Евгений Николаевич Бузни
Настасья Алексеевна. Книга 4
– Слушаю… Настенька! Здравствуй, дочка! Как хорошо, что ты позвонила. У нас Евгений Николаевич… Он подарил нам свой ваучер…И я не знаю, как ты отнесёшься к этому…
На другом конце провода Настенька засмеялась, спрашивая:
– К ваучеру?
– Да нет, не к ваучеру, а к тому, что он просит у нас твоей руки. Он только что сказал об этом, и мы все в шоке.
Настенька неожиданно разрыдалась.
– Не плач, дочка, – проговорила Ирина Александровна и сама заплакала, отдавая трубку Алексею Ивановичу.
Он успел только произнести «Аллло!» как услышал в ответ:
– Папа, это ты? Я согласна, – и бросила трубку.
– Ну, что ж, она согласна и плачет, как я понимаю, от радости. Что скажешь, мать?
Ирина Александровна подошла к Евгению Николаевичу и обняла его растерянного, прижимаясь к его лицу мокрой от слёз щекой.
– Спасибо тебе, Женечка! Я верю, что вы будете счастливы.
На очереди с объятиями стоял Алексей Иванович, потом Татьяна Васильевна, потом Верочка и последним с мужским рукопожатием подошёл Владислав Владиславович, говоря:
– Поздравляю! Я тоже сделал Верочке предложение на днях. Через месяц собираемся праздновать свадьбу. Жаль, что вы будете далеко, а то бы отметили кругленькую свадьбу вместе.
За стол все сели радостными. Слёзы у мамы и бабушки высохли. И первый тост шампанского прозвучал за здоровье и счастье Настеньки и Евгения Николаевича. Выпили, и опять зазвонил телефон. Снова звонила Настенька. Она немного успокоилась и попросила к телефону Евгения Николаевича.
Он встал из-за стола и дрожащей рукой взял телефонную трубку. Он не знал, что Настенька хочет ему сказать. Может быть, она одумалась и всё отменит. Может, она от неожиданности так сказала, что согласна. Или её не так поняли. Женская натура полна загадок. Он прижал трубку к уху и услышал:
– Женечка, милый, я люблю тебя. Спасибо тебе за то, что ты есть.
– И я люблю тебя давно-давно. Только не мог сказать.
– Тогда было нельзя. И я не могла. Когда ты прилетишь? Прилетай скорей.
– Завтра вылетаю. Я люблю тебя.
Они так долго говорили о любви. Евгений Николаевич даже не спросил о делах. Любовь захватила всё, не давая возможности вспомнить о том, что за столом сидят и ждут. Но все всё понимали.
Наконец трубку буквально выхватила Ирина Александровна и сказала:
– Доча, завтра наговоритесь. Мы все поздравляем тебя. Все хотят с тобой поговорить. Даю трубку бабушке.
За бабушкой к телефону подошла Верочка, потом Владислав Владиславович и папа.
Вечер прошёл замечательно.
На следующий день Евгений Николаевич вылетел в Осло, где в тот же день пересел на рейс до Лонгиербюена. Поздно вечером за ним прилетел вертолёт с Настенькой.
С этого момента у них началась новая жизнь.
ПОЛЯРКА
1.
Что значит это магическое слово «полярка»? Вот именно начинающееся с «по», а не «пу», потому что пулярка – это жирная, хорошо откормленная кастрированная курица, которую так называли на Руси давно, ещё в дореволюционное время, а название такое произошло от французского «пулярд», почему это кулинарное чудо называли ещё «пулярдка» с добавлением звука «д».
Ну, а у нас имеется в виду именно «полярка». Однако это правильно произнесенное слово многие могут понять по-разному. Медики, к примеру, сразу скажут, что это лекарственная смесь, которая применяется для лечения больных с инфарктом миокарда, то есть сердечников. Она при введении через капельницу, так сказать, поляризует процессы сердечных тканей, потому и называется «полярка».
А иной географ, хорошо знакомый с севером России, немного подумав, сообщит, что так называется посёлок в Булынском улусе республики Саха, бывшей Якутии.
Если же вы спросите грамотного юриста о значении слова «полярка», то он, не задумываясь, ответит, что это начисление заработной платы в районах Крайнего Севера, которое производится с использованием процентных северных надбавок, а также районных коэффициентов. А поскольку Крайний Север это Заполярье, то и надбавки к зарплате называют поляркой.
Всё вышеупомянутое верно, однако на Шпицбергене в российских посёлках, как известно, поляркой называли полярную ночь.
– Начнётся полярка, тогда узнаешь, как без солнца жить, – говаривали старички, проработавшие по три, а то и четыре года на архипелаге.
И начинается она на Шпицбергене в конце ноября, когда мелькнёт в один из дней последний слабый проблеск света над горой и всё, а в следующие дни, хоть утро, хоть середина дня, хоть вечер – никакого отличия, сплошная темь на небе. И в ясную погоду, когда нет облаков, звёздный хоровод во главе с Полярной звездой танцует свой медленный танец, в который неожиданно врывается неизвестно откуда взявшееся белое облако. И оно вдруг вытягивается в полоску, изгибается и окрашивается в синий, нет, зелёный, нет красный цвет, А к нему стремглав тянутся через всё небо, другие полосы, других красок. Цвета пляшут над головой, изгибаются белые широкие ленты, а в них вмешиваются все цвета радуги. Не поймёшь – то ли меха гигантской гармони разворачиваются, переливаясь разноцветьем, то ли огромный павлин распускает свой хвост, а то ли сказочная жар-птица устраивает необычное веселье в чёрном небе, отчего уж и звёзды не видны из-за полыхающего сияния.
В такие минуты останавливаешься и готов часами стоять, забыв о тридцатиградусном морозе, сковавшем всё вокруг и подбирающемся к тебе, восхищённому небесными плясками, забыв обо всём на свете.
И выливаются тогда строками стихи:
Ночь.
Взметнулся огнь восторженно,
и невесть откуда он,
будто факел в небо брошенный
в белый облака бугор.
А оттуда яркой лентою,
извиваясь в тьме ночи,
огнь радостью победною
с поднебесья в землю мчит.
В небе сполох. Пей и радуйся –
праздник красок начался.
У мороза крепки градусы,
никуда не спрячешься.
Ни к чему неприкасаемый,
неподвластный никому,
луч полярного сияния
лихо звёздам подмигнул
и пропал во тьму глубокую,
но спустя секунды пол,
вспыхнул так, как будто охнул он,
и опять вперёд пополз.
Расширяясь вниз полотнами
изумительной красы,
то прозрачными, то плотными,
то впрямую, то косит.
То белее шубы заячьей,
голубея по краям,
то за розовостью прячется,
нежность свежую даря.
Развернулся пёстрым веером,
изогнулся и застыл.
И как ветром вдруг повеяло –
вмиг исчез сиянья пыл.
Нет ни сполохов, ни белых струй,
небо замерло безмолвием.
Загуляла тень по берегу
Одиноко, обездолено.
В такую праздничную ночь полярного сияния прилетел Евгений Николаевич на Шпицберген, где в аэропорту и встретила его любимая Настенька. В темноте ночи они летели в салоне вертолёта, впервые прильнув друг к другу, не боясь взглядов второго пилота Игоря, понимая, что их давно уже в посёлке мысленно поженили, да и вообще не думая об этом. Просто они были счастливы и чувствовали себя так, как если бы любили друг друга всю жизнь. После приземления вертолёта, спустившись по лесенке, Евгений Николаевич готов был подхватить Настеньку на руки, но она громко рассмеялась и спрыгнула со ступенек.
Водитель директора Игорь ждал их с машиной. И скоро они уже были у гостиницы. В это самое время и заиграли в небе сполохи полярного сияния. Все трое вышли из машины и стояли, глядя в небо, как завороженные, пока заметивший их из окна Надин муж Володя не вышел и не напомнил, что их совсем заждалась Надежда за накрытым праздничным столом. Возвращение Евгения Николаевича было настоящим праздником. Памятуя об электрических свойствах Тарасика, Евгений Николаевич не стал здороваться с ним за руку, а похлопал его по плечу, сказав лишь, радостно улыбающемуся и хитро протягивающему руку мальчугану:
– Привет, Тарасик! Извини, но меня не поймаешь своим током. Сейчас как раз небо бушует сиянием.
Жизнь входила в нормальное привычное русло полярной ночи, когда можно спокойно посидеть за столом, не беспокоясь о неожиданно подошедшем судне с туристами. Зимой они приезжали крайне редко на снегоходах небольшими группами, заблаговременно предупреждая о поездке по городскому телефону. Сегодня можно было расслабиться. У Нади в номере стоял, как у всех, только аппарат внутрирудниковой связи, а городские, если их так можно было назвать, установлены были у директора рудника в кабинете и дома, у уполномоченного треста на его рабочем месте и в жилом номере, и в консульстве. Эти телефоны использовали спутниковую связь, и по ним можно было звонить в любой посёлок Шпицбергена, как и на материк.
За столом было шумно. Встретить Евгения Николаевича пришли Маричка с мужем, горничная Аня со своим супругом шахтёром, высоким и сильным парнем. Люба тоже позволила себе оставить свой бар в отсутствие посетителей и принесла с собой бутылку Амаретто, которое, как она думала, любит её шеф. А на самом деле он к иностранным винам относился прохладно, тем более к ликёрам, каковым являлся этот напиток, отдавая всегда предпочтение любимым крымским винам. Но так случилось, что однажды в гостиницу приехал из Лонгиербюена богатый норвежский бизнесмен Уле Рейстад, у которого даже свой участок земли был на Шпицбергене. Войдя с Евгением Николаевичем в бар и решив его угостить, он попросил его выбрать себе напиток. А поскольку вин из Крыма на Шпицбергене и близко не было, то, чтобы не обижать гостя отказом, Евгений Николаевич остановил выбор на том, что казалось менее крепким – Амаретто. С тех пор Уле, приезжая в Баренцбург, угощал его рюмкой итальянского ликёра, каждый раз поясняя Любе:
– Мистер Женя любит Амаретто.
Когда всем за столом вечер казался уж очень хорошим и начали петь песни, зазвонил телефон. Прибежала из кухни Надя, взяла трубку, тряхнула чёрными волосами так, что они отлетели от плеч, и громко, стараясь перекрыть голосом поющий хор, прокричала:
– Алло!
В ответ на прозвучавшее в трубке она произнесла:
– Да, он здесь. Сейчас позову, и отстранив от себя трубку, сказала: Евгений Николаевич, это вас, диспетчер просит. Говорит, что директор звонит.
Украинская песня, которую запевала в этот раз Маричка, сразу оборвалась. Евгений Николаевич подошёл к телефону:
– Слушаю, Леонид Александрович. Здравствуйте!
– С прибытием, – донёсся директорский голос. – Вы там празднуете, а к вам в гостиницу медведь ломится. Наверное, тоже хочет поздравить с приездом.
– Шутите всё, Леонид Александрович? А то приходите, отметим мой приезд. Мы у Надежды собрались.
– Да, я не шучу. Медведь только что взобрался на ваше крыльцо. Его гээсвэшники заметили и шуганули снегоходом. Нам надо посмотреть, куда он делся. Шофёр у меня уже рядом, так что я сейчас подъеду, а ты одевайся и выходи, когда увидишь машину.
– Так, – сказал Евгений Николаевич, – у нас в посёлке появился медведь. Его из ГСВ увидели, но куда он делся, не знают. Поедем искать. А вы пока продолжайте.
– И я с тобой, – вскрикнула Настенька с тревогой в голосе.
– Нет, – твёрдо отрезал Евгений Николаевич, – не женское это дело. Но ты нужна будешь мне попозже. Надо будет позвонить в контору губернатора, сообщить.
Таков был порядок. Обо всех опасных появлениях белого медведя в посёлке следовало информировать полицейских.
Одеваясь на ходу, Евгений Николаевич, чмокнул расстроившуюся Настеньку в щёку:
– Не переживай, всё будет нормально. Там бойцы ГСВ будут с нами. – А сам подумал: – Хорошо, что входные двери во всех домах открываются не внутрь, а наружу. Было бы наоборот, медведь вошёл бы в гостиницу и наделал бы делов.
Пока он спускался с четвёртого этажа, директорский джип уже подъехал к дому. Директор рудника, шофёр Игорь и начальник ГСВ Виктор Денисович вышли из машины и рассматривали следы на снегу.
– Вот он здесь вылез из-под свай. Прятался, видно. А как вылез на крыльцо, мы его и увидели.
Это говорил Виктор Денисович, среднего роста, но крепкого телосложения, хоть и казался худым. Взглядом охотника он быстро осматривался по сторонам и первым заметил следы вдоль дома, ведущие наверх.
– Он пошёл на короба.
В руке бойца ГСВ был фонарик, хотя рядом стоял и фонарный столб. Но луч фонаря выхватывал следы больших широких лап.
Деревянные короба тянулись над строениями по горе вдоль всего посёлка, укрывая теплотрассу с отводами к домам. Сейчас они, как и вся земля были покрыты снегом.
Виктор Денисович осторожно, держа в правой руке карабин, а в левой фонарик, поднялся на короб и оттуда проинформировал:
– Он пошёл по коробу направо.
Это было в сторону от жилых домов. Но надо было определить, как далеко он ушёл. Короб вёл к дальней шахте. Решили ехать по дороге на машине и посмотреть, не появится ли где-то след. Все залезли в машину. Поехали. Миновали академгородок, где жили учёные. Добрались до мусорной свалки, что возвышалась огромным холмом справа. Вдруг водитель остановил машину, показывая на вмятины в снегу, появившиеся на левой обочине дороги. Все выскочили. Действительно это оказались следы медвежьих лап. Но на дороге никаких следов не оказалось. Посмотрели направо и увидели такие же вмятины. Поняли, что медведь одним прыжком перемахнул через широкую дорогу.
– Силён, – изрёк Игорь. – Метров семь одолел. Куда ж он теперь?
– Поедем на свалку. Видите, следы наверх идут по склону? – сказал, беря функции руководителя на себя, Виктор Денисович.
Маленький газик, урча, забрался по проложенной извилистой дороге. На вершине заметённого снегом холма остановился. Опять все вышли.
– Евгений Николаевич, вы постойте у машины, – предложил новоиспечённый начальник. – Чего вам по снегу за нами шататься? Мы уж сами как-нибудь.
И они втроём директор рудника, шофёр и боец ГСВ, проваливаясь в снегу, пошли по непроторённому месту в поисках следов медведя, унося с собой светящиеся лучи фонариков.
«Интересное дело, – подумал Евгений Николаевич, – а если медведь не ушёл, и где-то здесь рядом? Понятно, что звук автомобиля должен был его напугать, но ведь он может и вернуться».
Находясь в полной темноте, он мельком взглянул на небо, в котором над самой головой ярко сияли звёзды Малой Медведицы, но тут же опустил глаза, пристально всматриваясь в кромешную темь, надеясь заметить во-время зверя, если он проявит коварство и решит напасть на одиноко стоящего человека. Тогда можно быстро заскочить в машину. Но пока этого делать не хотелось. Здравый смысл подсказывал, что животное всё-таки боится, когда людей много. Да вот и фонарики засветили в обратную сторону и начали приближаться.
Поисковики были веселы.
– Евгений Николаевич, – хохоча, сказал Леонид Александрович, – ты понимаешь, он на попе съехал вниз до самого фиорда. Теперь настал твой черёд. Надо звонить губернатору.
Теперь, когда опасность миновала, белый медведь казался приключением, и широкая полоса в снегу, тянущаяся с самого верха свалки до льда залива, объяснявшая, что медведь спускался не на лапах, а на спине, вызывала у всех смех. А Евгений Николаевич, по своему переживая это событие, понимал, что радоваться рано, так как никто не знает, куда дальше направился белый красавец, а потому предупредить полицейских, стоящих на страже по охране белого медведя, но и отвечающих за безопасность человека, всё-таки надо.
Возвращение в гостиницу Евгения Николаевича живым и здоровым до слёз обрадовало Настеньку, ожидавшую его с нетерпением в кабинете, откуда они и позвонили в контору губернатора, не теряя ни минуты времени даром. И спустя четверть часа над посёлком уже раздался звук приближающегося норвежского вертолёта. Как потом выяснилось, он пролетел над Грин-фиордом, с помощью мощного тепловизора определили, что медведь лежит на льду, спустились над ним, пугая своим пропеллером, пока он, спасаясь, не перебрался на другой берег фиорда и убежал далеко от человеческого жилья, которое его так неласково приняло.
Тем временем Евгений Николаевич и Настенька возвратились к Надежде, где гости ещё сидели в ожидании рассказа очевидца происшествия. И скоро снова полились песни.
2.
Полярная ночь может длиться бесконечно долго и нудно, когда кажется, что она никогда не кончится и никогда солнце не взорвёт тьму своим ярким радостным сиянием, не улыбнётся утро, сминая собой заспавшуюся ночь. Но эти мысли возникают лишь у тех, у кого время тянется хорошо замешанным, липнущим к пальцам тестом, когда им нечего больше делать, как уставиться грустно в окно и наблюдать редкий полёт задержавшегося на зиму альбатроса да сверкающую над ним маленьким бриллиантиком Полярную звезду, или скучающим ухом слушать нередкое завывание ветра, плюющегося снежными вихрями так, что ничего уж не увидишь за сплошной пеленой снега. В такие часы буйства ветра и снега, не хочется выходить, чтобы идти по дороге, на которую свет едва пробивается из-за пуржащей снеговой сыпи, а ты хватаешься за протянутую вдоль всего пути верёвку, дабы тебя не свалило и не унесло как пушинку в никудашную мглу. И не раз тогда мелькнёт мысль: «Когда же, наконец, кончится эта несусветная тягомотина ночи? Сколько ещё ей тянуться?»
Но так думает только тот, кому больше не о чем рассуждать, кому делать больше нечего, как плакаться по поводу беспрерывной ночи без единого дневного просвета в небе. Евгений Николаевич и Настенька переживали свою вторую полярку совсем иначе.
Во-первых, они были счастливы, что оказались теперь вместе не просто, как тайно любящие друг друга, а по-настоящему два влюблённых человека, что можно было уже ни от кого не скрывать. Хотя Настенька не позволяла себе и Евгению Николаевичу, которого она продолжала звать по имени и отчеству в присутствии других людей, целоваться с ним прилюдно, и многие могли угадать об их взаимных чувствах только по восторженным взглядам, бросавшимися ими, как стрелы один в другого. Она переводила его слова иностранцам, восхищаясь тем, что он говорил, а его изумляли всегда скорость, с которой она начинала вслед за ним говорить на английском языке, чуть не опережая его собственную речь и точность перевода, что осознавалось по правильной реакции партнёров на сказанное им.
Во-вторых, они постоянно были заняты мыслями о работе, о том, что нужно срочно написать в ответ на письма партнёров, срочно позвонить кому-то из норвежцев, послать факсом письмо в трест «Арктикуголь» для подписи генеральным директором, подготовить контракт на покупку голландской фирмой угля в Баренцбурге или на Пирамиде.
Даже проталкиваясь сквозь порывы снега, держа друг друга под руки, они, перекрикивая ветер и посмеиваясь над его бесплодными усилиями столкнуть их, говорили о предстоящем в клубе концерте, где оба выступали: он – конферансье, а она со стихами и песнями. Хотя сейчас они шли просто в столовую на обед.
– Это даже интересно: дойдём ли, – кричала Настенька, упираясь плечом в ветер, который не только мешал говорить, но и останавливал дыхание, заставляя отворачиваться, чтобы вздохнуть.
Самым опасным было переход дороги у здания столовой. Тут ураганному ветру было самое раздолье. Из-за летящего в лицо снега нельзя было видеть впереди ни гор, ни тем более фиорда, погружённого далеко внизу в ночной мрак. Не было видно даже смотровой площадки, с которой обычно в полярный день полярники любят любоваться водами раскинувшегося перед ними Грин-фиорда и лежащей на горах фигурой рыцаря.
Вдруг над головой что-то загремело, и в воздухе, едва не задев наших пешеходов, пронеслось распластанное чёрное чудовище.
Настенька от неожиданности ойкнула и инстинктивно согнулась. Так же нагнулся и Евгений Николаевич, говоря:
– Чуть не убило нас. Это, я думаю, железный лист сорвался с крыши. Ну, повезло. Давай скорее!
Но они буквально ползли вниз по лестнице навстречу ветру. А если бы он дул сзади? Их могло снести со ступенек. Но вот они у дверей. Заходят, а следом за ними входят и догнавшие их двое шахтёров.
– Счастливчики, – пропищал один из них фальцетом, – вас листом могло срезать.
– Могло, – согласился Евгений Николаевич, – но не судьба.
Теперь можно было смеяться и радоваться жизни, которой только что угрожала чистая случайность. Можно было спокойно стряхивать с дублёнки снег, снять с головы шапку ушанку из волчьего меха, повесить одежду на вешалку, помочь раздеться Настеньке и отправиться на второй этаж в обеденный зал, где в такую погоду пришло не так много посетителей, и очередь на раздаче практически отсутствовала. Многие не рискнули выходить из тёплого гнёздышка своей квартиры, предпочитая переждать немного штормовую передрягу или вообще отказаться от обеда.
Возле выходящей лестницы, у самого окна расположился фанерный шкаф с открытыми ячейками, в которые приходящие в столовую помещали свои сумки и прочую ручную кладь. Некоторые ухитрялись вкладывать в отделения даже верхнюю одежду, если она отличалась от обычных вербацких, выдаваемых каждому новому работнику, тулупов. Это делалось на всякий случай, чтобы кто-нибудь не умыкнул красивую шубку или меховую шапку, если они повесят их внизу на общую вешалку. Это могло случиться редко, но могло, и потому наиболее опасливые засовывали свою наиболее ценную одежду в узкие ячейки и тогда садились в зале за столик поближе, чтобы видеть то, что лежит в ячейках. Конечно, это являлось перестраховкой, так как воровство в посёлке случалось крайне редко.
Евгений Николаевич всегда вешал свою дублёнку внизу, не боясь, что её украдут. Правда, как-то, одеваясь на выход из столовой, он не обнаружил в кармане оставленные им норвежские монеты. Естественно, кто их вынул и переложил себе, выяснить было абсолютно невозможно, потому оставалось только посетовать на свою беспечность и больше не оставлять в карманах деньги.
В этот раз Настенька свою сумку с полотенцем, купальником и резиновыми тапочками, взятыми для того, чтобы после обеда идти в плавательный бассейн, положила в ячейку, а из сумки Евгения Николаевича достала банки и пошла с ними на базар. Это уже не казалось смешным, что базаром жители российских посёлков называли не тот рынок, на котором они торговали сувенирами иностранцам, а тот прилавок столовой, на котором выкладывались закуски: сыр, колбаса, селёдка, салаты, солёная и свежая капуста, огурцы, масло. Иногда можно было насчитать до двадцати наименований закусок.
– Я пойду, поюшарю чего-нибудь к ужину, чтоб не ходить в такую погоду, – сказала Настенька, – а ты пока ставь на подносы, что унесёшь.
– Ладно, – согласился Евгений Николаевич и подумал: «Вот что значит семейная жизнь. Жена обо всём заботится – и об ужине думает, и о плавках да купальнике в бассейн не забыла. То я всё сам целый год должен был помнить, а так она взяла на себя часть моих же обязанностей, и мне это очень приятно. И странное дело: мы ещё официально не женаты, но Настенька так себя держит со мной, словно мы живём вместе сто лет. Она всё обо мне знает, всё, что нужно делать, помнит и вроде бы не командует, но я выполняю то, что она говорит. И мне хочется, чтобы она командовала мною. Но как же она меняется на работе, где я начальник. Ни полслова возражений. Хотя в работе с туристами она дока. Ничего не скажешь – лучше меня соображает. Так тут и все карты в её руках».
Рассуждая так сам с собой, Евгений Николаевич почувствовал, что слёзы умиления готовы выкатиться из глаз от таких мыслей о его любимой Настеньке. Он тряхнул головой, отгоняя мысли, и подошёл к раздаточному окну, где худенькая и кажущаяся высокой, благодаря белому колпаку на голове, раздатчица Лида при виде приближающегося начальника, и, заметив, что он пришёл не один, уже налила две тарелки борща. Поставив их на поднос, Евгений Николаевич ловко пристроил его на ладонь левой руки и понёс, как делают официанты, к столику у окна. Затем с пустым подносом вернулся ко второму раздаточному окну за вторым блюдом. Давали картофельное пюре с курицей. Можно было, конечно, взять пельмени или гречку, но Настеньке больше понравилось бы пюре да со взятым на базаре салатом из свежей капусты и моркови да парой свежих помидорчиков. Вкусы Настеньки Евгений Николаевич уже изучил, как и она его.
Возвращаться из столовой помогал ветер, дувший в спину и буквально подгонявший в гору. Но молодая пара шла недолго. Здание спортивного комплекса, ярко светящееся изнутри сквозь стекло окон под крышей плавательного бассейна, находилось совсем рядом, по правую сторону от дороги. Ступеньки каменной лестницы вели к площадке. На ней по правую сторону от двери кто-то вылепил из снега большую фигуру чёрта с рогами, а рядом бабу. Над столь смешной композицией на стене красовалась надпись на английском языке, извещавшая, что здесь находится спортклуб. Стеклянная дверь ведёт в прихожую, где за столом сидит дежурная медсестра. На столе стоят две картонные коробки с карточками посетителей клуба. Карточки выдаются каждому, кто по прибытии в Баренцбург прошёл медкомиссию и получил разрешение на посещение бассейна.
Настенька нашла свою карточку и Евгения Николаевича и переложила их в другую коробку. Так делали все, чтобы в случае поиска того или иного жителя городка по какому-нибудь срочному делу, а это иногда случается, можно было бы позвонить в спортивный комплекс и узнать, не находится ли этот человек как раз в бассейне или на спортивной площадке, и если здесь, то подозвать его к телефону или отправить прямиком на службу, где он неожиданно потребовался.
Войдя в коридор, можно было одетым подняться по неширокой лесенке на второй этаж к другой двери, открыв которую, чувствуешь внезапную волну тёплого воздуха. Это вы попадаете на балкон плавательного бассейна, откуда можно наблюдать обширное водное пространство голубоватого цвета размером двадцать пять на десять метров, а рядом значительно меньший и гораздо мельче детский бассейн, отделённый от взрослого широким проходом.
Сверху интересно наблюдать, как сильные спортивные фигуры, подходя со стороны задней стены бассейна, украшенной мозаичным панно с плавающими дельфинами, то ныряют с небольших тумб, то спускаются по коротенькой железной лесенке прямо в морскую воду и начинают либо плыть вразмашку, энергично отмеривая двадцатипятиметровку, либо расслабленно плывут, неторопливо разводя в стороны руками.
Тут сразу заметишь профессионального пловца по используемому им стилю кроль, когда человек режет воду подобно буравчику, выглядывая из неё лицом лишь на секунду, чтобы глотнуть порцию воздуха и снова уйти под воду. Или, скажем, баттерфляй, при котором тело выбрасывается из воды наполовину вместе с потоками срывающейся с разбрасываемых в стороны рук воды, чтобы потом с плеском рухнуть в гонимую перед собой волну и спрятаться в ней с головой. Таким лучше не попадаться на пути, чтобы они невзначай не погрузили вас в воду с головой своим быстрым, почти слепым, стремящимся только вперёд движением. И тогда вы оба будете недовольны: он оттого, что прервал своё тренировочное плавание, а вы потому, что вас чуть не зашибли и даже могли потопить. Хотя, конечно, глубина здесь достаточная для плавания, но всё же небольшая и никто ещё никогда в этом водоёме не тонул.
Потолок, отделанный тонкими деревянными рейками и поддерживаемый мощными балками, наискосок спускается к длинному ряду узких окон, сквозь которые небо не видно только лишь по причине внутреннего освещения, упирающегося в глухую ночь. Но торцовая стена с одной стороны бассейна состоит сплошь из стеклянных рам. За ними можно было бы легко увидеть звёзды и луну, да пурга на улице, какое уж тут небо? Иное дело летом. Тогда лучи солнца прожекторами, разделёнными тонкими оконными рамами, освещают часть водной глади, и ты заплываешь в этот кажущийся горячим лоскуток света, ложишься на спину и нежишься, чувствуя себя, как на южном берегу солнечного Крыма.
На этом же этаже слева от бассейна большой зал для волейбола, баскетбола и мини футбола. Зрители сюда собираются в основном, когда проводятся встречи между сборной Баренцбурга и приезжими командами из Лонгиербюена или Пирамиды. В такие дни чуть ли не весь комплекс наполняется криками восторженных или возмущённых болельщиков, а в сетку, защищающие окна от боя, время от времени ударяется пущенный неудачным футболистом мяч.
Рядом бильярдная и возле неё телевизор для желающих смотреть новостные или другие программы, не выходя из комплекса. В кресла усаживаются немногие: у каждого дома есть свой телевизор, так что сюда заглядывают по пути, если показывается особо интересная программа.
Если же спуститься на первый этаж, а потом ещё ниже на то, что называют обычно минус первый этаж, то уже под относительно низким потолком, по сравнению с футбольным залом, располагается комнаты для теннисных столов и игры в бадминтон, шахматы, гимнастический зал и тут же зал тяжёлой атлетики.
Больше всего посетителей, конечно, на первом этаже, на котором кроме раздевалок перед входом в бассейн в полном соответствии с правилами гигиены располагаются душевые кабинки. Для любителей есть и сауна с распределением дней работы отдельно для мужчин и отдельно для женщин. Как-то по рассеянности Евгений Николаевич вошёл в раздевалку сауны, а там только что вышла из парилки раздетая догола женщина и, увидев хорошо знакомого мужчину полу возмущённо, полу смеясь, и быстро прикрывшись полотенцем, воскликнула:
– Ну, Евгений Николаевич, сегодня же женский день.
– Ой, извините, – сказал растерявшийся Евгений Николаевич и уставился взглядом на обнажённую фигуру.
– Так выйдите ж, – подсказала, совсем уже смеясь, женщина, и только тогда он сообразил, что нужно повернуться и закрыть за собою дверь.
С этой сауной случилась и другая история, о которой потом рассказывала Евгению Николаевичу Настенька.
В Баренцбург в дни отъезда Инзубова на материк примчалась на десяти снегоходах группа норвежских туристов. Настенька провела для них экскурсию по посёлку, показала музей, завела в спортивный комплекс, и они стали ужинать в баре, но попросили разрешения после ужина посетить бассейн и русскую сауну. Узнав об этом, директор рудника согласился, но чтобы не было никаких осложнений, распорядился закрыть комплекс на несколько часов раньше, так что, когда Настенька привела туда норвежцев, во всём огромном здании никого уже не было, кроме хозяйки комплекса.
Естественно Настенька повела гостей сначала в сауну. Группа состояла наполовину из высоких бородатых мужчин и наполовину из дородных женщин. В раздевалке сауны все начали раздеваться и к вящему изумлению переводчицы и мужчины, и женщины, ни мало не смущаясь, обнажились полностью и все вместе пошли в парную, позвав с собою и Настеньку. Она была дипломатом и не могла проявить российское непонимание такого поведения иностранных граждан, которым оно казалось вполне нормальным, потому, скрепя сердце, тоже разоблачилась и вошла в сауну, но не полезла на полки, где тесно устроились обнажённые тела обоих полов, а осталась стоять внизу.
Распарившись, норвежцы весело отправились, не одеваясь, вслед за Настенькой в бассейн, где и плавали в своё удовольствие, оглашая громкими криками и смехом широкое пространство бассейна, огни которого были притушены, Ночь в то время оказалась ясная, так что небо с искорками звёзд делало присутствие в бассейне фантастической сказкой. Настенька плавала, стараясь оставаться в стороне от гостей.
