Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

* № 147 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XIX).

– Нет, я не понимаю тебя, – сказала Соня, не обращая внимания на Наташу, которая вдруг заплакала.

Разговор их прервали, позвав обедать. После обеда Наташа стала спрашивать письмо у Сони.

<Перед обедом приехал Pierre, который со времени первого приезда к Ростовым, заметив сильное впечатление, производимое на него Наташей, решил не ездить к ним.

Он с^[3768] удивленным и робким лицом вошел в гостиную. Соня вызвала его в другую комнату, чтоб показать ему новые стихи в альбоме.

– Что с вами? Что такое? – спросил он,

Соня, едва удерживая слезы, сказала, что она надеется на его честь, что никого не имеет, кроме него, и показала ему оставленное ею у себя письмо Анатоля.

– Это адресовано вашей кузине графине Наталье Ильиничне?– сказал он, прочтя несколько строк и строго взглядывая на Соню.

Она опустила голову, подтверждая.

Pierre продолжал читать, и Соня слышала, как он не дышал, а сопел, и как лист бумаги трещал, быстро дрожа в его руках. Он, прочтя, бледный вопросительно посмотрел на Соню, хотел что-то сказать и не мог выговорить.

– Она верит ему, – заговорила Соня. – А я знаю, что это… Граф, помогите мне. Спросите у него, велите ему…

Pierre всё молчал. Только, увидав в двери Наташу, он торопливо передал письмо назад Соне и с страхом и любопытством посмотрел на Наташу. Он пошел было к Наташе, но вдруг остановился и повернулся к Соне.

– Что же, как вы думаете, граф, правда это или обман?^[3769]

– Обман? Хуже, – проговорил Pierre. – Благодарю вас за доверие ко мне… Я сделаю… —только сказал он.

Весь обед он молчал и упорно и злобно смотрел на Наташу. Ему казалось, что он ненавидел ее.^[3770]

* № 148 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

Pierre лежал ногами на столе и спокойно читал, когда ему принесли письмо Сони.

Получив это письмо, долго не мог притти в себя. Он, боясь влияния на него Наташи, не ездил с этой целью к Ростовым, и вот к чему повело его отсутствие. <Pierre поскакал отъискивать Анатоля и нашел его в расстегнутой белой рубашке у цыган. Цыгане пели «Пряди, моя пряха», две плясали. Одну на коленах держал Анатоль и весело, добродушно хохотал чему-то.

– Э, ва-ше сиятельство, графчик, – закричала старуха, встречая Pierr'a. Гости улыбнулись ему радостно, в том числе и Анатоль. Там такой был в низеньких комнатах, что ничего нельзя было расслышать. Pierre подошел к Анатолю и стал звать его.

– Погоди. Ах, ты, моя пряха, – кричал он. – Пей. Фрак долой.

– Поди сюда,^[3771] – сказал Pierre, хватая его за руку, по французски.^[3772]

Анатоль смутился и, добродушно улыбаясь, пошел за Ріеrr’ом.

Анатоль вышел в маленькую комнатку, где стояла двухспальная.

– Иди, князь, – кричала в дверь цыганка.

– Сейчас.

Но Pierre запер дверь.

– Что ты хочешь этим? – сказал Pierre, показывая.

– А,^[3773] с Ростовой, – смутился Анатоль, схватил записку.– Что тебе за дело?^[3774]

– Одевайся и едем, – сказал Pierre.

– Куда?^[3775] Я не могу жениться. Я тебе сказал.

– Одевайся и едем. И чтоб твоего духа не было в Москве.^[3776]

– Я готов, mon cher, но ты знай, что я хотел достать денег.

– Подлец, – сказал Pierre, – деньги я дам.

– Mon cher…

– Знай, что, ежели завтра я узнаю, что ты здесь…

– Ну, уеду, уеду, чего же тебе?

Pierre вышел с ним. Его окружили цыгане, стали величать. Он выпил вина,^[3777] но уехал вместе с Анатолем и, выслав ему деньги, велел сказать себе, когда графиня [?] приедет [?]

* № 149 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

Анатоль, получив записку Наташи и решившись увезти ее,^[3778] был у Долохова. Долохов все приготовил для похищения и для тайного, ложного брака. Долохов с своим уменьем всё устроил и заботливо приготавливал Анатоля к отъезду. Анатоль, взволнованный и^[3779] нетерпеливый, ходил по комнате с запиской в руках и с удивлением увидел Pierr'a.

Pierre подал ему его письмо к Ростовой.^[3780] Pierre чувствовал себя виноватым и робея сказал:

– Что ты хочешь этим сделать? Ты понимаешь?

– Что такое? Как? – спросил Анатоль.

– Что ты хочешь? Хочешь ты жениться на ней, или?.. – спрашивал Pierre, но в голосе его не было решительности. Глядя на счастливое, веселое лицо Анатоля, вдруг сделавшееся огорченным, он чувствовал, что не имел никакого права вмешиваться в это дело, что Анатоль был прав, что всё так коротко и так глупо.

Но Анатоль был смущен еще более Pierr'a.

– Я не знаю. Ma parole d'honneur,^[3781] я не знаю. Je suis fou amoureux d'elle,^[3782] я на всё готов. Но стало быть открыто.

– Да… – В это время вошел Долохов с своим светлым взглядом и своей твердой походкой.– Ну, вот пиши^[3783] дьякону, чтобы он был готов, – сказал он Анатолю. – Безухий, ты как?

– Всё открыто, – сказал Анатоль, – вот мое письмо. Чорт возьми…

Долохов нахмурился.

– Ну, всё к чорту. Я говорил, вчера надо было.^[3784]

– Чорт возьми. Я не знаю. Жизнь бы отдал за то, чтобы удалось.

– Поезжай в Петербург завтра, вот и всё, – сказал Долохов.

– Неужели всё кончено. Безухий, ты знаешь, какая она прелесть.

– Женись, – сказал Pierre, боясь, что Анатоль примет его предложение, но Долохов ответил за него смехом. – Едем к цыганам, вот и всё.

– Эх! – промычал Анатоль, – скверно.^[3785]

– Об одном я тебя прошу, – сказал Pierre. – Это то, чтобы ты уехал.

– Еще бы, завтра уеду. Ах, проклятье.

Pierre простился, вышел от них и поехал к Ростовым.

«Нет, он не виноват», думал Pierre. «Но бедный Андрей и ничтожная, гадкая девушка».

* № 150 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

<Получив письмо Наташи, Анатоль поехал к сестре.

– Hélène, mon ange! Je suis le plus heureux des mortels,^[3786] – сказал он ей. —Ты знаешь. Я увезу ее. Ma parole d'honneur.^[3787] Я увезу ее.

– Пожалуйста, мне ничего не рассказывай о своих проказах, меня не мешай.

– Душа моя! Мне деньги нужны, ради бога. Я душу черту заложу.

– На что же тебе деньги?

– Да ведь ты не велишь говорить тебе…

– Разумеется.

– Ma chère! Elle m'aime.^[3788] Я еду к Долохову, он мне обещал всё устроить, попа, тройки и ночью в шубку в сани и… Нет, ты дашь денег?

– Я тебе дам денег, но только не на твои глупости. Et très amoureuse?^[3789] – спросила, кротко улыбаясь, Hélène.

– Ну, давай, ради бога. Я тебе отдам. Мне хоть три тысячи теперь. – Hélène дала денег, от нее Анатоль поехал к Долохову, который взялся устроить всё похищение.

– Так всё сделаю, что ни одна бестия не пронюхает, две тройки, поп у меня есть… Ступай домой и собирайся, в одиннадцать часов я у тебя.

Pierre застал Анатоля одного, спящего на диване, после клубного обеда.>

* № 151 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX).

<Раза два видев Наташу с Анатолем, он удивлялся, какое удовольствие могла с ним находить Наташа, но он так верил в нее, что не смел сомневаться, говорил себе: верно, я не понимаю, а так надо. Он ничего не воображал до объяснения Сони. Когда Соня стала рассказывать, он выставил глаза и сначала улыбался. Всё, касавшееся Наташи, должно было быть приятно и весело. Но улыбка мало помалу перешла в плаксивую гримасу, и когда на вопрос его, чего же она боится? Соня со слезами закричала: – Как же вы не понимаете, граф, они целуются – она погубит себя, она этого хочет… [сказав]^[3790] это, посмотрела на Pierr'a и, не веря своим глазам, увидала, что он плачет. Он извинился перед Соней за свою слабость и уехал домой, тотчас же отыскал [Анатоля] и тут между зятем и шурином произошла такая же сцена, как и тогда между тестем и зятем. Pierre в первый раз после семи лет пришел в свое наследственное от отца львиное бешенство, но на этот раз он не удержался.

Когда он объявил Анатолю, чтоб тот уезжал сейчас же и чтобы он знал, что после его поступка с Наташей он не смел показываться ему на глаза, Анатоль сказал:

– Que diable sur quel ton le prenez vous, parce qu'on embrasse une jolie fille?^[3791]

Pierre, сжав кулаки, подошел к его лицу.

– Ты хочешь жениться на ней?

– Да, ежели бы у ней было состояние…

Но не успел Анатоль договорить этого, как Pierre с поднятыми кулаками бросился на него и стал бить его по голове и спине до тех пор, пока Анатоль, и не думая защищаться, не выбежал из комнаты. Анатоль уехал, тем более, что Pierre послал ему десять тысяч и объявил, что до тех пор, пока он не покажется в Москве, он будет получать прежнюю пенсию.

Но этого подвига было мало.

Pierre, который спорил с князем Андреем о том, что нельзя простить никогда падшую женщину, и не ставил себе вопроса, прощает он или не прощает Наташу. Она была всё та же для него. Только новый, грустный, матовый круг этой ореолы прибавился, это было сожаление.>^[3792]

№ 152 (рук. № 89. T. II, ч. 5, гл. XX—XXII).

После первого своего свиданья с Наташей в Москве Pierre почувствовал, что он не свободен и неспокоен с ней, он решил не ездить к ним.^[3793]

Но Элен B[esouchoff] привлекла к ним в дом Наташу, и Pierre с чуткостью влюбленного мучался, глядя на их отношения. Но какое право он имел вмешиваться в это дело? Тем более, что он чувствовал себя не беспристрастным в этом деле. Он решился не видеть никого из них.

Получив письмо Сони, как ни стыдно ему бы было признаться в том, первое чувство Pierr'a было чувство радости. Радости, что князь Андрей не счастливее его. Чувство это было мгновенное, потом ему стало жалко Наташу, которая могла полюбить человека, столь презираемого Ріеrr'ом, как Анатоль, потом ему стало непонятно это, потом страшно за Андрея и потом больше всего страшно за ответственность, которая на него самого ложилась в этом деле. Мгновенно, как утешение, ему пришла его мрачная мысль о ничтожестве, кратковременности всего, и он старался презирать всех; но нет, этого нельзя было оставить. Измена Наташи Андрею мучала его, как измена ему самому, больше, чем его мучала измена своей жены. Так же, как при известии об измене своей жены, он испытал какое-то отталкивающее, но кроткое чувство к тому, для кого изменили, и озлобление к той, которая изменила. Он ненавидел Наташу. Но надо было на что-нибудь решиться; он велел закладывать и поехал искать Анатоля.

Pierre нашел его у цыган веселого, красивого, без сюртука, с цыганкой на коленах.

В низкой комнате пели и плясали, был крик и гам. Pierre подошел к Анатолю и вызвал его с собой.

– Я от Ростовых, – сказал Pierre.

Анатоль смутился и покраснел.

– Что, что? А?

Но Pierre был еще более смущен, чем Анатоль. Он не смотрел на него.

– Mon cher,– начал он,– vous savez que A[ndré] B[olkonsky] qui est mon ami est amoureux de cette jeune personne. Je suis l'ami de la maison et je voudrais connaître vos intentions.^[3794] Pierre взглянул на Анатоля и был удивлен выражением волнения и смущения, показавшегося на лице Анатоля.

– Да что ты знаешь? Что? – говорил Анатоль. – Ах, mon cher,^[3795] всё это так глупо. Это меня Долохов сбил.

– Я знаю то, что ты позволил себе написать вот это письмо и что оно попалось домашним.

Анатоль схватился за письмо и вырвал его.

– Что сделано, то сделано, вот и всё,– сказал он, багровея.

– Это хорошо, mais je suis autorisé à vous demander vos intentions.^[3796]

– Ежели меня хотят заставить жениться, – заговорил Анатоль, разрывая письмо, – то знай, что^[3797] меня не заставят плясать по своей дудке, а она свободна, она мне сама сказала. И ежели она меня любит, tant pis pour Bolkonsky, voilà tout.^[3798] Pierre тяжело вздохнул. У него уже поднялось его метафизическое сомнение в возможности справедливости и несправедливости, этот его свинтившийся винт, и потом он вместе так завидовал и так презирал Анатоля, что он постарался быть особенно кротким с ним. «Он прав» – подумал он – «виновата она, а он прав».

– Всё таки прямо отвечай мне, я затем приехал, – топотом, не поднимая глаз, сказал Pierre, – что мне сказать им, намерен ты просить ее руки?

– Разумеется, нет!^[3799] – сказал Анатоль, тем более смелый, чем робче был Pierre.

Pierre встал и вышел в комнату, где были цыганы и гости. Pierr'a знали цыганы и знали его щедрость. Его стали величать.^[3800] Илюшка проплясал, размахнулся и поднес ему гитару. Реіrrе положил ему денег и улыбнулся ему. Илюшка не виноват был и отлично плясал. Pierre выпил вина, поданного ему, и побыл более часа в этой компании. «Он прав, она виновата», думал он. И с этими мыслями он приехал к Ростовым.

Соня встретила его в зале и рассказала ему всё, что письмо написано… Старый граф жаловался на то, что с девками без графини^[3801] – беда, что он не понимает, что с Наташей.

– Как же, папа, не понимаете, я вам говорила, – сказала Соня, оглядываясь на Pierr'a. – Курагин делал предложение. Ну, она отказала, и расстроило ее.

– Да, да, – подтвердил Pierre.

Поговорив несколько времени, граф уехал в клуб. Наташа не выходила из комнаты и не плакала, а сидела, молча устремив прямо глаза, и не ела, не спала, не говорила. Соня умоляла Pіеrrа пойти к ней и переговорить с нею.^[3802]

Pierre пошел к Наташе. Она была бледна^[3803] и дрожала. Pierr'y жалко стало ее, она поглядела на него сухо и не улыбнулась. Pierre не знал, как и что начать говорить. Соня первая начала.

– Наташа, Петр Кирилович всё знает, он пришел сказать тебе…

Наташа оглянулась^[3804] любопытным взглядом на Pierr'a, как бы спрашивая, друг он или враг по отношению к Анатолю. Сам по себе он не существовал для нее. Pierre это чувствовал. Увидав этот переменившийся взгляд и ее^[3805] похудевшее лицо, Pierre понял, что Наташа не виновата, и понял, что она больная,^[3806] и начал говорить.

– Наталья Ильинична,^[3807] – сказал он, опустив глаза, – я сейчас виделся с ним и говорил с ним.

– Так он не уехал? – радостно вскричала Наташа.

– Нет, но^[3808] это всё равно для вас, потому что он не стоит вас. Он не может быть вашим мужем. И я знаю, вы не захотите сделать несчастье моего друга. Это была вспышка, минутное заблуждение, вы не могли любить дурного, ничтожного человека.

– Ради бога, не говорите мне про него дурно.^[3809] – Pierre перебил ее.

– Наталья Ильинична,^[3810] подумайте, счастье ваше и моего друга зависит от того, что вы решите. Еще не поздно.^[3811]

Наташа усмехнулась ему. «Разве это может быть, и разве я думаю о Болконском, как он хочет?»

– Наталья Ильинична, он ничтожный, дурной…

– Он лучше всех вас, – опять перебила Наташа.– Если бы вы не мешали нам. Ах, боже мой, что это, что это? Соня, за что? Уйдите, – и она зарыдала с таким отчаянием, с которым оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной.^[3812]

Pierre начал было говорить. Но она^[3813] закричала: «уйдите, уйдите». И тут только Pierr'y^[3814] всей душой стало жалко ее, и он понял, что она^[3815] не виновата в том, что с ней сделали.

Pierre поехал в клуб. Никто ничего не знал, что делалось в душе Pierr'a и в доме Ростовых. Это Pierr'y было странно. Все сидели по своим местам, играли, приветствовали его. Лакей принес свечу на привычное место Pierr'a и доложил ему, что князь в столовой (лакей знал, кто знакомые Pierr'a). Но Pierre не читал, не говорил и даже не ужинал. В третьем часу он вернулся домой.

– Где Анатолий Васильевич? – спросил он у швейцара.^[3816]

– Не приезжали. Им письмо принесли от Ростовых. Оставили.

– Сказать мне, когда приедут.

– Слушаю-с.

До поздней ночи Pierre, не ложась, как лев в клетке, ходил в своей комнате. И он не видал, как прошло время до третьего часа, когда камердинер пришел сказать, что Анатолий Васильевич приехали. Pierre остановился, чтоб перевести дыхание, и пошел к нему. Анатоль, до половины раздетый, сидел на диване; лакей стаскивал с него сапоги, а он держал в руках письмо Наташи и улыбаясь читал его. Он был красен, как всегда после попойки, но тверд языком и ногами и только икал. «Да, он прав, он прав», – думал Pierre, глядя на него. Pierre подошел и сел подле него.

– Вели ему уйти, – сказал он на лакея.

Лакей ушел.

– Я опять о том, – сказал Pierre. – Я бы желал знать…^[3817]

– Зачем ты вмешиваешься? – сказал Анатоль, – я тебе не скажу и не покажу.

– Mon cher, j’en suis bien fâché, – сказал Pierre, – mais il faut que vous me donniez cette lettre, prime.^[3818] – Он вырвал письмо, узнал почерк, скомкал, положил в рот и стал жевать. Анатоль хотел возражать, но не успел этого сделать и, заметив состояние Pierr'a, замолк. Pierre не дал ему договорить. – Je ne serais pas violent, ne craignez rien.^[3819] – Он встал и^[3820] взял^[3821] на столе^[3822] щипцы и стал судорожно гнуть и ломать их.

– Второе, il faut que vous partiez cette nuit même,^[3823] – сказал, жуя бумагу и ломая.^[3824]

– Mais, mon cher,^[3825] – сказал Анатоль, но робко.

– Это очень неучтиво с моей стороны, но не отсюда, не из моего дома ты должен уехать, а из Москвы и нынче. Да, да. Третье, ты никогда ни слова не должен говорить о том, что было между тобой и этой несчастной… и не должен ей попадаться на глаза.

Анатоль, нахмурясь и опустив глаза, молчал. И взглянул, робко на Pierr'a.

– Ты добрый, честный малый, – вдруг^[3826] дрожащим голосом заговорил Pierre, отвечая на этот робкий взгляд.^[3827] – Это должно. И я не стану говорить, почему, но это должно, мой милый.^[3828]

– Да отчего ты так? – сказал Анатоль.

– Отчего? – крикнул Pierre. – Отчего? Да кто она, девка, что ль? Это мерзость… Тебе забавляться, а тут несчастье дома.^[3829] – Я тебя прошу.^[3830] – Не слова, но тон убедил Анатоля. – Он робко взглядывал на Pierr'a.

– Да, да, – сказал он. – Я говорил Долохову. Это он подбил меня. Он хотел увезти ее. Я ему говорил, что потом…

– Мерзавец, – сказал Pierre. – Он… – и хотел что-то сказать еще, замолчал и начал сопеть носом, выкатившимися глазами уставясь на Анатолия. Анатоль знал его это состояние, знал его страшную физическую силу, отстранился от него.^[3831]

Pierr'e всё сопел, как надуваемая волынка, и молчал.

– Это так, ты прав, – говорил Анатоль. – N'en parlons plus.^[3832] И знай, mon cher, что ни для кого^[3833] я не сделал бы этой жертвы. Я еду.

– Votre parole?^[3834] – сказал Pierre.^[3835]

– Ma parole.^[3836]

Pierre вышел из комнаты и прислал с лакеем денег Анатолю на дорогу.

На другой день Анатоль взял отпуск и уехал в Петербург.^[3837]

История Наташи с Анатолем сильно поразила Pierr'a. Кроме своей любви к Андрею, кроме больше чем дружбы к Наташе, кроме того странного стечения обстоятельств, которые заставляли его принимать постоянно участие в судьбе Наташи и его участие в его сватовстве, его поразила мысль, что он был виною этого столкновения, что он не предвидел того, что сделает Анатоль. Но мог ли он это предвидеть? В его понятии Наташа была такое высокое, неземное существо, отдавшее свою любовь лучшему человеку в мире – князю Андрею, и Анатоль, такое глупое, грубое, лживое животное.^[3838]

Несколько дней после происшествия Pierre не был у Ростовых и усердно ездил в свет и особенно в сплетничье, т. е. самое большое общество. Там действительно с радостным сожалением говорили про Наташу, и Pierre со всей силой своего умения удивлялся тому, как могли выдумывать нелепости, не имевшие никакого основания, и спокойно рассказывал, как его beau frère влюбился в Ростову и как ему было отказано. Когда он в первый раз приехал к Ростовым, он особенно был весел с родными и с Наташей. Он не замечал, как будто, заплаканных глаз и исхудавшего лица и остался обедать. За обедом он во всеуслышание, не глядя на Наташу, рассказал, как по всей Москве говорят о том, что Анатоль делал предложенье Наташе и как она отказала ему, и Анатоль, убитый горем, уехал. Он не заметил ни как пошла при этом кровь носом у Наташи и она вышла из [-за] стола, ни как Соня умиленно, набожно за это смотрела на него. Он остался и вечер и приехал на другой день. И каждый день стал ездить к Ростовым.

С Наташей он был, как прежде, весел и шутлив, но с особенным оттенком робкой почтительности, которая бывает у нежных людей перед несчастьем. Наташа часто улыбалась ему сквозь слезы, которые, хотя глаза были сухи, как будто всегда были в ее глазах. Соня после Nicolas теперь больше всех в мире любила Pierr'a за добро, которое он делал ее другу, и потихоньку говорила ему это.

Он ничего не говорил с Наташей ни о Анатоле, ни о князе Андрее, он только много говорил с ней и стал привозить ей книги, между прочим любимую свою Nouvelle Héloïse, которую Наташа прочла с увлечением и стала судить о ней, говоря, что она не понимает, как Альбер мог любить Héloïse.

– Я бы^[3839] мог, – сказал Pierre. (Наташе странно показалось, что Pierre говорит про себя, как про мужчину, который тоже мог любить и страдать. Он и для нее не имел пола.) – Я бы не мог, – сказал Pierre, – но мы раз^[3840] говорили с^[3841] одним моим другом, и решили, что любовь женщины очищает всё прошедшее, что прошедшее не его… – Он смотрел на Наташу через очки. Соня нарочно отошла. Она ждала объяснения и желала его.

Наташа вдруг заплакала.

– Петр Кириллович,^[3842] – сказала она. – Зачем нам скрываться? Я знаю, про что вы говорите. Этого никогда, никогда не будет… не от него, а от меня. Я слишком его любила, чтобы^[3843] заставить его страдать.

– Одно скажите мне, любили вы … – Он не знал, как назвать Анатоля, и краснел при одной мысли о нем, – любили вы этого дурного человека?

– Да, – сказала Наташа,^[3844] – и не называйте его дурным, вы меня оскорбляете. Но я ничего, ничего не знаю, – теперь она опять заплакала, – ничего не понимаю.

– Не будем говорить, мой друг, – сказал Pierre, так странен вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, нянюшкин тон с ней. – Не будем говорить, мой друг, но об одном прошу вас, считайте меня своим другом и, ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе, вспомните обо мне.^[3845] Он поцеловал ее руку и, достав платок из кармана фрака, стал протирать очки. Наташа была счастлива этой дружбой и приняла ее. Ей и в мысль не приходило, что Pierre тоже мужчина, что дружба эта могла перейти в другое. Это могло бы быть, но не с этим милым Pierr'ом. Она верно это чувствовала за себя, но не знала, что делалось в душе Pierr'a. Она оттого так чувствовала это, что та нравственная преграда между мужчиной и женщиной, отсутствие которой она так болезненно чувствовала с Анатолем, у Pierr'a была, казалось, непреодолимой. Pierre ездил каждый день к Ростовым, особенно последнее время, и оставил клуб и цыган.^[3846]

Князь Андрей приехал не к Pierr'y, а остановился в гостинице и написал записку Pierr'y, прося его приехать к себе.

Pierre нашел его таким же, как всегда:^[3847] он был несколько бледен и нахмурен. Он ходил взад и вперед по комнате, ожидая видимо. Он слабо улыбнулся, увидав Pierr'a, одним ртом. И поскорее перебил Pierr'a, чтобы не дать ему говорить шуточно и легко, когда предстояло совсем не легкое и не шуточное объяснение. Он провел его в^[3848] заднюю комнату и затворил дверь.

– Я бы не заехал сюда (он так называл Москву), я еду^[3849] к Кутузову в турецкую армию, но мне нужно передать тебе объяснения здесь на это письмо. – Он показал Pierr'y каракули Наташи на сером клочке бумаги. (Эти каракули дошли по назначению.) Было написано: «Вы мне сказали, что я свободна и чтоб написала вам, когда я полюблю. Я полюбила другого. Простите меня. Н. Ростова.»

Видно было, что письмо это написано было в минуту нравственной болезни, и лаконическая грубость его была тем извинительнее, но тем тяжелее.

– Прости меня, ежели я тебя утруждаю, но мне самому трудно, – голос его дрогнул. И, как будто рассердившись на эту слабость, он решительно и звонко, неприятно продолжал. – Я получил отказ от графини Ростовой и до меня дошли слухи о искании ее руки твоим шурином или тому подобное. Правда ли это? – Он потер себе лоб рукою. – Вот ее письма и портрет. – Он достал его со стола и, передавая Pierr'y, взглянул на него. Губа его задрожала, когда он передавал его.

– Отдай графине…

– Да… Нет… – сказал Pierre. – Вы не спокойны, Andre, я не могу говорить теперь с вами, у меня есть письмо к вам, вот оно, но я должен сказать вам прежде…

– Ах, я очень спокоен, позволь мне прочесть письмо. – Он сел, прочел и холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.

– Я не знал, что это зашло так далеко, и г-н Анатоль Курагин не удостоил предложить своей руки графине Ростовой, – сказал Андрей. Он фыркнул носом несколько раз. – Ну, так, так, – сказал [он], – передай графине Ростовой,^[3850] что я очень благодарю ее за хорошее воспоминание обо мне, что вполне разделяю ее чувства и желаю всего лучшего. Это неучтиво, но ты, милый друг, извини меня, я не сумею напи… – он не договорил, отвернулся.

– André, разве ты не можешь понять это увлечение девушки, это безумство? Но это такое прелестное, честное существо…

Князь Андрей перебил его. Он усмехнулся зло.

– Да, опять просить ее руки? Простить, быть великодушным и т. п.? Да, это очень благородно, но я не способен идти sur les brisées de…^[3851] Ах да, еще дружбу. Где теперь находится… г-н? Где этот…^[3852] Ну… и страшный свет блеснул в глазах князя Андрея.

– Уйди, Pierre, уйди, я умоляю тебя.

Pierre послушался его и ушел, ему слишком тяжело было и он видел, что не может помочь. Он вышел и велел ехать к Ростовым, сам не зная зачем, но он хотел только увидать Наташу, ничего не сказать ей и вернуться, как будто вид ее мог научить его, что делать. Но он не застал Ростовых и вернулся к князю Андрею.

Болконский, совершенно спокойный, сидел за столом и один завтракал.

– Ну, садись, теперь поговорим толком, – сказал он.

Но, сам того не замечая, князь Андрей не мог говорить ни о чем и не давал говорить Pierr'y. На всё, про что только они ни начинали говорить, у Андрея было короткое, насмешливое, безнадежное словечко, которое для Pierr’a, столь близкого к такому состоянию,^[3853] уничтожало весь интерес жизни и показывало во всей наготе этот страшный, не распутываемый узел жизни. Такие слова и мысли могли выработаться только в пропитанной ядом отчаяния душе, хотя они иногда были даже смешны.^[3854]

Заговорив об отце, он сказал:

– Что делать, он любит, зато и мучает княжну Марью, так видно надо – пауку заесть муху, а отцу заесть жизнь княжны Марьи. И она довольна. Она съест бога своего с вином и хлебом, сколько б не унижал и не мучал отец. Так надо видно.

О себе он говорил тоже. – Стоило мне только надеть генеральские эполеты, и все воображают, что я генерал и что-нибудь понимаю, а я никуда не гожусь, другие все таки еще хуже меня. Да, tout est pour le mieux dans le meilleur des mon despossibles.^[3855] Taк я буду иметь удовольствие встретить твоего милого beau-frèr’a в Вильне? Это хорошо. И твою милую супругу? Mon cher, ты в выгоде, право, хорошая жена жила бы с тобою. Это еще хуже. Ну так и прощай. Или ты посидишь? – сказал он вставая и пошел одеваться. Pierre ничего не мог^[3856] придумать. Ему было едва ли не тяжелее своего друга. Он хотя никак и не ждал, чтобы князь Андрей так больно принял это дело, но, увидав, как он его принял, Pierre не удивлялся.

«Однако, я виноват и во всем, во всем, я не должен это так оставить», думал он, вспоминая, каким легким представлял он себе примирение и как теперь оно казалось ему невозможно. «Однако, надо сделать всё, что я хотел». Он вспомнил приготовленную наперед речь и пошел говорить ее князю Андрею, как бы она ни была некстати. Он вошел к князю Андрею. Болконский сидел и читал какое-то письмо, лакей укладывался на полу. Болконский сердито посмотрел на Pierr'a. Но Pierre решительно начал то, что хотел.

– Помните вы наш спор в Петербурге? – сказал он, – помните о N. H.?

– Помню, – поспешно ответил князь Андрей. – Я говорил, что падшую женщину надо простить, я говорил это, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.

– André, – сказал Pierre.

Князь Андрей перебил его. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мной никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Готово? – крикнул он на лакея.

– Никак нет-с.^[3857]

– А я тебе сказал, чтоб было готово, а я тебе сказал, мерзавец.^[3858] Вон.

– Прощай, Pierre, прости меня, – тотчас же после этого обратился он к Безухому, обнял, поцеловал. – Прости,^[3859] прости. – И он выпроводил Pierr’a до передней.^[3860]

Больше Pierre не видал его и не говорил Ростовым о своем свидании с ним.

Ростовы в эту^[3861] весну из-за не улаживавшейся продажи дома думали ехать и не уехали из Москвы. Pierre тоже жил в Москве и каждый день бывал у Ростовых.