Евгений Николаевич Бузни
Настасья Алексеевна. Книга 4
Пилског, подумав минуту, согласился:
– Только, мистер Женя, надо, наверное, дозаправить его на случай, если поиск будет долгим. Я распоряжусь.
Вскоре заправщик подъехал к вертолёту, в который уже садился Тиграныч. В это время зазвонил телефон главного диспетчера. Брови немолодого, видавшего человека, взлетели вверх от услышанного. Не кладя трубку, он доложил на норвежском языке:
– Звонят из коспаса, говорят, что в нашем районе зарегистрировано падение самолёта.
Пилског автоматически повторил сообщение на английском. Настя тут же перевела.
Евгений Николаевич побледнел. Он ещё не знал, что под коротким словом «коспас» подразумевается международная спутниковая поисково-спасательная система наблюдения за землёй, что она состоит из шести низкоорбитальных спутников, расположенных на околополярной орбите, девяти геостационарных спутников, локальной земной станции связи, центра управления и координационно-спасательных центров, которые при аварийных ситуациях на судах и самолётах оповещают о бедствии и местоположении персональных радиобуёв, установленных на них, то есть дают точные координаты катастрофы, но он понял, что случилось непоправимое несчастье – самолёт, который он и все, кто приехал сегодня в аэропорт, и все жители Баренцбурга и Пирамиды с нетерпением ждали, рухнул на землю. И там его жена. Где они сейчас в данную минуту? Как они упали? Может быть, все ещё живы… Может быть, их можно спасти… Слёзы подступали к глазам, а в голове вертелось: нельзя плакать. Ты на службе. Нужно что-то делать. И пересилив себя, он проговорил Насте, уставившейся на него своими огромными, ставшими испугано печальными глазами, как будто известие было её личным горем:
– Настя, скажи Пилскогу, что мы готовы отправить оба наши вертолёта немедленно на поиск и спасение пострадавших. Скажи, что наши вертолёты МИ-8 самые надёжные в мире. И у нас очень опытные экипажи.
Пилског, слушая Настю, в это же время с кем-то говорил по телефону, очевидно, докладывая о происшедшем. Положив трубку, он заговорил, а Настя переводила синхронно, как автомат:
– Мы примем необходимые меры по спасению. Ваши вертолёты пусть будут наготове, но без моего разрешения не вылетают, так как в воздух мы поднимаем два наших малых вертолёта, а через сорок-пятьдесят минут в Лонгиербюен прилетят уже вызванные большие спасательные вертолёты. Мы не хотим новых трагедий в связи с возможным столкновением вертолётов в воздухе.
А российский самолёт ТУ-154 уже лежал разбитым, перевернувшись от страшного удара о гору с музыкальным названием Опера, и почти всем корпусом рухнув на её плато. Лишь хвостовая часть, мгновенно отломившись, скользнула вниз с девятисотметровой высоты, вызывая за собой снежную лавину.
Через пятнадцать минут поднялись в воздух два норвежских вертолёта с полицейскими и спасателями. Из Нью-Олесуна вызван спасательный вертолёт «Супер-пума». Вызван штаб спасательной службы. Больница Лонгиербюена поставлена в известность, и группа медицинских специалистов немедленно приведена в готовность к выезду для оказания помощи. Информирована и приведена в готовность региональная больница города Тромсё на материке. Осведомлена о случившемся главная спасательная служба Северной Норвегии, базирующаяся в городе Бодё. Самолёт "Дорние", находящийся над островом Амстердам на северо-западе Шпицбергена, получил команду принять участие в поисковых работах и слушать по рации аварийные частоты. Спасательному вертолёту "Си Кинг", находящемуся на пути к острову Надежды, приказано возвратиться в Лонгиербюен для разгрузки и вылета на поиск. Дана команда, запрещающая всякие передвижения в аэропорту, кроме связанных с поисково-спасательными работами. Команда из десяти добровольцев Красного Креста в состоянии готовности вылететь из Тромсё. Ставится в известность директор идентификационной группы норвежской полиции Крипос в Осло.
Только российские вертолёты остаются на взлётном поле готовыми к вылету, но так и не получившими разрешения подняться в воздух.
Полицейский Лаксо Кетиль, оказавшийся первым на месте трагедии сообщает по рации, что ни одного живого человека не обнаружено.
Слыша, как об этом говорит диспетчер, Евгений Николаевич закрывает глаза рукой и, тяжело дыша, долго молчит. Настенька едва сдерживает рыдания. В это время диспетчер протягивает трубку телефона и просит ответить норвежскому радио, которое хочет задать в прямом эфире несколько вопросов уполномоченному треста «Арктикуголь». Вопросы зазвучали на русском языке. Видимо, там пригласили своего переводчика.
– Мы приносим вам соболезнования в связи с трагедией – начал голос в трубке. – Скажите, пожалуйста, ваше имя и фамилию.
Евгений Николаевич назвал себя.
– Скажите, сколько пассажиров было на борту самолёта?
– Сто двадцать девять.
– А сколько членов экипажа?
– Двенадцать.
– Кто были пассажиры?
Хотелось ответить, нет, закричать от боли в сердце, что там была его жена Люся, которую он не видел и ждал целый год. Но нужно было отвечать в телефон:
– В основном шахтёры, летевшие на смену тем, у кого закончился контракт, – и тихо добавил: – И их жёны.
Там не расслышали:
– Кто ещё?
– Я говорю: и жёны шахтеров летели в самолёте, – произнёс уже чётко Евгений Николаевич.
– Что будут делать те, кто должен был улететь сегодня на материк?
– Сейчас по просьбе губернатора Шпицбергена всех россиян отправляют автобусами в Лонгиербюен, где в местной церкви пастор отслужит панихиду по погибшим, и их устроят в местной школе на ночёвку. Зал освобождают для приёма раненых. Но раненых нет.
– Знают ли об этом в Москве?
– Да, конечно. Директора рудников уже доложили о трагедии. В Москве готовят к вылету самолёт МЧС со спасателями.
Пока уполномоченный треста отвечает на вопросы радиоканала, с вертолёта «Си Кинг» сообщают, что на горе Опера обнаружены обломки самолёта. Но об этом уже поступала информация с других вертолётов. Теперь даются уточнения, сообщаются координаты места аварии – Север 78.12.72, Восток 16.05.53. Обломки самолёта найдены на горе Опера в стороне долины Хелветиа. Хвостовая часть и двигатели упали вниз, корпус самолёта находится на плато.
Отдан приказ команде Красного Креста выехать к радиомаяку в долине Адвент. Бригада из четырнадцати пожарников направляется с оборудованием из Лонгиербюена к радиомаяку. Судно береговой охраны "Нордкап" сообщает, что идёт в Лонгиербюен. Их вертолёт "Динке" может прибыть около 14.30. Ещё одно сообщение с места аварии: прилетели три медика и полицейские. Они подтверждают, что признаков жизни нет. Нужны термопалатки.
Евгения Николаевича опять зовут к телефону. В этот раз звонили из Баренцбурга. Звонил главный инженер рудника Василий Алексеевич Гучков, чья семья летела этим несчастным рейсом. Узнав о том, что никого в живых не осталось, он разрыдался и тут же улетел в посёлок, а сейчас звонил оттуда. В голосе слышалась надежда:
– Евгений Николаевич, я только что слышал по российскому центральному телевидению сообщение о том, что пятерых пострадавших уже привезли в Лонгиербююен. Умоляю вас, скажите мне имена спасённых.
Ответ прозвучал твёрдо, как по автоответчику:
– Я очень сожалею, но это сообщение не верно. Только что нам подтвердили, что никого в живых на горе нет. Там, как вы знаете, и моя жена. Извините.
Разговор прервался. Было понятно, что на другом конце провода человек, у которого светилась слабая надежда, снова зарыдал, поняв, что теперь уже всё кончено. Зачем, кому это надо было давать ложную информацию? Неужели она могла облегчить души страдающих от потери своих близких людей? Да, возможно, на какой-то миг стало легче, но потом наступала правда, безжалостная, откровенная, и тогда трагедия обрушивалась на теряющихся от горя людей с новой силой.
Евгений Николаевич сам не поверил первой информации, не поверил и второй после всего, что узнал и увидел. Ему казалось, что не мог полицейский, а затем врач осмотреть так быстро почти полторы сотни тел, многие из которых оказались в действительности почти целыми, но наваленными друг на друга и под обломками самолёта или в снегу. Он был убеждён, что во всех случаях нужно было немедленно посылать российские вертолёты с бригадами спасателей на поиски хотя бы одного живого, которого можно было бы попытаться спасти. Да, потом прилетел большой специальный спасательный вертолёт "Суперпума" и с помощью прибора с высоты определил по температуре тел, что живых среди них нет, но это случилось потом, когда ещё живший организм мог успеть замёрзнуть.
Между тем, Настя тоже не сидит без дела. Она постоянно связывается с управлениями рудников, получая свежую информацию об их переговорах с Москвой. Несмотря на всю загруженность многочисленными звонками, диспетчеры выделили русским представителям один телефонный аппарат для их звонков, и Настя выполняет роль секретаря Евгения Николаевича. Она говорит:
– Евгений Николаевич, в Москве готовится к вылету самолёт МЧС для участия в спасательных работах. Министерство чрезвычайных ситуаций запрашивает разрешения на вылет.
– Хорошо, Настенька, скажи об этом Пилскогу.
Она говорит, и начальник аэропорта в ответ вежливо благодарит, но не разрешает совершать посадку сегодня, так как ими опечатаны все контрольные приборы, которые решили проверить на правильность показаний, и потому откроют аэропорт лишь в десять утра следующего дня.
Спорить бесполезно, да и не имеют права русские здесь распоряжаться. Евгению Николаевичу вспомнилось при этом.
Когда-то норвежцы предлагали ещё советским авиалиниям совместное строительство аэропорта. Тогда это показалось дорогим удовольствием, и наша сторона отказалась от участия в проекте – поэтому мы на Шпицбергене пользуемся норвежским аэропортом, и платим всякий раз за посадки самолётов и вертолётов солидные деньги.
Но этого мало, – думал Евгений Николаевич, – много лет в Лонгиербюене работало представительство "Аэрофлота", отвечавшее за полёты советских самолётов. Ослабевшая от перестроечного развала экономики Россия не смогла вынести расходы по содержанию представительства на Шпицбергене, перенесла его в норвежский город Тромсё, находящийся на материке, предполагая первоначально, что его представитель будет вылетать на архипелаг в случае рейсов Москва – Лонгиербюен. Однако рейсы частной компании "Внуковские авиалинии", которая и осуществляла в данном случае рейс на Шпицберген, никто из специалистов воздушных линий не обслуживал. Наше государство сэкономило на представительских расходах. Спрашивается – не за счет ли человеческих жизней? Будь наш специалист в аэропорту во время этого рейса, возможно, самолёт сел бы как надо со стороны фиорда, а не со стороны закрытых облаками гор, и тогда не произошла бы эта трагедия…
Размышления Евгения Николаевича прервал поднявшийся снизу в башню диспетчеров консул. Поздоровавшись, Вадим Семёнович сказал:
– Я уже в курсе дела. Но нам надо слетать на место падения самолёта. Я прошу это сделать официально.
Консул есть консул. Он говорит от имени государства. И ему пошли навстречу, тем более, что к этому моменту в аэропорт прибыла и губернатор Шпицбергена Улсен. Норвежский вертолёт с официальными лицами взлетел и направился к горе «Опера». Облачность немного поднялась, открывая вершину горы. Внизу на плато среди клубящегося тумана можно было разглядеть на белом снегу очертания каких-то обломков и разбросанных тел.
Вертолёт опустился на ровную поверхность, застопорил вращение винтов. Губернатор, консул и Евгений Николаевич с Настенькой спустились по лесенке на землю и последовали за встречавшим их полицейским Кетилем. Здесь, на высоте девятисот метров было ещё относительно светло. Разорванные крылья самолёта лежали по сторонам, а между ними среди других обломков летательного аппарата высилась груды неимоверно изогнутых людских тел. На одной из них, покрывая собой другие фигуры, лежала на спине молодая женщина в белой сорочке и чёрных брюках. Руки её раскинулись в стороны, словно крылья птицы, а в широко раскрытых глазах как бы замер вопрос: «Где я?» Чёрные короткие волосы обрамляли застывшее лицо с накрашенными алой помадой губами и подведенными чёрным карандашом бровями. Она готовилась к встрече, но не такой.
Евгений Николаевич подошёл ближе, снял шапку с головы и тихо сказал:
– Это моя жена.
Губернатор Улсен, высокая статная женщина, внезапно обняла Евгения Николаевича, прижала его голову к своей военной униформе и проговорила:
– I am very sorry, Mister Inzubov13.
Настенька, не сдержавшись, заплакала и не стала переводить. Да Евгений Николаевич и так всё понял.
– Не знал. Извините, – сказал негромко Вадим Семёнович и автоматически тоже снял свою шапку.
Евгений Николаевич был на работе и, хорошо понимая это, он быстро пришёл в себя, поклонился телу жены и пошёл вместе со всеми дальше по площадке почти до самого его края. Но их остановил полицейский, сказав, что дальше идти опасно. Техника безопасности норвежцами соблюдалась строго.
Вадим Семёнович, Евгений Николаевич и Настенька выехали из аэропорта на машине консула и этот вечер и ночь провели в отдельном домике, который был выделен губернатором для россиян, приезжающих на один или несколько дней в Лонгиербюен, чтобы они могли отдохнуть в нём в любое время в комфортных условиях. В нём было три комнаты и кухня, оборудованная электроплитой, кухонными принадлежностями, холодильником и посудой.
Настя быстро приготовила из имевшихся здесь продуктов салат, суп и макароны. В холодильнике стояла бутылка водки. Трое сели за стол и выпили, не чокаясь, в память о безвременно ушедших сегодня из жизни.
На следующий день в середине дня из Москвы прилетают два самолёта: один – за пассажирами, не улетевшими вчера, второй – с высоко классными специалистами-спасателями. Вместе с последними заместитель министра МЧС, представители российского и украинского МИД, руководство треста "Арктикуголь", журналисты. Представительные участники собираются здесь же в аэропорту на оперативное совещание с норвежскими специалистами. Совещание длится несколько часов, принимается решение о том, что российские спасатели приступят к работам завтра. Сообщается, что норвежская полиция работает неустанно по подготовке тел к транспортировке, но работы ведутся пока у подножья горы.
Наступило завтра. Губернатор Шпицбергена летит в российские посёлки выразить их жителям соболезнование. На другой день губернатор и министр юстиции Норвегии посещают Баренцбург. С ними встречаются наши шахтёры, требуют разрешить российским спасателям приступить к работе: они уже сутки здесь и не могут получить согласия норвежской стороны на проведение спасательных операций.
Министр обещает помочь. К вечеру этого дня наши спасатели, наконец, вылетают к месту катастрофы. Там они сразу подружились с норвежскими участниками спасательной операции. По договорённости наши принимают на себя самый трудный участок – край и верхний склон горы. Для подготовки крепежа верёвок двое поднимаются на плато и тут же обнаруживают лежащий совершенно открыто один из "чёрных ящиков", который на самом деле ярко оранжевого цвета и легко выделялся на белом снегу, но по какой-то странной причине не был до сих пор обнаружен норвежцами. Спасатели сообщают о находке по рации оставшимся внизу товарищам. Через некоторое время на плато садится норвежский вертолёт и российских спасателей к их вящему изумлению арестовывают, надевают наручники, обыскивают и пять часов допрашивают в конторе губернатора.
В это же время в той же конторе губернатора проходит очередное совещание на высоком уровне о ходе спасательных работ. Российская и украинская сторона пока не знают об аресте и, завершив обсуждение программы, расстаются, пожимая руки норвежским друзьям. Дальше всё идёт по детективному сценарию. На самом выходе в дверях делегацию останавливают и просят возвратиться для важного сообщения. Оно звучит в устах норвежского переводчика в форме приказа губернатора русским спасателям немедленно уезжать в связи с тем, что они нарушили установленный порядок и одни, без сопровождения норвежцев, появились на плато.
Почти всю ночь полномочная российская комиссия составляла письменный ответ губернатору на её устное требование. Решили, что письмо лучше всего передать через Инзубова, который лучше всех знал губернатора. Евгений Николаевич с Настенькой пошли в контору губернатора, деревянное здание которой возвышалось над посёлком, было существенно больше в размерах и отличалось по своей архитектуре от большинства жилых одноэтажных домиков с остроконечными крышами. Кабинет Улсен располагался на втором этаже. При виде входящих русских женщина, одетая всё в тот же полицейский костюм с погонами на плечах – она же не только губернатор, но и начальник полиции – поднялась из-за стола и с улыбкой протянула руку для приветственного пожатия. Улсен была дипломатом, и почти всегда на её лице можно было видеть чуть сдержанную улыбку.
В комнате был и переводчик Борд, который тоже поднялся от стола и поздоровался с вошедшими. Евгений Николаевич хорошо знал, что губернатор старалась пользоваться его услугами в переговорах с русскими, однако всегда брал с собой Настеньку на случай, если Борд вдруг занят чем-то более важным или вовсе будет отсутствовать. Взяв письмо, отпечатанное на портативной пишущей машинке, которую члены комиссии привезли с собой из Москвы, Улсен посадила официальных гостей за стол, попросила Борда принести всем кофе, а сама принялась за чтение послания. Оно было напечатано на английском языке. Один из членов комиссии хорошо владел им, потому помощь Настеньки в переговорах и написании писем не требовалась.
По сосредоточенному взгляду губернатора на строки письма можно было догадаться, что оно не очень её обрадовало. Отложив листки, она сказала, а Настенька перевела:
– Господин Инзубов, я прошу передать членам вашей комиссии, что мы не можем допустить произвола на нашей территории, поэтому просим ваших спасателей улететь немедленно в Москву. Они без нашего ведома взяли на горе регистрационный аппарат и могли что угодно с ним сделать.
Евгений Николаевич был готов к такому ответу, который повторял уже сказанное членам комиссии. Поэтому он начал говорить спокойным, тихим голосом совершенно неожиданное для губернатора:
– Когда мы с вами были на той же горе «Опера» и вы прислонили мою голову к себе, я почувствовал, что вы женщина. Я думал, что нежность и сострадание присущи только русским женщинам, а норвежцы по натуре холодны как лёд. И я был очень тронут вашим теплом. Я понял, что северный климат с его вечной мерзлотой не означает, что у северян холодные души. Вы, как и русские женщины, можете чувствовать чужую боль.
Он поднял глаза на Улсен. В её взгляде показалась растерянность, а белые щёки начали покрываться румянцем.
В голосе Евгения Николаевича не звучала требовательность, не слышались нотки недовольства, но отражалась неподдельная грусть, которая передавалась и переводящей его слова Настеньке:
– Наши ребята приехали сюда за тысячу километров, если не спасать людей, которые уже погибли, то хотя бы помочь в память о них отдать дань уважения к их телам. Русских людей мы привыкли хоронить сами. Ребята с риском для жизни выбрали самый трудный участок горы, взбирались на плато по верёвкам. Это не политики, стремящиеся обмануть кого-то любыми путями. Это опытные скалолазы, обученные спасать людей. Так случилось, что им в руки попался чёрный ящик, то есть регистратор происходившего на самолёте в момент аварии. Они не могли с ним ничего сделать, потому что для того, чтобы его открыть, нужна специальная техника. Они не спрятали его к себе в рюкзаки, а тут же сообщили о находке вам. И я понимаю, что вами движет сейчас политика. Вы не хотите, чтобы русские оказались вдруг в чём-то лучше на вашей территории. Но, во-первых, это по Парижскому договору ничейная земля, над которой Норвегия осуществляет только суверенитет. А, во-вторых, разве политика должна управлять в деле спасения человеческих жизней? Разве не должна быть здесь женская чувствительность, которая, как я заметил, у вас есть? Я сейчас говорю с вами не как с полицейским, а как с женщиной.
Борд давно стоял за спиной Евгения Николаевичем, держа в руках поднос с чашками кофе. Он почти всё слышал, но не вмешивался в перевод Настеньки.
Улсен разжала сцепленные перед собой руки и сказала всё ещё на английском языке, позволяя Борду заняться расставлением чашек:
– Господин Инзубов, извините нас. Вы меня убедили. У меня давно нет мужа и я, наверное, забыла, что я женщина. Я готова принести искренние извинения вашим спасателям, членам комиссии и всем русским за этот инцидент. Ваши ребята могут сегодня же приступать к работе. Я сейчас распоряжусь, а вы пока пейте, пожалуйста, кофе.
Так конфликт был улажен путём взаимных извинений.
Норвежская пресса буквально взорвалась возмущениями в адрес своих соотечественников на Свальбарде. И работы пошли.
С этого момента никаких нареканий ни в чей адрес не было. Политики перестали вмешиваться в процесс и делали всё, чтобы загладить неприятное начало. Останки жертв очень аккуратно и тщательно упаковывались, нумеровались, транспортировались с почестями в норвежский город Тромсё, где две недели квалифицированно по самой современной методике с помощью самого современного оборудования они идентифицировались, исключая малейшую ошибку.
Спустя несколько дней расшифровали запись «чёрного ящика» самолёта, который на самом деле был оранжевым. Но раскрывшиеся, словно из ящика Пандоры, последние слова пилотов были столь трагичными, что Настенька, услышав их, в этот день долго не могла уснуть. Картина крушения представала перед глазами, как наяву, как будто она сама сидела за штурвалом самолёта и неожиданно встретилась со смертью. Сами собой рождались строки баллады. Она встала с кровати, схватила ручку, села за стол и начала торопливо заносить возникающую картину на бумагу:
ТРАГИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА
Сто сорок один человек на борту
российского лайнера с именем "ТУ"
летели на северный архипелаг.
Им солнце светило, но как-то не так.
Штурвал, а за ним корабля командир,
весь свет облетал, и сюда он ходил.
Внизу облака, но не первый полёт…
Пошёл на посадку.
Даёт разворот.
Последний раз солнце мигнуло в окно,
и скрыло его облаков полотно.
Нырнули в болото косматых перин,
и слева, и справа несутся они.
Ни небо, ни землю увидеть нельзя.
– Ах, может быть, всё же рискнули мы зря?
Эй, штурман, ты знаешь, куда нас несёт?
– В горах самый лучший прибор наш соврёт.
– Эй штурман, смотри, перед нами ведь го…
Но больше сказать не успел ничего.
Навзрыд разорвалось то слово «гора»,
И вдаль улетело несчастное «ра»
Штурвал на себя, чтоб поднять самолёт,
да брюхом на плато, ломается хвост.
Удар – и сто сорок один человек
из жизни ушли – их закончился век.
Гора под названием "Опера" есть.
На ней совершилась к живущему месть.
На этой горе среди снежных оков
трагедии "Оперы" грянул аккорд.
Над саваном белым холодных высот
застывшее в ужасе солнце встаёт.
Тела разбросало. Посадка крута.
Пилот словно дремлет, смертельно устав.
_______________
Забыв, что на этой земле где-то жили,
в растерзанных позах лежат пассажиры.
И в чьих-то случайно раскрытых глазах
луч солнца пытался сверкнуть, но погас.
Поставив последнюю точку в балладе, Настенька бессильно села на постель, смотря перед собой усталыми глазами. Евгений Николаевич, её любимый человек – теперь она могла сказать себе это – улетел в Тромсё для участия в идентификации тел, а затем отправится в Москву на похороны. На этот период его отсутствия переводчицу и заведующую туристическим бюро на Шпицбергене оставили исполнять обязанности полномочного представителя треста «Арктикуголь» в Норвегии.
4.
Хоронил Евгений Николаевич свою жену в их родном городе Ялте. На прощание с телом пришли её и его родители, другие родственники, подруги и друзья. Все выражали скорбь и горе по ушедшей. Евгений Николаевич не смог не заметить, казалось бы, особенно расстроенного щупленького, относительно молодого человека, принёсшего к могиле огромный букет алых роз. Он оказался школьным товарищем Люси. Глаза его были красны от слёз, и он постоянно тёр их кулаками. Видимо, чувствительность его была столь высока, что он не мог сдержать своих слёз. Но, конечно, на кладбище плакали почти все. Траурный оркестр вызывал и заглушал рыдания.
За траурным столом в ресторане этот молодой человек, по имени Алик, много пил, а потом встал, чтобы произнести речь. Сидевшая рядом с ним девушка, пыталась остановить его, но он, слегка покачнувшись, откинул длинные гладкие волосы назад и медленно, с трудом подбирая нужные слова, начал говорить:
– Солнце моё закатилось.
Солнце моё зашло.
Где же теперь взять силы?
Что может быть горше ещё?
Да, Евгений Николаевич, она выбрала вас, а не меня. Вы были счастливы, а я нет. Она приезжала в Ялту два месяца назад и была такая весёлая. Я буду всегда помнить её такой. И ведь я мог её тогда остановить. Почему я не сделал этого? Почему не удержал возле себя? Тогда бы не случилось этого несчастья. А она будто прощалась со мной навсегда. Пусть ей пухом будет земля.
Алик снова покачнулся и сел, подхваченный под руку сидевшей рядом подругой. Евгений Николаевич всё понял. Он получил ответ на мучавший его всё это время вопрос. Поэтому, когда поминальное застолье подошло к концу и все начали подниматься из-за стола, он подошёл однокласснику Люси и, взяв его за плечи, повёл в сторону. На предупредительные голоса увидевших это родственников и друзей, подумавших, что Евгений Николаевич хочет ответить неприятностью на неудачное выступление опьяневшего Алика, он успокоительно поднял руку и попросил оставить их на минутку одних, пообещав, что ничего с парнем не случится. И, когда все оказались в стороне, Евгений Николаевич рассказал то, что оказалось для него самого вторым потрясением после катастрофы самолёта.
– Слушай, Алик. Я никому об этом не говорил и ты, пожалуйста, сохрани это при себе. Я не сержусь на тебя, так как понимаю, что ты Люсю любил. Но её теперь нет, и я считаю, что ты должен узнать всё. Там в Норвегии, при опознании тел мне неожиданно сказали, что при осмотре тела Люси случайно или нет, но обнаружилось, что она была на втором месяце беременности.
Алик буквально замер на месте. Казалось, что хмель мгновенно вышел из него. Он задрожал, закрыл лицо руками и заплакал навзрыд.
Девушка, сидевшая с ним рядом, подбежала к ним и взволнованно спросила:
– Что вы ему сказали? Отчего он снова плачет?
– Ничего, – ответил Евгений Николаевич, – просто я передал ему последний привет от Люси.
После похорон нужно было сразу лететь в Москву. Люся перед отъездом успела сдать квартиру в наём, и теперь следовало переоформить все документы, на что требовалось время.
Москву Евгений Николаевич не узнал. Когда прилетел со Шпицбергена, ему было не до городских новостей, поэтому только сейчас он заметил, как разительно изменился город. Почти все главные улицы и площади превратились вдруг в центры торговли. Всюду стояли женщины и мужчины, держащие в руках платья, рубашки, брюки, рядом стояли сумки, наполненные одёжным барахлом и другими товарами. Продавалась техника, инструменты, кухонная посуда, сервизы.
Удивившись сначала такому неприятному преображению Москвы, Евгений Николаевич вспомнил, что в самом начале года вышел указ Ельцина «О свободе торговли», разрешивший предприятиям и гражданам торговать без специальных разрешений и в любых удобных местах. А такими местами оказывались все людные площади, бульвары, трассы, остановки троллейбусов, трамваев и автобусов, подходы к крупным магазинам, подземные переходы. Лотки появлялись в холлах кинотеатров, учреждений, больниц и вузов, в аренду брались торговые места на рынках и секции прежних универмагов. Под магазины-лавки использовались любые полуподвалы, павильоны, ларьки. Мелкая торговля захватила стадионы и Дворцы спорта.
На седьмом Съезде народных депутатов отношения между Верховным Советом и правительством накалились до предела. Оппозиция резко критиковала рыночные реформы, либерализацию цен, приватизацию и жесткую бюджетную политику. Депутаты возложили на Ельцина вину за спад производства и обнищание народа. Были приняты новые поправки в Конституцию, по которым правительство должно было подчиняться, прежде всего, парламенту, а затем президенту. Ельцин выступил против и предложил провести референдум, чтобы выяснить, кому народ доверяет проведение реформ – президенту или съезду.
Евгений Николаевич подумал, что там, на Шпицбергене, они продолжали жить, как в консервной банке по старым привычкам со старыми понятиями. Слышали о переменах в стране, но воочию сами не видели. Внезапно растущие цены на товары там почти не ощущались: питались-то бесплатно в столовой, а в буфете получали продукты по лимитным талонам. То есть жизнь в отстоящих за тысячи километров от Родины российских посёлках продолжала оставаться советской: дети продолжали ходить в школу и детский сад, их родители продолжали после работы торопиться в плавательный бассейн, в спортивные залы поиграть в волейбол или настольный теннис, потренировать мускулатуру со штангой или на тренажёрах, а особенно интеллектуальные люди посещали читальный зал библиотеки, чтобы погрузиться в чтение любимых книг и газет, и почти все ходили в кинотеатр смотреть старые советские кинофильмы. Всё шло, как обычно без массовых демонстраций, без протестных акций.
Только по телевизору вдруг показывали разгон митинга, организованного «Союзом офицеров» по случаю Дня Советской Армии. При этом ветеранов Великой Отечественной войны нещадно избили дубинками. А причина избиения не стоила выеденного яйца. Всё дело было в том, что мэр Москвы Гавриил Попов был с самого начала против того, чтобы разрешать этот митинг 23 февраля. С ним не соглашалось руководство управления внутренних дел Москвы. В конечном счёте, разрешили провести митинг на площади Маяковского, а другие улицы перекрыли силами ОМОНа. Журнал «Коммерсантъ» так описывал операцию властей против демонстрантов:
"В День Советской Армии 450 грузовиков, 12 тысяч милиционеров и 4 тысячи солдат дивизии им. Дзержинского заблокировали все улицы в центре города, включая площадь Маяковского, хотя накануне было объявлено, что перекроют лишь Бульварное кольцо. Едва перед огражденной площадью начался митинг, как по толпе прошел слух, будто некий представитель мэрии сообщил, что Попов с Лужковым одумались и разрешили возложить цветы к Вечному огню. С победными криками «Разрешили! Разрешили!» толпа двинулась к Кремлю. Милицейские цепи тотчас рассеялись, а грузовики разъехались, образовав проходы. Однако вскоре цепи сомкнулись вновь, разделив колонну на несколько частей".
