Евгений Николаевич Бузни
Настасья Алексеевна. Книга 4
Консул пригласил к себе Евгения Николаевича с Настенькой, как он, шутя, сказал, на рюмку чая и чашку коньяка. Директор рудника просил Евгения Николаевича забыть о неприятном телефонном разговоре и организовал для двух отъезжающих богатый ужин в баре гостиницы. Леонид Александрович прекрасно понимал, что Евгений Николаевич будет в Москве гораздо ближе к генеральному директору и его собственная судьба может в сильной мере зависеть от бывшего уполномоченного, который теперь станет, возможно, заместителем генерала. Тут необходима была осторожная предусмотрительность.
Даже Фёдор Вадимович Стариков, который готовился тоже вылетать в Москву по окончании летнего сезона археологических исследований, пригласил Евгения Николаевича с Настасьей Алексеевной в научный комплекс на свои и их проводы командой учёных. Там они сидели большой компанией в доме геологов у камина, пили вино и водку, а Евгений Николаевич прочитал по случаю написанные стихи:
Прощайте, хладные долины,
меж гор застывшие в снегах,
где то суровый, то игривый
летает ветер на крылах.
Он то запенит моря волны,
то засвистит в разбойный свист,
и молча слушают лишь горы,
как в горный горн горнит горнист.
Последний раз лечу над негой,
как дев белеющих, снегов.
Мне не забыть под южным небом
очарованья их оков.
Прощайте, холодные долы -
оленям полярным приют,
где ночи так тянутся долго,
рассветы так долго идут.
Но если придут, не уходят,
засев на макушках у гор.
И солнце цепляет на всходе
за небо лучистый багор.
Я жил здесь и жил не напрасно.
В суровости прожитых лет
я понял: и ночи прекрасны,
коль знаешь, что будет рассвет.
Слушавшие дружно зааплодировали, а геолог Виктор, молодой, но уже кандидат наук, сняв большие очки, заметил:
– Хорошие стихи, Евгений Николаевич, только какие-то пессимистичные. Вы же не навсегда уезжаете. Раз будете работать в тресте, то придётся временами сюда снова приезжать. А вы пишете так, как будто навсегда покидаете эти места.
– Ты прав Виктор, – ответил Евгений Николаевич несколько раздумчиво. – Но я пишу стихи чувствами, а не практическими соображениями. Что будет дальше, увидим.
– А, между прочим, Настасья Алексеевна тоже пишет стихи. Давайте послушаем, что она чувствует, – предложил Фёдор Вадимович. – Заодно и выпьем за неё отдельно, как за единственную среди нас сегодня женщину.
Улыбки коснулись каждого сидящего за столом. Это были и три геолога, и два метеоролога, и один пожилой уже гляциолог, и четыре археолога. Все подняли рюмки в ожидании, что скажет Настенька. А она поднялась, посмотрев на пылающий жарко камин, и обведя потом всех присутствующих взглядом, проговорила:
– Я не стану соревноваться с Евгением Николаевичем, но прочитаю всего восемь строк о своих чувствах к милому мне человеку, которые я ему ещё не читала – И она глядя теперь уже только на него сверху вниз, не спеша, продекламировала:
И снег срывался по касательной,
Касаясь глаз моих и щёк.
и стала вся земля красавицей.
Красавца принца б мне ещё.
И ты пришёл ко мне, красавец,
из этой снежной кутерьмы.
Девчонкам всем другим на зависть,
как в снежной сказке будем мы.
– За такое откровение грех не выпить, – закричал Виктор. Все потянулись рюмками к Настеньке и поднявшемуся Евгению Николаевичу.
– Горько! Горько! – раздалось весело за столом.
Смеясь, пара поцеловалась.
Фёдор Вадимович сидел напротив у самого камина. Когда он поднялся, пылающий рядом огонь стал отбрасывать большую почти до потолка тень, слегка скрадываемую висящей с потолка но немного в стороне электрической лампочкой. Никто, впрочем, не замечал игру теней. Все со вниманием слушали, о чём скажет профессор, каждый сезон приезжающий на архипелаг с группой археологов, чтобы найти всё больше и больше артефактов, подтверждающих то, что первыми здесь были русские поморы. И сейчас он не умолчал о них, хотя говорил о другом.
– Я смотрю на Настасью Алексеевну и не могу не сказать о своём восхищении нашей красавицей русской женщиной. Наверное, именно такие простые, совершенно бескорыстные российские, не побоюсь сказать, бабы в деревянных избах рожали русских поморов, которые, преодолевая штормы и ураганы, льды и морозы, ходили на далёкий Грумант не приключений и золота ради, а во имя славы своего отечества. Не знаю, как бы и когда мы открыли наш музей «Помор», если бы не помощь Настасьи Алексеевны. Все, кто приходят сегодня в наш музей, даже не задумываются над тем, что каждая надпись на английском языке, сопровождающая экспонаты, выполнена этой замечательной женщиной совершенно бесплатно. Мы ей ничего не платили, а она работала, как истинный энтузиаст. Ею переведен и путеводитель по музею. А разве она обязана была это делать? Нет, конечно, однако тем самым она оставляет о себе память в Баренцбурге на долгие годы. Вот именно такой честной, с открытой душой, готовой всем помочь и должна быть русская женщина. Мы видим, что Настасья Алексеевна скоро собирается рожать. И я хочу пожелать ей и Евгению Николаевичу, чтобы их ребёнок родился и вырос, не смотря ни на что, настоящим человеком, таким, как его родители, таким, какими были настоящие герои – русские поморы.
Фёдор Вадимович высоко поднял рюмку и протянул её навстречу рюмкам виновников тоста. Присевшая было на время речи Настенька опять встала, смущённо прикрывая левой рукой уже заметно выступавший из-под платья живот. Она удивилась мысленно, насколько сказанное профессором совпало с её собственными размышлениями о будущем ребёнка.
5.
Солнце появилось из-за горы и почти сразу же исчезло, оставив за собой в небе светлый полукруг, который постепенно сужался, словно заглатываемый огромным чудищем под названием Полярная ночь. Темнота наступала с востока, и её мрачное настроение опережали маленькие звёздочки, появляющиеся по одной сначала бледными сверкающими капельками, но потом светя всё смелее, всё ярче, чтобы затем, совсем приободрившись, стать главными сияющими фонариками в черноте, собираясь в созвездия, просыпаясь мелким, но ярким песочком на широком млечном пути, тянущимся из края в край бесконечного неба.
Оторвавшись от взлётной полосы, самолёт резко пошёл вверх, забираясь к этим звёздам, которые тут же начали почему-то исчезать из виду, а вместо них, ласково улыбаясь, выглянуло из-за горизонта солнце. Самолёту удалось опередить уходящее от взора светило, правда, ненадолго. Время брало своё. Солнце садилось быстрее.
Настенька сидела в кресле, положив голову на плечо Евгения Николаевича, и утомлённая сборами в дорогу и проводами друзей, быстро засыпала, а её любимый человек, глядя в иллюминатор самолёта, с удивлением подумал о том, что второй раз за день видит заход солнца. В связи с этим в голову приходили мысли: «Так бывает и в жизни – надежды, как и солнце, то возникают, то снова скрываются за горизонт, уступая место темноте разочарования. И хорошо, что на этом небе грусти сохраняются звёзды веры в возврат солнца, возврат светлого будущего.
Почему-то пришли в голову строки стихов Пушкина, обращённые в Сибирь к Чаадаеву:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Декабристы восстали против царского гнёта, и это было как луч надежды, о чём и писал поэт. И солнце революции взошло сначала во Франции в 1848 году, когда после провала первой, июльской революции тридцатого года французские революционеры всё-таки победили во второй своей битве с властью монархии и с лозунгом «Свобода. Братство. Равенство!» сумели объявить страну республикой. Народ ликовал, но солнце снова закатилось – к власти во Франции опять пришёл Луи Бонапарт, объявивший себя императором. Демократия откатилась назад на несколько десятков лет, но такие герои революции как Робеспьер, Марат и даже литературный герой Гаврош навсегда вошли в историю французского народа и любимы в других странах.
Самолёт мерно гудел, летя над океаном, вызывая в голове Евгения Николаевича океан мыслей о восходах и закатах.
Солнце надежды декабристов и народа взошло и в России революцией 1917 года. Его не смогли загасить ни гражданская война, ни фашизм во время Великой Отечественной войны. Семьдесят с лишним лет народ чувствовал себя у власти, ибо, чтобы там ни говорили, а власть на местах и в стране принадлежала Советам, в которые депутатами были простые люди из народа, которых выбирали не по имущественному цензу, а по уму. Именно эти народные депутаты сделали бесплатными лечение, учёбу, отдых, первыми в мире установили восьмичасовый рабочий день. И потому все с удовольствием пели:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Из такой страны улетали на Шпицберген Евгений Николаевич и Настенька. Куда они возвращаются? Что их там ждёт? Взойдёт ли снова солнце надежды, как оно всходило было пару лет назад, когда в стране проходили выборы президента? Тогда ещё коммунистическая партия в стране была сильна, и большая часть людей надеялась, что захвативший власть Ельцин проиграет коммунисту Зюганову, что вернётся вновь социализм с человеческим лицом. На Шпицбергене в шахтёрских городках тоже были избирательные урны, и они показали, что рабочие за восстановление власти Советов. А итоги голосования были объявлены совсем другими. И Зюганов, хорошо понимавший, что в стране уже давно правят денежные мешки, первым поздравил Ельцина с победой, ибо тот, кто стоит у руля, тот и правит лодкой. В преступную победу Ельцина новоиспечённые олигархи швыряли большие деньги. И солнце надежды опять зашло.
Евгению Николаевичу вспомнились слова итальянского журналиста по поводу выборов в России:
«Бог мой, какую наглость надо иметь, чтобы всерьёз рассуждать о свободных выборах в России! Чтобы назвать «свободной» эту симфонию подтасовок, эту карикатуру на народное волеизъявление, этот шедевр неравенства условий, которому могут позавидовать бонапарты всех времён и народов, изощрявшиеся в подобных выдумках, чтобы удержаться у власти».
В самом деле. Ельцин в то время катастрофически терял свою популярность Это в конце восьмидесятых он был на коне, когда выступал против Горбачёва и бросил на стол свой партийный билет. Тогда в лице многих москвичей он выглядел героем, выступающим против привилегий партийной и государственной номенклатуры. А в начале девяностых, после успешного развала Советского Союза, инициатором которого ему довелось быть в Беловежской Пуще, его популярность резко пошла на убыль. Но это уже не имело значения. Власть и деньги находились в его руках. «Голосуй, а то проиграешь» пели на каждом углу и со всех экранов телевизора хорошо оплачиваемые приспешники Ельцина. Но главный упор делался на подсчёт голосов. Оказалось, что важно не то, кто и как голосует, а то, кто и как считает голоса избирателей.
Ельцина перед избирательной кампанией называли «политическим трупом». Его партия власти «Наш дом Россия» на выборах в Государственную думу набрала всего около десяти процентов голосов, тогда как коммунисты получили двадцать два процента. Физическое состояние главы государства была аховое – он испытал третий инфаркт. Народ нищал, пенсии были минимальными, о социальных благах приходилось только мечтать, тогда как толстосумы, хватали деньги налету и начинали не просто толстеть, а неудержимо жиреть на народные средства. Казалось бы, власть при такой ситуации не устоит. Но она устояла.
Евгений Николаевич и Настенька летели в обновлённую Москву. Они ещё не знали, что уже на следующий день, когда они появятся в конторе треста «Арктикуголь» произойдёт инцидент, меняющий направление их жизни.
Я расскажу его Вам, дорогой читатель, так как будто бы это уже произошло.
Оба только вчера прибывшие с архипелага сотрудника явились на Волконский переулок, куда за время их отсутствия перебралась контора треста со знаменитой у шахтёров Селезнёвской улицы, и пока Настасья Алексеевна решала вопрос своего отпуска в бухгалтерии, Евгений Николаевич прошёл в кабинет к генеральному директору. Как и договаривались, он привёз с собой снятый им по просьбе ещё предыдущего командующего Павла Филипповича рекламный фильм о шахтёрских рудниках на Шпицбергене, за который ему даже обещали заплатить.
Лев Яковлевич тоже знал об увлечении Евгения Николаевича фото и киносъёмками и о просьбе подготовить рекламу для приглашения шахтёров, чтобы они и их жёны с большей охотой ехали в такую даль заполярья. Поэтому, встретив Евгения Николаевича, он тут же пригласил к себе заведующего кадрами Александра Наумовича и оба руководителя приготовились смотреть фильм.
Вставив диск в видеомагнитофон, Евгений Николаевич сел рядом со своими начальниками. На экране под музыку поплыли титры, виды Баренцбурга и Пирамиды, горы и заливы, идущие на смену и со смены шахтёры, открытый угольный склад и погрузка угля на корабль, тепловая электростанция, садящийся в Баренцбурге вертолёт, идущий по морю буксир, обед в столовой Пирамиды, клуб и выступление артистов художественной самодеятельности, бассейн в спорткомплексе и игру в баскетбол с участием норвежской команды, соревнование по лыжам тоже с участием норвежцев, швеи, шьющие одежду. Кадры завершались выступлением Павла Филипповича, приглашающего шахтёров поработать на Шпицбергене.
Когда прозвучали последние звуки музыки и изображение погасло, Лев Яковлевич крякнул и сказал:
– Ну, что ж, тут всё охвачено. И даже Павел Филиппович фигурирует.
– Так это я снимал до вашего прихода в трест, Лев Яковлевич, – ответил, как бы извиняясь, Евгений Николаевич. – Но для рекламы это не имеет большого значения. Кроме того, этот конец можно убрать, если не подходит.
– Да, я думаю, лучше убрать, – вставил быстро Александр Наумович.
– Дело не только в этом. – Директор поднялся и пошёл садиться за свой стол – Я не понял, что ты тут расхваливаешь свою Валентину. Снюхались вы там что ли на швейке?
Это фамильярное обращение «на ты» и «снюхались», кажется, переполнило чашу гнева внутри, накапливавшегося у Евгения Николаевича с момента последнего телефонного разговора, когда он предупреждал Настеньку о том, что они могут не сработаться с новым генеральным. Однако, пересилив себя, он ответил спокойным голосом:
– Валентина Григорьевна работает на швейной фабрике со дня её основания. И коллективом девушек она руководит очень хорошо. Никаких нареканий в адрес работы швейной фабрики ни разу не поступало. Они шьют продукцию в основном для норвежцев. На прошлых зимних олимпийских играх, которые проводились в Норвегии, вся норвежская команда была одета в костюмы, пошитые на нашей фабрике. Это оказалось замечательной рекламой.
Единственное, что не сказал Евгений Николаевич, это то, что деньги за работу фабрики норвежская фирма платит частично тресту, а частично, вероятно, Леониду Александровичу. Он об этом мог только догадываться, поскольку переговоры с директором рудника представитель норвежской фирмы Коре вёл со своей переводчицей Марией.
– Так, хватит петь ей дифирамбы! Знаю я вас. Идите и оформляйте отпуск!
Глубоко вздохнув, Евгений Николаевич вышел
Сначала он спустился в бухгалтерию, где всё ещё сидела Настенька. Она взглянула на его лицо и почти сразу всё поняла. Но первой заговорила главный бухгалтер, женщина приятной наружности, круглолицая, в меру полная. Бухгалтера, видимо, от сидячей работы почти всегда бывают полными.
– Здравствуйте, Евгений Николаевич! Я не поняла, но только что звонил генеральный, сказал, что бы я не выдавала деньги за фильм. Он не понравился ему?
– Здравствуйте, Татьяна Владимировна! Нет, он просто жадничает. Но не в этом дело. Я просто увольняюсь из треста.
– А я? – мгновенно спросила Настенька, уже ожидавшая такой поворот дела.
– Вы, Настасья Алексеевна, уволитесь после декретного отпуска, – засмеялся вдруг Евгений Николаевич. – Раньше-то вам нет смысла, да и не полагается. Так я говорю? – спросил он, обращаясь к главбуху.
Он тут же сел и, попросив листок бумаги, написал заявление об увольнении по собственному желанию с завтрашнего числа и понёс его в отдел кадров. Только что пришедший от директора Александр Наумович мрачно прочитал листок и сказал только:
– Я вас понимаю. А куда вы?
– Себе работу я всегда найду.
С этого дня у Настеньки и Евгения Николаевича началась новая жизнь, но, летя в самолёте, они ещё ничего об этом не знали.
