Евгений Николаевич Бузни
Настасья Алексеевна. Книга 4
– Так об этом и нас предупреждают. Нам и китов не разрешено убивать. А норвежцы бьют. У них свой закон.
Виктор Николаевич говорил о китах и медведях, о моржах, обитающих гораздо севернее, и нерпах – с их любопытными усатыми мордочками он встречался даже в порту Баренцбурга – говорил о дельфинах и о ловле трески, но при этом мысли шли параллельно об этой загадочной пассажирке, не позволившей капитану войти к ней в каюту в отличие от некоторых других, которые под предлогом морской болезни расслаблялись и позволяли временно влюбляться в себя, отдаваясь страсти в длинные зимние ночи или в столь же продолжительные летние полярные дни. Нет, Настя явно этого себе не позволит. И, может быть, именно поэтому так хочется её обнять и целовать исступлённо озёрные большие глаза, напоённые кровью губы, прижать к себе крепкие груди и умереть от счастья обладания сопротивляющимся телом. Он не думал о том, что это была животная страсть по недоступному, недозволенному.
А Настенька тоже в это время думала не о Шпицбергене, о котором шла речь. Ей, как и всякой другой женщине, хотелось любить и чтобы её любили. Она смотрела на профиль Виктора-Витька, и он напоминал ей со своей бородкой Дон Кихота, борющегося с океаном, с ураганными северными ветрами, со льдами, ожидающими, как он говорит, их впереди. И он смелый, решительный в то же время казался ей таким беззащитным, требующим ласки, женского внимания, ухода, без чего он не может быть постоянно сильным. Ей подумалось, что мужская смелость рождается от женской слабости, но эта слабость должна быть сильной. Вот такой парадокс приходил ей в голову. А хочет ли она быть защитницей Дон Кихоту, Настенька пока не знала.
В этот день солнце уже не появлялось над волнами. Совсем краешек его выглянул, осветив кусочек неба да океанскую гладь, и скрылся, оставив сначала оранжевую, а потом белую полоску света у самого горизонта. И вновь наступила ночь, расцвеченная яркими звёздами Малой Медведицы да редкими береговыми маяками, обозначающие вход в заливы и отдельные мысы. А ведь была ещё почти середина материкового дня, когда нужно было идти на обед.
Капитан снова присоединился к гостям в кают-компании. Кок угощал в этот раз куриным бульоном и пельменями в сметане. А на закуску подал холодец и заливную рыбу, что отлично сочеталось с белым столовым вином.
После обеда несколько захмелевшую Настеньку Виктор Николаевич опять проводил к её каюте, поскольку она отказалась смотреть телевизор, но, когда капитан склонился к протянутой для прощания руке, Настенька милостиво согласилась на этот невинный поцелуй, и даже выждала несколько секунд, пока Витя-Витёк страстно прижимался тёплыми губами к тыльной стороне ладони непокорённой красавицы. А он чувствовал, что именно не покорил её и был счастлив хоть этим подарком – поцелуем руки.
Почти до самого ужина Настенька спала. Возможно, качка всё-таки действовала и на неё. Или утомляло однообразие вида в иллюминаторе чёрного неба и силуэтов далёкого берега. Проснувшись, она поднялась, надела шубку и шапку, посмотрелась в зеркало и, покинув каюту, поднялась на открытую палубу. Морозный воздух приятно пахнул в лицо. Небо над головой распростёрлось во всю ширь, не то, что из капитанской рубки и тем более из иллюминатора. Огромное, усыпанное звёздными бриллиантами, оно казалось волшебным зонтом из сказки «Снежная королева».
Запрокинув голову, Настенька сразу увидела ковш Большой Медведицы. Его она всегда сразу узнавала. Вспоминая рассказы школьного учителя географии, она мысленно провела линию по правой грани ковша и как бы отложила пять раз эту грань, наткнувшись на ярко сияющую Полярную звезду в хвосте Малой Медведицы. Да, они приближались к Северному полюсу. Конечно, до него ещё было около двух тысяч километров, но что это по сравнению с пройденными уже тысячами? Между Большой и Малой Медведицами протянулся, изгибаясь, хвост Дракона.
Но что это? В небе появилось откуда-то белое облачко. Странно. Только что никаких облаков не было. Да и это вдруг исчезло, но появилось в другом месте. А к нему потянулись белые полоски света и неожиданно окрасились в розовый оттенок и расширились, переливаясь красками в жёлтый, зелёный, оранжевый цвета. Всё небо сияло и словно играло цветными широкими полотенцами, отражающимися в чёрных водах океана, которые теперь тоже светились радостью полыхающих над ним огней.
Замерев на мете, Настенька восторженно смотрела на Полярное сияние, будто приглашавшее её в мир красоты Заполярья. Она даже не заметила, что рядом с нею появился капитан, а за ним и учительница с доктором и бухгалтером. Она очнулась от вскрика:
– Боже, до чего красиво!
Это не сдержала своих эмоций учительница Ксения.
– Ничего не скажешь, восхитительное зрелище! – резюмировал Альберт Семёнович.
– Божье творение, – сказал Виктор Николаевич и широко перекрестился.
– И не причём здесь бог, – быстро возразила Настенька. – Это подарок природы. Светятся верхние слои земной атмосферы.
Она говорила чётко, как на уроке географии, но ей было неприятно, что это было сказано человеком, о котором она думала, как о возможном женихе. Как же так? Он же капитан. Должен быть грамотным. А тут вдруг такое ляпнул, да ещё перекрестился. И, не сдержавшись, она продолжила мысль:
– Вы же образованный человек, Виктор Николаевич. Вы видите это сияние не первый раз, как я, а такое говорите. И не мешайте смотреть, пожалуйста.
Полотно желтовато-белого сияния в это время охватило целый круг над головой, в центре которого зияла чернота, и внезапно оно разорвалось и заиграло мехами аккордеона, изукрашенными в голубые, зелёные и белые краски.
Первое мгновение капитан растерялся от неожиданной отповеди, но потом собрался с духом и сказал:
– Настенька, я теорию про свечение знаю, изучал, но ведь всё, в конечном счёте, от бога.
– Ах, ладно вам. Я атеистка. И зовут меня Настасья Алексеевна.
Свечение неба как внезапно началось, так же и погасло.
– Я ужинать не буду, – сказала Настенька, повернувшись уходить с палубы. – Наелась в обед до самого утра.
– Утром мы приходим в Баренцбург, – проговорил мрачно капитан.
– Да, что вы Настасья Алексеевна, расстраиваетесь? – утешающим голосом сказала Нина Петровна. – Верующих людей становится всё больше и больше. Я тоже начинаю подумывать о боге.
– Ну, извините, – ответила Настенька. – В этом вопросе нам с вами не по пути. – И она отправилась к себе в каюту.
Ох, уж эти мысли! Они одолевают всякий раз, когда остаёшься с ними один на один. Хорошо, когда ты занят по горло делами так, что нет никакой возможности задуматься над сложностями жизни, когда едва добредаешь до кровати и уж спишь крепким сном, когда ничто не беспокоит, а, проснувшись, вскакиваешь, делаешь утреннюю гимнастику, скоро завтракаешь и вновь принимаешься за дела, чтобы успеть, не упустить, не забыть до следующей ночи. И так день за днём, от ночи к ночи пролетает время, и ты вдруг понимаешь, что уже не так молод, не так подвижен, не так энергичен, как прежде. А раньше не замечал. Некогда было задуматься.
Зато на сухогрузе, время наглухо остановилось, призывая мысли, от которых в другой раз Настенька бы отмахнулась, как от назойливых мух, но сейчас не могла никак отвязаться. Вот этот Витя-Витёк… Нет, Виктор Николаевич… Как так можно? Он оказывается верующий. Так о чём с ним тогда говорить, если он всё будет преломлять в своей голове через понятие о боге? Да они совершенно разные люди. Вместе они будут только спорить до посинения. И что же это будет за жизнь?
Какой-то голос внутри издалека вдруг произнёс: «Так разве Иван крестьянский сын лучше?»
Ну, причём тут он? С какого боку припёка? Он женат и весь разговор. Отбивать чужого мужа, отца детей ни в коем разе нельзя.
«А если ему с нею плохо? – Продолжал допытываться голос. – Если ему только с тобой будет счастье? Кстати, ты о религии с ним говорила? Нет. Вдруг он тоже ударился в религию? Да, ты ж его вообще не знаешь. Может, он смотрит на тебя такими глазами, пока с ним нет его семьи. В командировке все мужья холостые или не любят жён».
«Ах, Володя, Володенька, – прошептала почти вслух Настенька, вспоминая ушедшего мужа. – Как же хорошо с тобой было. Как ты понимал меня, наверное, с первого класса школы, даже когда дёргал за косички. Мы были одно целое. Никогда не спорили. И как мало прожили вместе. Почему ты так рано ушёл?»
У Настеньки на глазах навернулись слёзы. Они стекали по щекам и оттого, что нет больше её любимого мужа, и оттого, что Виктор Николаевич не тот человек, и оттого, что Иван крестьянский сын женат.
Вспомнилась бабушка. Представилось, как бы она сейчас сказала внучке:
– Што эт ты надумала о боге рассуждать? У каждого своя душа, свои мысли. Если им с богом легче, пусть себе живут с ним. Не каждый может сказать, как ты, когда была маленькая: «Бог на свете есть – это мой папа».
Бабушка не верила в бога, как и дедушка. Что уж говорить о маме с папой, людям советской закалки? Папа бы не согласился с бабушкой и сказал бы, наверное:
– Нет, пусть борется. Нельзя потакать невежеству.
В голову пришли её собственные стихи, которыми Настенька боролась:
Прости, природа!
Земля, прости!
Явилась мода
носить кресты.
Тонкие, толстые
груди чисты.
На цепочках в золоте
висят кресты.
Склонили головы
берёзы в ряд.
На кладбище голые
кресты стоят.
Странные люди,
верьте – не верьте,
крест был и будет
символом смерти.
Малыш, губами
к груди не жмись –
смерть у мамы
висит – не жизнь.
Настенька долго не могла уснуть, и ей казалось, что она не спала совсем, когда услышала стук в дверь и приглашение на завтрак. В кают-компании капитана не было. Съев быстро омлет, овсяную кашу и запив чашечкой кофе, все гости поспешили подняться наверх на капитанский мостик. Представившаяся им картина была настолько незнакомой, что они ахнули от неожиданности.
Совсем близко за стеклом, но выше уровня сухогруза, они увидели цепочки огней домов, вытянувшиеся и призывно влекущие к себе. Это означало конец путешествия. Они были на месте у самого шахтёрского посёлка со странным названием Баренцбург. Собственно говоря, все уже знали, что это означает «Город Баренца», человека, открывшего официально миру Шпицберген. Но близость огней оказалась относительной. Между горой, по склону которой они вытянулись, и судном лежало гладкое поле льда. Это была не ледяная корка, которую с лёгкостью поломал бы сухогруз, рассчитанный на встречу с небольшими льдами, но довольно толстый лёд, намёрзший в закрытом заливе за последние несколько дней двадцатипяти градусного мороза.
Сухогруз не качался больше на волнах, которые просто не ощущались. Он медленно отходил назад и бросался полным ходом на лёд. Нос его слегка задирался. Лёд слегка трещал, но не поддавался и судно откатывалось назад. Операция повторялась снова и снова. Лёд сдавался, позволяя прокладывать узкую полоску в ледяном поле, которое теперь не казалось маленьким. Наоборот, видя сколь маленьким шажками продвигается это неуклюжее почти беспомощное в этих льдах создание, становилось понятно, что берег очень ещё далеко.
– Так это когда же мы доберёмся и доберёмся ли вообще? – запричитала Ксения, видя очередное отступление ото льда.
Капитан невозмутимо стоял за штурвалом, командуя в микрофон:
– Полный назад! Полный вперёд! Самый полный!
Он не подавал виду, что его беспокоит медленное продвижение. Или он действительно не беспокоился, так как что-то знал. И это что-то пояснил праздным зрителям его помощник:
– Ничего. Не волнуйтесь. Дойдём. Сейчас придут с берега взрывники и помогут нам. Да вон они, уже идут.
Далеко впереди на льду появились и стали быстро приближаться фигурки людей. Это были бойцы горноспасательного взвода. Не доходя до судна, они начали бурить лёд по его курсу и вставлять запалы. На эту процедуру потребовалось время. Капитан скомандовал:
– Стоп машина!
Установив заряды почти до самого берега, командир взвода подбежал к судну и замахал руками, показывая, что надо отойти. Капитан скомандовал:
– Полный назад! Право на борт!
С ледового поля ушли люди, а через некоторое время раздались взрывы. В воздух взлетели осколки льдин. Показалась широкая полоска воды. Лёд потрескался и по сторонам от водной дорожки, в которую направилось судно. Но ещё долго пришлось повозиться и сухогрузу, и его помощникам взрывникам, пока удалось причалить и высадить пассажиров, которых встречали терпеливые жители посёлка.
5.
Порт Баренцбурга состоял всего из двух причалов. У одного, что побольше и ближе к выходу из фиорда, швартовался небольшой буксир. Парусники и небольшие судёнышки могли пристраиваться рядом с буксиром или швартовались вторым бортом, бросая концы матросу, закреплявшему их на кнехты. В случаях появления туристических или грузовых судов, занимавших своими габаритами весь причал и даже больше, буксир по-хозяйски перебирался на другой причал подальше и меньшего размера. Большие океанские суда, вмещающие в себя до пятисот и более пассажиров, по причине своей глубокой осадки не имели возможности швартовки в порту, бросали якоря посреди Грин-фиорда и перевозили пассажиров к причалу большими моторными лодками. Чудь подольше с возвышающимся погрузочным механизмом стоит причал специально для погрузки угля. Конвейерная линия связывает его с открытым складом угля, вытянувшимся на возвышении в половину длины посёлка.
Сам причал деревянный с чугунными тумбами для крепления швартовых концов и покоится на сваях. Здесь собираются любители рыбалки, когда в залив заходят косяки трески или пикши. А портовая площадка выложена бетонными плитами. В конце неё у самого подножия горы, на которой расположился посёлок, пристроился маленький деревянный двухэтажный домик бледно-зелёного цвета с тремя окнами на втором этаже и двумя на первом, выходящими на причал. Здесь находится управление порта. Слева от него, если смотреть на окна, идёт сначала полого, а потом в гору весьма крутая деревянная лестница с перилами, которая выходит на смотровую площадку напротив столовой. Иные туристы, не желая ехать автобусом, мечтая получить больше впечатлений, поднимаются по этой лестнице, минуя четыре одноэтажных домика ещё довоенной постройки и периодически останавливаясь для того, чтобы перевести дух. Тогда они сразу же попадают в руки шахтёров-продавцов, терпеливо поджидающих их на местном рынке.
В обход этой лестницы, делая большую петлю по склону горы, проложена дорога в посёлок. По ней и отправилась Настенька на поджидавшем важных пассажиров газике. ГАЗ-69 полугрузовой. В нём помимо места рядом с водителем на боковых сидениях при необходимости умещаются ещё шесть человек. Сейчас их четверо, так что разместились свободно. Чемоданы и баулы помогавшие выгружаться шахтёры положили в вахтовку, чтобы не стеснять пассажиров газика. Настенька уже знала, что вахтовкой называют крытую грузовую машину со скамьями вдоль кузова, в которой обычно возят на дальние забои смены шахтёров, заступающих на вахту или закончивших её. В ней же возят и вертолётчиков на работу и с работы. Так что у вахтовой машины целый день есть чем заниматься. Сейчас она везёт вещи с судна в гостиницу, куда поселяют, как и Настеньку, бухгалтера, гинеколога и учительницу.
Встретил новых сотрудников Баренцбурга и Настеньку, которую уже нельзя было назвать новой, Евгений Николаевич. Только теперь Настенька поняла смысл фразы, сказанной ей в отделе кадров треста Сергеем Сергеевичем перед отлётом в Мурманск:
– Вашим начальником теперь, кажется, будет ваш протеже.
Занятая своими мыслями о расставании с малышом и семьёй, она не придала значения этим словам, хмыкнув в ответ:
– Ну, и ладно.
А дело оказалось серьёзным. Пока Настенька решала свои вопросы в Москве и путешествовала пароходом по океану, происходили крутые перемены в стране. Суть в том, что указом Ельцина с 6 ноября распускались партийные структуры КПСС и компартии Российской Федерации. Секретарь КП РСФСР (сейчас многие это сокращение даже не расшифруют, а тогда знали все, что оно означало коммунистическая партия Российской Советской Федеративной Социалистической Республики) Геннадий Зюганов сказал корреспондентам:
– Указ о роспуске компартии не был для нас неожиданностью. Мы так и предполагали, что Ельцин преподнесет нам к празднику такой подарок. Здание на Старой площади коммунисты покинут после 10 ноября, когда истекает срок для личного трудоустройства и сдачи дел, предоставленный им российским правительством.
Коммунисты направили делегацию к Ельцину с просьбой о продлении срока, но им было отказано. Многие коммунисты стали расходиться, создавая другие партии.
Правопреемниками компартии объявили себя Народная партия "Свободная Россия" и Социалистическая партия трудящихся. Шла речь о создании Большевистской партии на съезде общества сталинистов "Единство" в Санкт-Петербурге, о создании Союза коммунистов в Москве на основе "Марксистской платформы" и Коммунистической партии на основе движения "Коммунистическая инициатива" в Екатеринбурге.
Выпуск партийной газеты «Правда» был приостановлен Ельциным сразу после выхода её номера от 22 августа, в котором выражалась поддержка действиям ГКЧП. В сентябре газета возобновляет выпуск как «общеполитическая газета», издаваемая трудовым коллективом. В качестве органа управления газетой наряду с редакцией создаётся Общественный совет во главе с Н. И. Рыжковым.
В таких условиях выпуск в Баренцбурге газеты «Полярная кочегарка» был просто невозможен. Она была партийным органом, Евгений Николаевич был коммунист, а партию, как узнавали они из новостей, закрыли. В тресте решили газету не выпускать. А что делать с Евгением Николаевичем, только что приехавшим в Баренцбург?
Идею подсказал директор рудника Леонид Александрович. Он позвонил генеральному директору треста и предложил убрать в Москву уполномоченного треста Василия Александровича, а вместо него назначить Евгения Николаевича. И хоть Василию Александровичу не очень хотелось уезжать в Москву, но спорить с решением генерала, принявшим предложение местного руководителя, он не стал. Сборы с его женой были недолгими, и, приготовив вещи к отправке судном, они вылетели в Москву через Норвегию. Годовые визы у предусмотрительного Василия Александровича были давно.
Евгений Николаевич встречал приехавших в ранге исполняющего обязанности уполномоченного треста «Арктикуголь» в Норвегии. Он стоял в ожидании вновь прибывших у самого трапа. Настенька попрощалась на судне с помощником капитана, поймав его почти на бегу по делам разгрузки. Ну, а капитан Виктор Николаевич счёл возможным проводить понравившуюся ему пассажирку, не смотря на холодок, возникший по отношении к нему у Насти после вчерашнего разговора, случайно коснувшегося религии. Он проклинал себя за то, что сказал ни к селу, ни к городу о полярном сиянии «божье творение», да к тому же ему хотелось произвести эффект на присутствующих своим новым мышлением и потому он театрально ярко положил крест рукой. И эффект это произвело, но обратный тому, что он ожидал. Настенька ушла с мостика, сухо попрощавшись, и не вышла к ужину. Правда, с утра, захваченная процессом прохождения судна через лёд, когда глаза девушки впивались в капитана, наблюдая за его действиями, Виктору Николаевичу показалось, что прохлада отношений исчезла за ночь, и после успешного причаливания, когда все концы были закреплены на тумбах и дорогие пассажиры засобирались в каюты к своим вещам, капитан вызвался помочь, сказав как бы между прочим:
– Я помогу вам, Настя.
Он побоялся назвать её Настенькой, выбрав простой вариант «Настя», но наткнулся на строгий ответ:
– Пожалуйста, но меня зовут Настасья Алексеевна, и у меня всего один чемодан.
Виктор Николаевич с горечью осознал, что холод остался, но, тем не менее, пошёл за Настенькой в каюту, услужливо надел на неё белую шубейку, вынес её чемодан, который сразу же перехватил у него кто-то из взбежавших по трапу шахтёров, и они вместе стали спускаться по сходням вслед за гинекологом, бухгалтером и учительницей.
У самого трапа на причале стоял мужчина с букетом цветов. Бухгалтер Нина Петровна и учительница Ксения по несчастью думали, что цветы предназначены им, но импозантный мужчина с гладко выбритым лицом и явно влюблёнными глазами, смотрел поверх их голов. Это, конечно, был Иван крестьянский сын. У трапа вообще было столпотворение встречающих, как будто их было не четыре человека, а целый полк. Работники больницы, свободные от дежурства, хотели первыми познакомиться с новым гинекологом. Ту же цель преследовали сотрудники бухгалтерии, пришедшие сюда полным составом во главе с исполняющим обязанности главного бухгалтера. А встречать учительницу пришли почти все дети с родителями. Так что народу было полно. Однако у самого подножия трапа первым стоял Евгений Николаевич. Он помогал дамам сойти на причал, беря их под руки, и говоря:
– С приездом! Я уполномоченный треста, Евгений Николаевич. Встречайтесь с вашими, а потом подходите к газику, и мы отвезём вас в гостиницу.
Когда очередь дошла до Настеньки, он к удивлению капитана, обнял её, спрашивая:
– Как доехала? Не укачалась? Вижу, ты выглядишь молодцом. – И коротко чмокнув её в щёку, обратился к капитану, с которым разговаривал по радио связи во время причаливания судна, так что они заочно были уже знакомы:
– Я Евгений Николаевич, а вы Виктор Николаевич, если не ошибаюсь? Директор рудника с минуты на минуту появится. Да вон он идёт, – сказал он, показывая на пробиравшегося сквозь толпу детей, окруживших Ксению, Леонида Александровича.
В это время Иван крестьянский сын протиснулся вперёд и протянул Настеньке букет алых роз.
– С приездом, Настенька!
Настенька ещё с палубы заметила Ивана с цветами, обёрнутыми в целлофан, и морально подготовилась к их приёму. Поэтому после объятия Евгения Николаевича, что было для неё естественным, поскольку они давно знакомы, она, взяв радостно букет, подставила Ивану щёку для поцелуя и поинтересовалась:
– Откуда такие цветы? У нас в теплице я таких не видела.
– Но мы сегодня уже были в Лонгиербюене. А туда цветы привозят с материка самолётами. Вот я и взял свежие.
Капитан не успел ничего сказать Настеньке, но он заметил и объятия, и поцелуи, подумав про себя, что здесь она ласковее с другими, чем была с ним. Но много думать об этом ему не было времени. Подошёл директор рудника. Однако Настенька сама обратила внимание на капитана и, улыбнувшись ему, сказала:
– Виктор Николаевич, спасибо вам за тёплый приём. Надеюсь, мы ещё встретимся. Ведь вы же не первый и не последний раз в Баренцбурге. А пока до свидания! – и она протянула ему руку.
Капитан мягко пожал ладошку и сказал:
– Наденьте перчатки, Настасья Алексеевна. Всё-таки мороз двадцать пять градусов. И до скорой встречи. Я вам напишу, если позволите.
– Ах, сердцеед! – воскликнул Леонид Александрович. – Дайте же и мне поздороваться с Настенькой. – И он обнял Настеньку, прижав её к груди, но не целуя.
Евгений Николаевич хотел было посадить Настеньку на переднее кресло машины, рядом с водителем, но девушка, ни слова не говоря, полезла сразу в кузов газика, предоставив возможность Евгению Николаевичу проявить свою галантность в отношении бухгалтера Нины Петровны. Она и по комплекции была явно посолиднее, и по возрасту не чета молодёжи.
Усевшись рядом с Евгением Николаевичем, услышав кратко рассказанную историю с его назначением, Настенька задала давно мучавший её вопрос:
– А где же ваша жена? Она ещё не приехала?
Ответ прозвучал с весёлой иронией в голосе:
– Мы решили перенести её приезд на весну. А то уже началась Полярка, темь сплошная. Ей с непривычки будет трудно. Я-то постепенно вхожу да и то сложновато, чувствую всё время дискомфорт.
Как быстро привыкаешь к новой терминологии, – подумала Настенька. – Евгений Николаевич здесь всего два месяца, а говорит «полярка» вместо «полярная ночь», как старожил. Поистине, с кем поведёшься, от того и наберёшься. Вот почему иностранный язык лучше всего изучать методом погружения в языковую среду, когда и не захочешь, а выучишь язык, на котором все вокруг говорят. Хотя нет. Если человек не хочет знать, то, хоть кол на голове теши, ничего не получится. Сколько иностранцев, живущих долгое время в России, говорят на ломанном русском языке. Да что там иностранцы? Из родных республик, где изучают русский язык, иной грузин или армянин говорит по-русски, коверкая слова, а другие их сородичи говорят свободно, так что иной раз не отличишь по говору от русского. Так что желание учить имеет огромное значение.
Настенька вспомнила, как в первые дни работы в Баренцбурге она решила организовать для желающих заниматься курсы английского языка. Повесила объявление на двери управления. Собрание назначила на семь часов вечера в нарядной. С названием «нарядная» она только успела познакомиться, узнав от Василия Александровича, что так называется зал, в котором собирают шахтёров перед работой для выдачи им нарядов, то есть заданий, на работу. Будущий руководитель курсов надеялась, что желающих изучать английский язык наберётся человек пятнадцать-двадцать. Как же она удивилась, когда, придя в нарядную, находящуюся на первом этаже, её взору открылся битком набитый зал. Она даже подумала, что тут проходит какое-то другое собрание. Но, оказывается, ждали все преподавателя.
Настенька прошла к столу и, не скрывая изумления по поводу такого количества потенциальных студентов, недоверчиво спросила:
– Вы что, все хотите учить английский?
Из зала, где сидело более ста человек, послышалось дружное «Да».
Девушка пояснила, что учебников для занятий здесь нет, и всё придётся запоминать на слух и записывать с доски. Но ей ответили, что это понятно. Тогда она спросила, на каком уровне у них знание английского языка.
– Вы все учили в школе английский?
Оказалось, что кое-кто учил английский, кое-кто немецкий, а некоторые французский, но все всё забыли, так что надо начинать с нуля, тогда не ошибёшься.
Настенька стала составлять список. Записалось сто двадцать человек. Это казалось немыслимым, но начинающий учитель не растерялась, разбила всех на шесть групп по двадцать человек, составила сразу расписание по два занятия в неделю. Курсы, естественно, были платные, но шахтёров это волновало меньше всего. Зато в бухгалтерии схватились за голову, воскликнув:
– Это сколько же денег вы будете загребать?!
Настенька растерялась сначала, но потом сказала:
– А вы вычтите себе из этой суммы, сколько считаете нужным, за дополнительную работу по переводу денег на мой счёт.
Наличные деньги-то в то время в Баренцбурге не ходили. Слова переводчицы успокоили бухгалтерию.
Так что со следующей недели начались вечерние занятия, на которые, как выяснилось, приходили не все записавшиеся. Некоторые были на смене, некоторые по другим причинам отсутствовали, но основная масса студентов приходила и аккуратно списывала с доски английские выражения и транскрипцию слов, а потом хором повторяли за учительницей разговорные фразы.
Скоро Настенька узнала причину такой заинтересованности в английском языке. Большинство приходивших на уроки желали научиться разговаривать по-английски с приезжающими туристами, с которыми они встречались на ченьче, то есть базаре, для лучшей рекламы своего товара и умением рассчитываться. Вот уж действительно говорят: «охота пуще неволи». Было бы желание, а знания Настенька давать умела – не зря сама с охотой училась в одном из лучших учебных заведений Москвы.
До внезапного отъезда она успела провести всего несколько занятий, но при встрече с приехавшими в последние дни на скутерах норвежцами она услышала от них восторги:
– Мисс Настя, – говорили они, – что у вас случилось? Раньше мы приезжали в Баренцбург, и никто с нами не разговаривал, а сейчас встречаем людей и все кричат: Hello! How are you? What is your name?5
Помимо шахтёров английский хотели изучать их дети. Их набралось сорок ребятишек. Но это уже другая категория учеников. С ними Настенька занималась только по выходным дням. Здесь занятия проходили веселее с играми, песнями, стихами. До алфавита дело ещё не дошло. Настенькина методика заключалась в том, что сначала ребёнок должен научиться говорить, а потом писать.
Словом, в Баренцбурге все с нетерпением ожидали возвращения Настеньки. О том, как к ней относятся в посёлке, она узнала от четвероклассника Володи. Любознательный серьёзный паренёк как-то встретил Настеньку на улице и неожиданно попросил:
– Настасья Алексеевна, можно мне зайти к вам домой? Я хочу посмотреть, как вы живёте.
– Можно, конечно, – ответила педагог по образованию, не считавшая нужным отказывать ребёнку, – только я живу как все, я ведь такой же человек.
– Нет, вы не такая же, – ответил Володя, вышагивая рядом с учительницей. – Вы переводчица.
Вот оказалось в чём дело – не в том, что она учит английскому, а в том, что она переводчица. Да, переводчица в Баренцбурге была одна единственная на полторы тысячи населения посёлка. Именно это вызывало восхищение у мальчика, и, наверное, не только у него. Правда, она забыла про переводчика из консульства. Но этот молодой весёлый парень общался в другом мире, в других кругах, а Настенька была ближе.
6.
Рабочие дни полетели стремительно и почти незаметно. Впрочем, рабочими у Настеньки были все дни. На то и ненормированный рабочий день, чтобы работать, фигурально выражаясь, сутки напролёт без выходных. Евгений Николаевич волею случая ставший большим начальником (как говорили в шутку норвежцы, он вроде второго консула или даже посла на Шпицбергене) просиживал в своём кабинете до полуночи, изучая документы о статусе архипелага в связи с Парижским Договором, истории появления на нём русских, норвежское законодательство, экономические отношения с различными фирмами. То же самое делала и Настенька, переводя новые материалы, поступающие факсом из конторы губернатора или от владельцев норвежских фирм.
Почти каждый день они вылетали на вертолёте в Лонгиербюен для знакомства с представителями норвежской власти на Шпицбергене, куда входила губернатор Анна Кристин Улсен, весьма обаятельная женщина высокого роста, так что ей приходилось почти постоянно склонять голову при беседах, обладающая мягким тихим голосом, но строго подходящая к делам, горный инспектор Вик, второе лицо на архипелаге после губернатора, тоже высокий, как многие норвежцы, жизнерадостный человек, если можно так сказать, глядя на его всегда приветливое и радостное выражение лица при встрече с русскими, и начальник полиции Лаксо Кетиль, который, как и полагается полицейскому, всегда выглядел в форме подтянутым, строгим, с напряжённым взглядом, ожидающим от собеседника какой-нибудь неприятности. На встречах с ними почти всегда присутствовал их переводчик Борд, невысокий худенький паренёк, неплохо, но с ошибками говорящий по-русски, очевидно, самоуверенно думающий, что прекрасно владеет иностранным для него языком. Начальник полиции тоже знал русский и обходился без переводчика. Если же Борда не было, переговоры велись на английском языке, и Настенька переводила, чувствуя свою полезность и значимость.
