alex lynx
Navium Tirocinium
Путники проехали через ворота и вступили на этот странный мост. Они вынуждены были спешиться и взять коней за поводья, потому как открывавшийся перед ними проход между двумя рядами домов был настолько узок и запружен людьми и повозками, что продвигаться по этой улочке верхом было немыслимо. Вдобавок там и здесь стоявшие по обе стороны дома соединялись поверху перекрытиями, или галереями, которые в некоторых местах нависали всего в девяти-десяти футах над поверхностью моста так, что всадникам пришлось бы пригибаться к луке, дабы избежать риска расшибить себе голову.
В некоторых местах между домами были оставлены небольшие ниши, куда можно было свернуть, чтобы разминуться со встречным потоком прохожих и возов. В один из таких проходов и своротил сэр Уилаби со своими спутниками, чтобы пропустить весёлую труппу бродячих артистов: менестрели, актёры и паяцы с хохотом, прибаутками и озорным гиканьем прокладывали себе путь к северному берегу, в то время как останавливавшиеся поглазеть на них прохожие ещё более затрудняли движение… Оказалось, что ниша, где решили передохнуть путники, была сквозная, и Ронан, сделав несколько шагов, очутился на нависавшей почти над самой водой деревянной площадке, откуда он смог, насколько позволял небольшой угол обзора, окинуть взглядом весь мост с наружной стороны. А зрелище было действительно потрясающее. Юный шотландец насчитал по всей длине двадцать каменных пирсов или быков (как их зовут обычно строящие мосты зодчие), которые служили опорами для арок моста. А из-под этих каменных сводов шумным потоком низвергались водные массы, образуя водопады по всей длине этого грандиозного сооружения. Ронан удивлённо поднял брови, подумал секунду и спросил Гудинафа:
– А скажите-ка, любезный Дженкин, верно я мыслю, что причина этих водопадов лежит в том, что мост – если прикинуть на глаз – почти наполовину перекрывает течение Темзы, затрудняя движение её вод, и поэтому образуется такой перепад поверхности реки с разных его сторон.
– Ну, хотя ваша милость человек и учёный, но по правде, чтобы об этом догадаться, большого ума не требуется, – ответил Гудинаф. – Впрочем, эти водопады, надо полагать, зависят ещё от чередования приливов и отливов. Ну, а если вы желаете узнать всё толком про здешние воды, потоки и течения, то вон тот тритон на пирсе, верно, лучше меня сможет вам помочь.
Тут Ронан обратил внимание, что внизу на воде покачивалась лодка, которая, чтобы её не унёс стремившийся из-под моста бурный поток, была привязана к одному из брёвен, вертикально высившихся их воды вокруг пирса. Напротив этого судёнышка, сложив руки на коленях, сидел человек в грубоватой суконной куртке, необычном зелёном шарфе и надвинутой на самые глаза шапке, из-под которой выбивались длинные нечёсаные волосы. Весь вид этой персоны говорил за то, что это был лодочник, сотни которых трудились на Темзе, главном лондонском транспортном пути того времени. Тяжёлое ремесло отложило свой отпечаток на огрубевшем, обветренном лице лодочника, нижнюю часть которого прятала густая чёрная борода.
– Эй, приятель из династии троглодитов! – крикнул ему Дженкин. – Растолкуй-ка молодому джентльмену, почему ты сидишь на этом пирсе, словно печальная русалка на морском берегу.
Лодочник повернулся и, обращаясь к Ронану, ибо других молодых джентльменов он здесь не видел, громко, силясь перекричать шум воды, ответил хрипловатым голосом:
– Сэр, вы можете развеять мою печаль, ежели изволите прокатиться на моём корабле вниз по реке. Я мзду большую за работу не возьму, все равно без дела просиживаю.
– Я вынуждён тебя огорчить, бравый речной капитан, и отказаться от твоего любезного предложения, – крикнул в ответ Ронан. – Но чтобы возместить тебе эту потерю, вот, купи подарок своей жене или сладостей детям, – и юноша кинул лодочнику четырёхпенсовик.
– Да благослови вас Бог, сэр, – ответил обрадованный нежданной монете лодочник, – только не довелось мне покуда обзавестись ни хозяйкой, ни детишками.
– Ну, тогда, выпей доброго эля или чего покрепче за благополучное возвращение на твёрдую почву всех твоих собратьев, плавающих по водам или готовящимся это сделать. А теперь поведай-ка мне, славный лодочник, почему ты сидишь с этой стороны моста, тогда как по другую, там, где весь берег усыпан домами, потребность в твоих услугах должно быть гораздо больше.
– Правда ваша, сэр, – согласился лодочник, – но, видите ли, сначала мне надобно дождаться более высокого прилива, дабы переправить мой корабль по ту сторону моста. Вода хоть чуть и поднялась уже, но ещё не настолько высоко, чтоб мне туда перебраться. Обычно-то я поджидаю своих клиентов у Старой Пристани, что напротив Святого Павла – там меня каждое утро застать можно. А нынче вот один важный моряк, судя по одёжке, да к тому же отважный смельчак, попросил доставить его в Редклиф и плату хорошую предложил.
– Однако же, почему ты называешь того человека смельчаком? – полюбопытствовал Ронан, которому теперь было интересно всё, касающееся моряков.
– А как же иначе, сэр! Отлив-то был в своей крайней точке! А вы, скажем, разве не устрашились бы проплыть в лодке под этим мостом и лететь вниз с высоты шести футов? А тот моряк не струхнул, когда я, – как и положено честному человеку, – предупредил его об опасности. Он лишь ухмыльнулся и сказал, что ему приходилось низвергаться с этаких волн, которые перехлестнули бы через этот мост со всеми его домами. Я хоть и всю жизнь здесь свой ялик вожу, но каждый раз, как мне случается во время отлива под мостом проплывать, у меня душа в пятки уходит и сразу незнамо как все молитвы вспоминаются.
– Ну, насколько можно судить, сегодня вы с тем моряком весьма удачно совершили прыжок с этого водопада, – продолжил надрывать горло юноша, ибо шум воды был просто оглушающий.
– А иначе я с вами бы здесь не разговаривал! – заявил лодочник. – Вода-то ведь в это время года ужас как холодная, а я, к стыду своему, и плавать не выучен.
– Послушать тебя, добрый лодочник, так плаванье под мостом весьма опасное занятие. А коим же образом алчущие добраться с верха реки вниз по течению и наоборот преодолевают эту, чреватую гибелью преграду?
– Ну, когда прилив, так можно хоть в одну сторону, хоть в другую без опаски пройти. Вот лихтёры-то и большие суда порой и дожидаются полной воды по много часов с каждой стороны. А уж во время отлива иного способа нету, как перейти на своих двоих по другую сторону моста и там уж снова нанять лодку, ежели вы, конечно, не такой храбрец как нынешний мой пассажир. Да и не каждый лодочник, скажу я вам, согласится своей шкурой рисковать. У нас даже говорят, что мост этот выстроен, дабы разумные пересекали его поверху, а глупцы проплывали под ним…
В этот момент Уилаби напомнил юноше, что дорога уже свободна и пора продолжать путь. Ронан кивнул на прощание лодочнику в зелёном шарфе, но тут ему вдруг бросилась в глаза величественная крепость, возвышавшаяся на левом берегу не более чем в полумиле от него и на которую он поначалу не обратил внимания, увлечённый разглядыванием моста и беседой с лодочником.
– С вашего позволения, сэр Уилаби, ещё один вопрос, – прокричал Ронан, любопытство которого, по-видимому, было также безгранично, как и бескрайний океан, по которому он так жаждал пуститься в путь. – Эгей, Дженкин, а что вы можете поведать страннику про ту дивную цитадель у самой реки? Она выглядит так весело, празднично и гостеприимно, словно волшебный замок из сказки.
И в самом деле, на берегу Темзы величаво стояла бесподобная крепость, обнесённая со всех сторон зубчатой стеной футов тридцать высотой с расположенными вдоль всей её длины круглыми башнями с узкими окнами или бойницами, и опоясанная широким рвом с водой. Она выглядела внушительно и неприступно, но в то же время, благодаря светлому песочнику, из которого были сложены крепостные стены и сам замок, весело развевавшимся на башнях флагам и зелёному холму с северной стороны, она казалась не грозным бастионом, а радушным замком какого-нибудь знатного вельможи, а может даже и самого короля. Высокое массивное здание в центре крепости действительно было похоже на чудесный дворец, оно было украшено зубчатой балюстрадой и квадратными башенками по углам с похожими на перевёрнутые луковички куполами, а размер сводчатых окон свидетельствовал о высоте внутренних залов.
– Клянусь всеми святыми, сэр, я не слышал ни об одном человеке, которого когда-либо ждал бы тёплый и радушный приём в лондонском Тауэре! – ответил Гудинаф, скривив губы в ироничной улыбке.
– Так это есть Тауэр! – изумился Ронан. – Та самая крепость, где в заточении провёл несколько недель мой пленённый батюшка! Я представлял его себе иначе – тёмный и мрачный бастион с подземными казематами, из которых раздаются стоны ожидающих казни узников, а лицезрю милейший замок у подножия зелёного холмика.
– Смею вас заверить, сэр, – сказал Дженкин нарочито мрачным тоном, – что его темницы так толстостенны, что ни одно стенание несчастных узников не вырвется наружу. А возвышенности этой, которую вы изволили назвать зелёным холмиком, более пристало зваться не Тауэрским холмом, а лондонской Голгофой, ибо трава на ней так зелена из-за того, вероятно, что орошена благородной кровью сотен, а то и тысяч людей казнённых на этом месте…
То ли от слов Дженкина, то ли от представления себя на месте злосчастного узника, готовящегося к смерти, у впечатлительного юноши невольно где-то в груди зародилась смутная тревога, причину которой он не мог себе объяснить. От грустных ассоциаций Ронана отвлекло, однако, дальнейшее путешествие через Лондонский мост, причудливые здания которого, выглядывавшие из окон разноликие физиономии и разношерстная толпа на улице представляли занимательное зрелище для любопытного шотландца. И хоть весь путь через реку был не длиннее четырёх сотен ярдов, но он дал Ронану, никогда прежде не видавшего такого скопления людей на таком маленьком пространстве, море впечатлений. Вон разгневанный покупатель покидает лавку башмачника, недовольный непомерной ценой; а тут, наоборот, миловидная девица жеманно натягивает только что купленные перчатки, кокетливо любуясь своими ручками; над головой в крытом переходе слышатся голоса двух кумушек, оживлённо обменивающихся последними сплетнями; тучный мясник сгружает с тележки жирные окорока, которые он доставил в харчевню («Да тут даже таверны есть!» – подивился Ронан); два чумазых мальчугана горячо спорят из-за найденного фартинга, кем-то невнимательно оброненного на дорогу; а вон тащится калека, выставляя напоказ своё увечье в надежде получить подаяние; грубый ремесленник в кожаном фартуке вышел из своей мастерской вздохнуть свежего воздуха; горожанин в накинутом на плечи коротком фламандском плаще пытается поскорее перебраться на другой берег, где его ждут неотложные дела; шаткой походкой идёт подвыпивший фермер, напевая себе под нос деревенскую песенку.
– Почему же здесь так много народа? – спрашивал любопытный юноша у своего всеведущего провожатого.
– Так ведь, сэр, вы и представить себе не можете, как на мосту жить-то удобно, – ответил тот. – Лентяям по сердцу, что вода здесь дармовая и в любом количестве, лишь ведёрко в окошко опусти. Чистюли млеют от отсутствия дурных запахов, ибо течение быстро все испражнения уносит. А люди трусливые, страшащиеся всяческого поветрия, чувствуют здесь себя как у Христа за пазухой, поскольку вода и ветер живо всю заразу прочь гонят. Говорят даже, будто ни чумы тут, ни какого другого мора и подавно не случалось. Некоторые так, видно, и живут на воде, ни разу в жизни не удосужившись на берег ступить…
Временами юноше казалось, что они передвигаются вовсе не по мосту, а по оживлённой городской улице, правда, слишком уж узкой. Дома в два и три яруса стояли так плотно друг к другу, что казались единым целым, за исключением, быть может, одной-двух прогалин. Местами небо полностью скрывалось за перекрытиями и переходами, служившими, по всей видимости, как для упрочнения всей конструкции, так и для увеличения площади строений. В нижних этажах были сплошь торговые лавки и мастерские, в то время как верхние служили жилищем.
Юный шотландец был настолько поражён всем увиденным, что не мог удержаться от того, чтобы не обрушить на Дженкина Гудинафа град всевозможных вопросов, имевших отношение к жизни на этом удивительном мосту и его обитателям. Бедный ординарец уже корил себя, что изначально взялся с излишним усердием за роль проводника для дотошного юнца; но делать было нечего, и он продолжал покорно нести свой нелёгкий крест.
Когда путники добрались до середины моста, здания слева, справа, да и сверху тоже, неожиданно расступились, открывая прекрасный вид на Темзу в обе её стороны и давая возможность от горизонта до горизонта обозреть небо, начинавшее уже покрываться вечерними красками. Простор реки, особенно вверх по течению, был усыпан множеством лодок и судов, больших и малых, с парусами и без, стоящих на якоре или же двигающимся по всем направлениям, торопясь, вероятно, до наступления темноты добраться до места назначения.
– Но как же ялики и барки с длинными мачтами и высокими парусами преодолевают этот мост? – продолжал сыпать вопросами любопытный юноша. – Ведь высота его арок на глаз не превышает дюжины футов.
– Вот-вот, мы как раз сейчас и приближаемся к тому месту, которое само всё вам скажет, – пояснил Дженкин, указывая на тяжёлые цепи подъёмного моста, который расположился как раз посреди своего более длинного сородича, – и позволит моему языку несколько отдохнуть. Мост на мосту!
Но тут юноша застыл как вкопанный, и на его лице вдруг не осталось ни удивления, ни восторга, которые не покидали его с утра, а наоборот, оно неожиданно исказилось выражением омерзения и негодования.
– Но что это, Дженкин? – с тоном отвращения спросил Ронан. – Если мои глаза не обманывают своего хозяина, то я лицезрю самую зловещую картину, когда-либо виданную мною. И как могут жить люди в том здании напротив, каждый божий день созерцая это? Как могут смеяться вон те два простолюдина у подножия башни, зная, что находится над ними?
– Да что в этом такого, сэр! Подумаешь, всего лишь головы изменников на Башне Предателей, – равнодушно ответил Дженкин. – Напоминают кочаны капусты на огороде, вам не кажется?
Здесь стоит пояснить читателю, что вызвало такой ужас и отвращение у нашего героя. Перед ним во всю ширь моста, охраняя подъёмный мостик и как бы преграждая путь страннику и заставляя почтительно остановиться, высилась массивная и тёмная каменная башня. Она была выше всех близлежащих крыш, и потому на фоне тускнеющего неба над ней отчётливо выделялись высокие шесты, которые венчались ужасными символами той жестокой эпохи – отрубленными человеческими головами.
– Эх, юноша, – взял слово Уилаби, позволявший дотоле своему ординарцу «просвещать» Ронана. – К твоему счастью ты прожил ещё слишком короткую жизнь, чтобы успеть повидать все её ужасы, а барон Бакьюхейд, похоже, счёл за лучшее поберечь твоё молодое воображение и не стал рисовать пред тобой страшных картин войн и междоусобиц, заговоров и мятежей, пыток и казней. Если бы ты видел то, через что довелось пройти нам с Дженкином, то не ужасался бы от дюжины голов, давным-давно отсечённых топором палача и выставленных на всеобщее обозрение в устрашение и назидание тем, у кого могут появиться крамольные помыслы.
– Замечу, однако, что среди этих черепушек есть один, – вполголоса сказал ординарец Ронану, – который принадлежала тому, кто когда-то благоволил моему господину, и из чьих рук, точнее от чьего меча, он принял рыцарское звание.
– Ты, должно быть, имеешь в виду Эдварда Сеймура? – с печальной задумчивостью произнёс Уилаби, обладавший, как оказалось, неплохим слухом. – Что ж, в самом деле, именно он, после захвата нами Лейта посвятил меня в рыцарское сословие. Сеймур был отличным полководцем, но жажда безграничной власти сгубила его душу и умертвила тело.
– Каким же образом, сэр Хью? – поинтересовался Ронан.
– О, это долгая история, юноша, – ответил командор. – Но она свидетельствует о том, как стремление вознестись в итоге приводит к головокружительному падению. Если вкратце, то Сеймур, будучи дядей Эдварда, после смерти Генриха Тюдора захватил регентство над юным королём и фактически правил страной от его имени, что, понятное дело, вызывало недовольство у других знатных вельмож и царедворцев, лишённых своей доли власти. И, в конце концов, Тайный Совет нашёл повод лишить регента всех его полномочий, а заодно и титула герцога Сомерсета. Но видно, жажда власти не давала спокойно спать непокорному Сеймуру, через некоторое время его снова заподозрили в заговорах; и не прошло ещё и года, как на Тауэрском холме благородная голова рассталась со своим осанистым телом и украшает ныне менее почётное место.
– Вы с таким равнодушным спокойствием говорите о вашем бывшем командире и благодетеле, – удивлённо произнёс Ронан, – будто мы не проходим сейчас под его несчастным черепом, обдуваемом всеми ветрами и омываемым осенними дождями, с глазницами, давно выклеванными стервятниками.
– Годы войн и поля сражений очерствили мою душу, молодой человек, – раздражённым тоном ответил Уилаби, уловивший нотку укора в голосе непочтительного юноши. – К тому же граф Гертфорд – оставшийся у Сеймура титул – сам выбрал свой путь, предпочтя власть в королевстве стезе воина, и возможную позорную смерть на плахе от топора палача – почётной гибели на поле брани от вражеского меча.
– Ваша милость, не позволите ли мне высказаться в защиту некоторых казнённых, чьи благородные головы имели честь или несчастье украшать сию башню, – вмешался в разговор Гудинаф, услышавший недовольство в голосе своего господина и желавший исправить свою оплошность. Он же не мог предвидеть, что Уилаби расслышит его слова, а юноша воспримет всё с такой простодушной впечатлительностью.
– Ну что ж, изволь, коли сумеешь, – кивнул командор, хмуря брови.
– Припоминаю я один случай из моего отрочества, – продолжал Дженкин, – связанный с этой Башней Изменников. Мы, мальчишки, частенько бегали сюда в течение месяца или двух, чтобы поглазеть на удивительное чудо, а именно – на голову одного несчастного. Дело в том, что покуда эта голова располагалась на башне, её не трогал тлен и стервятники боялись сесть на неё, она была почти как живая, разве что глазами не моргала. Видать, благодатность деяний того человека и святость его души не позволяла разложению трогать эту часть его тела.
– Удивительное дело! – воскликнул Уилаби. – Если, конечно, ты не изменил своей привычке, Дженкин, и говоришь чистую правду; хотя, говоря по чести, я ни разу не имел повода попрекнуть или заподозрить тебя в обмане. И как же, интересно, звали того изменника, или праведника – уж затрудняюсь и сказать, кем он был?
– Если мне не изменяет память, а она редко меня подводит, – ответил ординарец, – имя казнённого было сэр Томас Мор…
– Томас Мор, – повторил Ронан, припоминая что-то. – Недавно мне приходилось читать книгу под названием Утопия, где автором был записан именно сэр Томас Мор. Быть может, это один и тот же человек.
– Действительно, юноша, ты не ошибаешься в своём предположении, – подтвердил Уилаби. – Томас Мор и в самом деле был великим мыслителем и государственным деятелем. Однако свою преданность католической вере он противопоставил страстному желанию короля Генриха разорвать с римской церковью, и всяческими путями вставал на защиту папства. А всякого, кто осмеливался пойти супротив нашего своенравного монарха, неминуемо ждала если уж не гибель, то опала и изгнание…
На несколько мгновений Ронан впал в глубокую задумчивость, так несвойственную юности… Неужели все блага и почести земной жизни ценятся выше той позорной и страшной смерти, на какую обрёк себя Эдвард Сеймур? А с другой стороны, Томас Мор был обезглавлен за свои убеждения, которые не предал до последнего своего вздоха, хотя они и стоили ему жизни. Такие разные судьбы, а конец один! Юноша вздохнул, ибо был совершенно сбит с толку необъяснимыми превратностями жизни, над которыми он, в итоге, решил поразмышлять на досуге.
Путники двинулись свои стопы дальше и прошли под Башней Предателей. За ней улочка на мосту совсем сжалась и стала напоминать узкую и тёмную пещеру, по которой словно призраки сновали бледные тени. Вкупе с жуткой картиной, увиденной на кровле башни, эта атмосфера вызвала в мыслях Ронана неожиданное и невольное осознание тщетности бытия и неотвратимости смерти, которые так не шли юношескому энтузиазму и его бодрому духу последних дней. Чувство тоскливой тревоги вдруг сжало юноше грудь. Но касалось ли это ожидание неумолимой гибели его или же других близких ему людей, понять он был не в состоянии, и Ронан помыслил, что, быть может, у него просто разыгралось воображение после созерцания черепов на крыше башни. Не будучи чересчур мнительным человеком, он попытался усилием воли стряхнуть с себя это глупое наваждение и раздражённо посетовал:
– Дженкин, когда же мы протолкаемся к концу этого чёртова моста? Он до того узок и сумрачен, что напоминает мрачное горную теснину с бурлящим по её дну потоком.
– Осталось несколько пролётов, сэр, – невозмутимо ответил ординарец, – и скоро вы ступите на твёрдую почву, которая, впрочем, может уйти из-под ног с такой же лёгкостью, как и болотная кочка. По правде говоря, не прошло ещё и получаса, не считая наших остановок в угоду вашему непомерному любопытству, как мы движемся по мосту, а пробраться с лошадьми через такое скопление людей, домов, повозок равно, что в день коронации протиснуться к самому трону. Впрочем, осмелюсь сказать, что вы зря считаете мост узким. Я слыхал, к примеру, что при короле Ричарде Втором этот самый мост служил ристалищем, на котором в поединке на конях и с копьями сошлись два рыцаря – шотландский посол в английском королевстве и посланник Англии в Шотландии. Уж не знаю, с какой стати они оба оказались при английском дворе, в то время как им следовало бы находиться на расстоянии месяца пути друг от друга, только английский посланник вызвал на поединок шотландского посла. И к бесславию всех англичан и к моему собственному огорчению, мой соотечественник был выбит из седла своим шотландским визави. Так что, сэр, посол из вашего королевства доказал, что Лондонский мост не так уж и узок, по крайней мере, для того, чтобы в рыцарском турнире снискать лавры победителя. Видать, на мосту посреди реки их легче заполучить, нежели в бою в чистом поле.
Юноша улыбнулся этой забавной истории, и на душе у него стало чуть легче… Наконец долгий путь по мосту, казалось, подошёл к своему завершению, ибо Ронан обнаружил, что они находятся на открытой части, откуда даже в сумеречном свете можно было различить дома на берегу. В это время года темнеет рано, и потому, пока наши путники преодолели этот презабавный мост с его толчеёй, со спешащими его покинуть горожанами, живущими на земной тверди, и захлопывающимися в преддверии долгой ночи дверьми и ставнями, начинавшийся вечер превратился без мала в тёмную ночь, чему, к тому же, способствовали снова наплывшие тучи и надвигавшийся с низу реки туман. Перед путниками снова выросла каменная башня, почти точная копия уже виденной ими в середине моста, за исключением разве что одиозных результатов работы палача наверху. Башня преграждала путь на берег, но железные ворота были подняты и задержавшиеся на мосту жители южного берега Темзы спешили его покинуть. Ибо, по словам Дженкина, как правило, мост на ночь запирался с обеих сторон, что было старинной традицией и привилегией его обитателей, таким способом оберегавшихся от ночных разбойников. На последнем пролёте перед самыми воротами столпились люди: одни желали покинуть мост, другие же только что вернулись с берега и протискивались в обратном направлении.
На вершине башни по обеим её сторонам пылали огромные факелы, освещавшие эту, заполненную людьми площадку. Свет пламени отражался в тёмных водах Темзы, бежавших из-под арки моста. Внизу, на пирсе около самой воды на коленях стояла женщина. Пользуясь светом, который бросали факелы, она полоскала в потоке воды выстиранные одежду и бельё и аккуратно складывала их в стоявшую рядом корзину. В сумеречном свете нельзя было различить ни её лица, ни возраста. По крепким, красным от холодной воды рукам, которые открывали засученные по локоть рукава, коренастой плотной фигуре, да простоватой одежде можно было догадаться лишь, что это была служанка или работница, выполнявшая обязанности прачки. Она с таким остервенением полоскала тряпки, груда которых ещё лежала рядом с ней, что ей было ни до стремительного потока, над которым она храбро склонялась, ни до весёлых насмешек, которые отпускали в её адрес люди наверху. Казалось, всё, что ей хотелось, это поскорей разделаться с мерзкой работой и отогреть окоченевшие руки у тёплого очага в своей каморке. Подобное её исступление, несуразная фигура и неподходящее время для полоскания и служили поводом для зубоскальства толпы на верху моста.
Неожиданно чья-то шкодливая рука запустила в бедную прачку огрызком яблока. Работница как раз развернулась, чтобы положить в корзину очередную вещь, и пущенный сверху огрызок угодил ей прямо в лоб, что вызвало взрыв идиотского хохота в толпе. Но вдруг глупый смех неожиданно прервался, ибо оглоушенная неожиданным ударом прачка потеряла равновесие, пошатнулась и, нелепо размахивая руками, свалилась прямо в воду. Быстрое течение между опорами моста подхватило её и потащило прочь от пирса, на котором она до этого стояла. Одежда на бедной женщине сразу вздулась, что и позволило ей первые мгновенья удерживаться над водой, в то время как течение тащило её всё дальше и дальше. Люди на мосту растерянно глядели друг на друга.
– Точный выстрел! – прокомментировал Гудинаф. – Жаль, что наповал.
– Да как ты смеешь, подлая душа! – вскричал юный шотландец. Он метнул негодующий взгляд на Дженкина, как бы желая испепелить того на месте, в мгновение ока скинул головной убор, плащ, перевязь с мечом и бросил всё опешившему ординарцу. Ещё миг понадобился Ронану, чтобы вскочить на парапет моста и с высоты двадцати футов броситься в тёмные воды Темзы.
Всё произошло так стремительно, что никто не успел сделать ни малейшей попытки удержать безрассудного юношу. А он, энергично двигая руками и ногами, силился догнать уносимую течением женщину. Несчастная ещё пыталась отчаянно бить по воде руками, но намокшее одеяние уже не оказывало ей поддержки, а наоборот, сковывало её движения и тянуло ко дну. Она даже не кричала, нет, а лишь продолжала с остервенением колотить руками по воде, но уже не для того, чтобы прополоскать стиранное, а в тщетной попытке спасти свою жизнь. Временами бедняжка полностью уходила под воду, но какими-то неимоверными усилиями её голова снова показывалась над поверхностью. Она захлебывалась и жадно хватала ртом воздух, отчаянно шлепая по воде руками. Но видно было, что силы покидали несчастную жертву глупой и бессердечной шутки…
Прошло несколько мгновений, прежде чем опешившие зрители этой сцены смогли прийти в себя. Первым опомнился Уилаби:
– Дженкин! Что ты стоишь как собор святого Павла? Быстро прыгай в воду и спасай мальчишку!
– Увы, сэр, плавать-то я как раз и не умею! Может быть… Эй, люди, пять соверенов тому, кто вытащит молодца из воды!
– Чёрт бы ты тебя побрал! Да мне его жизнь дороже собственной! – вскричал командор и тут же схватил какого-то подвернувшегося под руку ремесленника и приказал ему бежать в башню и вытребовать у её смотрителя верёвку, другого он послал на поиски бечевы в противоположную сторону, остальным находившимся на площадке людям он повелел искать лодку, а кого-то отправил дозорными на берег смотреть, ни выплывет ли к нему юноша сам.
Так грозен был вид командора, так беспрекословны были его команды, что многие из столпившихся здесь людей, неосознанно подчиняясь воле этого человека с громовым голосом и горящими глазами, бросились во все стороны в поисках лодок и верёвок.
Между тем несчастная прачка уже скрылась из виду – то ли она ушла под воду, то ли течение отнесло её так далеко, куда не доставал свет факелов. Юношу ещё можно было смутно различить во мгле, окутавшей реку, но и его очертания вскоре были поглощены пеленой непроглядного, быстро надвигавшегося тумана. Крепко впившись руками в парапет моста, подавшись вперёд, Уилаби напряжённо всматривался во мрак, в котором исчез Ронан. Кровь в венах командора бешено кипела, сердце стучало молотом, а голова раскалывалась от тысячи всевозможных мыслей. Досада на глупого юнца, бросившегося в воду из-за какой-то жалкой прачки, смешивалась с неимоверной тревогой за его участь. Неужели он, через несколько дней после знакомства, не смог уберечь юношу, судьба которого была с такой надеждой вверенная ему сэром Робертом? Но командор тут же гнал прочь подобные мысли. Не допустит Господь, чтобы Ронан погиб! Вон как сильно и уверенно он плыл. Не может такой человек сдаться воле стихии! Но река-то ужасно холодная, и насколько хватит у него сил держаться в стылой воде. Бедную женщину ему вряд ли спасти, самому бы не погибнуть. Но ведь этот безрассудный юноша может до конца бороться, чтобы вызволить из реки эту простолюдинку…
На мосту и на берегу продолжали раздаваться крики: «Лодку! Лодку!». Люди рыскали вдоль моста, но ни на одном из пирсов в этот поздний час уже не было лодочников с их лодками и яликами. Группа людей во главе с Дженкином сновала вдоль берега, ища какой-нибудь чёлн. Но все лодки, которые они обнаружили, были привязаны к берегу цепями с массивными замками, к тому же в них не было весёл, которые лодочники обычно уносили с собой. Гудинаф чуть не плакал от досады. Но наконец, двери одного из домов на берегу открылись и оттуда показался человек, кряхтя и ворча, что его беспокоят в такое позднее время и в такую промозглую погоду. Когда же до него дошло, в чём дело, он, пусть и нехотя, но согласился помочь, взял вёсла, отпёр свою лодку, куда сел Дженкин и ещё один мальчишка с небольшим факелом – из тех, которые зарабатывали тем, что по вечерам провожали путников по тёмным лондонским улицам и освещали им дорогу…
Тем временем Уилаби, стоя над аркой моста, обуреваемый тревогой и нетерпением, вдруг воскликнул:
– А где этот мерзавец, который имел наглость чем-то швырнуть в даму? Подайте его сюда! Клянусь рукоятью моего меча, болтаться ему вскоре в Тайберне, как увядшему листу на засохшей ветке! {Тайберн – место казни в старинном Лондоне}