Анна Пейчева
Романовы forever
И вообще, постояльцы сами виноваты, что я с горя сжевал всю их вкуснятину. Я в этой складской комнатке от них же и прятался. С чего-то они вдруг решили, что если я сын священника, значит, я должен основать первую лунную православную церковь и без конца выслушивать их скучные исповеди. А мне, может, и самому есть что вспомнить и рассказать! А я, может, не хочу ничего слушать, а хочу говорить, говорить, говорить! Короче, отказался я быть их духовным лидером. Я ни капельки не похож на своего отца. Не собираюсь я их крестить, читать с ними молитвы и всякое такое. Не знаю, во что верите вы, славные слизняки, а лично я с недавних пор почитаю только одного бога – того, которому удастся вытащить меня отсюда. Поэтому обращаюсь по очереди ко всем богам, которых только могу припомнить, от Перуна до Святой Репки. Пока никто не отозвался. Начинаю думать, что прав был Гаврюшка Левинсон, говоря о том, что религия – это самая крутая маркетинговая кампания за всю историю человечества.
А между тем, милые мои инопланетные друзьяшки, времени на обратную связь у богов почти что не осталось! Время-то поджимает! Вскоре начнется судилище, на котором постояльцы будут решать, как наказать меня за мою минутную слабость. Мерзавчики хотят выгнать своего лучшего друга и просветителя из отеля, поверите ли вы в это? Нас тут восемьдесят пять человек, и все, кого я не спрашивал, все собираются голосовать против меня. Даже верный режиссер Василий Иваныч!
Говорят, я приблизил голодную смерть нашего лунного отряда как минимум на месяц, а то и больше. Числа до пятого октября продержимся, а дальше бог знает.
В общем, эти изверги планируют выдать мне скафандр и отправить восвояси, запретив приближаться к отелю. И что же мне тогда делать, друзья вы мои слизнячные? Закопаться в реголит и тихо ждать конца?
Глава 6. Мир лихорадит
18 августа
Венесуэла. Трансмутационная шахта №42 Великой Испанской Империи
Гавриил
Багровое, болезненное солнце ненадолго показалось из-за туч.
Кроваво-красный закат напомнил Левинсону стейк рибай, который он ел в том маленьком ковбойском ресторанчике накануне коронации. Всего-то три месяца прошло, а как будто вечность. Словно это не он тогда зажигал в Баронском квартале Петербурга. Креативный директор «Всемогущего» умел работать и умел отдыхать. Эх, вечно кипящий жизнью и весельем Баронский квартал! Русская Ибица! Место, где можно было найти кухню любого уголка Вселенной и приключения, каких старушка Вселенная и не видывала. Что-то сейчас там творится? Потух квартал, наверное, замер, заснул – впервые в своей истории.
Сказал бы Левинсону кто-нибудь три месяца назад: «Дружище, к десятому августа ты окажешься в самодельной темнице в джунглях Венесуэлы, в компании пары сотен грязных полуголых индианок, разительно не похожих на Покахонтас из мультика студии «Старевич». Ты будешь рад мутной водичке из дрянной речки Апуре, кишащей стафилоккоками. Кормить тебя будут отнюдь не стейками, а корнями банановой пальмы. Кстати, выкапывать корни из земли придется тебе самому, вот этими самыми руками, так что насчет маникюра можешь не беспокоиться. Что? Сами бананы? О нет, друг, бананы для твоих испанских хозяев. Тебе только корни. А шкурки, питательные шкурки, ручным тапирам испанцев. Ты будешь знать, что от твоих дальнейших действий зависит судьба всего мира, но не будешь знать, как вырваться из плена. Да что там! Ты даже не будешь знать, когда в следующий раз тебе разрешат поспать. И вся твоя надежда сведется к одному человеку. Единственной, кто сможет тебя спасти, станет та самая Мелисса, которой ты прямо сейчас изменяешь с этой юной кудрявой барышней, уверенной, что Колумб перепутал континенты из-за глюка в приложении «Клубок-навигатор». Более того, Гавриил. К середине августа ты навсегда позабудешь всех мимолетных красоток Баронского квартала. К середине августа ты прочно, страстно, болезненно влюбишься в Мелиссу – а она предпочтет тебе рослого, чертовски высокого испанского офицера. И нос у него будет наверняка посимпатичнее твоей оглобли».
Услышь такое Левинсон, он бы ответил: «Приятель, ну и развезло тебя! Закажи-ка себе кофейку за мой счет. Эй, бармен, никакой больше выпивки этому придурку! Двойной эспрессо ему, да покрепче!», – после чего усадил бы кудрявую девицу себе на колени и спросил: «Ну, детка, хочешь попасть на телевидение?». Идиот. Лучше бы той ночью Мелиссе позвонил. Тогда еще работали Перстни-Разумники.
– Гавриил, Гавриил! – Левинсон почувствовал, как его безжалостно трясут, и очнулся.
– Ну что тебе опять, Сеня? – недовольно сказал он, потирая свинцовые веки. Кажется, он на пару минут отключился.
– Меня только что укусили, Гавриил, что делать? – Семена и самого трясло от ужаса. – Какая-то гигантская страхолюдная бабочка. С головой как у ящерицы. Ой, мамочка, мамочка родная! Что же теперь со мной будет?
– В бабочку превратишься, наверное.
Левинсон равнодушно пожал плечами. Столыпинская ипохондрия, бессмысленная и беспощадная, надоела ему уже почти так же, как эта влажная удушливая жара. Семен постоянно жаловался: на астму, на повышенное давление, на головную боль, на сыпь. И все это было выдуманным. Про обострение астмы он рассказывал громким дикторским голосом, размеренно дыша диафрагмой. Про повышенное давление и головную боль – жадно чавкая свежей папайей. Приметив крошечный прыщик на бедре, он сразу ставил себе диагноз «краснуха», а потом изводил Мелиссу с Левинсоном просьбами пощупать все его лимфоузлы, не воспалились ли. Осмотреть пациента обычно вызывалась Кармен – девчонка давно положила глаз на обер-камергера. Однако тот, со свойственной ему детской наивностью, ни о чем не догадывался: пока нежные пальцы бразильянки ласкали его кожу, Столыпин бормотал всякую чушь об инкубационных периодах, вирусах и интоксикациях организма.
Сейчас Кармен снова встрепенулась.
– Симеон, о Диас мио! Где укус?
Левинсон закатил глаза. Они застряли в гнуснейшем бараке, вокруг ад и снова ливень, впереди, очевидно, позорная гибель, а черноглазая девица никак не может успокоиться. Дай да подай ей Сеню, хоть на блюдечке, хоть на банановом листочке.
– Вот, – Столыпин протянул руку. Нижняя губа его предательски дрожала. – Кармен, как вы думаете, насколько это опасно?
Бразильянка откинула волосы за спину и увлекла Столыпина поближе к окну, а точнее, к дыре в деревянной стене, сквозь которую пробивался дневной свет вместе с каплями дождя.
Внезапно барышня громко вскрикнула и выпустила руку обер-камергера.
– О нет, Симеон, о нет! – зарыдала она, как акционер «Владычицы морской» после Великого электрического краха. – Нет, во имя святой Марии, только не это!
– Да что там еще, маленькие негодяи? – пробурчал Левинсон и с кряхтеньем поднялся из своей уютной ямки, выкопанной им самолично во влажном земляном полу барака.
Семен громогласно страдал, баюкая правой рукой левую. На полупрозрачной коже предплечья, среди пульсирующих вен, алела рана странной формы: два полукруга размером с хороших гусениц. Зрелище было жутковатым, однако Левинсон не собирался идти на поводу у распущенного маменькиного сыночка.
– Ну и что такого? – Креативный директор пожал плечами и зевнул во весь рот. – До свадьбы заживет.
– Не заживет! – прокричала сквозь рыдания Кармен. – Это укус летающего крокодила!
– Кого? – остолбенел Левинсон.
– Мачака, жук-арахис, летающий крокодил, – в отчаянии повторила бразильянка. – Голова как арахис, как орех арахис, зубы мини-крокодила, пятнистые крылья… Размером почти с летучую мышь, но гораздо, гораздо опаснее! Нелепый, страшный уродец! Его укус смертелен! Ооо, дева Мария, о Диас!
– Сме-смертелен? – пролепетал Столыпин. – Как – как смертелен? Как? Я умру? Прямо здесь, в джунглях? А как же моя мамочка? Кто о ней позаботится? Кармен, неужели я умру? О, я уже чувствую жар… Это она, лихорадка! Подступает! Погибнуть во цвете лет из-за крокодильей бабочки? Из-за арахисового жука? Как же так? Не может быть! Бедная мамочка!
– Стоп, Сеня, – Левинсон сурово пресек истерику обер-камергера. – Неужели нет противоядия?
– Есть, есть одно, – Кармен перестала заливаться слезами и нерешительно прикоснулась к драному рукаву Сениной рубахи, когда-то нежно-голубой, а нынче перепачканной папайей, рыбным бульоном и гниющей тропической зеленью. – Всего одно. Но… О Диас… Я даже не знаю, как сказать.
– Все, все сделаю! – вскинулся Столыпин. – Что нужно съесть? Или выпить? Или приложить? Готов на все!
– Вообще-то… О, помоги мне Мария… – Кармен спрятала лицо в ладонях. – У нас есть поверье… Человек, которого укусил летающий крокодил… Этот человек должен в течение двадцати четырех часов заняться… ну, вы понимаете… Или он умрет.
– Что? – расхохотался Левинсон, хотя вообще-то сейчас ему было совсем не до смеха. – Я правильно понял? Укушенный должен немедленно заняться сексом? Или ему, простите за невольный каламбур, конец?
– Ой, – громко сказал Столыпин.
– Галиматья какая-то, – не поверил креативный директор. – Бред сивой кобылы. Точнее – бред пятнистой бабочки.
– Клянусь девой Марией! – Кармен размашисто перекрестилась и молитвенно сложила руки. – Я понимаю, как это звучит, сеньоры! Но это то, что я знаю. Это то, что все венесуэльцы, эквадорцы, колумбийцы знают. Все говорят так. Других противоядий нет. Простите.
Столыпин беспомощно хлопал белесыми ресницами. Левинсон с усмешкой наблюдал за наивным барашком. Он не особо поверил страстной Кармен, но уже почти жалел, что арахисовая бабочка укусила не его. Тогда Мелисса не смогла бы отказаться от объятий милого Габи. Во имя спасения жизни. Она бы точно согласилась. А если нет – зачем Габи тогда вообще жить?
– Но… но кто?.. С кем мне…? Кто мне поможет вылечиться? – спросил наконец Столыпин, не отрывая глаз от красного укуса на руке. Гладкие, в юношеском пуху щеки Семена покрылись пятнами, неплохо сочетавшимися с его заляпанной рубашкой.
Кармен потеребила бахрому своей синей накидки, потом сказала:
– Симеон – вы спасли мне жизнь однажды. Помните, там, в Ла-Гуайре? Это было прекрасно. Я ваша вечная должница. Я бразильянка, я не забываю добро. Я помогу вам выздороветь. Даже если это будет стоить мне чести.
Левинсон хмыкнул на весь барак. Кармен бросила на него огненный взгляд.
Столыпин уткнулся лбом в бревенчатую стену.
– Я… Я не могу, – глухо вымолвил он наконец. – Спасибо, но… нет, не могу. Я помолвлен… У меня невеста. Алиса. В Лондоне – вы бывали в Лондоне, Кармен? Там очень красиво весной. Очень романтично. Тюльпаны повсюду…
– Но вы никогда не говорили о ней! – вспыхнула Кармен. – Невеста? Не верю! Мама – си, кларо! Она вас любит и ждет – живого, Симеон. Живого и здорового! Но невеста – нет у вас никакой невесты! Но крео! Не верю!
– Вообще-то есть у него невеста, – влез Левинсон, хотя его никто не спрашивал. – На корабле он мне все уши про нее прожужжал.
– Но импорта! Неважно! – Кармен гордо вскинула голову. – Я все равно спасу ему жизнь!
– Гавриил, что мне делать? – Семен схватил Левинсона за плечо. Сильно вцепился, до синяка. Левой, укушенной рукой. – Умереть? Или изменить невесте?
Левинсон приготовился было процитировать любимейший афоризм Гора Видала: «Никогда не упускай случая заняться сексом или выступить по телику», потому что случай тут был просто идеальным, – но в последний момент просто сказал:
– Ты зачем сюда приехал, приятель? Доказать мамульке, что ты уже не маленький? Ну так покажи себя мужчиной. Отличный шанс.
– Но… Я не совсем понял, что именно вы мне советуете…
– Габриэль! – послышался знакомый голос от двери. – Рапидо! В шахту!
Левинсон обернулся.
В светлом проеме вырисовывался четкий силуэт. Мелисса. Он не видел возлюбленную с позавчерашнего дня, когда их всех потащили в этот отвратительный барак, а ее подхватил под локоток красавчик в доспехах – высокий, очень высокий, выше Левинсона на две головы, – и со всем возможным почтением повел пить кофе. Скорее всего, дело было в испанской военной форме, которую все еще носила Мелисса. Но может, сработала ее убийственная харизма.
– Я! Я тоже в шахту! – Столыпин отцепился от Левинсона, отстранил возмущенную Кармен и бросился к Мелиссе, перепрыгивая через лежащих на земле индианок. – Мелисса Карловна, возьмите меня тоже!
– Семен, тебе там точно делать нечего, – устало возразила Мелисса, проходя в барак.
Ее снова сопровождал рослый конкистадор, тот самый, что увел ее пить кофе два дня назад. Сегодня испанец опять был в доспехах, но уже без шлема, и можно было во всех подробностях разглядеть его одутловатое потное лицо с красным хлюпающим носом, тоже немаленьким, и треугольной бородкой.
– Ты слабенький, сразу там сгинешь, – продолжила Мелисса. – Я договорилась, чтобы тебя оставили наверху, чистить бананы. Сказал бы лучше спасибо.
– Нет, хочу в шахту, – заупрямился Столыпин, оглядываясь на Кармен. Бразильянка сердито скрестила руки на пышной груди. – Здесь, эээ, слишком много соблазнов, – Он принял мученический вид осужденного на смертную казнь. – Я все равно умру через двадцать три часа. Так пусть же я погибну в дикой шахте, но благородным человеком! Меня Гавриил научил.
– Чему? – Мелисса выглядела ошарашенной. Но все равно прекрасной. Ей чертовски шла эта короткая стрижка, очаровательно-кудрявая от повышенной влажности. – Чему он тебя научил? Как умереть через двадцать три часа?
– Он научил меня мужскому благородству! – торжественно провозгласил Столыпин.
– Ты просто смешон, приятель, – сказал Левинсон, подходя к Мелиссе. – Не слушай придурка. Где я и где благородство?
– Верно, – прищурилась Мелисса.
Левинсон метнул максимально пренебрежительный взгляд на мрачного испанца – насколько вообще можно облить презрением человека, на которого приходится смотреть задрав голову. Тот демонстративно высморкался в грязную тряпку, не обращая ни на кого внимания.
Левинсон адресовался к Мелиссе:
– Где ты была все это время? И зачем меня посылают в шахту?
Мелисса, мило улыбнувшись своему устрашающему кавалеру, перешла на немецкий:
– Боюсь, русский они немного знают. Ты еще помнишь Дойч?
– Я все помню, любовь моя, – ответил Левинсон с ужасным произношением.
– Твой акцент уродлив, – поморщилась Мелисса. – Но это неважно. Буду говорить коротко, чтобы ты все понял. Меня приняли за посланницу короля Испании Луиса Второго. Окружили комфортом. Этот милый мальчик по имени Карлос, – она покосилась на испанца в доспехах, – боится пальцем меня тронуть. Мечтает на мне жениться, чтобы приблизиться к королевскому двору.
– Каждый может надеть форму их армии и сказать, что он приятель короля, – с трудом собрал лексику Левинсон. – Почему они поверили вранью?
– Я доказала, что я человек неслучайный. Я знаю секрет философского камня.
– Нет, – сказал Левинсон. – Шоу «Воздушный замок» видели все. Но никому не удалось повторить трансмутацию. Ты знаешь не больше остальных.
– А вот и знаю, мой милый, – Мелисса самодовольно усмехнулась. – Точную формулу мне передал граф Вяземский.
– А, владелец секрета, – вспомнил Левинсон. Граф немало судился с программистами, просчитавшими формулу философского камня в прямом эфире «Всемогущего», и доказал-таки свои права на алхимический святой Грааль. – Негодяй.
– Но что будет с нами, Фрау Майер? – проныл Столыпин на превосходном немецком. Потом, видимо, вспомнил, что ему немного осталось на бренной земле, и добавил в голос немного безысходности и трагизма: – Я не для себя спрашиваю, мне-то уже все равно. Просто любопытствую, чтобы отвлечься от мыслей о неизбежной смерти. Но я не жалуюсь, нет! Как говорил Шиллер, «великие души переносят страдания молча». Я просто молчу и жду, когда мое сердце остановится. Коротаю время в светской беседе. Так что вы сказали испанцам про нас?
Левинсон пригляделся к обер-камергеру. Что-то не похож он был на умирающего. Даже и красные пятна на щеках прошли. Мелисса закатила глаза, как давеча и сам креативный директор:
– О Майн Готт, Семен, когда ты прекратишь неистово жалеть себя? Даже не собираюсь интересоваться, почему ты так уверен, что скоро отправишься на небеса.
– Но… – вякнул Семен.
– Неинтересно! – отрезала Мелисса. – Про индианок и Кармен я сказала, что это новые рабыни короля, которых я везу Луису по спецзаказу. А магниты Луису Второму якобы нужны, чтобы построить доселе невиданный, парящий в воздухе памятник.
– Кому? – задал глупый вопрос Столыпин.
– Что кому? – не поняла Мелисса.
– Памятник.
– Себе, разумеется, – вздохнула Мелисса. – Не рабыням же. Семена они считают нашим поваром, а тебя, Габриэль, ловцом жемчуга.
– Чего? – растерянно переспросил Левинсон на чистейшем русском. Испанец подозрительно на него посмотрел, но потом отвлекся на серию чихов с последующим вытаскиванием грязной тряпки.
– Ловец жемчуга, ныряльщик, – нетерпеливо перевела Мелисса и снова перешла на немецкий: – Мне нужно было объяснить, зачем ты с нами. Карлос решил, что ты мой любовник и хотел тебя убить. Из аркебузы. Слишком глупый финал нашего путешествия. Я ему наплела, что у нас тобой ничего нет и ты нам нужен только для того, чтобы искать жемчуг в Апуре. Будто бы король заказал жемчужную корону для своего нового магнитного памятника. Карлос простой вояка, он не в курсе, что жемчуг не магнитится, а потому успокоился на твой счет.
– Почему же нас всех до сих пор не отпустили? – встрял Столыпин. – Король Луис ведь ждет! – прибавил он по-русски, очевидно, специально для Карлоса, который одарил его высокомерным взглядом.
– Они совсем не дураки, – призналась Мелисса. – Поверили мне во всем, но на всякий случай решили проверить. Отправили гонца в Каракас, к наместнику короля. Как только гонец вернется с интересным известием о том, что наместнику ничего не известно о моем вояже по джунглям, нас тут же и пристрелят. В лучшем случае – отправят вниз, добывать чертов свинец.
– Не понял! – возмутился Левинсон. – А почему меня уже сейчас отправляют под землю?
– Да, ну, тут незадача вышла, – Мелисса несколько замялась. – Из-за проливного дождя затопило одну шахту. Карлос пошел туда оценить ущерб, наклонился над колодцем, у него с шеи сорвался золотой крест, очень ценное распятие, фамильное сокровище. Крест упал на самое дно. А ты же у нас ныряльщик, так что… Прости. Не знаю, как теперь выкрутиться. Может, ты придумаешь, Герр Креативный Директор? Только быстро. Идти надо прямо сейчас.
– Я знаю, Гавриил, – торжественно сказал Столыпин, глядя на Левинсона с выражением канонизированного святого, только что оказавшегося на самой почетной створке триптиха, – я знаю, что мы вскоре встретимся с вами в другом, лучшем месте. Видно, такой сегодня день. Роковой для всех нас. Но ничего! Ничего! Не падайте духом, мой дорогой Гавриил. Через двадцать три часа мы увидимся с вами в раю. Забронируйте мне там хорошее местечко под яблоней. Сорта «Апорт», пожалуйста.
– Боюсь, я в твой рай фейс-контроль не пройду, – пробормотал Левинсон, потирая горбатый нос. Он лихорадочно соображал, чего бы такого креативненького предпринять. – Ладно, вперед, по дороге подумаю.
Мелисса обреченно кивнула Карлосу. Испанец, трубно сморкаясь и гремя ржавыми доспехами, как старая консервная банка, грубо схватил Левинсона за плечо и вытолкнул под возобновившийся дождь. За спиной креативного директора с лязгом захлопнулся свинцовый засов, отрезав его от Столыпина, Кармен, индианок и уютной ямки в земле, к которой он так привык за эти два дня.
«Трансмутационная шахта №42 Великой Испанской Империи» располагалась на небольшой поляне, над которой угрожающе нависали мокрые кроны тропических деревьев. Джунгли наступали круглосуточно, без перерыва, и людям приходилось ежедневно расчищать агрессивную поросль, пробивавшуюся сквозь густую траву. С южной стороны на поляну надвигалась еще и разлившаяся река. Вода блестела повсюду, подкрадывалась к индейским каноэ, сваленным грудой на краю поляны, к магнитам, брошенным неподалеку неаккуратной, тускло мерцающей кучей.
За последние пару дней Апуре захватила столько земли, что добралась уже и до первого спуска в шахту, представлявший собой деревянный колодец с ручным подъемником. Остальные спуски пока работали. Возле каждого стояли стражи в испанских доспехах, прикрываясь от ливня нелепыми самодельными зонтиками из ярких индейских пончо. Вокруг, как муравьи, суетились шахтеры-венесуэльцы с серыми лицами. Наматывая трос, они поднимали из глубины деревянную платформу, груженую кюветами с токсичной свинцовой рудой, переставляли кюветы на примитивный конвейер, приводимый в движение другими тросами, и ядовитая руда медленно уплывала в бревенчатый цех. Двери цеха были нараспашку, очевидно, потому, что иначе там нечем было бы дышать – внутри на медленном огне стоял огромный чугунный котел, в котором кипело нечто невообразимое. Вдоль дальней стены высились колонны золотых слитков. Рабочие опрокидывали в котел кюветы с рудой и ведрами доливали жидкую дрянь – тот самый пятый элемент, над разгадкой которого безуспешно бились поколения алхимиков и который за один сезон телешоу обнаружили программисты Российской империи. Жаль, что они не успели все объяснить зрителям, мерзавец Вяземский влез в самый интересный момент… Левинсон опомнился – его ждали вопросы поважнее.
Например, как спасти свою жизнь? Их делегация, возглавляемая железным Карлосом, уже подходила к затопленному колодцу. Карлос поигрывал полированным ружьем с изящной гравировкой. Мелисса бросала на Левинсона тревожные, печальные взгляды. Кажется, она действительно за него беспокоилась. Лицо ее было мокрым – наверное, от дождя, хотя может, и от слез.
Через пару минут Левинсону придется нырять.
Или можно сдать Мелиссу, раскрыв всем ее вранье, вдруг подумал креативный директор, убирая потоки воды с бровей и ресниц. Теоретически испанцы могли помиловать его за честность – военным не чужды некоторые благородные порывы. К тому же Левинсон мог попробовать убедить Карлоса в своей полезности и нужности делу Великой Испанской империи. Опытный пропагандист всегда на вес золота. Особенно при сомнительных политических режимах.
В конце концов, Левинсон пять лет подряд получал награду «Золотые слова», даже когда работал простым корром в дрянном журнальчике «Желтенькая утка». А сколько у него «Золотых перьев» за статьи в солидном издании «Делу время»? И это не считая его блестящей карьеры на «Всемогущем», про которую один уважаемый обозреватель Соломон Жмыхов как-то сказал: «Господин Левинсон подобен царю Мидасу; любое шоу, за которое он берется, превращается в чистое золото».
Жаль, что не в магнит все превращается, тоскливо подумал креативный директор. Тогда не пришлось бы бродить по джунглям в поисках дурацких индейских камней, не оказался бы он в плену у фантастических средневековых рыцарей, упакованных с ног до головы в дурацкое музейное железо…
Ага.
Вот оно.
– Мелисса, передай высокородному дону, что мне нужен магнит, чтобы достать со дна этот крест, – выпалил Левинсон.
– Зачем тебе магнит, – устало ответила Мелисса, все еще по-немецки, – золото же не магнитится.
– Ты серьезно хочешь прямо сейчас это обсудить? – саркастически вопросил Левинсон.
Мелисса вскинула брови, но сказала Карлосу несколько слов по-испански. Тот с недоверием посмотрел на Левинсона, однако все-таки развернулся и направился к темной горе магнитов.
– Похоже, система школьного образования в Испании нуждается в серьезных реформах, – хмыкнул Левинсон, собираясь с силами для решительного броска.
Дальнейшие события развивались стремительно.
Левинсон толкнул Карлоса на гору магнитов. Испанец был в два раза тяжелее истощенного креативного директора. Он не упал, всего лишь покачнулся. Однако и этого было достаточно.
Магнитное поле, многократно усиленное ливнем, неумолимо притянуло рыцаря и опрокинуло его на спину, как жалкую черепаху. Карлос намертво приклеился к камням, беспомощно дрыгая руками и ногами. От неожиданности конкистадор выронил свою аркебузу. Левинсон мгновенно подхватил ружье и приставил дуло к мокрому виску испанца. Мелисса ахнула.
– Предупреди всех, что я выстрелю, если хоть кто-то шевельнется! – крикнул Левинсон, чувствуя, как вода струится у него по лицу, по спине, льется в рот. Но он был чертовски рад этому дождю.
Мелисса торопливо прокричала что-то по-испански. Карлос яростно зарычал, дернув головой. Левинсон крепче прижал дуло к его виску. Поляна замерла. Испанские стражники застыли под своими зонтиками, не успев поднять мушкеты. Шахтеры-венесуэльцы трусливо пригнулись.
– Иди выпусти всех, – скомандовал Левинсон.
Мелисса бросилась к бараку.
Левинсон поставил ногу на железную грудь поверженного конкистадора и победоносно продекламировал, аккомпанируя себе свободной рукой:
– Невольник чести беспощадной, вблизи видал он свой конец, на поединках твердый, хладный, встречая гибельный свинец… Александр Сергеевич Пушкин, дамы и господа! «Кавказский пленник»! Надеюсь, это ружье свинцовыми пулями заряжено? А то мое выступление получится несколько не в тему…
Тем временем, Мелисса с трудом отодвинула визжащий засов и крикнула всем выходить. Первым выбежал Столыпин, за ним Кармен.
– Шнелле, шнелле! – нервно требовала Мелисса. – Рапидо, черт вас всех побери!
Однако индианки решились выглянуть наружу лишь через несколько минут. Они выбирались почти ползком, боязливо, неохотно, как прирученные зверьки, которых долго продержали в клетке, а потом привезли в Африку и предложили пробежаться по свободной саванне.
Под руководством Левинсона, продолжавшего держать на мушке разъяренного Карлоса, всех испанцев и на всякий случай венесуэльцев, бывших на поляне, заперли в бараке, предварительно отобрав у них оружие. Сам Карлос не мог освободиться без посторонней помощи из магнитного плена. Путь был свободен.
Но тут возникла очередная проблема.
Женщины яномамо наотрез отказались бросать здесь даже один священный камень Куэка. А между тем, только магнит и удерживал Карлоса на месте.
Левинсон прикинул, а не пристрелить ли ему испанца, но потом отказался от этой затеи в пользу более элегантного решения.
– Эй, приятель, ты там еще не отбыл на свои небеса? – позвал он Столыпина, который прыгал по мокрой траве, как счастливый барашек, и, кажется, слегка подзабыл про свой приговор. – Давай сюда.
Дальше Левинсон сказал Семену вытащить кортик из инкрустированных ножен, прицепленных к поясу испанца. Простое на первый взгляд задание оказалось довольно трудным – кортик, как и все остальное железо, хотел слиться в объятиях с магнитом и отказывался повиноваться слабым рукам обер-камергера.
Наконец Столыпину удалось совладать с ножиком и он принялся разрезать многочисленные кожаные ремешки, скреплявшие массивные доспехи конкистадора. Все это гремящее великолепие держалось на сложной системе обычных завязочек.
– Не то это раздевание, которого ты ждал, а, приятель? – глумился Левинсон, пока Семен с кряхтением ползал вокруг обездвиженного рыцаря. – Небось рассчитывал, что тебя освободит от бренных одежд сеньора Мелисса? Ну уж нет, дружище, это моя собственная амор, не отдам.
Карлоса извлекли из раскрытых доспехов, как мягкий орешек из скорлупы, и завели в барак под дулом аркебузы.
– Полагаю, дверь они выломают за полчаса, – сказал Левинсон, прислушиваясь к реву испанцев, запертых в хлипкой деревянной постройке. – Вот теперь и правда шнелле, – бросил креативный директор и первым кинулся к груде каноэ.
Магниты грузили быстро и дружно. Через четверть часа экспедиция в полном составе отплывала вниз по Апуре, навстречу почти уже севшему солнцу. Темнота застала команду Левинсона в безопасности. Они преодолели критическое расстояние – испанцы уже не могли их догнать.
Каноэ забрались поглубже в мангровые заросли. Воздушные корни образовали над путешественниками довольно уютный свод. Еды не было, но Левинсон в ней сейчас и не нуждался. В крови все еще бурлил адреналин.
– Ну-с, что скажешь по поводу моего выдающегося героизма? – Он придвинулся поближе к Мелиссе. Тропическая ночь в сезон дождей была непроглядной. Он почти ничего не видел, только ощущал сладкое дыхание Мелиссы на своей щеке. – А впрочем, я готов поспорить на философский камень, что ты в восторге. Я прав или я прав?
– Черт тебя возьми, Габриэль Левинсон, – тихо сказала Мелисса. – Ты же знаешь, что меня тянет к тебе магнитом.
Следующее, что почувствовал Левинсон, – это как кто-то заламывает ему за спину руки. Рядом вполголоса ругалась Мелисса, похоже, ей тоже приходилось несладко. С другого конца каноэ тоненько пискнул Столыпин.
– Что происходит? – успел крикнуть Левинсон, пока рот ему не заткнули кляпом из жестких пальмовых листьев.
– Дети Луны мстят вам за свои страдания, – зазвучал во тьме мелодичный голос Кармен.
***
18 августа
Российская империя. Сибирь. Долина вулканов
Николай
– Ничего страшного, все еще можно спасти, – говорил Николай Константинович. – Рано падать духом. Вот если бы великий Фрезе Петр Александрович сдался после первого же своего провала в 1896-м году, были бы мы сейчас мировой автомобильной державой? Вот то-то же. А ведь как обидно-то ему было! Собрал первый русский автомобиль, цену разумную назначил, полторы тысячи, при том что Бенцы стоили все три; своим ходом пригнал его на выставку в Нижний Новгород – и что? А ничего! Никому и даром не надо! Ни один промышленник не заинтересовался. Смеялись над Фрезе, мол, у тебя тут сколько, две лошадиных силы? Изволь, сотню тебе дадим, по полтиннику за каждую лошадь! А ты уж, любезный, загнул – полторы тысячи просить! С позором уехал с выставки наш Петр Александрович, как оплеванный. Брось он тогда все – и не видать нам сегодня наших «русско-балтов»…
Тащить со дна затонувший вагон – дело монотонное и тяжелое, в тишине же и вовсе невыполнимое. Бурлацких песен Николай Константинович не знал, а ведь как бы сейчас пригодились! В голове крутились лишь особо навязчивые композиции голографической певицы Беты, но в качестве саундтрека к трудовому подвигу они не подходили – слишком замысловаты.
Вот и приходилось экс-императору импровизировать, на ходу сочинять утешительные речи, подбадривать миссионеров – грязных, мокрых, истощенных, с кровоточащими ладонями. Руководитель экспедиции и сам каждый день впрягался в самодельную лебедку, сооруженную из автомобильных тросов, рычагов подвески и запасных колес грузовиков. Потому что больше было некому.
Всех студентов до единого Николай Константинович отослал из Долины вулканов сразу после нападения сармовчан на магнитную стену. Современная молодежь, избалованная всеобщей терпимостью и уважением друг к другу, оказалась совершенно не готова к первобытной агрессии жителей деревни. После четвертого июля, дня диверсии, в рядах студентов вскипела паника. До сих пор любые бытовые трудности – тоска по блинам из «Омелы», молчащие гаджеты, навязчивое желание принять нормальный горячий душ, – переносились ребятами легко и непринужденно. Пожалуй, им даже нравилось играть в пещерную жизнь. Но только до тех пор, пока они не столкнулись с безжалостными законами доисторического мира, где самое изящное научное достижение ничего не стоило по сравнению с дикой силой, косностью и непоколебимой уверенностью узколобых неандертальцев в своей правоте. Внезапно домотканые одежды и лапти сармовчан перестали казаться смешными; они стали попросту страшными.
