Евгений Николаевич Бузни
Настасья Алексеевна. Книга 4
Евгений Николаевич сразу позвонил начальнику вертолётной службы и директорам рудников с информацией о готовящемся вылете, после чего пошёл на завтрак. Настенька уже возвращалась из столовой. Поговорили наскоро.
– Настюша, доброе утро! Что там сегодня подают?
– Доброе-доброе! Солнышко ещё есть. А вы чего опаздываете? Там помимо закусок сегодня пельмени со сметаной. Но можно и с маслом, если хотите. Пальчики оближешь, такие чудесные.
– Я сразу из столовой поеду на вертолётку. Летим с консулом на Пирамиду.
– Ой, и я хочу с вами.
– В этот раз не получится. Твой коллега Юхименко что-то начудил. Я тебя попрошу, как обычно, посидеть у меня в кабинете.
– Ладно, посижу, – почти обиженным тоном сказала Настенька. – А что этот чудик сделал, что даже консул летит?
– Пока не знаю, Настюш. Но я побегу, надо же успеть поесть.
Пирамидой посёлок назвали по банально простой причине: он расположился у подножия горы, напоминающей по форме пирамиду, да и названной так же. Окружают посёлок две бухты Миммер и Петунья, куда плавно переходит Билле-фиорд, соединяющийся напрямую с Ис-фиордом, а тот уже выводит в Северный ледовитый океан. Но перед бухтой Петунья Белле-фиорд образует ещё одну замечательную бухту Адольф, названную так не в честь печально знаменитого Адольфа Гитлера, а по имени славного шведского мореплавателя и учёного-геолога Адольфа Эрика Норденшельда, первопроходца северного морского пути из Атлантики в Тихий океан ещё в 1878-1879 годы.
Но самое интересное здесь не бухта, а один из крупнейших ледников, названных в честь учёного, и уже не по имени, а по его фамилии Ледником Норденшельда. Его, конечно, нельзя сравнивать с ледником Аустофона, площадь которого почти 500 квадратных километров, но он тоже велик и впечатляет своей тридцатиметровой толщиной. Приближаться к нему на судне по волнам бухты Адольф крайне не безопасно, ибо то там, то здесь время от времени от гигантской ледовой массы откалываются огромные куски, производя при падении в воду неимоверный грохот, доносящийся даже до посёлка Пирамида, а до него отсюда аж 25 километров по прямой через бухты, и уходят в свободное плавание опасными для судов айсбергами. Сверху этот ледник в летнее время напоминает огромную щётку из острых бугров и колдобин. Идти по ним невозможно. Зато зимой, когда все рытвины заполнены снегом и поверхность становится гладкой, как хороший асфальт, по нему можно мчаться на снегоходах или собачьих упряжках, получая истинное удовольствие. Но то зимой, а сейчас начало сентября – снега ещё нет.
Посёлок Пирамида первоначально возник в 1911 году, когда шведы начали здесь строительство шахты для добычи угля. Но, видимо, у шведского промышленника не хватило сил и средств для работы в столь отдалённом от цивилизации районе, и участок был продан обществу «Англо-русский Грумант», а в советское время владельцем рудника стал сначала трест «Северолес», а затем с 1931 года – трест «Арктикуголь», взявший на себя ответственность и за шахту на Груманте и шахту в Баренцбурге.
Первыми на Пирамиде были построены маленькие финские домики. Из них сложилась даже целая улица, ведущая к центру посёлка. Но сама центральная часть застраивалась уже в послевоенное время в пятидесятые – шестидесятые годы двух-трёх-четырёх этажными зданиями. Тут тебе и управление, и гостиница, и больница, и большой клуб с кинотеатром, читальным залом, бассейном. А вот сама шахта, устроилась, как ни странным это может показаться привыкшим к виду уходящих глубоко в землю подъёмников, высоко в горе Пирамида, и добываемый в ней уголь идёт в вагонетках не «на гора», как привыкли говорить шахтёры на материке, а «с горы».
Всё это Евгению Николаевичу было знакомо, так как ему уже не раз приходилось бывать на Пирамиде по роду своей деятельности. Ведь рудник Пирамида находился на равных правах с Баренцбургом, только чуть меньше размером и добычей угля. И вертолётная площадка поменьше, но, подлетая к ней Евгений Николаевич всегда всматривался в приближающуюся землю то ли в надежде, то ли с опаской увидеть под собой бредущего белого медведя. Дело в том, что Пирамида – это участок, который находится на пути миграции хозяев архипелага. Каждый год они путешествуют осенью с юга на север, а в конце зимы после рождения детёнышей – обратно.
А ещё Евгению Николаевичу, бывая на Пирамиде, нравилось подходить к берегу и высматривать, не появятся ли в воде нерпы и не начнут ли они посвистывать. Тут эти любопытные усатые животные чаще встречаются, чем в более судоходных водах Грин-фиорда. Но сегодня развлекательная сторона в программу не входила.
Приземлившись, и выждав, когда остановится вращение пропеллера над головой, ответственные лица: консул и уполномоченный треста спустились из салона вертолёта по короткой железной лестнице, прошли к маленькому автобусу почему-то зелёного цвета и поехали в посёлок.
На довольно большой площади удивляла зеленью и даже цветами продолговатая прямоугольная клумба. С одного её торца на некотором возвышении белело здание клуба. Слева больница. Справа управление рудника, где и была намечена встреча больших начальников.
В кабинете на втором этаже их встретил крупного сложения мужчина, одетый в белую рубашку, идущую к его слегка убелённой сединой голове. Чёрный галстук на шее и чёрные агатовые запонки на рукавах подчёркивали белизну одежды. Странно было видеть на широком лице узкий, кажущийся длинным нос, а широкая оправа очков не могла скрыть ещё более широкие чёрные брови, из-под которых сквозь стёкла смотрели встревоженным взглядом глаза.
Однако лицо хозяина кабинета осветилось улыбкой, когда он, поздоровавшись за руку, спросил:
– Вадим Семёнович, Евгений Николаевич, что будете с дороги, чаю или чего покрепче?
Консул снисходительно ответил улыбкой, отказывая в приглашении:
– Это, Пётр Николаевич, мы потом. Давайте сначала по делу. Где этот ваш бездельник?
– Он в соседней комнате с бойцом ГСВ ждёт.
Консул распоряжался с явным удовольствием.
– Вот и хорошо. Рассказывать, что он натворил, будете в его присутствии.
Евгений Николаевич и консул сели друг против друга, позволив директору рудника сидеть на своём директорском месте.
Пётр Николаевич нажал кнопку на телефонной панели и раздавшееся по громкой связи «Слушаю!» коротко бросил:
– Заходите!
Через полминуты в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли двое. Одного сразу можно было принять за тридцатилетнего матроса, хоть он был в обычной гражданской одежде. Серый свитер, в прорезь которого на груди виднелась тельняшка, обтягивал широкие, как у боксёра или штангиста плечи, и сужался к талии, перехваченной кожаным поясом с металлической пряжкой в виде морского якоря. Справа на поясе висел зачехлённый кортик. Пышная шевелюра на голове отливала каштановым цветом.
Моряк, как можно было сказать о нём по внешности, ввёл, держа под локоть, худощавого тщедушного лет двадцати пяти паренька с беспокойно бегающими глазами на веснушчатом лице. Рыжие волосы, зачёсанные на левую сторону, почти сливались цветом с веснушками на лбу.
– Садитесь! – прогремел вдруг резко директор, указывая рукой на стул напротив себя, так что переводчик сразу оказывался как подсудимый между двух присяжных заседателей и смотрящего на него в упор судьи.
Махнув моряку, чтобы тот сел на стул возле стены, Пётр Николаевич начал взволнованно, снимая и надевая снова очки:
– Юрий Давыдович, я вас пригласил сюда, чтобы вы в присутствии консула России на Шпицбергене и уполномоченного треста «Арктикуголь» в котором вы работаете, объяснили нам, как вы дошли до такой жизни, что воруете у своих же товарищей?
– Я не ворую, – попытался возразить Юхименко и хотел продолжить, но был резко остановлен консулом:
– Помолчите, молодой человек. Вам слово не давали. – и, кивнув директору, сказал: – Продолжайте, Пётр Николаевич, мы послушаем сначала вас.
Директор тем временем несколько успокоился и продолжал уже ровным голосом:
– Уважаемые Вадим Семёнович и Евгений Николаевич! Официально довожу до вашего сведения, что в период с 25 по 29 августа, когда переводчик Юхименко находился в Баренцбурге, обслуживая немецкого инженера фирмы АКА, на моё имя поступило несколько заявлений от трудящихся рудника о нарушениях в работе норвежского почтового отделения, ответственность за работу которого была возложена на Юхименко. Нарушения в работе почты заключаются в том, что многие письма, переданные для отправки через норвежскую почту, то есть лично через Владимира Юхименко не дошли до адресатов, часть почтовых денежных счетов на оплату посылок и других почтовых отправлений оказалась неоплаченной, и стали приходить повторные счета с доплатой штрафных санкций за несвоевременную оплату, некоторые конверты отправлялись с ранее использованными почтовыми марками, которые Юхименко срезал со старых конвертов или даже вырезал из филателистических журналов и наклеивал на новые отправления.
Переводчик слушал директора с опущенной головой, и рыжина его волос стала особенно заметной.
– В связи с поступившими письменными заявлениями от трудящихся рудника, – продолжал директор, – и имевшимися сигналами о неправомерных действиях Юхименко на руднике моим распоряжением была создана комиссия по расследованию изложенных фактов. Назначенная комиссия с целью недопущения каких-либо посторонних вмешательств до приезда на рудник Юхименко опечатала помещение почты, рабочий кабинет и его квартиру.
По возвращении Юхименко на рудник Пирамида он был приглашён ко мне в кабинет и в присутствии зам. директора по кадрам Коробки А.И. и председателя профкома Валова В.И. Юхименко были заданы вопросы по существу дела, после чего, основываясь на правилах общежития в отдалённых местах проживания в его присутствии был произведен осмотр опечатанных ранее помещений, после чего был составлен акт, который я сейчас зачитаю.
Акт, разумеется, лежал раскрытым на столе, и директор стал его зачитывать:
– В почтовом помещении при проверке наличия почтовых марок и денег была обнаружена недостача на сумму 2600 норвежских крон. При осмотре квартиры Дубины В.Г. были обнаружены письма, переданные для отправки на родину полярниками (26 штук), на некоторых марок не было, на других оказались старые марки, снятые с неотправленных конвертов, один конверт с марками, вырезанными из журнала, возвращённый норвежской почтой обратно Пирамиде.
В квартире Юхименко обнаружен магнитофон, полученный по заказу другого адресата (Старосельцева) и возможно неоплаченный, так как среди пачки (15 штук) неоплаченных счетов, оказавшихся в квартире Юхименко, был и повторный счёт на оплату этого магнитофона, а так же два счёта на оплату посылок, пришедшие на фамилии лиц, уже уехавших с Пирамиды на материк.
В квартире его же квартире были найдены несколько часов и комплектов шариковых ручек, которые по заявлениям жителей рудника должны были быть получены заказчиками рудника, но получены не были. В квартире оказался фотоаппарат, выписанный на фамилию Прониной, которая на самом деле фотоаппарат не заказывала. Оплата счёта на этот фотоаппарат также не производилась, и счёт с доплатой пришёл повторно. В квартире Юхиментко находилось пневматическое ружьё и три охотничьих ножа, очевидно, тоже полученные по выписке на других лиц.
Пётр Николаевич закончил читать, добавив, что подписи комиссии стоят, и протянул акт консулу. Бегло глянув на листок, консул передал акт Евгению Николаевичу и мрачно сказал как-то по-Одесски:
– Что вы имеете сказать по этому поводу, юноша? Да я вас отсюда в наручниках обязан вывезти.
– Без суда не имеете права, – вдруг пробурчал переводчик.
– Так вы ещё и законы знаете, оказывается. Только вам не известно, что здесь на территории я судья. И обладаю правом ареста.
– Тут я ещё вот что хочу добавить, – вмешался Пётр Николаевич, – Этот молодой человек, который ещё начинает жить, не так прост на самом деле. Он после составления акта осмотра. Устроил инсценировку с самоубийством. Расцарапал себе в нескольких местах шею, измазал кровью лезвие ножа, а потом позвонил в больницу, сообщив, что умирает. Врач осмотрел его и понял, какой перед ним артист. Поэтому мы взяли его вчера под наблюдение и держим в помещении ГСВ, а затем позвонили вам.
– Ну, всё правильно сделали. Что скажете, Юхименко?
– Как же это пришло тебе в голову? – спросил молчавший до сих пор Евгений Николаевич. – Ты же воспитан был в Советском Союзе. Или это новая власть и новые течения, направленные на обогащение любым путём, тебе вскружили голову, и ты решил, что теперь всё можно? Я ведь тоже занимаюсь почтовыми отправлениями, но у меня и в мыслях не возникало хоть в чём-то обмануть шахтёров. А как ты работаешь с туристами, с их счетами? Может, ты и там прикарманивал себе львиную долю? По отчётам у вас на Пирамиде не очень много экскурсий. Вполне возможно, что ты за некоторые группы брал себе наличные деньги. Надо и это проверить
Переводчик, напыжившись, не произносил ни слова, но вдруг едва не закричал:
– А вы мне не тыкайте. Мы с вами на брудершафт не пили.
– Скажите, пожалуйста! – возмутился Евгений Николаевич. – Гордость появилась. А обманывать и воровать у государства и простых рабочих гордость позволяет? Вы, молодой человек, почти вдвое моложе меня. Но я могу говорить и «вы». Это не меняет дела.
– Меняет, – запальчиво ответил переводчик. – В стране сейчас все воруют, кто где может. На том и живут. Думаете, я не знаю, куда деньги от экскурсий через кассу идут? В карман дирекции, а не государству.
– Это кто тебе такую чушь сказал? – буквально прорычал Пётр Николаевич, вскакивая из-за стола.
– Знаю. И рубль вон падает в цене. А какую мы зарплату получаем?
– Так, хватит кричать, – властным голосом сказал консул. – Нашёл, чем оправдываться. Нападение – лучший способ защиты. Я таких видел воров, которые всех во всём винят, только не себя. Рубль падает для всех, а не только для тебя. Это проблема государства. Ты отвечай за свои действия. Короче говоря, этот разговор прекращаем. Украденное у людей вернуть. Почтовый долг погасить. С первым самолётом отправишься на материк. Не вернёшь деньги, пойдёшь под суд. Уведите его!
Моряк, посмотрев на директора, кивнувшего ему головой, подошёл к замолчавшему переводчику, поднял его, ухватив как котёнка за шиворот, и вывел из кабинета.
– Вот мразь, – проговорил директор, садясь снова за стол. – Ещё и оправдывается. Как будто ему хуже всех живётся. Ну, что будем делать?
– Я сегодня же доложу об этом руководству треста и приложу к факсу ваш акт, – сказал Евгений Николаевич.
– И мне дайте копию акта, потребовал консул, – обращаясь к директору.
– Вот, пожалуйста, – директор протянул такой же лист с актом. – я их заготовил на всякий случай несколько. Но я не об этом спрашиваю. Пойдём мы обедать сейчас? Вы же, наверное, проголодались? У нас был на днях норвежский креветочник. Мы его заправили топливом, а он нам креветок свежих несколько ящиков дал. Так что могу угостить под коньячок.
«Странное дело. – подумал Евгений Николаевич, – человек распоряжается государственным топливом, как своим собственным, зная, что спишет его на нужды рудника, получает за это иной раз валюту, когда распоряжается заправить горючим иностранное судно, или, как сейчас в обмен на креветки, и он не считает это воровством, предосудительным делом. А, может, считает, но знает, что всё сойдёт ему с рук, все списания расходов будут подписаны генеральным директором, который, приезжая сюда на рудник будет принят по-королевски за счёт того же треста, и ему будет вручена энная сумма валюты от того же туристического бизнеса, что закроет ему глаза на неправомерные действия директора. С уходом советской власти ушёл и всякий контроль. Однако в случае, если работник порта, знающий о незаконной заправке иностранных судов топливом, воспользуется тем же и заправит самостоятельно норвежский снегоход, залив в его бак канистру бензина, и получит незначительную плату в свой карман, то это станет предметом строгого разбирательства на общем собрании коллектива с последующим увольнением провинившегося. Во истину, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. И ведь никому ничего не скажешь. Ничего нигде не докажешь. Вот и воруют, кто где может. Только одни десятками рублей, а другие миллионами. Такая наступила жизнь».
А совсем скоро, 22 сентября в стране наступил «Чёрный вторник». Перед этим 17 сентября Борис Ельцин подписал указ о переходе к новым регулируемым ценам на отдельные виды энергоресурсов. А через пять дней курс доллара по отношении к рублю вырос почти на пятнадцать процентов. Всего через неделю после этого рубль упал ещё на восемнадцать процентов, и доллар стал стоить 309 рублей. Естественно мгновенно выросли цены на все товары, в первую очередь на продукты питания. Люди не успели оглянуться, как молоко и масло подорожали в семьдесят пять раз, сахар в сто раз, хлеб в сто пятьдесят раз, картошка в двести пятьдесят раз. Видя такое дело, государство незамедлительно повысило заработную плату и пенсии аж в тринадцать раз. Но что это по сравнению с ростом цен. А, к примеру, газеты самые разные возросли в стоимости от семидесяти до ста шестидесяти раз.
Такого в стане ещё не видывали и не были к этому готовы. В советское время валюта вообще не ходила в стране. Сталиным после Великой Отечественной войны был взят курс на независимость национальной валюты, которую перевели на золотую основу, защитив рубль от доллара. После ухода Сталина из жизни в стране постепенно отошли от взятого им курса и начали подстраиваться под доллар, и, тем не менее, его стоимость определялась до самого конца Советского Союза в шестьдесят копеек.
Да, мой дорогой читатель, я привожу эти данные с одной только целью, чтобы тебе было понятно, что почувствовали шахтёры, проработавшие по контракту около или более двух лет, откладывая довольно большую зарплату с учётом северной надбавки, накопившие солидную сумму денег, на которую можно было купить и новую квартиру, и машину, и жить безбедно, и вдруг узнали, что их кровно заработанные стали в сто раз дешевле, что они практически ничего не заработали.
Настенька, когда узнала о такой новости, горестно рассмеялась:
– Вот тебе бабушка и Юрьев день. Помнится наша бухгалтерия сильно переживала, что я большие деньги загребу за курсы, которые веду для шахтёров. А так получается, что всё заработанное за год пшиком обернулось. Выходит теперь, что хочешь-не хочешь, а работать надо продолжать здесь на севере, где хоть питанием и жильём мы обеспечены.
НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ
1.
Первый снег с приходом сентября выпал сначала небольшой и покрыл слегка лишь столовые горы, которые были теперь словно украшены белыми коротким скатёрочками для приёма гостей, но ещё не уставленные никакими блюдами. Эти столы опирались на мощные крутые лапы, спускающиеся к морю и только у самого подножия переходящие в некое подобие долин, всё ещё зеленеющих мхами да изредка розоватыми камнеломками или белыми полярными маками.
Но зато в настоящих долинах русские люди в августе и до самого первого хорошего снега отводили душу не только тем, что грели на солнце свои натруженные тела, раздевая их почти догола во время жаренья шашлыков, но и собиранием грибов, коих тут видимо-невидимо. Больше, правда, невидимо, так как они в большинстве своём коричневатые и напоминают российские сыроежки, а потому на почве не очень заметны. Грибникам приходится обладать хорошим зрением и большим желанием найти гриб, хоронящийся среди горного щавеля или ложечной травы.
Настенька была заядлым грибником и очень любила выбираться с бабушкой в подмосковные леса. Но она даже не предполагала, что за Полярным кругом, как говорится, у чёрта на куличках, можно насобирать полное ведёрко сыроежек, подосиновиков, груздей, моховиков и даже подберёзовиков. Берёзы-то здесь есть, только карликовые, не более тридцати пяти сантиметров в высоту и всего два-три сантиметра в диаметре. Иные цветы вырастали выше них.
Готовясь к проведению экскурсий, Настенька по местным книжкам хорошо изучила природу Шпицбергена. А что её изучать, если из деревьев кроме карликовой берёзы растёт ещё только ива полярная, которая ничего общего не имеет с нашей российской плакучей ивой, о которой Настенька когда-то написала грустные стихи:
Плакучая ива плачет.
Что ей, плакучей иве,
до тех, кто от счастья скачет,
до тех, кто её счастливей?
Я глажу листочки ивы.
Мне грусть её так понятна.
Я в детстве была счастливая,
но счастье ушло куда-то.
Да, она продолжала писать стихи, главным образом, для себя. Вернее, потому что они сами приходили в голову, и она их записывала. Здесь тоже, например, пришли строки о Груманте, ещё весной, когда ласковое солнце уже перестало заходить за горизонт, и они поднялись над заснеженными горами на вертолёте:
О чём молчишь ты, грозный Грумант,
Надевши снежную доху?
Усевшись в воды фьорда грузно,
о чём так холодно вздохнул?
Припомнил древние сказанья?
Бродил по джунглям динозавр,
а волны с шумом разрезали
под небом пышущий пожар.
Веками расползались змеи
под птичий гомон, зверя крик.
Они и думать-то не смели,
чтобы мороз сюда проник.
Проходит всё в тысячелетьях.
А что тебя сегодня ждёт,
когда расплавит потепленье
не таявший веками лёд?
Она прочитала эти стихи Евгению Николаевичу, а он настоял на том, чтобы она выступила с ними на концерте, посвящённом юбилейному шестидесятилетию треста «Арктикуголь» совсем недавно в августе. Настенька очень волновалась, так как в зале присутствовало всё московское начальство, журналисты, гости из Норвегии. Но все долго ей аплодировали, и пришлось вспомнить и некоторые другие свои стихи. Евгений Николаевич вёл всю концертную программу, но то, что он тоже пишет стихи, сказать постеснялся.
Не меньше, чем грибы, Настеньку поражало обилие на Шпицбергене самых разных цветов. Вечная мерзлота на архипелаге оттаивала всего на несколько сантиметров и только на полтора-два месяца, но и этого оказывалось достаточно для того, чтобы на почве вдруг появлялись на фоне высокой белой пушицы, головки которой напоминают белые черкесские мохнатые шапки, кисточки красной вшивицы, а над вечнозелёными подушечками мха поднимаются мелкие, со спичечную головку, красно-розовые цветочки рододендрона лапландского, красуются розовые кисти астрагала,. То тут, то там выглядывают голубые колокольчики, на крошечных стебельках поднимаются синие цветочки незабудок или лиловые гвоздики, а среди скал часто привлекают к себе внимание чуть розоватые камнеломки. И уж совсем много белых цветов. Помимо пушицы здесь есть похожие на ландыши колокольчики бесплодицы полярной, но не менее красивы и многочисленны шпицбергенские белые маки. А красных, привычных материковым жителям, маков тут не бывает.
Словом, цветов предостаточно, однако собирать их не рекомендуется или даже запрещено в целях охраны природы. Восхищайся себе на здоровье, но не рви. Так же нельзя убивать здесь животных. Да их на островах архипелага совсем немного. Иной раз где-то вдалеке при внимательном взгляде можно заметить пробегающего песца или наткнуться на спустившегося в посёлок, пока есть трава и грибы, низкорослого, но с огромными рогами, чем-то напоминающими грабли, оленя. Он может позволить даже сфотографировать себя. И, конечно, никто в посёлке его не тронет. Охота на оленей разрешается только по специальным лицензиям, выдаваемым конторой губернатора за определённую плату. В российских посёлках, насколько было известно Настеньке, таких лицензий никто не имел, да и ружьями обладали лишь бойцы горноспасательного взвода.
К началу октября снег уже прочно обосновался на всей поверхности как гор, так и долин. Фиорды продолжали бороться с морозами, и на причале в порту в короткие часы дневного света, а иногда захватывая и темноту, встречались заядлые рыбаки со спиннингами. Особенно много их появлялось, включая даже редких женщин, когда в Грин-фиорд заходили косяки трески, подгоняемые стаями дельфинов. Обычно дельфины с громким всплеском выпрыгивали из воды стройными рядами, двигаясь вдоль фиорда, загоняя торопливо уплывающий косяк к концу залива, где и расправлялись с ним, а оставшуюся часть точно так же гнали обратно на выход. Остатки их пиршества доставались рыбакам, одетым в тёплые дублёнки и шапки ушанки и часто скидывающие с рук столь же тёплые рукавицы только для того, чтобы снять с длинной лески на десяток крючков трепыхающихся сразу пять-шесть рыбин. У менее опытных рыбаков, забрасывающих удочки близко от причальных свай, попадался вместо трески несчастный большеголовый бычок, и, снимая его с крючка, неудачник не знал, что делать с таким уловом: бросать ли в целлофановый пакет или отпускать на волю.
Но такое удовольствие с дельфиньим загоном случалось не очень часто, а вскоре и буксир, названный в честь бывшего директора треста «Гуреев», стал на прикол, ибо лёд-таки победил морскую стихию и сковал её до следующего лета. Но Евгений Николаевич, относящийся тоже к заядлым рыболовам, хотя в силу своей постоянной занятости не имевший возможности выходить на причал, когда хочется, всё же успел до льда выйти на рыбную охоту со своей ставкой, то есть леской с десятком крючков, и наловил полное ведёрко трески пополам с пикшей.
Гордый добычей, он принёс её домой Надежде, ставшей недавно комендантом гостиницы.
Надя, молодая девушка, приехавшая в Баренцбург вместе с мужем Николаем, которого она звала Миколой, поскольку он тоже был украинец, и маленьким сыном Тарасом, которого мама и папа называли не иначе, как Тарасиком. Надежда закончила педагогический институт во Львове, так что по диплому она была учителем английского языка, но приехала сюда приложением к мужу, а он был мастером по шахтному электрооборудованию. Его профессия оказалась нужной на Шпицбергене, а Надежда, хоть и могла работать переводчиком, но такой вакансии в тресте не нашлось и потому хрупкую по натуре девушку определили на работу кухонной рабочей – подносить к плите и снимать тяжёлые котлы, мыть посуду, чистить картошку, убирать в зале и всё в таком духе.
Разумеется, молодому специалисту с высшим образованием такая работа оказалась не по вкусу не только потому, что труд этот был не из лёгких, но он ущемлял её гордость. В самом деле, стоило ли учиться в институте целых четыре года и преподавать несколько лет в школе, чтобы потом исполнять столь неквалифицированные обязанности? Однако её в Москве предупредили, что, если хотите ехать с мужем, хотите, чтобы он получал высокую зарплату, как полярник, то соглашайтесь для себя на любую работу.
Муж её Микола был по характеру очень скромным человеком, привык во всём слушать свою жену, потакать ей во всём, но не мог пойти к директору и попросить перевести супругу на какое-то более привлекательное место. Зато сама Надежда проявила более пробивной характер. Поработав месяц на кухне, освоившись в Баренцбурге, и выждав свободные дневные часы, она пришла в кабинет к Евгению Николаевичу.
Девушка с чёрными, спадающими до плеч волосами, с большими почти испуганными глазами, в выглядывающем из-под раскрытого пальто платье, украшенным украинскими кружевами, сразу понравилась своим видом и ощущением беззащитности. Евгений Николаевич не знал, зачем она пришла, но почувствовал подсознанием, что ей нужна помощь, и он её окажет.
Она села на предложенный стул и заговорила сначала дрожащим, но постепенно выравнивающимся голосом:
– Евгений Николаевич, я работаю в столовой. Там мне очень тяжело. Я не привыкла носить тяжести, а приходится. И вообще, у меня высшее образование, я учитель английского языка. Может быть, я могу вам чем-то помочь? Я готова для вас на всё.
На этих словах девушка запнулась и, как бы поправляясь, тихо произнесла:
– Ну, на любую работу согласна, даже горничной, чтобы только не в столовой.
Евгений Николаевич подумал, во-первых, что сидящая перед ним пусть не красавица, но весьма миловидная девушка может сейчас расплакаться, и, во-вторых, её фраза «готова для вас на всё» прозвучала для него, человека, лишённого женской ласки, очень даже недвусмысленно. Однако эту последнюю мысль он тут же отогнал от себя. Слишком много женщин в Баренцбурге засматриваются на одинокую здесь личность, чтобы откликаться на их призывы. Прослывёшь Дон Жуаном, и перед женой никогда не оправдаешься. Хватит того, что на их отношения с Настенькой все смотрят намекающими взглядами. Ему хорошо было понятно, что о них могли говорить за спиной, да ведь рты никому не закроешь. Пусть говорят и думают, но хотя бы об одной Настеньке.
Подумав немного, Евгений Николаевич сказал:
– Вас как зовут?
– Надя.
– Вы с семьёй здесь?
– Ну, конечно. Мой муж инженер-электрик. А то, как бы меня сюда взяли? И с нами сын Тарасик. Но он уже большой. Ему скоро девять лет будет. Он тут в школу пошёл во второй класс.
– Понятно. Я сейчас познакомлю вас с Настасьей Алексеевной. Она моя переводчица, но недавно мы приказом оформили в Баренцбурге туристическое бюро и её назначили заведующей. Так что нужно с нею согласовать для начала.
Сняв трубку внутренней связи, набрал номер и попросил:
– Настасья Алексеевна, зайдите, пожалуйста.
В официальных разговорах Евгений Николаевич всегда обращался к Насте по имени и отчеству. Она хорошо это понимала и не обижалась.
– Настасья Алексеевна, – сказал Евгений Николаевич, приглашая жестом Настеньку сесть напротив гостьи, – к нам пришла Надежда… Извините, как по отчеству? – спросил он Надю.
– Тарасовна, – поспешила ответить девушка и добавила: – Тарасика в честь его деда назвали.
– Ну, это ясно, – усмехнулся Евгений Николаевич. – Так вот Надежда Тарасовна по профессии учитель английского языка, а сейчас работает в столовой. Я вот что подумал. У нас на днях уезжает комендант гостиницы в связи с окончанием договора. Не попросить ли нам генерального директора, к счастью он сейчас в Баренцбурге, взять комендантом Надежду Тарасовну? Она нам очень пригодится со своим знанием английского языка.
Настенька внимательно посмотрела на Надежду и, не скрывая радости, сказала:
– Вы, как всегда, мудры, Евгений Николаевич. Мне кажется, это замечательный вариант. Только я бы хотела, чтобы работу коменданта Надежда Тарасовна совместила с работой переводчика, то есть, чтобы в весеннее и летнее время, когда у нас будет много туристических групп, она бы водила экскурсии. Я, правда, готовлю себе общественных помощников, но профессионал, несомненно, лучше.
Лицо Надежды буквально засветилось счастьем:
– Конечно, я всё буду делать с удовольствием. Я ведь для этого училась. Но я не знаю, что рассказывать.
