пахло, зато можно было прекрасно провести время, отдохнуть в старинных дубовых и очень удобных креслах, за таким же архаическим столиком, где на заказ окажется все: от кофе по-восточному, мороженного и конфет до напитков и соков любых наименований.
Генка, недолго думая, свернул с пыльного тротуара и окунулся в красно-синий полумрак; скинул куртку и медленно спустился по винтовой лестнице в подвальную часть бара. Он миновал два зала и лишь в третьем, за угловым столиком, обнаружил пропащих. Они мило секретничали между собой, отвлекаясь лишь для того, чтобы съесть ложечку мороженного, тающего под горкой тертого шоколада.
– Так вот вы где пропадаете! – извинившись за бестактность, воскликнул Генка. – Я, честно говоря, обошел весь свет в надежде вас отыскать, но, – он сделал многозначительную паузу, – успеха добиваются настойчивые.
Генка говорил для обоих девушек, но ловил себя на том, что смотрит только на Лену.
– И кто же подсказал вам, уважаемый Жан, наши координаты? – первой откликнулась Ирка и смело протянула руку.
– Мне подсказывала моя интуиция. Еще раз извините за бестактность. Если вы не против, я ворвусь в ваш сугубо, как мне кажется, деловой разговор. Заранее обязуюсь, будет чрезвычайно интересно и весело, знаю миллион анекдотов, – Генка ответил долгим, игривым и трясучим рукопожатием.
На щеках Лены сквозь смуглую от весеннего загара кожу проступил легкий румянец. Желая немного покомиковать, Генка жеманно поцеловал ее руку, выдернул из полимерной вазочки цветок и со сдержанным поклоном подарил зеленый стебелек с хаотично нагроможденными увядающими лепестками. Он чуть смутился, почувствовав, что внезапная и слишком явная заминка в paзговоре выдает его волнение.
– Не тушуйтесь, Жан! – кокетливо помогла Ирка. – Подробности личной жизни нас не интересуют. Обещали развлекать анекдотами, так давайте, раз уж ворвались в наш "деловой" разговор.
Она положила на руки подбородок и приготовилась слушать.
– Слов на ветер не бросаю…
И опять Генка заметил, что смотрит только на Лену и говорит только с ней: – Вот, например, слышали о том, как заяц ехал в пустыню на велосипеде?
– Старо! – Ирка самодовольно щелкнула птичьим язычком.
– Ну, тогда о том, как известный артист летел на гастроли.
– У-у-у… Какие дебри, – умильно перебила художница.
Генка не соврал, когда сказал, что знает множество смехотворных историй. Но сейчас как на зло, не приходило в голову ничего подходящего.
– Хорошо. Тогда один пустячный случай детства. Клянусь, еще не слышали ничего подобного и будете смеяться.
– Посмотрим, посмотрим! – снова как-то задорно и ехидно вставила Ирка.
– Что с тобой, ты как будто с цепи сорвалась? – вступилась за Генку Лена и, улыбаясь, прибавила: – Особенно, Гена, не переживай, это бывает с ней, когда мальчишки не обращают на нее внимания, а смотрят…
– Это точно. Это со всеми бывает, – попытался разрядить обстановку Генка.
– Фу, Ленок, опять ты со своей прозорливостью! И вообще, ты говоришь глупости, – вся вспыхнув, выпалила Ирка.
Генка прыснул гогочущим смехом, потом сделался серьезным, собираясь с мыслями. И в самом дел, он думал теперь лишь о том, что поведать девушкам.
– Честно говоря, вам сегодня ужасно не повезло, все смешное вылетело из головы. Но не расстраивайтесь, в запасе кое-что есть. В этой истории было два исхода: один смертельный, а благодаря второму, я сижу с вами. Итак, это случилось прошлым летом. Тогда ухажер моей сестры, Костя, уговорил нас провести месяц в горах с друзьями. Альпинизмом не занимались, просто одолевали перевал за перевалом и выходили к морю. Кстати, иногда пролезали там, где и альпинисты не пройдут.
И вот в последнем нашем путешествии, мы спускались с какой-то горы, где-то в районе Зекарского перевала, неподалеку от Кутаиси.
Как раз кончился дождик. Я шел последним, а справа от тропы белеют такими огромными, пышными бутонами цветы. Горные, на вид красивые, думаю сорву, подарю Лерке. Я никак не мог поверить, что он так не пахнут. Честно говоря, вбил в голову, что у них должен быть какой-то особенный аромат. Такой вот упрямый характер, ничего не принимает на веру, он и заставил меня сойти с тропинки.
Ничего не сказав остальным, отстал и стал медленно спускаться по склону. До цели оставалось несколько метров, как вдруг ноги покатились по скользкой глине. Потерял равновесие и рухнул на пятую точку, но не остановился, а поехал еще быстрее вниз. Пролетел и цветы, а чуть за ними – пропасть.
Как остановился, не помню, только вижу – ботинки ребром врезались в камни у самого обрыва. Пальцы, мои бедные пальцы, в крови. Но все же кое-как зацепился за куст. Но этой опоры было, конечно, недостаточно. Тогда я подумал, что надо позвать на помощь, но разве крикнешь? Куда там! С каждым движением – все сложней удержаться.
Сначала в группе не придали значения моему исчезновению. Подумали, что отстал… по своим делам, догонит. И наверное шли, не вспоминая обо мне долго, если бы не меняли курс. Подождали несколько минут, и тогда Костя отправился на розыск, – Генка рассказывал в шутливом тоне, улыбаясь, и девушки подумали, вымудряет.
– Несчастная нога болталась уже без опоры. Спасал колючий кустарник. Его злых колючек пальцы не замечали, я просто намертво ухватился за него – последнюю надежду. Несколько раз глянул вниз, там, метрах в трехстах, как мне показалось, раскинулся лес из игрушечных сосен и елей. Честно говоря, я себе уже елочку выбрал, на которую приземлюсь.
Не знаю, сколько проболтался между небом и землей, жизнью и смертью. Вдруг рядом упал конец веревки, посмотрев вверх; а там, за чертовыми цветами, виднелось лицо Кости. Он что-то невнятно кричал. Но смысл до меня дошел сразу: требовалось одно – взяться за веревку. Легко сказать – возьмись! Это я понял и без его умных советов. Но как отпустить кустарник и схватить конец веревки? Руки онемели. А самое веселое в следующем: спасение – вот оно, рядом, надо только ухватиться за него, а сил нет. И тут меня начал раздирать истерический смех. Положение совсем ухудшилось. Вторая нога тоже сорвалась. И тогда отчаянно я отпустил куст и с облегчением почувствовал, как пальцы сжались на веревке. От смеха я извивался и медленно волочился по склону. Даже на тропе не мог встать на ноги, а все задыхался от смеха. Отошел не скоро. Вот и вся история.
Генка умолк.
– Что-то не видно боевых седин на висках? – нарушила молчание Ирка с кукольной улыбкой на лице.
– Честно говоря, не успел тогда сильно испугаться.
– Знаешь, веселого мало, но все равно интересно. Если бы мне оказаться в таких условиях, я бы наверное, умерла от страха, – Лена казалось, представила себе впечатляющую картину.
– Я, кажется, отвлек? У вас растает мороженое.
– Ничего страшного! Мы за это вычтем с тебя, – весело заключила Ирка. – Перехожу на «ты», так проще…
Почти два часа развлекал Генка девушек, исполняя их желания. В кармане не осталось ни гроша. Ирка видела, что она лишняя, но не переставала вставлять колкости.
– Жан, ты нас проводишь?! – этим провокационным вопросом она окончательно вывела Генку из себя. Он хотел ответить что-то резкое, но, посмотрев на Лену, встретил сдерживающий взгляд выразительных глаз. Да, девушка понимала его и то, что творится в его душе. Вспыхнувший было пожар угас.
Втроем они вышли на улицу. Майская свежесть успокаивала. Генка проводил девушек до автобусной остановки. В принципе, они жили рядом, но Генка уже решил, что повременит с возвращением домой и на прощание нежно заключил руку Лены в свою. Когда девушка попыталась освободиться, он крепко сжал озябшую кисть.
– Ты не забыла о своем обещании на озере?
– Вот это да, Гена! Моему слову цены нет. Я обижусь.
Ткачук попрощался и медленно зашагал по тротуару, то входя в яркие круги уличных фонарей, то в черноту между ними, отчего фигура его казалась высокой и стройной, то невзрачной и зыбкой.
– Хочешь, я развею твои иллюзии, – вдруг заковыристо спросила Ирка, когда они остались одни.
– Что ты опять затеваешь? – недоверчиво полюбопытствовала Лена.
– Подожди минуту… Ж-а-н!
Он обернулся.
– Два слова!
Ткачук не торопясь подошел.
– Дорогой Жан, вы извините нас, возьмите, пожалуйста, и мы в расчете, – Ирка протянула десятку, хотела еще что-то сказать, но ее оборвал возмущенный, обиженный голос Ткачука: – Да вы что?! Генка зло усмехнулся, резко развернулся и быстрыми шагами зачастил от остановки. Через несколько минут он уже не злился на Ирку, она вообще выплыла из его раздумий, а занимал его образ Лены.
Дома мать спросила Генку, почему он опять так поздно. Генка, улыбаясь, ответил: «Мамуля, я, кажется, влюбился».
– Эх, выдумщик ты мой. Вечно какие-то новости…
В школе произошло ЧП. На перемене Васька Хомяков бесцеремонно вытолкнул из очереди в буфете одноклассника Филковского. Тот, конечно, возмутился. Тогда Хомяков пригласил «наглеца» на разговор, предварительно махнув дружкам, и общими усилиями они исколотили товарища, сломав ему руку.
Родители Филковского подали заявление в милицию, и следствие закрутилось.
В кабинет директора школы вошла женщина-лейтенант, инспектор по делам несовершеннолетних.
– Здравствуйте, Таисия Давыдовна. Я к вам.
– Здравствуйте, Мария Дмитриевна, садитесь, – и уже озабоченно спросила, – с чем пожаловали?
Вместо ответа инспектор достала из синей папки листок и прочла: – Хомяков и Веселов – ваши ученики?
– Да… учатся в десятом, – помедлив, протянула директор. – Что-нибудь случилось? Они что-то натворили?
– Как сказать? Классный руководитель, видимо, их лучше знает, но все-таки, как вы можете их охарактеризовать?
– Общественную работу выполняют, дискотеки проводят, учатся неплохо. Правда, Хомяков из неблагополучной семьи, отец пьет. Вот и, собственно, вся характеристика.
По привычке, внимательно всматриваясь в лица, инспектор заметила в студенистых глазах директора нарастающее беспокойство. Действительно, всегда спокойная и уверенная за свод школу, за свой незыблемый авторитет, Таисия Давыдовна не хотела бы иметь неприятности с милицией, тем более, что они немедленно отозвались бы выше.
– Значит, плохого за ними не тянется? – задала очередной вопрос следователь, директор беспокойно заерзала на стуле и, кривя душой, тихо произнесла? – Нет. А что случилось?
– Извините, Таисия Давыдовна, но вопросы буду задавать я. Что вы скажете о Филковском?
– Знаете, Филковский у нас недавно… относительно недавно, – поправилась она. – Отличник учебы. Помогает товарищам. Вдумчивый, – Таисия Давыдовна склонила голову набок, прищурилась. – Видите ли, Мария Дмитриевна, это по-настоящему одержимый юноша. Постоянно с книгой, но вот беда! – директор фальшиво-тревожно развела руками – Филковский дерзок с учителями, особенно, если они не правы, или урок ему покажется неинтересным. Странный он какой-то, замкнутый. Сошелся только с Шаповаловым.
– Хорошо, Таисия Давыдовна. Это пригодится. А как вы расцениваете их взаимоотношения?
– Хомякова и Филковского? Но что же случилось?
– Случилась большая беда. Хомяков и Веселов избили Филковского.
– Да вы что? – театрально побледнела директор. – Избили? Как?
– Избили жестоко. Заключения медицинской экспертизы еще не приобщили, но по всей вероятности дело будет передано в прокуратуру.
– Странно, – возразила директор. – Я бы никогда не подумала, что Хомяков и Веселов способны на отъявленную жестокость. Виноват скорее Филковский.
– Разберемся.
– Да, это верно, – устало подтвердила директор и как-то неуверенно встала из-за широкого полированного стола. – Так вызвать этих двоих?
…Перед концом занятий в классе знали, что состоится внеочередное комсомольское собрание. Пришла Ольга Петровна Зарина и объявила, чтобы никто не расходился.
Ребята, противясь, сначала загалдели, а поутихнув, зашептались.
Первым узнал о собрании Генка. Еще до объявления, сложив в сумку учебники, он подошел к Филковскому.
– Слушай, Сергей, после уроков будет собрание, – сказал он с озабоченным видом.
– Какое собрание? – переспросил Филковский. Он еще смотрел на доску и чисто машинально, подобно роботу-автомату переписывал формулы и графики.
– Насчет драки, – уточнил Ткачук, – только ты не впадай в панику, я тебя поддержу. Честно говоря, замечал, что они докапывались до тебя, вызывали на драку, видать, досадил ты им чем-то.
В кабинете математики было душно и тесно. Выпускной класс считался многочисленным. Здесь же присутствовали члены комитета комсомола, директор, завуч, некоторые учителя. Впереди за учительским столом стоял комсорг Петров, светловолосый парень, тезка Геннадия. Ткачук знал, что летом Петров поступал в суворовское училище, да не поступил, потому что завалил физику, и хотя в целом учился неплохо, вел общественную работу, Генка понимал, что выбор был не из лучших. А, впрочем, какой выбор. Директор сама предложила его кандидатуру, а ребята проголосовали.
Началось собрание. Разложив на столе бумаги, секретарь стал писать. Филковский чувствовал на себе взгляды одноклассников, следивших за каждым движением. Сергей сидел вполоборота к окну и ковырял пальцем кожу на ладони. Гул голосов утих.
– Давай, комсорг, веди собрание, – посоветовал Григорий Иванович – завуч школы.
В полной тишине Петров подчеркнуто деловым тоном ввел ребят в курс дела, вкратце обрисовал случившееся и, решив, что свою задачу выполнил, окинул пытливым взором класс:
– Кто хочет выступить?
– Мы не совсем разобрались, – с места вставила слово Лепетова, и комсорг сделал ей замечание, чтобы просила разрешение, а не выкрикивала с места. Обиженно надув губы, Лепетова подняла руку.
– Мы не совсем разобрались, – повторила она, кто тут прав, кто виноват, непонятно.
– А ты не расписывайся за всех! – раздался неожиданно Генкин голос.
– А я за всех и не расписываюсь! Тебе понятно, а мне нет.
– А почему? Результат налицо, – встала с места Ольга Петровна. – И спрашивать нужно с Хомякова. Выходи! – обратилась она к Хомякову, – пусть на тебя полюбуются.
Покраснев, Васька вышел из-за парты и предстал перед классом.
– Так-то оно так, – негромко начал он, уткнувшись в пол, – вина есть – пощечина, но я Филковского не бил.
Гул пронесся по классу. Однако Хомяков держался вызывающе:
– Я ни в чем не виноват. Филковский меня оскорбил, а за это я дал ему по губам.
Пока говорил Хомяков в классе возрастал шум.
– Ничего себе заявочки!
– Сам виноват, а на других свалил!
А Генку так и подмывало вскочить, закричать во весь голос, что это неправда, произошла какая-то ошибка, Филковский пострадал, он не виноват.
Возникла гнетущая пауза, и тут ее нарушила Таисия Давыдовна.
– Разрешите мне, – низкая ростом в проходе между рядами, она сделалась как будто еще меньше. Остановившись где-то в середине класса она заговорила десять раз услышанными, заученными фразами. – В девятый класс мы зачисляли лучших из лучших учеников, – нудным размеренным тоном произносила она. – Надеялись, что они оправдают доверие учительского коллектива, будут примером в учебе и дисциплине своим младшим товарищам и ошиблись. Жаль, конечно.
«Жаль, – с горечью думал Генка. – Хомякова и Веселова зачислили, а кое кого выкинули». Он хорошо помнил то время.
Таисия Давыдовна между тем продолжала:
– И теперь мы обсуждаем поступок наших комсомольцев. Василий Хомяков учится у нас давно, но и раньше не отличался примерным поведением. Осенью на уборке картофеля отмечал день рождения со спиртным. Хулиганил. Поломал три фруктовых дерева. Его подвиги можно перечислять без конца. С этим нельзя мириться. Поэтому я выношу предложение: объявить Хомякову Василию по комсомольской линии выговор без занесения в учетную карточку. А Веселова строго предупредить.
Генка негодовал. «Она из потерпевшего сделает виновника и все потому, что ЧП – пятно на школу. А все будут молчать. Кто же выступит против директора?»
– Комсорг, не молчи, веди собрание, – напомнила Ольга Петровна. – Поднимай, спрашивай. Каково, например, твое мнение?
Комсорг замялся: – Мне разобраться… трудно. Об этой …истории я мало знаю.
– Что же у тебя своего мнения нет?
– Почему же? Есть, но я согласен с Лепетовой, прежде надо выяснить подробности. К тому же до сих пор никто не знает за что они дрались.
«Их интересуют пикантные подробности, – иронически подумал Генка, – а своего мнения у них нет. Как у Маяковского: мнение – это имение, его потерять не страшно. Как это мерзко!»
Руку подняла Светлишина.
– Я учусь с Васей третий год, – затараторила она, – и не верю, чтобы он решился на хулиганский поступок. Виноват Филковский, просто так Вася драться не станет.
– Филковского побили и правильно! – запальчиво подхватил Куредин. – Потому что… потому он подхалим!
Ткачук передернулся и повернулся к Куредину.
– Ну-ка, ответь перед классом, в чем проявилось подхалимство?
Не ожидавший отпора Куредин смешался, растерянно заморгал и оперся на заднюю парту.
– Это то, что он занимался с отстающими. Помогал им и тебе в том числе в учебе? Ты это считаешь подхалимством? – Генка смотрел на него в упор, чувствуя, что теряет самообладание. – Нет, ты скажи перед классом. Ответь за слова!
Не проронив ни слова, Куредин сел.
– Нет, ты постой!
– Ткачук! Веди себя приличнее! – раздраженно одернула Генку директор.
Ольга Петровна подняла Шаповалова. Все знали, что они с Филковским дружили. Шаповалов вставал нерешительно, и Хомяков смотрел ему в глаза твердо и тяжело, намекая на последствия. Шаповалов смешался.
– Насколько мне известно, конфликтов у них не было. Да, мы вроде и не ссорились, всегда вместе. Вася и Сережа по-моему друзья. Может они что не поделили?
«Размазня», – оценил Генка поступок товарища. А ведь с его слов получалось, что Филковский – крути ни крути – виноват, и Хомяков не зря затеял драку.
В класс заглянула Зинаида Борисовна – преподаватель алгебры. В руках она держала стопку тетрадей с проверенными контрольными работами и классный журнал.
– Что у вас Ольга Петровна? Собрание? Я тут хотела с ребятами поговорить по поводу прошедшей контрольной работы.
– Хорошо, хорошо, подождите. Саша? У тебя все?
Руку поднял Игорь Самохвалов.
– Я говорю сразу, никого защищать не буду, обвинять тоже. Потому что Вася, Женя Веселов и Сергей мне друзья. Может я не прав…
«О, куда загнул. Как цыганка, не верь глазам своим, а верь моей совести. В глаза одно, а за глаза другое», – еще одну характеристику дал Генка.
А Самохвалов говорил, что это обыкновенная, мальчишеская драка, поэтому следствие – бессмыслица, зачем пятно на школу, до выпускного – месяц. Можно как-то пережить, решить вопросы в тесном кругу.
– Ну уж нет! – взорвался Генка и быстро вышел вперед. – Вы кого осуждаете? Их? – Он показал на Хомякова и Веселова. – Или Филковского? У нас что? идет разбор персонального дела Филковского – нашего товарища, или мы собрались для того, чтобы вынести решение о хулиганской выходке двух комсомольцев? – Он сжал пальцы в кулак. – Я поражаюсь, честно говоря, зачем мы тут? Если комсорг не знает своих членов, то их знают другие. Знают! Но почему-то молчат!? Боятся что ли?!
Он обвел взглядом класс. – И не подхалим он. Слышь ты, Куредин? Это ты про себя. Сергей никогда не был высокомерен, просто учился лучше некоторых, – при этом Генка посмотрел на Светлинишу, и та опустила глаза, покраснев. – Тут Самохвалов предлагал замять дело, но вы видели, что Хомяков всегда задирался. Так вот… пускай с ними в милиции разбираются по-своему, а здесь им что-то вольготно живется. Гнать их из комсомола надо в три шеи! И позор будет школе если не накажем. Предлагаю исключить из рядов ВЛКСМ/
Генку поддержала Зинаида Борисовна.
– Вы ведь знаете, ребята, что я выступать не собиралась, зашла мимоходом контрольные раздать и оказалась на собрании. Верите, нет, я была поражена, я была о вас, выпускниках, лучшего мнения. Честное слово не ожидала. Поймите меня правильно, разве дело в оценках? Разве в том, что кто-то старается, а кто-то бездельничает, сейчас вопрос о серьезном. Учительский долг научить вас, воспитать достойными гражданами, воспитать чувство товарищества, доброту, великодушие. Хомяков и Веселов – это наши, учительские ошибки и недоработки. Но позвольте, кто же, если не вы противопоставите злу добро? Кто? Вас уже по семнадцать. Раньше с седьмого класса люди шли на производство и работали, да еще как. Они были разуты и раздеты, а у вас есть все… Подумайте.
Класс молчал. Слово оставалось за комсоргом.
– Выговор…
Генка был растерян, когда его вызвали в кабинет завуча. Раньше ему никогда не приходилось бывать в этом кабинете, стоять, краснеть за двойки или плохое поведение. И сейчас он был весьма озадачен срочным вызовом.
– Разрешите, – постучавшись, спросил Ткачук, открывая дверь.
– Входите, – Григорий Иванович указал на стул и потянулся к накрахмаленному вороту рубашки. Он долго расстегивался, бормотал «м-м», кашлял. Пальцы нервно теребили связку ключей.
Генка смотрел на завуча, прикидывая, зачем мог понадобиться вечно занятому Григорию Ивановичу. Но глаза его все время куда-то исчезали. Завуч не мог начать этот лживый, тяжелый разговор. Он превосходно изучил Ткачука, Филковского, Хомякова и никогда бы не отважился на этот шаг, будучи по характеру человеком нерешительным, но он не смел перечить директору и согласился. Теперь он винил себя за трусость, из-за которой предстояло защищать неблаговидные поступки, ругать Генку, которого он уважал, как ученика, изворачиваться, избегать этих проницательных глаз, в которых отражался весь его внутренний мир. Раскачиваясь на стуле, завуч специально оттягивал разговор, обдумывал план, выверяя каждое слово, чтобы убедить юношу; наконец, оставив в покое ключи, констатировал:
