Алиссандра Кардаш
Приговорён к свободе
Орфей
– Это просто время сейчас такое, – говорила Герда, водя кистью по холсту. Я улыбался, сидя на полу перед ней и слушая её тихое пение и рассказы, покачиваясь и чувствуя себя счастливым. Она рисовала цветных лошадей, похожих на сказочных. Холодными и тёплыми тонами, с выразительными глазами – они не были похожи ни на одну вещь, которую я когда-либо видел. Наша команда перевозила и антиквариат, а я повидал много дорогих картин, но ни одна из них не могла бы сравниться с этими.
– Ты училась этому? – спросил я, подходя к сестре сзади и кладя руки ей на плечи. Она покачала головой, обернувшись ко мне с озорной улыбкой.
– Нравится? – гордо спросила она. Я восхищённо закивал. – Алек, это наше время, – прошептала Герда, снова принимаясь за работу и отворачиваясь от меня. Я всё же заметил, как она изменилась в лице. – Пообещай мне, – добавила она серьёзно. – Пообещай, что заберёшь меня отсюда. Что не уедешь без меня, – я не мог этого обещать, просто не имел права, пока не разберусь хоть в чём-то. Нужно оформить документы, многое доказать, осуществить переезд, зачислить сестру в школу недалеко от моей квартиры… Это отнимет много времени и ещё больше сил.
Но в её голосе было слишком много надежды. И я твёрдо произнёс: "Обещаю".
Герда была тем самым человеком, который первым зашёл бы в тёмную комнату, внушающую страх. Ей напоминали бы, что с ней становится светлее, но самом деле причина в другом. По ней всегда точно понятно, что же находится в комнате.
Я гордился своей сестрой, как гордился бы родным ребёнком.
– Герда, ты в порядке? – спрашивали её родители. Никто даже не догадывался сменить комбинацию слов, которыми они проверяют, способна ли их дочь функционировать дальше. Они могли бы спросить, как она себя чувствует, или заметить, что она выглядит плохо. Но в конечном счёте их, вероятно, не интересует её самочувствие, им нужно знать только, простоит ли она на ногах ещё один вечер, сможет ли вернуться домой из школы и заняться домашними делами.
– Они всегда только это и спрашивают, – пожаловалась мне Герда, с трудом сдерживая слёзы. – Но скажи… То, что я оглядываюсь на входную дверь каждую минуту, похоже на то, что я в порядке? Или то, что боюсь возвращаться из школы домой, боюсь получить низкий балл? Дома я не бываю в порядке, Алек.
Я оставался на ночь в комнате Герды, ожидая проверки из опеки и того, что мать и отца Герды лишат родительских прав, а я смогу стать её опекуном и увезти с собой. С отцом и мачехой я так и не пересекался, оттягивая этот момент до последнего. Я ни разу не спустился с чердака на кухню, когда дома был кто-то, кроме сестры. Это было проще простого, потому что родители даже не всегда возвращались после очередного «дела».
В один день проверка всё-таки явилась как раз тогда, когда все были дома. Мы с сестрой прятались на чердаке, пытаясь написать песню. Я пообещал Герде, что, когда мы переедем, будет у неё и гитара, и всё, что захочет. И что я научу её всему, найду лучших учителей, только бы сестра была счастлива…
Я спустился и испугался куда меньше родителей. Отец, к моему удивлению, меня сразу же узнал – неужели я совсем не изменился? Но ни он, ни мачеха не подавали вида, что впервые видят меня.
Проверяющие остались недовольны, постоянно записывали что-то. Пообещали вернуться и перед уходом подошли ко мне, поблагодарив за сигнал и обещая сделать всё, что в их силах, чтобы опекуном девочки стал именно я. Нам повезло. Они видели, как Герда прижимается ко мне и с каким выражением лица смотрит на родителей.
Отец и мачеха не сумели прогнать меня из дома, когда я напомнил, чем занимался все эти годы. Не желали они связываться с преступником и даже не подходили слишком близко, боясь до ужаса. Только обвинили во всех грехах, отправили сестру спать, а я увязался за ней, провожаемый презрительным взглядом отца. Ничего не изменилось. Как я и думал.
***
Родители меня проклинали. Отец едва не ударил Герду, но я вовремя сумел его остановить, перехватив руку и прошипев что-то в гневе. Хотел достать оружие, но в последний момент сдержался.
Пожертвовав нервами, силами и голосом, мы добились того, чего хотели. Отца и мачеху лишили родительских прав, а я уже проходил проверку, чтобы забрать сестру.
Благодаря Августу документы у меня были, имя – настоящее, что подтверждало моё родство с Гердой. Квартира в городе оформлена на меня, место работы есть в базе. Я счастливо улыбался, выслушивая последние рекомендации от опеки, пока сестра ждала меня в зале. Они приказали немедленно записать Герду в ближайшую школу, чтобы успеть до конца рождественских каникул, дали целый список указаний и отправили собирать вещи. Всё это заняло несколько дней, но действительно стоило того.
Герда не стала забирать все свои вещи, я пообещал купить ей новые в городе, так что уже на следующий день мы, собрав сумки, попрощались с родителями, выдержав их ненавистный взгляд, и отправились на вокзал.
Улыбка весь день не сходила с моего лица. Сестра смеялась, болтала, не прекращая, попутчики оглядывались на нас, но ничего не говорили, словно чувствуя счастье, которое мы излучали.
Заснули мы рано, как только в вагоне погас свет – тяжёлое состояние, от которого мы не могли избавиться несколько дней, принесло последствия.
Моё пробуждение было до ужаса резкое. Предшествовавший этому сон по ощущениям продлился несколько месяцев, будто был самой настоящей комой, оцепенением вроде тех, что я не один раз испытывал на корабле. Сонно взглянув на часы и подскочив, я посмотрел на спящую сестру. Ещё слишком рано: не слышно ни голосов людей, ни звона чашек.
Взяв с собой телефон, я через весь вагон направился к открытому окну, вдыхая морозный воздух и глядя на тёмные пейзажи за окном, которые пока были лишь силуэтами. Телефон дрожит в руках, когда я читаю ответ Хельги на своё вчерашнее сообщение. Она пишет, что разочарована. Что всё ещё злится, потому что Чарли едва не погиб, но уже отходит от обиды. Несмотря на это, возвращаться не собирается ни сейчас, ни потом – не может смотреть мне в глаза. И просит, если я желаю ей и себе добра, не искать её, не требовать объяснений, дать ей шанс на покой и не издеваться больше ни над ней, ни над собой.
Мне стало плохо от её толкования наших отношений. Она просит больше не издеваться над ней, но разве я когда-нибудь позволял себе лишнего? Разве она хоть когда-нибудь дала мне понять, что я что-то делаю не так? Я и сам никаких издевательств не желаю никому. Мне с лихвой хватило тех, что выпали на мою долю, лимит даже превышен.
Действуя будто по привычке, хотя это было не так, я закурил, глубоко затягиваясь и выдыхая в окно, держа в одной руке сигарету, а в другой – первую попавшуюся книгу. Сигареты лежали в моей сумке всегда вместе с телефоном. Потому что иногда становится так страшно за собственную жизнь, что руки сами собой подрагивают, требуя или алкоголя, или табака.
Кто-то полагается на разум и логику, твердя, что они неизменны, но ведь даже добро и зло относительны. Так чего мы хотим от остальных понятий, если сами в них не разбираемся?
Я всегда полагался на чувства, но притуплял их разумом. А раскрывшись полностью, потерпел поражение и разбил себе сердце. Пусть руками Хельги, но разбил его сам. Не нужно было быть таким наивным, это никогда не приводит ни к чему хорошему.
Нам всем не впервой ссориться, целиться в грудь пистолетами и угрожать друг другу оружием. Я в своей жизни пережил и не такие ссоры, но почему-то чувствовал, что с Хельгой всё серьёзно. Она не бросает своих слов на ветер – в этот раз ей точно можно было верить.
– Молодой человек! – услышал я строгий голос, и сигарета сама собой выпала из рук на снег рядом с рельсами. Пожав плечами и натянуто улыбнувшись, я остался у окна, не закрывая его и не двигаясь с места. Махнув рукой, проводник исчезла в своём купе.
– Так, ладно. Это далеко не самый худший день в моей жизни. Его можно пережить, – тихо говорю я, едва совладав со своим голосом.
Я уже и забыл это чувство, когда говорю с собой вслух, если не получается справиться с хором мыслей в голове. Репутация трусливого романтика и без этого приносила мне много неприятностей на корабле, а если бы кто-то узнал, что я сам себе произношу монологи, было бы ещё хуже. Команда и так внушала мне много подозрений, особенно в первые месяцы. Они слишком часто замолкали на полуслове, как только я входил на палубу, будто только что говорили обо мне. Я понимаю, что это давно позади, но не могу отделаться от мысли, что всё осталось таким же. Даже если я ушёл с корабля и покинул команду, это не значит, что я потерял их навсегда – интуиция подсказывала, что мы ещё не раз соприкоснёмся.
– Кто сказал "худший день"? – я вздрогнул и обернулся, наткнувшись на взволнованное лицо Герды. Улыбнулся, понимая, что её привычки никуда не исчезли со временем. – Какой худший день без меня? – осторожно засмеялась она, помня, что ещё слишком рано для настоящего веселья. А мне просто было не до этого.
– Действительно, именно тебя мне и не хватало, – ворчливо отзываюсь я, закрываясь книгой. – Странно, что ты здесь. Когда я уходил, ещё спала.
– Странно то, что в тебе неожиданно открывается новый талант, – она усмехается и кивает на мои руки. – Не знаю, насколько это удобно, но ты читаешь книгу в перевёрнутом виде, – добавляет она, сталкиваясь с моим непонимающим взглядом. Вместо того, чтобы исправиться, я закрываю книгу и строго спрашиваю:
– Давно подглядываешь? – на её лице отражается что-то неизвестное, и девочка пожимает плечами.
– Не знала, что ты куришь, – смущённо говорит она. Я фыркнул.
– Я и не курю. Почти, – раздражённо ответил я, не желая продолжать разговор. Она кивнула каким-то своим мыслям и отвернулась, собираясь уходить. – Куда ты? – она обернулась, вопросительно взглянув в глаза. – Оставайся, – сквозь боль улыбнулся я.
– Что случилось? – Герда знала, что курил я не просто так. Сказав: «Почти», вложил в это слово слишком много смысла.
– Всё в порядке, – я отвернулся, закрыл окно, задерживая ладонь на ручке чуть дольше, чем нужно, а когда снова взглянул на обеспокоенную сестру, счастливо улыбнулся. – Пойдём к себе, будем завтракать. Уснуть всё равно уже не сможем, – совершенно спокойно сказал я, сжимая руку девочки.
Иногда оставить надежду – последняя возможная жертва для чужого блага, которое ставишь превыше всего.
Оставить надежду и выдержать боль – это и есть сейчас мой долг.
Нарцисса
– Лучше убей меня, – в ужасе прошептал Адам, стоя рядом со мной и глядя на тюрьму «Чёрный лебедь», куда его привели. Я увидела в глазах Ада застывшие слёзы, которых не видела никогда.
Стоит упасть зимой в море хотя бы один раз, и ты навсегда запомнишь эти ощущения, когда лихорадочно пытаешься согреться. К этим ощущениям нужно привыкать, чтобы выносить их спокойно, но не хочется. Страшно.
Ад живёт в этом состоянии. До костей продрогший и ледяной внутри – будто рептилия, превращённая в человека. Может, он не всегда был таким, я не знаю. Может, его таким сделала тюрьма, в которой он прожил несколько лет после убийства моего отца. После этого он ещё не один раз отнимал чужие жизни, но никогда не сталкивался больше с тюремной камерой. До сегодняшнего дня.
Резкий и судорожный вдох – словно он только сейчас приходит в себя после продолжительного обморока.
От одного названия «Чёрный лебедь» во мне просыпается не волна – настоящее цунами ледяной ненависти. Я вспоминаю не только истории об этой тюрьме, рассказанные шёпотом и покрытые тайной. Не только полные ужаса глаза тех, кто побывал там – они не желали вспоминать эти года, поэтому правду от них почти невозможно узнать. Я вспоминаю и собственный опыт.
Это случилось много лет назад, но моменты врезались в память настолько остро, что я до сих пор не забыла ни одной детали.
Тогда отца обвинили в нескольких жестоких убийствах – мы все знали, что это ложь, потому что он вернулся в тот вечер домой и ужинал с нами. Нашим словам никто не поверил и не принял их за полноценное алиби. Не найдя настоящего преступника, отца отправили сюда.
Мы с братом и матерью навещали его только один раз – к счастью, через несколько недель расследований его отпустили, не извинившись и сделав вид, будто ничего не произошло. Но я до сих пор помню и безумные глаза отца, и его отречённость, когда он только вернулся домой. Помню, как мы шли по узким коридорам, а рядом с нами заключённые в наручниках двигались в полусогнутом положении под конвоем из нескольких человек. Здесь запрещено громко разговаривать и спать днём. Железные клетки почти не пропускают солнечного света, а депрессия наступает уже через несколько суток в этом страшном месте.
Говорят, что сейчас здесь всё по-другому. Что заключённых пытаются вылечить, понять, почему они совершили преступление, изменить их взгляд на жизнь. Я слышала, что теперь они работают, не находясь в камерах почти круглые сутки. Что в тюрьме открыли библиотеку, что через двадцать лет преступника могут досрочно освободить. Хотелось верить в это, но, глядя на лица первых же гвардейцев на входе, надежда отчего-то становилась слабее. А когда на горизонте появились заключённые под конвоем всё в том же чуть согнутом положении, я потеряла способность говорить на несколько минут.
Адама уже взяли под охрану, надев наручники. Благодаря Ричарду, нашему знакомому из гвардии, меня пропустили вместе с ними, и я шла рядом с конвоем, чувствуя на себе пристальный взгляд Адама. Я понимала, что со мной ничего не сделают, что никто меня здесь не знает, а словам Ада уже не поверят. Но отчего-то всё равно было страшно. Каждую секунду казалось, что вот-вот меня поведут в камеру, закроют дверь клетки и никогда больше не выпустят на свободу. Успокаивало только то, что несколько участников команды, включая Каспера, ждали меня у ворот, а корабль был готов отчалить в любую секунду.
– Время ограничено, – отрезал гвардеец, не снимая с Адама наручников и силой усаживая его на стул. Я осталась стоять, подпирая стену. Посмотрела на камеру в углу комнаты, на исчезнувших за дверью гвардейцев, и снова обратила взгляд на Адама. Его лицо ничего не выражало, превратившись в каменную маску.
Чем безразличнее мы выглядим, тем сильнее ураган в душе. Тем сильнее будет взрыв, когда он вырвется наружу.
– Я сойду здесь с ума, – тихо проговорил Ад, словно просыпаясь. Когда он закрывает глаза, то бредёт без остановки в никуда, одержимый слепой яростью. Только с каждым часом её становится всё меньше. Безнадёжности – всё больше.
– Раньше здесь было хуже, – с трудом выдавила я, сжимая руки в кулаки и не глядя на Адама. Он попытался заглянуть мне в глаза.
– Ты была здесь раньше? – удивлённо спросил он. Сдавленно засмеявшись, я кивнула. – Когда?
– А ты не знаешь? – я сделала несколько быстрых шагов к нему, и Адам отпрянул, тяжело вздохнув.
– Риэлл… – проговорил он на выдохе. Я едва не заплакала от упоминания имени отца в этих стенах.
– Риэлл, – повторила с утвердительным кивком, прикрыв на секунду глаза. – Я была здесь однажды. И поверь, было гораздо хуже.
– Что может быть хуже? – печально спросил Ад. Теперь он понимал, что своего решения я не изменю. Впрочем, гвардия его больше и не отпустит. Слишком долго они Адама искали.
– Ты плохо знаешь этот мир. Он полон ужасных вещей, – едва слышно ответила я, отворачиваясь. – Прощай. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся, – и, обернувшись на секунду, встретилась с растерянным взглядом. Вышла из комнаты, напоследок улыбнувшись заключённому самыми уголками губ.
Миру не нужны монстры, Адам. Ему нужны герои.
***
Когда я вышла из тюрьмы, выдохнув с облегчением и всё ещё пытаясь успокоиться, ждал меня только Каспер.
– Нарцисса! – воскликнул он, подбегая ближе и едва не сбивая меня с ног. Казалось, что Каспер задыхался и не мог вымолвить ни слова. Я нахмурилась, вопросительно взглянув на него. – Корабль… – он тяжело выдохнул и сглотнул, а я, оттолкнув парня, бросилась наперерез к причалу, не слушая его и глотая холодный воздух. До берега пятнадцать минут, но мы с Каспером, нагнавшим меня, добрались в два раза быстрее, не произнося ни слова. В голове проносились сотни мыслей, путаясь между собой, но то, что случилось на самом деле, превзошло все мои ожидания.
Дым я заметила уже из-за деревьев, и всё же до последнего надеялась на лучшее. Оказавшись на берегу и взглянув на корабль, замерла и едва сдержала крик. Огонь слепил глаза. Я отвела затуманенный взгляд лишь на секунду, собирая силы воедино. И побежала, не обращая внимания на взгляды незнакомцев, собравшихся на берегу и перешёптывающихся между собой.
– Капитан! – ко мне подбегает Чародейка с горящими от ужаса глазами. – Там, внутри, осталась девушка, – говорит она, отводя глаза. – Пожарные опаздывают, – добавила она испуганно. Я кивнула своим мыслям и быстрыми шагами, пока никто не успел остановить меня, поднялась на корабль, выхватив маску из рук Охотника.
Только благодаря ей и не упала без сознания в первую же минуту. Из-за дыма едва могла разглядеть силуэты дверей, огонь не давал пройти по короткому пути, подбираясь всё ближе и обжигая даже на расстоянии.
После того, как я проверила несколько кают, справляясь с головокружением, хотелось упасть на пол и просто дождаться пожарных, но я видела огонь, пожирающий мой корабль. Видела дым, подбирающийся всё ближе к лёгким с каждым вдохом. И бросалась наперерез огню вновь и вновь, пытаясь не попадаться ему на глаза.
Оказавшись в капитанской каюте, я привычным движением сделала несколько шагов и собиралась уже закрыть дверь, как взгляд привлекла женская фигура, безвольно раскинувшая руки на полу.
– Анна? – прошептала поражённо, подобравшись ближе и поднимая её голову. Ответа, конечно, не последовало. Я нащупала на её шее пульс. Отбросила все сомнения и сняла с себя маску, надевая её на Анну. Перебросила руки девушки через свои плечи, сцепив в замок, и медленно направилась к выходу.
Выбравшись на палубу через чёрный ход, я почувствовала, как дым попадает в лёгкие. Горло сдавил кашель, и я, стараясь не смотреть на огонь перед собой, прыгнула в море.
Холод показался яркой вспышкой, сковал руки и ноги, но быстро забылся, когда тело Анны, всё ещё недвижимое, потянуло меня на дно. Воздух заканчивался, нужно было плыть вверх, пока холод, боль и страх не уничтожили нас обеих.
Силы на исходе – кажется, будто это не вода, а огонь вновь пожирает лёгкие. Вот-вот я вдохну, не добравшись до поверхности, и сердце забьётся сильнее, но всего через несколько минут без кислорода остановится уже навсегда. Вот что чувствовал Артур, когда тонул.
Солёная вода напомнила о себе, и я, закрыв глаза, увидела тот миг ясно, словно это прямо сейчас происходило наяву. Как плыву на островок, желая выиграть пари и получить его поцелуй – тогда судорога сковала ногу, но я не сдалась и не позвала на помощь, не желая проигрывать. Разве у меня есть право сдаваться сейчас?
Я не могу повторить ошибку, которая стоила Артуру жизни.
Кислород наполнил лёгкие до отказа, вместе с Анной я оказалась над водной гладью. Потянула её за собой, зная, что осталось совсем немного. Меня почему-то никто не замечал, и я выбралась на берег молча, опустив Анну на песок и чувствуя, что ноги не держат меня. Внезапно раздался чей-то вскрик, и возле нас сразу оказалась целая толпа.
– Воды… – прошептала я, дрожа от холода. И только слыша твёрдые шаги, представила себе благословенный вкус горячего шоколада, который согреет изнутри. Я вижу чьи-то ноги, принимая чашку из рук, голова кружится, но поднять её ещё страшнее. На плечи мне накидывают сразу несколько тёплых пледов, вручают сухую одежду.
Машины пожарной и скорой помощи уже подъехали, разрывая тишину зимнего пляжа визгом сирен. Анну уносят, пытаясь привести её в чувство. Я сквозь помутнение прошу докторов позвонить, как только она будет в порядке, оставляю свой номер телефона и опускаюсь на скамейку, глотая горячий чай и обжигая им горло – не шоколад, конечно, но на первое время тоже сойдёт. Не реагирую ни на чьи слова, достаю из сумки сухой даже после моего заплыва телефон – всё благодаря тем же сумкам капитана – и набираю по памяти номер Августа.
– Не стоит, – сказал Каспер, усаживаясь рядом со мной. Я даже не заметила, как он появился. – У Августа своих проблем хватает с лихвой, – он улыбнулся уголками губ. Я смиренно кивнула, вновь спрятав телефон.
– Что там делала Анна? – спросила хрипло, совладав с собственным голосом.
– Пыталась уничтожить корабль, – пожал плечами Каспер. – Если я не ошибаюсь, она должна была всего лишь оставить в капитанской каюте взрывчатку и сбежать, но что-то у них пошло не так. То ли короткое замыкание, то ли взрывчатка с браком – причём так и не ясно, случайность ли это. Анна потеряла сознание, огонь мы заметили слишком поздно.
– Чёрт, – выплюнула я. Значит, спасла того, кто пытался уничтожить всех нас?! Если бы не обстоятельства, не проснулась бы ни я, ни те, кто заснул в ближайших от меня каютах.
– Ты спасла киллера, который пытался стереть нас с лица земли, – ядовито усмехнулся Каспер, но тут же замолк, столкнувшись с моим каменным взглядом.
– Она ещё за это ответит, – прошипела я, бросая на землю пустой бумажный стакан и расплющивая его ногой.
Может, Адам в чём-то и был прав. Иногда миру нужен тот самый монстр, которого я старательно в себе прячу. Прятала… до этого момента.
