Андрей Гупало
Спокойная ночь
За комментариями журналист обратился к стоявшему рядом первому заместителю мэра – отцу Жанны. Плотного телосложения гладко выбритый шатен, с недовольной миной на лице, рассказал, как много средств было потрачено из городского бюджета на строительство «важного объекта», и сколько дней и ночей не ел и не спал Иван Захарович, чтобы наконец это «медучреждение с передовыми технологиями стало доступно каждому жителю города».
– Где вы раньше были, работнички, – горько улыбнулся Антон.
Год прошел с тех пор, как схлынула волна эпидемии, забрав с собой сотни человеческих душ. Среди них и бабушка Антона.
Он сидел на лекции, когда раздался звонок и мать, еле сдерживая слезы, прошептала в трубку: «Бабушка умерла». Антон подскочил и, ничего не объяснив преподавателю, кинулся на остановку. Маршрутку трясло на ухабах, водитель что-то кричал по-узбекски в гарнитуру, мужики на заднем сиденье сыпали нецензурной бранью, а Антон сидел словно оглохший. Слова матери колоколом звенели у него в ушах. Он не хотел им верить и даже считал какой-то ошибкой. Ему казалось, что сейчас он припадет к окошку приемной и спросит, как всегда: «Громову из 213-й скоро выпишут?» А медсестра ему ответит: «Все вопросы к лечащему врачу», и заберет передачу. Потом он вернется домой и скажет матери: «Все в порядке, мама, бабушке уже лучше»…
Антон очнулся только перед дверями больницы. Зачем он здесь? Мать же сказала – бабушки больше нет. Скорее всего, тело уже в морге. Он увидят ее в последний раз, когда бабушку привезут в храм.
Ему приходилось видеть, как совершается отпевание. Гроб заносят и ставят посреди храма, вокруг со свечами в руках становятся родственники и близкие, а священник начинает покачивать кадилом и петь печальные песни о скоротечности жизни и неизбежности смерти, то и дело повторяя: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего». Ребенком он понимал эти слова так, будто Иисус берет душу умершего на руки и укачивает, словно мать убаюкивает младенца. Поэтому он не боялся похорон. «Смерть – это всего лишь краткий сон перед пробуждением к Вечной жизни», – так говорил отец Петр на проповеди, и Антон, конечно, верил ему тогда. Но сейчас…
Сейчас, когда черная тень смерти только промелькнула перед ним, он уже ни в чем не был уверен. На отпевании Антон не произнес ни одного слова и не пролил ни одной слезы. Он стоял у гроба опустошенный и даже рыдания матери казались ему неуместными, а молитва священника – ничего не значащей формальностью. Это было первое испытание его веры в доброго Бога, который зачем-то взял и забрал у него любимого человека. Да, бабушка не ходила в церковь. Но разве за это наказывают? И почему платой за это «преступление» должны быть страдания близких, его – Антона – страдания?..
«Она бы жила, если бы вы обратились раньше», – запомнил Антон слова врача, когда они забирали из больницы вещи бабушки и справку о смерти. Но раньше не получилось: томограф был один на весь город, да еще и периодически выходил из строя. Новый купить власти не удосужились – они тратили деньги на все, кроме здравоохранения. А теперь, когда эпидемия закончилась, нашлись средства и на томограф, и на строительство инфекционной больницы…
Антон уже собирался налить борща, как вдруг бросил тарелку и словно ошпаренный кинулся в свою комнату. Оттолкнув кресло в сторону, включил монитор и, зависнув над клавиатурой, стал лихорадочно перебирать документы в папках.
– Где-то я это видел, – приговаривал он, щелкая мышкой со скоростью радиста, выбивающего азбуку Морзе.
Кадрами из клипа мелькали перед глазами шапки договоров, постановлений, приказов, смет, бухгалтерии, но все было не то. Он открывал файлы до тех пор, пока не прочитал в заголовке одного из документов: «Постановление бюджетной комиссии администрации г. Солнечногорска о выделении средств на строительство инфекционной больницы». Только тогда он опустился в кресло и буквально впился глазами в текст.
В документе сухим канцелярским языком говорилось, что средства, предназначенные на строительство новой клиники, решением комиссии перенаправлялись на строительство торгово-развлекательного центра «Нефертити» с целью «улучшения культурно-досугового кластера г. Солнечногорска». Объяснялось это «невостребованностью населением медицинских услуг в должном объеме». В правом верхнем углу, прямо под шапкой документа, стояла дата: 25 апреля 2020 года.
Антон словно пьяный отшатнулся от монитора. Подойдя к окну, прикоснулся лбом к холодному стеклу и уставился в темноту. В висках стучало, было трудно дышать. Беспорядочный узор из светящихся окон соседнего дома выстроился в цифру 2020. Двойки напоминали скорбящих ангелов на могиле усопшего, нули – пустоту, оставшуюся в сердцах живых.
Задыхаясь от подступившего к горлу кома, Антон прохрипел:
– Сволочи…
Ровно через полгода, двадцать пятого ноября, умерла бабушка. Она могла бы жить, если бы не похоть Бивня, пустившего деньги выделенные под строительство новой клиники на очередной «базар» для своей любовницы. В администрации она занимала должность старшего специалиста по связям с общественностью, но об их с мэром «служебных отношениях» знала даже его собственная жена.
Знали и о позорном происхождении ее прозвища. Как-то Абрамов на очередном «банно-прачечном» мероприятии заприметил жгучую украинскую дивчину с невероятным бюстом и ляпнул во все свое пьяное горло: «Не хе…а себе тити!» Так гуцульская Оксана превратилась в египетскую Нефертити. Правда вместо «ф» в приватных разговорах о ней фигурировала совсем другая буква.
Но дивчина особо не переживала! Ведь она стала неразлучной спутницей мэра, и теперь у нее разве что короны Российской империи не было. Пользуясь положением, любовница выжимала из папика все соки. И как только в бюджете появились «шальные» деньги, она не упустила свой шанс. Спустя несколько месяцев, когда счет умерших стариков шел уже на сотни, мэр с похабной улыбкой представлял ее журналистам, как «талантливого администратора, которому не стыдно поручить новый центр культурного досуга населения».
– Сволочи, – с холодной ненавистью повторил Антон, – я вам этого не никогда прощу.
Он схватил смартфон, полистал поисковик и сделал дозвон.
– Здравствуйте! Это «Перчик»? Самую большую пиццу, пожалуйста… Как, говорите, название?.. Замечательно! А можно скорее?.. Хорошо, через полчаса буду.
Антон выключил комп, сунул флешку с удлинителем в рюкзак и, быстро одевшись, вышел из дома. Минут через двадцать он уже сидел в пиццерии неподалеку от института и жевал пирожок с яблоками – до борща дело так и не дошло. Заплатив за пиццу, Антон подошел к столику с шумной компанией, встал чуть поодаль и позвонил на проходную института. Когда трубку подняли, он пробасил по-шаляпински:
– Федор… или как тебя?.. Ах да, Иван! Слушай, Иван, пиццу для ректора не приносили?.. Странно, я заказывал… Ну ты, если что, отправь ее к нам, хорошо?.. Вот и славненько!
Пяти минут хватило, чтобы дойти до института и постучаться в застекленные парадные двери. Пожилой охранник впустил Антона и строго отчитал:
– Ты где, парень, ходишь? Тебя уже заждались. Мигом наверх в триста тринадцатый!
Антон буркнул в ответ: «Простите» и, не снимая капюшона, помчался вприпрыжку по отполированному мрамору лестницы. Хотя можно было и не скрываться: все знали, что видеозапись с камер слежения отключалась, как только двери в институте закрывались на замок.
В рекреации третьего этажа, Антон замедлил шаг, прислушиваясь к раздающимся будто из-под воды звукам голосов и джазовой музыки. По мере приближения к ректорской, звуки становились все громче и Антон даже сумел различить мелодию. Это была Let my people go[3] от самого короля джаза, – его хриплый баритон не спутаешь ни с кем. Антон усмехнулся: впервые в этих стенах он услышал библейскую историю, да и то – в исполнении Армстронга.
Не останавливаясь, он открыл дверь в приемную ректора и остановился на пороге со словами: «Пиццу заказывали?» В пустой приемной горел свет и еле слышно жужжали системники. Шум беседы, женский смех и музыка доносились из-за дверей кабинета ректора.
– Это я хорошо зашел! – обрадовался Антон и кинулся к столу с монитором.
Положив упаковку с пиццей на соседний стол, он «разбудил» комп и вставил флешку в USB-порт на передней панели.
– Йес! – воскликнул он, увидев на экране монитора рабочий стол секретаря.
Еще одной проблемой меньше: не надо взламывать пароль входа.
– Я бы на вашем месте так не рисковал, – позлорадствовал Антон, устраиваясь поудобнее в кресле.
И минуты не прошло, как новенький лазерный принтер принялся деловито отсчитывать печатные листы, не догадываясь, на кого он сейчас работает. Вдруг шум из кабинета ректора сделался громче и Антон ужом соскользнул на пол, спрятавшись под широкую белую столешницу.
– Вольдемар, как вам не стыдно! Вы пользуетесь моей слабостью! – кокетливо прозвучал молодой женский голос. Щелкнула зажигалка, и по кабинету разлился приторно-сладкий аромат дамских сигарет.
«Секретарша…» – похолодело у Антона внутри и он, закусив нижнюю губу, взмолился: «Только не сюда, только не на рабочее место!»
– Что вы, Вер Пална! – возразил мужской баритон, похожий на доктора Ливси. – Вы прекрасно выглядите и ни капельки… э-м…
– Что «ни капельки»? Вы хотите сказать, что я пьяна?!
– Нет, что вы! Вы… Вы прекрасны, Вер Пална! Говорю вам, как специалист по истории искусства.
«Искусствовед?! Этот точно не из наших», – помотал головой Антон.
– Ах, бросьте, Вольдемар!
– Нет-нет, я заявляю со всей ответственностью: если бы Рембрандт имел возможность выбирать, то Данаю он рисовал бы именно с вас!
– Это такая толстушка с ангелом?
– Вер Пална, это не ангел. Это – Эрот.
– Фу-у-у! Разве можно такие пошлости говорить при девушке? – манерно произнесла собеседница.
– Но… Эрот – это же греческий бог любви.
– А вы что, в любви мне признаетесь?
– Что вы, Вер Пална, я вовсе…
– Ну вот, – вздохнула женщина, – так все хорошо начиналось. Какие же вы все скучные – мужчины. Про Эрота говорить умеете. А про любовь… Что-то меня тошнит…
– Это потому что вы не за-а-а… ничего не едите, Вер Пална. О! Смотрите! Пицца! Еще горячая! Хотите кусочек?
– Давайте… Теперь точно буду, как Даная, – засмеялась женщина.
– Вер Пална, я готов быть вашим Рембрандтом!
– Пошля-а-а-ак!
– Господа – пицца! – театрально воскликнул баритон, дверь кабинета захлопнулась и звуки праздника снова ушли под воду.
Антон вынырнул из-под стола, выхватил из принтера пачку распечатанных листов и сунул в рюкзак. Он уже хотел покинуть кабинет, как вдруг остановился, парой кликов создал на рабочем столе новую папку, дал ей название: Boar Hunting, и закинул в нее несколько файлов с флешки.
Когда толпа подвыпивших педагогов высыпала из кабинета ректора, Антон был уже по дороге в городскую прокуратуру.
Через полчаса уборщица вынесла из приёмной несколько пакетов с пустыми бутылками и помятыми тетрапаками из-под сока. Под мышкой у нее торчала плоская картонная коробка, на которой яркими разноцветными буквами было написано: «Сюрприз!»
Глава 6
Церковь стояла на краю города. В хорошую погоду ее купола играли яркими бликами в лучах солнца, точно елочные игрушки. Вокруг росли голубые ели, а стройную свечу колокольни можно было увидеть и услышать из любой точки города. Даже заводские трубы, пускающие в небо клубы серого дыма, не могли испортить образовавшийся с появлением храма пейзаж.
Антон услышал благовест, едва вышел из дома. В морозном воздухе пасмурного ноябрьского утра он разносился, как заводской гудок, размеченный ударами кузнечного пресса.
«Опоздал», – отметил про себя и, затянув поплотнее шарф, двинулся на остановку.
Город словно вымер. Редкие пешеходы никуда не спешили, а машин было так мало, что и те, казалось, скоро закончатся и дороги совершенно опустеют. Только маршрутчики не переставали охотиться за случайными пассажирами, чтобы собрать хоть какую-то копеечку для многочисленной родни из Зарафшана.
– Переводом можно? – спросил у водителя, вскочив на подножку маршрутки. Тот кивнул в ответ, и Антон занял свободное место в конце салона.
Расплатившись за поездку, спрятал смартфон и стал смотреть на проносящиеся мимо виды. За окном мелькали серые здания, витрины еще не открытых магазинчиков, голые силуэты изуродованных коммунальщиками тополей, придорожные столбы освещения, афишные тумбы и щиты с промокшей бахромой объявлений и рекламных листовок. И всюду грязь вперемешку с островками обледенелого снега и россыпью опавших, давно потерявших цвет листьев.
На главной площади рабочие обустраивали сцену для митинга и концерта. Если бы не они, о празднике напоминали бы только редкие флаги у парадных дверей госучреждений да придорожные баннеры в центре города. На одном из них взявшись за руки улыбались друг другу толстощекий башкир в малахае и русская девушка в кокошнике.
«Хочешь испортить праздник – доверь дело профессионалам», – усмехнулся Антон и снова погрузился в свои мысли.
События минувшего дня не выходили у него из головы. Разговор с ректором, ссора с Жанной, знакомство с содержимым посылки, операция с распечаткой, поездка в прокуратуру – всего этого могло бы хватить на неделю, а то и на месяц обычной жизни. Но кто-то скомкал ленту событий и умудрился запихнуть их в двенадцатичасовой отрезок времени.
«Это что, такая компенсация за вынужденное безделье в СИЗО? Ну что ж, окей!» – согласился он с неизбежным.
Хотя, кто заставлял его гнать лошадей? Не сам ли он спровоцировал Жанну, решил не откладывать с местью Бивню, устроил стендап с пиццей и крался к ящику доверия, как заправский стукач? Нет, тут все логично. По-другому и быть не могло. «Ты не ты, когда хочется свининки!» – ехидно прищурился Антон.
За окном промелькнули последние здания городской застройки, и маршрутка притормозила у новенькой, еще не испохабленной вандалами, остановки. По свежеуложенному асфальту быстро дошел до храма и, отворив двери, вошел внутрь.
Храм встретил светом и благоговейной тишиной. Людей на службе было много, но свободного места хватало. Молодой, коротко стриженный, диакон, стоя перед аналоем с Евангелием, читал нараспев каноническую историю о Марфе и Марии. Антон знал ее чуть не наизусть – она звучала в церкви каждый богородичный праздник.
Речь шла о двух сестрах, которые постоянно ссорились, когда Христос гостил у них в доме. Мария, под предлогом беседы с учителем, отлынивала от домашней работы, а Марфа жаловалась на нее Иисусу и просила повлиять на сестру. Но в результате Марию хвалили, а Марфа нарывалась на выговор.
«За что, спрашивается? – возмущался Антон. – Если все будут только сидеть и слушать, кто будет готовить обед?»
Нет, он, конечно, знал про то, что не хлебом единым и все такое прочее. Но все равно. Как-то обидно было за Марфу: целый день у печи вертелась, и даже спасибо никто не сказал…
Он поискал глазами мать и нашел ее на обычном месте – она любила молиться у большой старой иконы Покрова. В церкви она преображалась: морщинки на лбу исчезали, уголки губ взлетали вверх, и она снова выглядела молодой и беззаботной. Вот и сейчас издалека она напоминала стройную юную девушку, одетую не по возрасту – в длинную бежевую юбку и старую цветную кофту. Только голубой платок, скрывающий седину в длинных, по-девичьи, волосах, подходил к утонченным чертам ее бледного лица.
– Мам, тебе надо покраситься, – приставал Антон к матери, глядя, как она даже дома прячет волосы под косынку.
– Зачем, сынок? – улыбалась она. – Перед кем мне красоваться?
– Ну… хотя бы ради себя, – не отставал он.
– Красятся, Антош, не ради себя, а ради других. Тот, кто по-настоящему любит, не отвернется, даже когда я стану лысой и беззубой.
Антону становилось больно от этих слов и он, надув губы, прижимался к материнскому плечу:
– Не говори так. Ты всегда будешь красивая и молодая!..
«Ага! Будешь тут, с таким сыном», – злился он на себя, вспоминая, как не раз доводил мать до слез своим упрямством и невниманием.
Но тяжелее всего дались ей последние две недели.
«Если бы не предатель, – пытался он найти себе оправдание, – не было бы этих пятнадцати суток. Не было бы ни слез, ни бессонных ночей, ни седых волос»…
– Сынок, а сынок, возьми свечку на здравия! – раздался сзади скрипучий старушечий голос.
Антон растерянно огляделся вокруг и, только посмотрев вниз, заметил у себя за спиной древнюю бабульку в сером драповом пальто и платке с поблекшими от времени цветастыми узорами. Оперевшись на клюшку и склонив голову набок, она смотрела на него мутными, но живыми, смеющимися глазами, протягивая дрожащей рукой большую восковую свечу.
– Спасибо, бабушка, не нужно. Со мной все в порядке, – стараясь быть вежливым, ответил он и отвернулся от непрошенной благодетельницы.
– Так, милок, то ж не тебе, – укорила его старушка. – Я же, вишь, до подсвешника-то не достаю уже. А ты вона какой – ба-а-альшо-о-ой!
Краска ударила ему в лицо: надо же быть таким самовлюбленным болваном!
– Простите, бабушка, – извинился Антон и с готовностью подставил локоть: – Скажите, куда, я вам помогу.
– А туды, сынок, к Юрию на лошадке, – ухватилась за него старушка, и они медленно двинулись по храму.
– Это к Георгию Победоносцу, что ли?
– К нему, родимай, к нему… Пущай мужа мово, Юрия, от беды убережет. Он у мене тож победоно-о-осец.
Антон недоверчиво улыбнулся:
– Это как?
– А так, – в голосе у старушки прозвучали строгие нотки. – В сорок пятом он с товарищами Берлин брал. Весточка от него в июне пришла, мол, жди Клава, скоро буду. А потом все…
– И что с ним случилось? – поинтересовался Антон, не дождавшись продолжения истории.
– С Юрой-то? Да кто ж знат. В справке написали: «Пропал без вести». А коль без вести, стало быть живой. Так ведь? – вопросительно посмотрела она на помощника.
– Не знаю, бабушка, – соврал он.
– Вот и я не знаю, касатик. Потому и молюсь – о здравии раба Божия воина Юрия. Глядишь, да вернется, кормилец… Ох, годы, годы! Много вас, да нести тяжко, – вздохнула старушка и, держась за Антона, медленно опустилась на скамейку.
– Ну всё, здеся посижу. Помолюсь за Юру, за детишков наших, – на последних словах голос у нее дрогнул и слезы ручьем потекли из глаз.
Антон закусил губу: старушка напомнила ему родную бабушку. Та тоже всю жизнь ждала мужа, да так и не дождалась…
Он осторожно вынул из рук старушки свечу, зажег и поставил на подсвечник у «Юрия на лошадке». Огонек разгорелся не сразу: сначала робко, потом сильнее, пока не превратился в дрожащий красный цветок. Прозрачные восковые капли покатились по изгибу свечи, застывая причудливыми ручейками на ее тонком теле.
Некоторое время он стоял и завороженно смотрел, как пламя свечей переливается в стекле киоты. Но вдруг взгляд его остановился на иконе.
Сюжет был хорошо знаком. Вот на вздыбленном белом коне кучерявый юноша в латах. В правой руке – копье, острие пронзает голову извивающегося на земле небольшого дракона. Но сейчас внимание Антона привлекло лицо всадника. Оно выражало задумчивое спокойствие. И это в самый разгар битвы, в момент смерти заклятого врага, когда полагается быть победному кличу и торжествующему взгляду!
«Прекрасная иллюстрация к Хемингуэю, – подумалось ему. – Красиво, конечно, но… нереально». Он даже покачал головой в знак несогласия с художником. По себе знал: борясь со злом нельзя не заразиться его энергией.
«По-другому никак. Только гнев, жажда мести дают силу и волю к борьбе. Без них – в порошок сотрут, в лагерную пыль! А здесь что? Царская охота, какая-то. Шашлычка из дракончика не желаете?»
Антон улыбнулся собственной шутке и, еще раз взглянув на лицо юноши, вынес вердикт: «Икону надо переписать, однозначно»…
– Правда, похож на дедушку? – прозвучал за спиной родной голос.
Глядя на отражение в стекле киоты, Антон возразил:
– Да? Я что-то не замечал.
– Потому что не теми глазами смотришь, – рука матери нежно легла на плечо.
– Привет мам, – улыбнулся он и они расцеловались. – А что, служба уже закончилась?
– Ты разве не знаешь? Отец Петр еще не проповедовал.
– Точно… Да я что-то задумался…
– А-а. Я думала ты молишься, – мать заботливо поправила выбившийся из-под шарфа ворот его рубашки.
Антон слегка поежился, но сопротивляться не стал: она всегда так делала, когда он был маленьким. Сейчас это выглядело немного странным, по крайней мере, для него.
– Я тогда пойду?
– Куда? – вскинула мать испуганные глаза.
– Да никуда. Погуляю возле храма, тебя подожду.
– Но ты же не услышишь проповедь. И потом… – она запнулась и отвела взгляд в сторону. – Отец Петр хотел с тобой поговорить.
– Понятно, – недовольно произнес Антон. – А можно я только проповедь послушаю?
– Нет! – решительно ответила мать. – Ты встретишься с отцом Петром, я настаиваю!
– Хорошо, хорошо… Только ради тебя.
– Иди гуляй, если хочешь. Я тебя позову, – перешла мать на шепот.
В это время царские врата отворились и на солее появились диакон с большой позолоченной чашей руках и статный, наполовину седой, священник – оба в голубых облачениях. Народ потянулся к ним словно железная стружка к магниту. И только Антон поспешил выйти из храма. Спустившись с паперти, он стал бродить вокруг, разглядывая подросшие ели и любуясь окрестностью.
На вершинах гор, ощетинившихся зеленью хвойного леса, уже давно лежал снег. Те, что подальше, прятались в холодной дымке, выглядывая из-за склонов близлежащих гор. Силтау среди них смотрелась настоящим исполином, занимая чуть не половину пейзажа. Ее западный склон спускался к восточному берегу покрытого льдом озера, отделяя город, расположенный на южном берегу, от возвышающейся на севере дамбы.
Храм стоял на пригорке, между лесом и озером, и от его стен город был виден как на ладони. Панораму несколько портили заводские трубы, день и ночь пускающие по ветру клубы серо-зеленого дыма. Косматые зимние тучи медленно ползли по небу, норовя напороться на пик Силтау, царивший над этой холодной красотой.
Тишину осеннего дня взорвал перезвон колоколов, возвестивший об окончании праздничной службы. Народ повалил из храма: одни обступали приготовленные прямо на улице столы с праздничным угощением, другие – спешили на остановку, где их поджидали маршрутки.
«Храм построили, дорогу проложили, а на автобус денег пожалели», – поворчал Антон на городскую администрацию.
Дверь храма отворилась и на пороге появилась мать, закутанная в теплую бабушкину шаль.
– Антош, заходи! Батюшка ждет!
Он взбежал по ступенькам и юркнул в теплый притвор, едва не столкнувшись лбом с настоятелем.
– Антон! – радостно воскликнул отец Петр и обнял его, как родного. – Сколько лет, сколько зим!
– Здравствуйте, батюшка, – засмущался Антон, глядя, как мать знаками намекает, чтобы взял благословение.
– Какой высо-о-окий! Скоро меня догонишь! – расхохотался отец Петр и еще раз прижал к своей груди. – Ну что, пойдемте в мою хибарку чаю попьем?
Отец Петр открыл одну из дверей притвора и стал быстро подниматься по крутой железной лестнице, ведущий на второй ярус колокольни.
«А ведь ему в прошлом году семьдесят стукнуло!»
– Нина! – крикнул отец Петр сверху. – Принеси нам чего-нибудь к чаю! Идем-идем, – улыбнулся он идущему за ним Антону. – Сейчас мама нам свежих пирогов принесет, отобедаем – по-царски!
«Хибарка» отца Петра, устроенная на втором ярусе колокольни, представляла собой комнату три на четыре метра. Напротив единственного арочного окна, расположенного по центру западной стены колокольни, стоял большой деревянный стол, больше похожий на деревянный верстак. Словно модели небоскребов, по краям его возвышались стопки книг и журналов. Между ними темнел силуэт ноутбука, в мощном дизайне которого угадывалась военная версия Эльбруса. Всю южную стену и часть восточной занимали книжные полки, возле которых ютился топчан, застеленный лоскутным одеялом. Прямо у дверей на стене висели лыжи и прочая походная амуниция. Справа от окна на стене помещалась небольшая икона Богородицы, а перед ней мерцала лампадка и стоял аналой с раскрытой книгой.
– Заходи, не стесняйся, – пригласил отец Петр застрявшего на пороге Антона. – Сейчас мы здесь порядок наведем и чаевничать станем.
Священник раздвигал стопки книг на столе, освобождая место для чаепития.
– Одежду там вешай, – показал он в сторону стены с амуницией, – а то запаришься.
В комнате действительно было жарко, хотя ни батареи, ни обогревателя видно не было.
– Теплые полы – удобная штука, – пояснил отец Петр, заметив неподдельный интерес в глазах гостя.
Антон бросил рюкзак на табуретку и пристроил одежку между горными ботинками и большим мотком веревки.
– Все еще водите ребятишек в горы? – спросил он, разглядывая необычную для кабинета священника обстановку.
– А как же! Помнится, и ты пару раз ходил с нами на Силтау.
– Было дело. Я тогда ногу подвернул, и вы меня на себе пять километров тащили. Спасибо.
– Да ну, что ты! – засмеялся отец Петр. – Своих не бросаем! Ты тогда легкий был, как овечка. Сейчас бы я тебя не утащил! Как нога, кстати?
– Нормально, – Антон присел на краешек табуретки у входа.
– Да что ты, как бедный родственник, честное слово? – развел руками священник. – Садись к столу!.. Давай, пока чайник греется, я тебе одну штуку покажу.
Отец Петр достал с полки большой альбом и положил на стол. На обложке золотыми буквами было написано: «Проект храмового комплекса Преподобного Серафима Саровского г. Солнечногорска».
– Можно? – робко спросил Антон.
– Открывай, открывай! Смотри!
На первой странице помещался общий план архитектурного комплекса, расположенного вокруг здания нынешнего храма. Из всех построек он узнал только одноэтажный домик воскресной школы и трапезную. Остальная территория много лет пустовала: на строительство и обустройство ландшафта денег у прихода не хватало. Теперь, похоже, средства нашлись.
– Вот здесь у нас будет гимназия с полным циклом обучения, – ткнул отец Петр пальцем в трехэтажное здание, склонившись над альбомом с другой стороны стола. – Здесь – крестильная. А вот здесь – большая трапезная. Между ними – детская площадка для малышей и прогулочная зона со скамейками и прудом. Лебедей хочу завести… Ну, или уток, – всё живность. А ребятишкам радость.
– А это что такое?
– Это? Скалодром под открытым небом, – с гордостью произнес отец Петр. – Тяжело в ученье – легко в бою! Так ведь? Зато никого на себе пять километров тащить не придется, – засмеялся священник и похлопал Антона по плечу.
– Да, классно! Только кто в вашей гимназии учиться будет? На край города не наездишься.
– Вопрос уже решен! Администрация выделяет автобус, он в полном нашем распоряжении.
Антон помрачнел.
– На строительство тоже они деньги выделяют?
– Ну, не только они… – смутился священник и нырнул под стол. Тотчас оттуда раздались шуршание пакетов, звон посуды и донесся голос отца Петра: – Без них мы бы точно не справились.
– Понятно, – вяло отреагировал Антон и, перевернув пару страниц, захлопнул альбом.
– Ты какой любишь: черный или зеленый?
– Все равно, – буркнул Антон, с любопытством разглядывая корешки книг в библиотеке.
Здесь в одном ряду с Иоанном Златоустом и Игнатием Брянчаниновым стояли книги по специальным вопросам квантовой физики и математики. Кое-где в названиях мелькали иероглифы и арабская вязь.
– Может быть кофе?
– Может быть…
На краю стола стали появляться разномастные кружки, упаковки с чаем, рафинад, жестянка с Арабикой. Наконец, показался сам отец Петр.
– А я, брат, зеленый люблю, – с довольной улыбкой заявил он. – В молодости весь Индокитай объездил, вот и пристрастился.
– А вы в курсе, батюшка, куда уходят деньги из городского бюджета? – продолжая скользить взглядом по книжным рядам, спросил Антон.
– Ну… – опешил отец Петр от такой прямолинейности. – Откуда ж мне знать. Я же не счетная палата.
– Хорошо, – повернулся он и посмотрел священнику прямо в глаза. – А хотели бы вы знать, на какие такие «дела» уходят бюджетные деньги?
– Если честно – нет, – спокойно ответил священник, разливая кипяток по кружкам.
– То есть, вам безразлично, с кем иметь дело: честный это человек или вор?
Отец Петр вздохнул и задумчиво поболтал ложечкой в стакане с чаем.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Мол, нечистые деньги на святое дело брать нехорошо. Правильно?
– А разве не так?
– Все так. Но…, во-первых, не пойман – не вор…
– Прекрасно! Если вор не пойман, то с ним, значит, можно за одним столом сидеть, по имени-отчеству величать, а помрет – и торжественное отпевание устроить.
– …а во-вторых, – пропустив мимо ушей саркастическую тираду, продолжил отец Петр, – чистых денег, как и чистых людей, в природе не существует. Ты сам знаешь, как строился храм: врачам и учителям постоянно задерживали зарплату, а бизнес вообще закошмарили «добровольными пожертвованиями». Что, скажи, было делать? Отказаться от помощи и остаться со старушками и малыми детьми в сыром подвале? Мы бы до сих пор оттуда не выбрались. А теперь все они здесь: и учителя, и врачи, и бизнесмены. А что говорят, знаешь? «Мы тоже храм строили». Так-то.
– Абрамов – вор, – недовольно буркнул Антон, – и вам об этом известно.
Отец Петр вздохнул и посмотрел в окно: на церковном дворе у столов с самоварами и пирогами толпился народ.
– Видишь этих людей? О каждом из них я знаю много такого, от чего им самим сегодня ужасно стыдно.
– Абрамову не стыдно.
– Люди меняются, Антон.
– Но не всегда в лучшую сторону.
– Это так, – согласно покачал головой священник и улыбнулся. – Вот я, например, с каждым годом все хуже и хуже, и ничего не могу с этим поделать.
– Речь не о вас, батюшка, – поморщился Антон.
– Понимаю, понимаю, – нахмурился священник. – Но… я бы на твоем месте…
– Что бы вы сделали на моем месте?
– Ну, во-первых, не стал был шутить над мэром – это ничего не даст.
– А кто вам сказал, что я шутил над мэром? – голос у Антона дрогнул.
– А-а-а… разве не ты испортил предвыборный плакат?
Антон в упор смотрел на собеседника, ожидая ответа, а сердце у него стучало все сильнее.
– Ну… хорошо. Иван Захарович сам сказал. Видишь ли… Он попросил меня с тобой поговорить…
– «Иван Захарович».... «Попросил»… – зло ухмыльнулся Антон. – Не ожидал от вас, батюшка… Мало того, что вы его грязные делишки авторитетом Церкви покрываете, вы еще и своих прихожан ему на съедение отдаете.
– Что ты такое говоришь! У меня и в мыслях не было… – растерянно пожал плечами священник.
– А за мать он тоже у вас попросил?
– Ты о чем?
– А вы разве не знаете?
– Нет.
– Ну, если и правда не знаете, спросите сами, за что ее с работы уволили.
– Как… уволили?
Искреннее удивление отобразилось на лице отца Петра, но для Антона разговор был уже закончен. Решительным шагом он пересек комнату, схватил в охапку рюкзак и одежду и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
