alex lynx
Navium Tirocinium
Эффи оторвала голову от сундука и, ничуть не смутившись грозного тона своего хозяина, бросилась в атаку:
– Ах, не пристало! Да как же не вмешиваться, коли вы куриной слепоты объелись и совсем ничего не видите! Да-да, была бы мистрис Изабелла жива, она б не допустила, чтоб её дочь вышла замуж за безродного клерка, пусть он и семи пядей во лбу, – к тому же и нелюбимого.
– Мне кажется, Эффи, ты забываешься, – строго произнёс Габриель Уилаби. – Хотя ты и прислуживала Изабелле в те времена, когда я с ней ещё не был знаком, и, насколько мне известно, покинула Шотландию вместе с её семейством, но это не даёт тебе право осуждать мои поступки. Ежели бы не твой почтенный возраст и давняя служба у нас, я знал бы как тебе попотчевать.
– Да, я покинула родину вместе со своими хозяевами, благородными Линдзи. А мистрис Изабелла была самой лучшей из родовитых шотландских девушек, каких я знавала, – с неожиданной пылкостью сказала старая горничная. – А вы намереваетесь смешать её кровушку с кровью негодяя!
– Боже мой, Эффи, я не узнаю тебя! – изумился купец. – Ты всегда была кроткой и спокойной, не считая разве что обмена любезностями с Гриффином, и я ставил тебя в пример прочим нашим слугам за усердность в делах и преданность нашему семейству. А сейчас ты ропщешь на меня и почём зря бранишь моего помощника, словно старый ростовщик с Ломбард-стрит, не получивший обещанных процентов, и, надо сказать, оправдываешь все колкости, которыми Гриффин изволит иногда тебя жаловать. Неужели таковы все престарелые шотландские женщины?
– Вы, хозяин, вправе сколько угодно ругать меня, называть старой каргою и попрекать тем, что я вот уже треть века ем ваш хлеб. А мне все едино, даже коли вам позволит совесть и вы выставите меня на улицу. Я долго держала язык за зубами, потому что жалела бедную девочку. А теперича я скажу вам всю правду прямо в глаза, и будь что будет. Вы, сэр, у себя на груди пригрели гадюку. Да-да! Не знаю уж, сколь он там умён в ваших делах купеческих, этот Бернард хвалёный, а вот в интригах и подлостях он поднаторел как сам сатана.
– Эффи, голубушка, чтобы так поносить моего верного клерка, будущего зятя и продолжателя дела всей моей жизни, у тебя должны быть серьёзные аргументы. Невозможно сбить цену на товар, не подкрепив своё намерение вескими доводами, – чуть мягче молвил купец, видя, как не на шутку распалилась старая служанка, и желая перевести разговор в спокойное русло деловых переговоров.
– Какие ещё доводы, когда я собственными ушами слышала, как ваш «верный клерк» открыто признался, что имеет дело к оговору вашего гостя, Мастера Лангдэйла, – сердито молвила Эффи. – Вы вот все думаете, что я старая и глухая шавка. Ну, может, оно и так. Только почему-то порой, когда любопытство взыграет, я слышу и вижу как настоящая гончая. Вот вспомните-ка беседу между Бернардом и вашей дочкой, которую она, бедное дитя, просила вас подслушать.
– Ах, ты об этой девичьей причуде! – с неким облегчением молвил негоциант, будучи не в силах допустить крушения своих планов касательно женитьбы дочери. – Право слово, не знаю, что ей тогда взбрело на ум, только я имел возможность ещё раз убедиться в силе и искренности чувств Мастера Бернарда.
– Эх, хозяин, вы один из проворных и ловких лондонских купцов, а за тремя деревьями леса не различите, – посетовала старая горничная. – Неужто вы принимаете мистрис Алису за такую глупышку, чтоб заставлять вас ещё раз выслушивать фальшивые речи этого поганца? Плохо же вы думаете о её сообразительности, хозяин. Нет, ей, верно, хотелось, дабы вы услыхали собственными ушами его гнусное предложение и уразумели низменность того, кого прочите в мужья своей единственной дочке.
– Мне кажется, ты ошибаешься, Эффи, – невозмутимо возразил купец, – ибо мне запомнились лишь речи Мастера Бернарда, полные пламенной страсти, что ещё раз подтверждает его чистосердечность.
– Пламенные страсти! Боже ты мой! Да они больше на адский огонь смахивают, – Эффи, тихая и молчаливая Эффи, в этот день была в ударе. – Должно быть, этот негодяй что-то заподозрил али пронюхал каким образом, вот и увиливал как змея в траве от копыт лошади, чтоб не обмолвиться, – как мистрис Алиса ни пыталась снова вытянуть из него те низменные слова, что слыхала от него ранее, когда он вполз, равно аспид, в комнату моей госпожи и предложил ей унизительную сделку. Представьте только! Негодяй заявил, будто стоит ему пойти в Олд-Бейли и дать некие показания, как Мастера Лангдэйла тотчас отпустят. А взамен этот проходимец потребовал, чтобы мистрис Алиса согласилась на скорую с ним помолвку. Ну, разве не позор это для вашего дома?
– Я бы поверил тебе или, по крайней мере, допустил бы такую вероятность, – промолвил купец, хмуря брови, – если бы Алиса сама пришла ко мне и поведала об этом недостойном предложении. А она не такая девушка, чтобы скрывать от отца могущие опорочить его обстоятельства.
– Да она бы и пришла, коли бы гадкий Бернард не пригрозил ей рассказать вам о том, что даже слепой не мог не заметить, – кроме любящего отца, – и на что из уважения к вам и мистрис Алисе не решаются вам даже намекать, – тоном, полным укоризны, ответила старая служанка.
– Не возьму в толк, о чём ты говоришь, Эффи. Неужели под этой крышей возможны какие-то тайны, о которых мне неизвестно? – вполне искренне удивился негоциант. – Весьма странно, потому как я полагал, что у меня в доме всё так же ясно и понятно, как в книгах, которые ведёт для меня Мастер Бернард.
– Ладно, видать, придётся говорить с ним начистоту. Да простит меня бедная девочка, но делаю это только ради неё, – пробормотала себе под нос Эффи. – Так послушайте же, Габриель Уилаби, что я вам скажу: этот негодяй осмелился пригрозить вашей дочери, в случае её несогласия на немедленную помолвку донести вам, что… – о, Боже, что я говорю! – что мистрис Алиса якобы неравнодушна к молодому шотландцу.
– Что! Какому ещё такому шотландцу? – вопросил негоциант грозным голосом. – Строптивая девчонка совсем рехнулась, если позволяет себе подобные сумасбродства!
– Вот-вот, она и боялась, бедняжка, что вы дюже осерчаете на неё, – сказала Эффи, – а потому и хотела сделать так, чтобы до вас эти слухи не дошли, но при этом показать вам истинное обличье этого аспида.
– Не увиливай, Эффи! Немедля говори, что это за молодой шотландец, и как далеко у них всё зашло, – потребовал грозный отец. – Не хватало ещё, чтобы она себя обесчестила и моё доброе имя опорочила. Что обо мне в гильдии подумают?
– Ну, за это вы зря опасаетесь, – продолжала старая служанка. – Чище и благоразумней девушки, чем ваша дочка, во всём Саутворке не сыскать. Да и что в том странного, что у мистрис Алисы зародилась симпатия к Мастеру Лангдэйлу, коли они под одним кровом столько месяцев пребывали? А юноша он благородный и храбрый, что и говорить, не чета вашему клерку.
Изумлению купца не было предела. Известие это для него стало громом среди ясного неба. На несколько мгновений он даже потерял дар речи, чем не преминула воспользоваться Эффи.
– А теперь покумекайте своей умной головушкой, купец Уилаби, как так вышло-то, что благородный юноша оказался безвинно оклеветанным и очутился в тюрьме, а ревнивцу клерку стоит сказать лишь несколько слов, чтоб его оправдать.
– Эка, по-твоему, получается, что Бернард намеренно подстроил отравление графского сына, чтобы вина пала на моего гостя? – предположил Габриель Уилаби, не веря сам себе. – С одной стороны, мы с сэром Хью были уверены в неспособности молодого человека на подобное злодеяние и в том, что он был оклевётан. Остаётся только благодарить Бога, что Ронан Лангдэйл избежал незаслуженного наказания. Но с другого боку, представить только, чтобы Мастер Бернард был замешан в сей грязной истории с душегубством! Побойся Бога, Эффи, да он мухи-то не обидит! Нет, не могу я принять эту твою историю за чистую монету. Быть может, стоит расспросить самого Мастера Бернарда?
– Так он вам всё и расскажет, – скептически заметила Эффи. – Да он яко Иуда от всех своих слов отречётся. Вдобавок этот проходимец сейчас у себя дома и объявится лишь в церкви. Куда больше пользы будет, ежели вы с мистрис Алисой потолкуете – по душам, как любящий отец.
– С Алисой? Ну, уж нет! – сердитым голосом возразил купец. – Как я погляжу, ты, голубушка, ей чересчур потакаешь. А поэтому, если вы с ней сговорились, то это будет нечестная сделка. Вот после помолвки, когда блажь в её головушке развеется, я с ней и переговорю как любящий отец. А теперь будь добра, закрой сундук и ступай готовить мою дочь к церемонии.
Эффи с такой силой хлопнула крышкой сундука, что готовивший обед повар в кухне, находившейся в другом конце дома, подумал, что разразилась гроза, и велел своему поварёнку сбегать и собрать разложенные на траве для сушки скатерти. Откуда было знать почтенному мастеру жаровни и половника, что то был не раскат грома, а воплотившиеся в ужасный хлопок гнев, досада и возмущение старой шотландской женщины…
В церкви святого Олафа Мастер Бернард уже давно нетерпеливо поджидал свою невесту. Он был один, ибо близких друзей он не завёл, а брать в свидетели кого попало не хотел. Лицо его сияло кривоватой улыбкой и в то же время пальцы нервно теребили край тёмно-синего бархатного камзола. Как и всякий самолюбивый человек он не мог не испытывать несравненного удовольствия от повышения своего статуса в обществе: ведь превращение из простого клерка в наречённого жениха дочки и единственной наследницы одного из богатейших лондонских купцов открывало ему путь к богатству и процветанию. Купец был уже не молод годами, и скоро всё его богатство перейдёт к нему, Бернарду. Одна лишь мысль отравляла торжество клерка: этот шотландец, в которого Алиса, очевидно, была безрассудно влюблена, умудрился выскользнуть чуть ли не из самой петли и станет теперь предметом мечтаний глупой девчонки. Однако, как рассуждал Мастер Бернард, будучи объявлен вне закона, беглый висельник вряд ли осмелится теперь приблизиться к их дому в Саутворке – если вообще не будет пойман или не бежит из страны, и, скорее всего, забудет раз и навсегда о существовании Алисы, которой, в свою очередь, не останется ничего другого как смириться с судьбой и забыть своё глупое детское увлечение. Таковы вкратце были мысли Мастера Бернарда перед помолвкой.
Хотя в те далёкие времена эта церемония ещё не позволяла мужчине стать полновластным хозяином своей наречённой, но и не давала возможности обеим сторонам без позора и скандала отказаться от своих намерений. Помолвка была своего рода обязательством со стороны мужчины и женщины вступить в брак, и нарушение её равнозначно было разводу с вытекающими отсюда юридическими (и финансовыми) последствиями, не говоря уже о подмоченной репутации таких людей и их семейств. Именно поэтому Мастер Бернард имел все основания считать себя после совершения помолвки признанным будущим зятем Габриеля Уилаби и наследником его огромного капитала.
Почтенный негоциант пожелал оформить помолвку и подписать все соответствующие бумаги в приходской церкви, чтобы придать тем самым пущей торжественности всей церемонии и ещё раз подчеркнуть своё благочестие. К тому же викарий сего прихода, который немало пользовался щедротами негоцианта, был в дружеских отношениях с купцом Уилаби и был избран им в качестве душеприказчика на случай непредвиденной своей смерти.
С некоторым запозданием в церкви появилась будущая невеста в сопровождении отца, трёх его знакомых купцов по гильдии и стряпчего. Девушка была облачена в роскошное платье из белого атласа, украшенное изящными итальянскими кружевами, волосы её были убраны драгоценными каменьями, а на шее красовалось чудное ожерелье из оправленных золотом жемчужин. Габриель Уилаби светился радостью и не скрывал своего тщеславного удовольствия от созерцания богатого одеяния дочери. В отличие от отца лицо Алисы выражало равнодушие и полное безучастие. Впрочем, если бы не царивший в церкви полумрак, на нём можно было бы заметить следы недавних слёз и страстных переживаний. Но теперь в её истощённой просьбами и горячими мольбами душе не осталось ничего, кроме опустошённости и горькой обиды на своего родителя, так жестоко распорядившегося её судьбой.
Церемония в церкви не была пышной и долгой, поскольку помолвка это ещё не вступление в брак и не требовала долгого чтения псалмов, восхвалений Господа и соблюдения прочих ритуалов англиканской церкви того времени. Вместо этого пастырь позволил себе дать несколько наставлений молодым. Поскольку почтенным негоциант ранее вскользь упоминал викарию (хоть и с лёгким пренебрежением как о чём-то маловажном) о некоторой неприязни своей дочери к жениху, то священник просил всевышнего вселить радость и веселье в скорбную душу мистрис Алисы в награду за покорность достойнейшему отцу, ибо почтив отца своего, она исполнила заповедь Господа нашего, и потому да пребудет в счастье и радости отныне и во веки веков. Потом он просил Господа даровать жениху ещё большего усердия и сметливости в торговых делах для счастья и благоденствия будущей семьи. А в заключение добрый пастырь просил небо ниспослать божественную благодать на почтенного Мастера Габриеля Уилаби и охранить его от всяческих бед и несчастий в будущем путешествии.
После этого собравшиеся в божьем храме приступили к самому главному, для чего они здесь и встретились. Стряпчий развернул заранее подготовленный вместе с негоциантом брачный договор. Первым подписал его Габриель Уилаби – неспешно и с надлежащей торжественностью. Затем Мастер Бернард тщательно вывел своё имя красивыми буквами на трёх листах договора. Когда настала очередь Алисы, то она долго не решалась брать в руки перо, будто это было и не перо вовсе, а раскалённый докрасна прут железа.
Когда с брачным контрактом были покончено, Габриель Уилаби на некоторое время уединился с приходским священником, чтобы высказать просьбу (подкрепив её увесистым кошельком) присматривать за его дочерью, пока отца не будет дома. Разумеется, викарий, избалованный щедротами богатого купца, пообещал глаз не спускать с девицы, дабы она не свернула с пути истинного и не угодила в тенета дьявола. Зная своенравный и самостоятельный, хотя в то же время и благочестивый характер своей дочери, почтенный негоциант разумно рассудил, что пастырь легче найдёт путь к душе девушки, нежели её жених, к которому она, судя по её поведению и словам старой Эффи, пока ещё не питала должного почтения. Затем в комнату священника пригласила стряпчего. Габриель Уилаби, будучи человеком деловитым и предусмотрительным, попросил почтенного законника достать заранее заготовленное ими завещание. Он ознакомил с его содержанием досточтимого пастыря, ибо лучшего свидетеля и распорядителя своей воли купцу было и не найти. Если коротко, то в сей бумаге говорилось, что в случае получения известия о его смерти, его дочь обязана была в трёхмесячный период выйти замуж за Мастера Бернарда, который при этом становится также и единоличным владельцем торгового дома; были здесь и прочие незначительные приписки, касающиеся домашней челяди, различных незакрытых обязательств и прочего некоммерческого имущества; о других родственниках в завещание ничего не упоминалось. Когда все документы были подписаны и скреплены печатями Габриель Уилаби напомнил викарию о предстоящем торжественном ужине и вместе с дочерью, Мастером Бернардом и своими друзьями покинул божий храм…
Во время ожидания в церкви клерк пытался заговорить с невестой, но Алиса хранила молчание, словно мраморная статуя. Лишь очутившись на дневном свете, Бернард обернулся и заметил, как бледна шедшая позади девушка и как подрагивают её губы. Но в следующий миг ему было уже не до неё, ибо он сам стал мертвенно бледен, будто увидал призрака. Да и как иначе, если прямо перед ними в нескольких шагах стоял Ронан Лангдэйл, в странной неуклюжей одежде, но при мече.
Вид молодого шотландца ничуть не напоминал скрывающегося от преследования преступника – наоборот, он стоял прямо, с высокоподнятой головой и смело глядел на выходивших из церкви, одна нога его была выставлена чуть вперёд, рука лежала на рукояти меча, а в глазах, вызывающе устремлённых на новоиспечённого жениха, пылало яростное пламя.
Ронан был бледен под стать своему визави, что вполне объяснялось тем ужасным, обрушившимся на него ударом, когда в дверях дома Гриффин сообщил ему, что его хозяин соизволил устроить в этот самый час помолвку мистрис Алисы и Мастера Бернарда. Юноша попросил Эндри и Дженкина позаботиться об отце Лазариусе, а сам направился к церкви святого Олафа, у дверей которой он нашёл своего тайного и неудачливого доброжелателя в лице старой Эффи. Эта женщина, как мы видели, питала к своему юному соотечественнику огромную симпатию и полагала, что он составил бы прекрасную пару её госпоже; однако как ни старалась старая служанка поколебать волю хозяина дома, она оказалась бессильна против непреклонной и слепой решимости купца выдать дочь за своего преемника в торговых делах. Держа платок у глаз, Эффи сообщила юноше, что они все вот-вот выйдут из церкви и что она не представляет, как бедная девочка могла вынести это мучение.
Тысячи разных чувств обуревали Ронана. Он сердился на Алису за то, что она не проявила, по его мнению, должного упорства и покорно подчинилась воле отца; он с презрением думал о Габриеле Уилаби, который намеренно жертвовал счастьем дочери ради корыстных, торгашеских целей; и Ронан просто пылал жаждой мести и ненавистью к хитрому клерку – чувствами, ранее редко посещавшими простосердечного юношу, а сейчас к тому же подкреплёнными жгучей ревностью…
Взгляды юного шотландца и лондонского клерка встретились, и один увидел в глазах противника угодливость и затаённый страх, другой же – злость и лютую ненависть. Первым приветствовал Ронана негоциант:
– Вы, отважный молодой человек, верно, пришли поздравить нас с торжеством, – с некоторой опаской негромко сказал Габриель Уилаби, как и все считавший Ронана беглым преступником. – Хотя, право, это весьма неосторожно с вашей стороны.
– Да это чистое безумие являться сюда, Мастер Лангдэйл! – нарочито громко вторил своему хозяину Бернард, никогда дотоле не разговаривавший с Ронаном. – Разумеется, мы все очень благодарны за ваше доброе к нам отношение. Но как вы не опасаетесь ходить по улицам средь бела дня, когда вас разыскивают по всему Лондону! Вот и давеча к нам в дом приходили городские стражники с предписанием шерифа о вашем задержании. Вы поступаете чересчур неосмотрительно. Вас же могут схватить в любую минуту и снова бросить в тюрьму! Я и моя невеста, мы, право слово, весьма за вас беспокоимся и не хотим, чтобы вас повесили. Как вы беспечны, Мастер Лангдэйл!
Громкая и длинная речь Мастера Бернард привлекла к себе внимание не только спутников негоцианта – его сотоварищей по гильдии и стряпчего, но и многочисленных прохожих на улице, которые начали останавливаться и образовывать толпу любопытных, чего, по всей видимости, и добивался хитрый клерк. Почтенный негоциант недовольно посмотрел на своего помощника, недоумевая, с какой стати тот так громко рассыпается не столько в благодарностях, сколько – в предостережениях Ронану Лангдэйлу, привлекая лишнее внимание и рискуя тем самым репутацией его, Габриеля Уилаби, как честного и законопослушного горожанина.
Неожиданно юный шотландец рванулся в направлении Габриеля Уилаби и его клерка. Те, ошеломленные столь резким движением, испуганно шарахнулись в сторону друг от друга, причём Мастер Бернард при этом неуклюже упал на колени, то ли потому что споткнулся, то ли по какой другой, менее простительной причине. Однако, не обращая ни малейшего внимания на испуганного клерка и его патрона, юноша стрелой пролетел между ними и подхватил Алису в тот самый миг, когда голова её готова была стукнуться о каменную паперть. Никто, кроме Ронана, не обратил внимание, как неуверенно держалась на ногах девушка и как она начала оседать во время злокозненной речи Бернарда. Несколько мгновений влюблённый юноша держал свою драгоценную ношу, пока на помощь ему не пришла Эффи, которая принялась приводить свою госпожу в чувство.
Пока всеобщее внимание было привлечено к состоянию бедной Алисы, Ронан подошёл к Мастеру Бернарду, успевшему уже подняться на ноги и отряхивавшему свои чулки, и предложил ему отойти в сторону – туда, где никто их не услышит и не увидит. Лицо несчастного клерка при этом из бледного превратилось в пепельно-серое. Но Бернард подчинился воле юного шотландца и поплёлся вслед за ним. Ронан обогнул церковь и очутился на старинном приходском кладбище, располагавшемся на самом берегу Темзы. Вид отсюда был великолепен: слева – протянувшийся через реку причудливый Лондонский мост с его домами, башнями, крутыми скатами крыш и шпилями, справа – Тауэр, величественно и грозно высившийся на противоположном берегу. Но не для любования городскими пейзажами пришёл сюда Ронан.
– Мастер Бернард, – резко сказал он, обернувшись к следовавшему позади клерку, – вы – самый настоящий негодяй и подлец!
– Ну что вы, благородный сэр! – не согласился с подобными почестями клерк. – Я всего лишь скромный служащий у моего патрона, готовый всей душой служить ему… и его друзьям, конечно. Смею уверить, я всецело занят работой торговом доме и не лезу ни в какие прочие дела.
– К тому же вы ещё и трус! – заявил молодой шотландец.
– Вам легко так говорить, сэр. У вас на боку висит огромный палаш. Вдобавок Лондон полон слухами о вас, и ваша сомнительная репутация всем известна. А я здесь один, в вашей власти, безоружный и недоумевающий, чем я мог заслужить подобное поношение со стороны человека, которого я всегда уважал как друга моего патрона и моей невесты.
– Проклятый лицемер! Вам лучше моего известно, в чём ваша вина перед несчастной мистрис Алисой и передо мной!
– Клянусь вам, сэр! Я чист перед вами лично и, конечно, перед моей дорогой невестой, которую я ни за что на свете не посмел бы обидеть и которая, само собой разумеется, испытывает ко мне такие же нежные чувства, что и я к ней, поскольку наша помолвка свершилась по взаимному согласию.
– Лжец и обманщик! Не смейте пачкать вашими грязными устами её чистое имя! – кипел от ярости и негодования Ронан. – Выбирайте время сегодня до полуночи, место и оружие, и ищите себе секундантов!
У Мастера Бернарда несколько отлегло от сердца: значит, неистовый шотландец не собирается убивать его сейчас же и на этом самом месте, и, следовательно, можно ещё как-то выкрутиться.
– Благородный сэр, – начал клерк, – в отличие от вас, джентльмена, я не обучался владению оружием. Должен признаться, с пером и абакой я управляюсь куда лучше, чем с мечом и дубинкой, не говоря уже о прочем оружии. А потому я считаю, что это была бы несправедливая схватка.
– Ах, несправедливая, чёрт возьми! Ну, хорошо. Мы будем драться без оружия, голыми руками, до того момента, пока один из нас не испустит дух, – кровожадно предложил Ронан. – Где и во сколько?
Мастер Бернард на миг задумался, потом сказал, растягивая слова:
– Право, сэр, мне кажется, сегодня я никак не смогу улучить свободную минутку и доставить вам удовольствие убить меня. Посудите сами, ну какой же я буду жених, если в день помолвки брошу мою невесту на праздничном ужине, а сам отправлюсь выяснять с вами отношения? Быть может, ради этой милой девушки мы перенесём нашу встречу на завтра, скажем, в восемь часов вечера, на этом самом месте?
Рассуждения клерка были просты: уважение чувств мистрис Алисе должно было в глазах ретивого шотландца казаться веским доводом в пользу назначения схватки на другой день, а этого времени ему будет вполне достаточно, чтобы предупредить городские власти, где и когда можно будет схватить беглого преступника (откуда же ему было знать, бедолаге, что Ронан получил королевское помилование?) А место позади церкви было самое подходящее, чтобы окружить и схватить преступника.
– На кладбище, возле церкви? – удивился Ронан.
– Вечером здесь тихо и безлюдно, – сказал Мастер Бернард и добавил с нарочитым вздохом: – И ничто не помешает вам убить бедного и скромного горожанина.
– Да, но ведь завтра утром я отправляюсь в далёкое плавание, – вдруг спохватился Ронан, с огромной досадой осознавая, что ему придётся выбирать между плаванием и дуэлью; после некоторого раздумья он сказал: – Я никак не смогу быть тут вечером, если не предам своих друзей и не откажусь от этого предприятия.
– Ах, право, какая досада, – посетовал Мастер Бернард, радуясь в душе ещё больше такому повороту, который лишал его опасного соперника на долгое время, если не навсегда. – Впрочем, если желаете, я готов заключить с вами соглашение. Хотя мне и невдомёк, в чём моя вина перед вами, но чтобы компенсировать упущенное удовольствие, которое вы потеряли из-за невозможности убить меня, я готов уплатить вам наличными любую разумную сумму, какую вы назовёте. А после этого мы раз и навсегда забудем это небольшое недоразумение.
Оградив себя от дуэли с ретивым юношей всевозможными средствами, начиная ото лжи, коварного и предательского плана и заканчивая предложением щедрого откупа, Мастер Бернард почувствовал величайшее удовлетворение, какое чувствует хитрый купец, втридорога сбывший привезённый с собой товар и за полцены купивший новый.
– Вы что же, жалкий червяк, хотите деньгами искупить свои грехи! – вскричал с презрением Ронан. – Неужели этому вы научились у вашего патрона? Кто бы мог подумать! Так вот, я не монах, за золото направо и налево раздающий индульгенции, и не продажный государственный муж, торгующий своей честью и за выгоду прощающий обиды.
– Очень жаль, сэр, что вы отказываетесь от моего щедрого предложения, – с сожалением произнёс Мастер Бернард. – Но чем же ещё я могу умиротворить вашу мечущуюся душу, добрый сэр?
– Только поединком между нами, – с твёрдостью сказал Ронан, – когда … когда я вернусь из плавания, если вы не пожелаете до того момента сами по собственной инициативе расторгнуть помолвку с мистрис Алисой Уилаби.
«Ну, что ж, могло быть и хуже», – подумал про себя клерк, учтиво поклонился и направился в обратную сторону, радуясь в душе, что ловко обставил этого простака и избежал верной гибели (ведь этому дикому шотландцу ничего не стоило прикончить его на месте и бросить тело в реку!) Бернарду хотелось побежать, чтобы скорее убраться восвояси, но он вынужден был сдерживать себя в страхе, что такой поспешностью может выдать шотландцу свои коварные планы и тот догонит его и убьёт.
Ронан же, оставшись наедине среди старинных надгробий, подождал некоторое время, пытаясь заглушить или хотя бы спрятать досаду и неудовлетворённую жажду мести, затем обошёл церковь с другой стороны, сделав, таким образом, полный круг вокруг божьего храма по часовой стрелке (всё же, как и любой шотландец, он был несколько суеверен и в глубине души верил в приметы) и вернулся к паперти.
Глава LXXII
Прощальный вечер
Мистрис Алису к этому времени добрая Эффи при помощи других женщин уже почти привела в чувство. В общей суматохе, связанной с обмороком невесты, никто не заметил отсутствия Мастера Бернарда и Ронана Лангдэйла. Придя в себя и открыв глаза, Алиса первым делом беспокойно поискала взглядом Ронана, желая убедиться, что его не схватили и ему ничего не угрожает. Однако среди нескольких знакомых и ещё большего числа неизвестных лиц вокруг себя бедная девушка не заметила ни Ронана, ни ненавистного своего жениха. Алиса побледнела и снова чуть не лишилась чувств, но в этот момент с одной стороны, расталкивая собравшихся, к ней пробивался тот, кого она так любила, а с другого боку протискивался тот, кого сделали её женихом. Оба были целы и невридимы, и у Алисы полегчало на сердце.
Невесту аккуратно усадили в роскошный крытый портшез с занавесями, в котором она прибыла сюда из дома, хотя от церковь святого Олафа и дом негоцианта разделяло не более четырёх сотен ярдов. Высокие и крепкие носильщики степенно понесли портшез с невестой, Ронан и негоциант пошли рядом с носилками, Мастер Бернард – чуть позади. Юноша хотел было заговорить с Алисой и поделиться с ней своей радостью, но как только вспоминал, что она только что была помолвлена с негодяем Бернардом, ему тут же становилось неимоверно горько и слова застывали на его устах. Габриель Уилаби тихо поинтересовался у Ронана, почему он так неблагоразумно появился на людях, и искренне обрадовался, когда юноша уставшим голосом сообщил ему о помиловании и попросил на время приютить в его доме отца Лазариуса. Однако, при дальнейшем непродолжительном разговоре, в ходе которого Ронан сообщил негоцианту в двух словах, что произошло в этот день, в голосе Габриеля Уилаби юноше почудилась какая-то подозрительность и некая сухость.
В доме уже готовили праздничный ужин, который в этот день должен был начаться раньше обычного по причине отъезда хозяина в Редклиф на корабль. В ожидании застолья вся компания разместилась в большом холле. Купцы, знакомые Габриеля Уилаби, стряпчий и викарий из приходской церкви, которые были также приглашены на этот ужин, наслышавшись о злоключениях Ронана, с интересом расспрашивали его о последних событиях. Лишь новоиспечённый жених стоял одиноко у стены и делал вид, что рассматривает висевший на ней холст с изображением своего патрона на фоне плывущих по реке торговых судов.
Тут в холл вошла Эффи и сообщила, что её госпожа ещё не совсем в себе и не может тотчас выйти к гостям, но ей не терпится лично поздравить Мастера Лангдэйла с благополучным окончанием его несчастий. Ронан извинился и с бьющимся сердцем последовал за старой горничной.
Мистрис Алиса, успевшая уже снять украшения и сменить наряд на более простой, встретила своего друга с печальной улыбкой. Сметливая Эффи попросила разрешения удалиться в прилегающую комнату, якобы для того, чтобы поправить смятую постель, на которой девушку лежала некоторое время после возвращения из церкви. Когда молодой шотландец и купеческая дочка остались наедине, в комнате повисла неловкая тишина. Молодые люди стояли друг против друга, потупив взгляд. Достаточно долго никто не решался начать разговор. Первой нарушила молчание Алиса.
– Я очень рада, Мастер Лангдэйл, – сказала она сдержанным, хотя и искренним голосом, – что король подписал прошение о вашем помиловании, а также восхищаюсь вашей отвагой и проворностью, проявленными при спасении вашего старого учителя.
– Благодарю вас, мистрис Алиса, – также натянуто ответил Ронан.