Анна Пейчева
Романовы forever
– Мы едем в Сибирь, строить мегамагнит, чтобы перевернуть полюса, – туманно объяснил Николай Константинович. – Софи я прихватил с собой, не решился оставить ее в Петербурге один на один с Рененнкампфом. Не нравится мне выражение его лица. Над девочкой сгущаются тучи, а матери, как всегда, ни до чего нет дела, кроме собственной персоны.
– К тому же я верила, что встречу тебя по дороге, – нежно сказала Софи. – Папа говорил, вероятность один к миллиарду, а я чувствовала вот здесь, – она прижала руки к тонкой льняной блузке, – и сердце меня не обмануло. Хоть я и не предполагала, что вместо своего милого Лелика увижу лесное чудище. Вот так бородища, а исхудал-то, исхудал как! Глаза голодные, из зарослей так и сверкают, ух!
– А на болоте-то вы что делали? – не понял Алексей. – Все дороги отсюда далеко.
– Мы за камышом, точнее, за рогозом сюда пришли, его тут много, – серьезно сообщил Николай Константинович. – Удивительно, Алёша, что именно его ты и держишь в руках с удивительным упрямством.
Алексей с удивлением осознал, что Николай Константинович прав – богатырь и правда притащил роковой рогоз вслед за собой. Верхняя часть камыша набралась болотной грязи и потеряла товарный вид. А вот раздвоенный белый корень, гордо возлежавший у Алексея на животе, смотрелся вполне внушительно даже на фоне вековых корней березы.
– Я без кофе не могу, Леля, ты же знаешь, – пояснила Софья, – а его нигде сейчас не найти, зерна из Южной Америки не доставляют, и вообще ничего ниоткуда и никуда не доставляют… А из сушеного корня рогоза получается что-то очень похожее на кофе. Нам тут в экодеревне, в паре километров отсюда, дали попробовать – неплохо, как ни странно, очень неплохо!
– Ёлки трясинные! – вдруг осенило Алексея. – Я же до сих пор не сказал вам спасибо за спасение. Если б мог, поклонился бы вам сейчас в пояс, но, боюсь, при первой же попытке свалюсь носом в колени Николаю Константинычу.
Будущий тесть только рукой махнул. А вот Софи оживилась:
– А знаешь, Лелечка, это очень хорошо, что ты теперь мой вечный должник. Не отвертишься больше никогда от маминого воскресного суфле!
***
2 июня
Где-то в мировом океане планеты Земля. Паром «Королева Елизавета II»
Генри
– Жил-был на свете один хитрый рыжий лисенок по имени Фокси. Ну то есть это сам Фокси думал, что он хитрый. На самом-то деле лисенок наш был глупеньким и наивным, и все время попадал впросак. Особенно когда хотел всех обмануть. Приходит он как-то к медведю и говорит… Эй, да ты меня не слушаешь!
Генри потрепал Келпи по влажной гриве, и жеребенок навострил уши, не отрывая головы от теплой палубы. Внимательные серые глаза того же оттенка, что и у хозяина, на секунду приоткрылись, оценили обстановку, решили, что ничего достойного внимания здесь не происходит, и вновь зажмурились в сладкой неге. Келпи дремал, лежа на боку, что означало высшую степень доверия лошади к человеку. Жеребенку явно было хорошо в этот жаркий июньский денек… А вот его хозяин пребывал в затяжном отчаянии.
Генри с Келпи были совершенно одни на роскошном пароме посреди Балтийского моря. Впрочем, без действующей бортовой электроники этот суперкомфортабельный титан водоизмещением четыре тысячи тонн был лишь немногим лучше дырявой рыбацкой лодки. Неуправляемая посудина болталась по волнам без руля и без ветрил. В какой именно точке земного шара они с Келпи находятся прямо сейчас, Генри не имел ни малейшего представления. Вполне возможно, что паром уже давно покинул пределы Балтики и его вот-вот захватят сомалийские пираты.
Но об этом лучше было не думать.
– На чем мы остановились? Итак, сценарий мультфильма «Фокси». Сцена первая. Интерьер: медвежья берлога. Повсюду расставлены изящные бочонки с медом, на стенах – карикатуры на пчел в стиле Джона Лича. Это элегантная берлога в одном из лучших лесных пентхаусов. Входит рыжий лисенок Фокси. Он немного робеет в такой шикарной обстановке, но воинственно топорщит шерсть на загривке, готовясь обхитрить медведицу… Я вот знаешь о чем думаю, Келпи? – прервал сам себя Генри. – Где все чайки? Где альбатросы? Странно всё это. Может, половина Евразийского континента уже стерта с лица Земли ядерным взрывом, а мы с тобой и не в курсе? Хоть бы с Кейт все было в порядке… Идиотский любитель дешевых эффектов, – в миллионный раз принялся он за самоистязание, – безмозглый киношник, собственную семейную жизнь срежиссировать не смог!
История и правда вышла дурацкая, хоть и загадочная.
Сообщив молодой супруге, что отправляется к Черному морю на вручение «Золотой щуки», Генри сел в самолет «Санкт-Петербург – Глазго» и улетел в Шотландию. Вместо того, чтобы тупо надираться стаутом и разглядывать полуобнаженных шепсинских девчонок, принц-консорт рванул к озеру Лох-Несс, где его с хорошими новостями ждали приятели – генные дизайнеры.
Ну, это они так сами себя называли. А полиция разыскивала их как биохакеров. Занимались ребята не совсем легальными вещами. Редактировали ДНК млекопитающих. Возможно, в том числе и людей. Генри не спрашивал. Все, что ему нужно было знать – как обстоят дела с его личным заказом.
Оказалось, всё «оки-доки». Парням удалось-таки создать настоящую водяную лошадь – подарок для Кейт на коронацию. Опаздывали парни, конечно, прилично, все сроки сорвали. В последние дни перед 17-м мая Генри уже так нервничал из-за непредвиденной задержки, что почти не слушал болтовню жены про подготовку бала. Ему очень хотелось успеть со своим сюрпризом до этого самого бала. Он множество раз прокручивал в голове кадры воображаемого романтического кино: вот он верхом на полуфантастическом жеребце красиво рассекает залитую солнцем Неву; вот он мчится по Дворцовой набережной, а мокрые бока скакуна отливают жидким золотом; вот он протягивает уздечку своей обожаемой императрице и небрежно так говорит: «Маленький презент для тебя, дорогая. Его зовут Келпи и это первый в мире водяной конь. Он одинаково комфортно чувствует себя как на суше, так и на море».
Проблемы начались сразу, как Генри прибыл к лох-несским генетикам. Они обещали скроить из генома обычного серого жеребенка некое подобие ДНК знаменитой Несси, которую как раз недавно выловили из глубин таинственного озера и теперь вовсю изучали. Однако как биодизайнеры ни орудовали молекулярными ножницами, а все равно жеребенок больше двухсот метров подряд проплыть не мог. Впрочем, парни клятвенно заверили, что со временем Келпи натренируется и сможет преодолевать по воде до двухсот километров. Генри не особо им поверил, но жеребенка все равно забрал – Келпи его совершенно очаровал своими тоненькими ножками, которыми он быстро-быстро, как пропеллерами, перебирал при купании в озере, и влажными умными глазами. Английский принц до мозга костей, Генри всегда был неравнодушен к лошадям.
Они с Келпи не рискнули вот так сразу лететь на самолете (лох-несские гены все же рассчитаны на применение в другой стихии), а добрели до ближайшего порта под названием Инвернесс и купили билеты на паром «Королева Елизавета II», следующий прямиком до Санкт-Петербурга. Роковая ошибка!
Примерно за сутки до прибытия в порт назначения паром сломался в самой широкой части Балтийского моря. Причем сломался капитально. Отказало всё и сразу: навигация, двигатели, связь, даже кофеварка у бармена. Создавалось полное впечатление, что корабль плыл-плыл, да и приплыл в восемнадцатый век, где еще не изобрели электричество.
Ну, хладнокровных шотландцев, из которых состоял экипаж, такой ерундой не возьмешь. Капитан Огилви, убедившись в неработоспособности кофеварки и прочих жизненно важных систем корабля, приказал спустить на воду шлюпки и организовал настолько упорядоченную эвакуацию пассажиров, будто имел дело со стадом овец, которых нужно было перегнать на другое пастбище.
Келпи в шлюпку не помещался.
– Поймите, кэп, мне без него лучше к жене не возвращаться, – Генри растерянно взъерошил рыжие вихры. – Она же мне в жизни не поверит, если не увидит мой подарок собственными глазами.
– Все они такие, – понимающе усмехнулся Огилви. – Королевы.
– В точку, кэп, – кивнул Генри.
– Тогда передаю вам командование над судном, сэр, – Огилви подмигнул, хотя нет, показалось, откуда бы шотландцу этому научиться, – раз уж паром назван в честь вашей бабушки.
Капитан прыгнул в последнюю шлюпку и повел свою маленькую флотилию куда-то на юг, предположительно – в сторону острова Хийумаа Эстляндской губернии.
Генри же остался вместе с жеребенком на пустом пароме. Он переселился на открытую верхнюю палубу, потому что спускаться в темные каюты было по-настоящему страшно. Потихоньку подъедал запасы, рассчитанные на три тысячи пассажиров, тренировал Келпи в большом бассейне на палубе и сочинял сценарии мультфильма про лисенка Фокси. Для своего будущего ребенка, которого он непременно заведет с Кейт, когда вернется.
Если вернется.
Пока что «Королева Елизавета II» неприкаянно бороздила морские просторы, как «Летучий Голландец» нового образца.
Глава 2. Испытание на прочность
27 июня
Венесуэла. Порт Ла-Гуайра
Гавриил
В грязном портовом баре было душно, как в склепе. Окна, распахнутые настежь, не давали желанной прохлады. По подоконникам бил жаркий тропический ливень. В Венесуэле начался сезон дождей. Чертовски невовремя.
Потоки мутной воды стекали на стол, а оттуда на пол. Под кривоногими стульями бурлили ручьи, смешиваясь с пролитой рисовой чичей, отвратительной южноамериканской сестрой классического европейского пива.
Левинсон хмыкнул и задрал ноги в кроссовках, бывших когда-то белыми, прямо на стол. Столыпин испуганно оглянулся по сторонам:
– Гавриил, мне думается, не стоит привлекать к себе внимание – как бы нас не выставили за дверь за подобный моветон, уж простите за резкость.
– Ага, как же, – Левинсон лениво отхлебнул кокуя, венесуэльской кактусовой водки. – Нас скорее выставят за дверь из-за твоей миленькой офисной рубашечки, приятель. Ты погляди, где мы – и кто вокруг.
Ла-Гуайра, дрянной портовый городишко у подножия зеленой горы, был переполнен озверевшими моряками, застрявшими тут на неопределенный срок. Круизные лайнеры и рыболовные траулеры, землечерпательные драгеры и рефрижераторные суда – все они зависели от работы электронных систем. 17-го мая, как в сказке про Золушку, прекрасные водные кареты превратились в обыкновенные плавучие тыквы. Поскольку тыквы в управлении не нуждаются, служащим на них экипажам ничего не оставалось, как планомерно уничтожать запасы выпивки в округе. Испанцам даже не пришлось особо угрожать Ла-Гуайре. Они просто подождали естественного развития событий, стоя на рейде в Карибском море в паре миль от берега.
24 июня 2017-го года, спустя ровным счетом 196 лет после разгрома колонистов в исторической Битве при Карабобо, на горячую южноамериканскую землю вновь ступил испанский сапог. Пьяный порт сдался без боя, кажется, даже не осознав толком, что произошло. Взять Каракас, лежащий в тридцати километрах отсюда, было делом техники. Конкистадоры справились со столицей республики за один день. Венесуэла пала, обливаясь потом: жара стояла несусветная, а городские коммунальные системы, в том числе канализационная и станция очистки воды, наглухо отключились. Ослабленная, растерянная страна не могла сопротивляться. Союзники же, в том числе и Россия, так и не прибыли на помощь – каждый был занят решением собственных технологических проблем.
Ла-Гуайру охватила апатия и злоба. Левинсон и Столыпин думали встретить здесь ожесточенные бои – но видели лишь пьяные драки; ожидали кровопролитий – но лилась тут разве что мутная рисовая чича из краника в баре. За соседними столами звучала иностранная речь. Левинсон великолепно знал английский, поскольку много сотрудничал с американскими телекомпаниями, покупавшими у «Всемогущего» успешные проекты; и немного понимал немецкий благодаря общению с Мелиссой; но он едва мог разобрать десятую часть этой разноголосой брани. Задубевшие от солнца и свежего бриза физиономии моряков опухли от постоянного пребывания в нездоровой обстановке дешевого бара; временами Левинсону казалось, что их с Семеном окружает стадо морских слонов-альбиносов. Гавриил, с его интернациональной, ничем не примечательной внешностью, никого особо не интересовал. Его крупный нос и темные проницательные глаза одинаково органично смотрелись и в совете директоров «Всемогущего», и в этой замызганной забегаловке. А вот на Столыпина, похожего на трепещущего ангелочка с картин эпохи Возрождения, нетрезвые тюлени поглядывали с подозрением и агрессией.
– Кстати, чисто ради интереса, – продолжал Левинсон, – сколько их у тебя всего, этих рубашек? Мы с капитаном поспорили. Он говорил, пять, я делал ставку на дюжину. Но ты нас всех посадил в лужу вроде этой. – Он кивнул на пенистое болото под ногами. – Переодевался на шхуне каждый день. Можно подумать, у тебя в чемодане спрятан портал в параллельный мир, забитый наглаженной одеждой.
– Мамочка собрала в дорогу почти весь мой гардероб, – страдальческим голосом сообщил Столыпин, – а то вдруг у меня аллергия откроется на местный стиральный порошок. Положила мне двадцать четыре рубашки, из них шестнадцать с коротким рукавом и восемь с длинным на случай внезапного похолодания. А также тридцать шесть пар трусов, если вам интересно.
– Поверить не могу, что я еще помогал тебе перетаскивать все это барахлище с корабля на берег! – воскликнул Левинсон и даже поперхнулся от возмущения, после чего переключил свое внимание на содержимое своего стакана. – Чертова гадость… Что за название такое – кокуй… Так же омерзительно на вкус, как и на слух… Жаль, что нет у нас все-таки портала в другой мир. Достали бы нормальную выпивку.
– И гипоаллергенный стиральный порошок, – прибавил Столыпин. – А то у меня уже чистые трусы заканчиваются.
– Расслабься, приятель, – хмыкнул Левинсон. – Найдем здесь золу и я научу тебя стирать по-новому.
Руководители венесуэльской миссии прибыли в страну вчера, 26 июня; разумеется, инкогнито, под торговым флагом Турции, союзника Испании в Третьей мировой. Прошли уже целые сутки, а доморощенные спецагенты до сих пор так и не придумали, как попасть в центр Венесуэлы к месту слияния Апуре и Ориноко, где по расчетам нужно было возвести гигантский магнит. Еще меньше идей было по поводу того, как найти индейцев, которые являлись, сами того не зная, счастливыми обладателями строительного материала для Венесуэльского Магнита. У миссионеров были подробнейшие научные инструкции от Мустафы Блюментроста; у них была подробнейшая карта Венесуэлы; но больше, по сути, ничего. Бессмысленно было тратить время на поиск русского посла в Каракасе. Скорее всего, его-то испанцы арестовали в первую очередь.
От Столыпина толку было никакого. Он хныкал, как малолетний ребенок, и капризничал всю дорогу. Четыре недели в одной каюте с Семеном показались Левинсону адом. А ведь Гавриил так ждал от этой морской прогулки единения с природой! Условия для «возвращения к истокам» были идеальными: двухмачтовая бригантина 1704-го года постройки, с десятью парами вёсел и восемью пушками, которую императрица выпросила для миссионеров из музея Петра Первого; самая настоящая солонина на завтрак, обед и ужин; джин-тоник для профилактики цинги; и отличная компания в лице забавного толстого капитана, активного участника военных реконструкций Исторического общества. Но маменькин сынок Столыпин превратил приятный медитативный вояж в утомительное и банальное мероприятие вроде поездки в пассаж Второва с четырехлетним племянником и его бесконечными писклявыми вопросами вроде: «А мы уже приехали?», «А долго еще?» и «Дядя Гаврюша, а ты мне купишь блинов в «Помеле»?». Общаясь с Семеном, Левинсон порой чувствовал себя отцом-одиночкой, которого жена-карьеристка вроде Мелиссы бросила с бестолковым ребенком на руках. Вообще он довольно часто вспоминал Мелиссу во время путешествия. Намного чаще, чем хотелось бы.
– Ой, ой-ой-ой! – заверещал вдруг Столыпин. – Вытащите его, вытащите скорей! Гавриил, у меня в какао жук!
– Ох, горе ты мое, – вздохнул Левинсон, подцепляя указательным пальцем шевелящегося усача и отщелкивая его в дождь за окно. – И зачем ты только напросился в эту поездку? От жары тебе плохо, на стиральный порошок аллергия, насекомых боишься. А еще энтоломог называется.
– Я не энтомолог, я ботаник, – с видом оскорбленной невинности заявил Столыпин. – Хотите расскажу вам всё про вон тот плакучий кактус? – Он кивнул в сторону улицы, где уродливые колючие лианы с лохматыми бутонами ползли вверх по покосившимся столбам линии электропередачи.
– Не хочу, – мрачно ответствовал Левинсон, проглатывая залпом остатки кактусовой отравы из своего стакана. – Хватит с меня местной флоры на сегодня. Мы с тобой зачем сюда пришли? Проводника искать по джунглям. Ну так давай начинать знакомиться с местной фауной.
Однако Столыпина было не остановить.
– Селеницереус грандифлорус, семейство кактусовые, ареал обитания – тропические леса Южной Америки, – детское лицо Столыпина впервые за долгое время приобрело воодушевленный вид, наивные голубые глаза светились от удовольствия чистого знания. – Воздушные побеги этого кактуса имеют ребра и воздушные корни, что позволяет ему цепляться к различным опорам – к деревянным столбам в данном случае. Ароматные цветки Селеницереуса достигают тридцати сантиметров в длину и распускаются исключительно по ночам. За эту удивительную особенность растение получило романтичное название «Царица ночи»…
– Мелисса, – сказал Левинсон.
– Что? Ну, если подумать, госпожу Майер и правда можно было назвать Царицей ночи…
– Нет, Семен, – Левинсон схватил товарища за руку. – Смотри – там Мелисса!
Экс-премьер-министр Российской империи, если это и правда была она, а не ее призрак, во что скорее был готов поверить Левинсон, подошла к барной стойке и окликнула бармена.
– Семен, Семенушка, – отчаянно просипел Левинсон. – Ты тоже ее видишь? Или у меня галлюцинации от проклятой кактусовки?
– Вижу, сударь, вижу, – так же ошеломленно отозвался Столыпин. – Только, прошу, отпустите мою руку. Вы мне сейчас все пальцы переломаете.
Левинсон хмурился и смотрел на Мелиссу, стряхивающую воду с плаща и непринужденно общавшуюся с барменом. За последние недели она сменила привычные шпильки на военные ботинки с высокой шнуровкой, а классический брючный костюм – на сине-белую испанскую военную форму с широким кожаным ремнем, подчеркивающим талию. Стрижка у нее теперь была под мальчика, и все же это однозначно была она, Мелисса Майер, бывшая возлюбленная Гавриила Левинсона и бывшая глава правительства Российской империи.
Ее появление вызвало в переполненном баре эффект брошенного в воду камня. Моряки начали волноваться и орать нечто игривое на разных языках. Мелисса обвела крикунов своим фирменным надменным взглядом и вновь повернулась к стойке. Крикуны обиделись. Некоторые из них, пошатываясь, направились к ней.
– Семаргл меня разбери, – пробормотал Левинсон. – Пора вмешаться.
Бросив взгляд на густую толпу, преграждавшую ему путь к Мелиссе. Левинсон запрыгнул на липкий, как дно помойного ведра, стол, набрал побольше воздуха в легкие и гаркнул на английском:
– Эй! Парни! Всем кокуй за мой счет! Выпьем за… – Он стал лихорадочно думать, какой тост может объединить всех этих людей. «За свободную Венесуэлу» – нельзя, в зале были испанцы. «За короля Луиса Второго» – тем более нельзя, местные льянеро прикончат его прямо на этом столе. – За электричество!
Бар утонул в аплодисментах и кокуе. За возвращение электричества, которое никто не замечал и которое оказалось почти столь же важным, как воздух, хотели выпить все.
Тяжело спрыгнув со стола – сорок лет не двадцать, – он обнаружил рядом ее.
Мелисса, чертовски хорошенькая с этой мокрой короткой стрижкой, насмешливо наблюдала за его неуклюжими маневрами, потягивая нечто волшебно-золотистое из толстодонного стакана, на удивление чистого по венесуэльским стандартам.
– Ты где угодно шоу устроишь, как я погляжу, – сказала Мелисса, и Левинсон отчего-то взволновался, как двадцатилетний мальчишка, услышав этот опьяняющий голос.
– А ты все так же где угодно раздобудешь скотч, – принюхался Левинсон. Он изо всех сил старался сохранить ироничную независимость. Хотя ему и правда было интересно, как Мелиссе удалось выпросить столь благородный напиток в океане скверной кактусовки, в котором Левинсон купался последние сутки.
– Испанский мундир плюс моя собственная неотразимость, – усмехнулась Мелисса. – Хочешь, и тебе достану?
– Мне, пожалуй, на сегодня хватит градусов, – отказался Левинсон. – Лучше скажи – какого черта ты тут делаешь?!
– Тот же вопрос и к тебе… Майн Готт! А это кто там у нас у окошка прячется? – Вот теперь Мелисса удивилась по-настоящему. – Неужто герр Столыпин собственной персоной? Здравствуй, дружок. Вот уж кого точно не ожидала здесь встретить! От Габриэля всего можно ожидать, но ты-то, Семён? Как тебя мамочка отпустила?
– А она и не отпускала! – хвастливо сказал Столыпин, ероша свои бараньи кудряшки, заметно отросшие за последний месяц. – Я ей как мужчина заявил – еду и всё!
– Похвально, дружочек, похвально, – умильно сказала Мелисса. – Ну-с, а теперь давайте все по порядку.
Столыпин взахлеб бросился рассказывать Мелиссе про инверсию, про два гигантских магнита, про то, как он пошел против мамули. Как они с Гавриилом пробирались сквозь притихшую Европу, охваченную смятением и тревогой. Как они попали в шторм посреди Атлантики. Как он боится пробовать местную кухню и питается последние сутки одним только какао. Про жука в чашке. Про то, что внезапно, уже перед самым отъездом, выяснилось, что у них строго ограничено время на выполнение миссии – академики подсчитали, что запасов на Луне хватит примерно на полгода, а значит, они с Левинсоном должны уложиться в сто восемьдесят дней. Семнадцатое ноября – час «икс». Кучу времени потратили на плавание – невозможно поверить, что раньше только так и путешествовали, черепашьими темпами! Теперь до семнадцатого ноября остается всего сто тридцать девять дней, а они пока даже не представляют, как добраться до долины Апуре, не говоря уже про всё остальное…
Семен рассказывал, Мелисса слушала, позабыв про свой виски, а Левинсон старался на нее не смотреть: разглядывал сквозь ливень силуэты испанских кораблей, пришвартованных неподалеку; считал выбитые окна в пестрых трущобах, которые сами венесуэльцы называли «барриос»; бросил это безнадежное занятие, когда понял, что никаких окон в барриос изначально не было; и не удержался, впился-таки глазами в Мелиссу.
Она была очень хороша. Загорела, помолодела. Он попытался уверить себя, что причиной теплой волны, которая поднималась у него в груди, был тошнотворный кокуй, но нет – чувство было слишком приятным. Левинсон вынужден был признать, что он рад-радешенек видеть свою бывшую возлюбленную. Сейчас, когда ей не нужно было от него ни прямых эфиров, ни ток-шоу в прайм-тайм, ни продюсерских услуг по формированию позитивного общественного мнения, ни квадрокоптеров, – она казалась такой расслабленной, несмотря на окружавшую их дикую обстановку.
Ему всегда нравились сильные женщины. В этом было несчастье Левинсона. Он завоевывал очередную неприступную крепость, после чего терял к ней всякий интерес. Теперь, когда Мелисса вновь оделась в броню гордости и самостоятельности, он готов был сорвать с нее этот синий мундир прямо здесь и сейчас, на этом липком столе.
Духота, шум тропического дождя, бьющего по крыше из сухих пальмовых листьев, острое ощущение опасности и богиня войны с короткой стрижкой напротив – о да, давненько он не испытывал таких всепоглощающих, восхитительных эмоций. Ради таких моментов и стоит жить. Каждое мгновение рискуя умереть.
Черт возьми, кажется, он все-таки перебрал проклятого кокуя.
Левинсон откашлялся и прервал очередной страстный пассаж Столыпина, посвященный малярийным комарам, которых Семён ожидал здесь встретить на каждом шагу, но пока не встретил ни одного.
– Брось, приятель, ты для них невкусный – слишком пресный, – успокоил юного товарища Левинсон. – К тому же их наверняка смыло в канализацию дождем. Предлагаю тебе почтить память малярийных комаров, погибших во цвете лет, минутой молчания, а мы с госпожой Майер пока обсудим, как она оказалась в Ла-Гуайре.
Мелисса пожала плечами:
– Примерно как Колумб, – она пригубила скотч, – я думала, что корабль плывет в Индию. Оказалось, в Южную Америку. С испанским у меня всегда были проблемы, ты же знаешь. Опомнилась, когда мы уже болтались посреди Атлантики.
Левинсон расхохотался. История показалась ему отличным анекдотом.
Мелисса, чей взгляд заметно смягчился под воздействием виски, тоже слегка улыбнулась.
– Чертов дон Карраско! Наобещал мне с три короба – лучшие пляжи Гоа, бесплатные коктейли всю дорогу, форму вот красивую подарил – и сунул на эту посудину.
– Специально? – потрясенно спросил Столыпин.
– Не будь ребенком, Семен, – пристыдила его Мелисса. – Естественно, специально. Ему нужно было услать меня как можно дальше. Желательно – в самую опасную точку мира. Боялся, что я вернусь в Россию.
– А ты собиралась? – небрежно поинтересовался Левинсон.
– О черт! Однозначно нет, – сердито отозвалась Мелисса.
– Зачем ты вообще с ним связалась, с этим сомнительным типом, Карраско? – спросил Левинсон. – Чингисхан и Маккиавелли были заняты и не ответили на твой звонок?
– Затем, – объяснила Мелисса. – Только у Испании флот и был на ходу, потому что страна застряла в средневековье. Все европейские страны слишком продвинутые, чтобы справиться с отказом всего оборудования сразу. А конкистадоры – прыг на свои развалюхи-галеоны и скрипучие каравеллы, и вперед, завоевать растерянный мир.
– Так ты тут одна? – уточнил Левинсон.
– Ухаживает за мной один офицер с корабля, охраняет от льянеро, предлагает отвезти на ближайший райский пляж, – пожала плечами Мелисса. – Но пока я предпочитаю испанцу скотч.
Она вдруг подхватила мокрый синий плащ и встала.
– Что ж, милые мои, приятно было поболтать, – сказала она, глядя в окно на дождь. – Успехов вам в вашем приключении. А я пойду, пожалуй. Буду просить моего испанца увезти меня отсюда обратно в Европу. Я все-таки не Колумб. Нечего мне тут делать.
Левинсон вскочил и загородил ей проход.
– Постой, Мелисса.
Она вопросительно смотрела на него с незнакомым выражением в глазах. Зрачки у нее были золотистые, как виски.
Левинсон понял, что у него только одна попытка.
– Мы же все-таки в Южной Америке, – серьезно сказал он. – Давай выпьем по чашке настоящей арабики.
***
28 июня
Российская империя. Санкт-Петербург. Зимний дворец
Екатерина
– Я бы все отдала за стакан березового сока, – сказала Екатерина, глядя на свою чашку с кипятком, в которой суетились две чаинки. Чаинки были маленькими, но активными, и всеми силами старались изобразить из себя нормальный чай: группировались то так, то эдак, опускались на дно, поднимались к поверхности. Но все усилия их были напрасными. По вкусу, да и по всем остальным характеристикам, напиток как был обыкновенной невской водой, так ей и оставался.
– Я читал, что еду лучше запивать простой водой, так полезнее, – оптимистично заявил Иван. От своей сегодняшней чаинки он отказался в пользу Екатерины.
– Было бы что запивать, – вздохнула государыня.
На стоящей перед императрицей тарелке из фарфора французской мануфактуры Сен-Клу начала XVIII века высилась горка гречневой каши – настолько маленькая, что можно было в подробностях разглядеть изысканные кобальтовые узоры на дне тарелки.
– А помнишь, какие обеды давала нам Скатерть-самобранка в Царском Селе? – Екатерина мечтательно прикрыла глаза. – На телешоу, где вы с ребятами ко мне сватались… Какие времена были – беззаботные, веселые, простые… Эх, ну и дурочка я была! Надо было тогда брать от жизни всё. И всё меню Скатерти заказать целиком, от жареных груш с голубым сыром до котлет из карпа в стиле гефилте фиш, от чатни из кабачков с изюмом до овсяно-мятного пудинга с яблочным топингом… И на Генри не стоило так зацикливаться… Он ведь даже не удосужился поучаствовать в отборе! – ни с того ни с сего вспомнила Екатерина и снова жутко разобиделась на мужа. – Даже простенькую видеоанкетку не снизошел записать для меня! А еще киношник. Весь в премиях, видите ли. Весь в «Щуках», как я в проблемах. Коронацию мою пропустил. И вообще все на свете пропустил.
– Уверен, что Генри и сам отчаянно жалеет, что не смог приехать на коронацию, – вежливо сказал Иван.
– Ага, жалеет он, как же. Загорает небось в свое удовольствие, – буркнула Екатерина, сердито стуча ложкой по старинной тарелке.
Хозяйственная мадам Столыпина, присутствующая за столом, тут же сделала ей замечание.
Последние шесть недель, прошедшие со дня коронации, мамочка Семена на добровольной основе вела хозяйство неумехи-государыни. Сперва пошли в дело тюбики с разноцветным месивом для Скатерти-Самобранки. Мадам придумывала из полупластмассовой жижи странные, фантастические, но вполне съедобные блюда. Потом тюбики закончились и Столыпина стала бегать на Литейный, в ближайший Императорский центр помощи, где петербуржцам по талонам выдавали продукты со складов «Пассажей Второва». Жалкие крохи, но все же лучше, чем сомнительные тюбики. Обед она готовила в маленькой ржавой печурке на Метрдотельской Кухне; тут же кипятила воду для стирки и раскаливала утюг, несмотря на июньскую духоту. Мадам Столыпина просто не могла допустить, чтобы ее венценосная подопечная показывалась на людях в грязных мятых футболках. Пузатая пыхтелка на чугунных ножках была маловата для нужд четырех человек и безумной страсти мамули к стирке. Но за последние полвека все остальные дворцовые печи постепенно отключались от ненужной ныне системы дымоходов, спроектированной еще в 1835-м году военным инженером генералом Аммосовым. Многочисленные камины, голландки, шкафы для пирожных, плиты, русские печи, бывшие ранее устройствами жизненной необходимости, в двадцать первом веке превратились в декоративные бессмыслицы. Как, собственно, превратились в них и сами российские монархи, думала Екатерина в минуты уныния. От печного жара круглые щеки мадам, и без того всегда румяные, полыхали алым пламенем, как у купчихи с картины Кустодиева.
Большой проблемой было топливо. Чем кормить прожорливую печурку? Екатерина категорически запретила вырубать коллекционные хвойные деревья, которые ее дед разводил во внутренних двориках Зимнего. Дубок, самолично посаженный Екатериной на следующий день после свадьбы, пока не представлял из себя ничего интересного: тоненькая хворостина с робкими листиками. До питомника с елкокапустами было далеко, каждый день не набегаешься. Дикие леса находились еще дальше – столица прилично разрослась со времен Пушкина. Попробовали пустить в дело уродливые офисные стулья, оставшиеся в великом множестве после отъезда министерских клерков в Сибирь, но оказалось, что чиновники были ребятами скромными и сидели на обыкновенном дешевом пластике, который для растопки печи не годился.
