alex lynx
Navium Tirocinium
– Ну, сказать по правде, не такие уж они и глубокие, – скромно ответил Ронан. – Рядом с теми учёным мужами, коих вы упомянули, я буду выглядеть словно утлая лодчонка у борта трёхмачтового корабля… Сэр Уилаби, а как велики команды судов, которые выйдут в море под вашим началом?
– Хм… – удивился вопросу командор. – Капитаны, штурманы, кормчие, боцманы, квартирмейстеры, пушечные мастера, матросы… Надобно ещё добавить отряд негоциантов, пастора, плотников, коков. В общем, в памяти всех не удержишь… По моему разумению, для трёх кораблей наберётся на целый центурион… Ну, так что ты мыслишь о моей пропозиции познакомить тебя с учёнейшими лондонскими мужами?
– Мысль эта, право слово, для меня заманчива, сэр Хью… А когда корабли будут полностью снаряжены?
– Вот зима пройдёт, наберём команды, спустим суда на воду, загрузим провиантом, товарами и с божьей помощью в путь, – ответил Уилаби, ещё более удивляясь про себя непонятной настойчивости, с которой Ронан возвращал беседу к путешествию, вместо того чтобы беспокоиться о свое судьбе.
– С вашего позволения, сэр, а кто будет подбирать команды?
– Капитаны, да боцманы, понятное дело, ибо они в морском деле лучше меня смыслят, – вымолвил озадаченный такой пытливостью командор. – А тебе что до того, молодой человек?
– О, всего лишь простое любопытство, сэр, – сказал юноша. – Должен признаться, что меня всегда тянуло ко всему таинственному и непостижимому. Мне нравилось путешествовать по густым лесам и диким ущельям Стёрлингшира и Ментейта, вскарабкиваться на высокие горные кряжи, укутанные облаками… И нынче, когда я помыслю о предстоящем вам странствии, когда подумаю об ожидающих вас открытиях и находках, в моей душе вновь разгорается эта давняя страсть к неизведанному и тяга к загадкам бытия.
– Так разве же, овладевая науками и проводя эмпирии, познавая законы природы и постигая непостижимое, неужели тебе не удастся удовлетворить свою тягу к открытиям?
– Я так полагаю, что, наверное, смогу. Однако, это другое… – вздохнул Ронан.
– Мой тебе совет, юноша: не тешь себя глупыми мечтами и напрасными надеждами. Ты, похоже, не отдаёшь себе отчёта обо всех тяготах корабельной жизни. Впрочем, я и сам мало в них сведущ, но по рассказам синьора Кабота – а это бывалый моряк, уж поверь мне, – мореплавателям грозят тысячи бедствий и несчастий, не говоря уж о том, что корабль может запросто разбиться о рифы и затонуть как ореховая скорлупа вместе во всей командой.
– Но вас же, сэр Уилаби, не отпугнули эти трудности и вы отважились возглавить плавание, – возразил Ронан.
– Сказать по чести, мой мальчик, я мало себе представлял, с чем мне предстоит столкнуться в море, когда пришёл к синьору Кабото. Весьма вероятно, что знай я раньше обо всех тяготах дальнего плавания, про которые я узнал впоследствии от Кабото и других капитанов, мне и в голову не пришло бы отправиться в море. Но раз приняв решение, я уже не мог отказаться от своего намерения и проявить недостойное рыцарского звания малодушие.
– Вот видите, сэр, на вашу решимость не могли повлиять никакие грядущие опасности. Так почему же вы полагаете, что сын вашего друга убоится тернистости пути и коварства стихии?
– Ты, похоже, осмеливаешься меня в чём-то упрекать, Ронан Лангдэйл?.. Человека, пекущегося о твоей будущности, за которую я чувствую себя в ответе перед сэром Робертом. Клянусь душой, ты чертовски неблагодарный мальчишка!
– Прошу прощения, сэр, – ответил юноша, – но неужели путь первопроходца менее почётен и благороден, нежели тьютор в семье герцога или графа, да даже и самого короля? Я уверен, что барон Бакьюхейда одобрил бы такой выбор своего сына.
– Но смирился бы он с мыслью, что сын шотландского дворянина многие месяцы будет ютиться в смрадном кубрике рядом с людьми плебейского сословия, есть с ними из одного жбана жидкую похлёбку, бок о бок с рядовыми матросами выполнять всю черновую работу на судне, что его ладони станут чёрными и заскорузлыми с поломанными ногтями, а кожа лица грубой и обветренной? Что ж, я вижу, ты потупил взор.
– Если бы мой батюшка был рядом, – как бы вслух размышлял Ронан, – я смог бы убедить его в достойности моих помыслов. Ибо самим Богом ниспосылаются нам испытания, тягости и унижения, лишь пройдя через которые, человек будет достоин высшей награды. А к чему нужно пустое тщеславие? Зачем добиваться почестей и богатства, которые есть всего лишь суета и тлен?
– Хм, мне Джордж намекал на твои странности, приписывая это долгому монастырскому воспитанию. Я, право слово, не совсем верил ему, но теперь убеждаюсь в его правоте. Разве нет у тебя честолюбивых помыслов? – увещевал Уилаби. – Благодаря предлагаемому тебе знакомству с придворными учёными и твоим познаниям, ты мог бы неплохо устроиться при английском дворе, а со временем вернуться на родину и стать первым среди шотландских школяров, книжников и учёных или направиться на континент, где ещё больше возможностей для мужей науки.
– Вашими устами, сэр, говорит сама Метида, богиня мудрости, покровительствовавшая Евклиду и Гиппократу, а ваши речи подобны речам Соломона, у которого разума было больше чем у всех сынов востока. Но часто случается, когда самые веские доводы разума не могут перебороть пылкие порывы сердца, как ураганный ветер не может вырвать пробивающийся к свету росток.
– А твоими устами говорит неразумный юноша, – сердито возразил командор, – который вбил себе в голову романтические мечтания, подобно рыцарю в старину, который ради благосклонной улыбки прекрасной дамы готов был безрассудно с одним мечом ринуться против отряда кавалеристов и красиво погибнуть, лишь бы вызвать слезинку у своей пассии, вместо того, чтобы стать под стяг своего государя и на ратном поле приносить пользу своему отечеству. Одним словом, я более не желаю с тобой спорить, настырный юнец. Ты упрям как все шотландцы. Покуда мы доберёмся до Лондона, у меня, надеюсь, хватит доводов вразумить и охладить твоё пылающее сердце, даже если придётся вылить на него все воды Трента, а то и Темзы в придачу.
В таком духе завершилась в тот день беседа Ронана с Уилаби. Юноша был доволен, что ему хватило смелости высказать свои потаённые мечты такому грозному командиру и отважному воину как Хью Уилаби. И пусть он не получил открытого одобрения своим чаяниям со стороны командора, а услышал лишь возражения и отповеди, но не было в них и категорического отказа и насмешки. А в последних словах сэра Хью слышался скорее намёк на продолжение разговора, чем звук навечно захлопывающейся двери. Со своей стороны Уилаби поразила упрямая настойчивость, с которой юный шотландец отстаивал свои неразумные стремления. А потому он, хоть и остался при своём твёрдом убеждении в безрассудности Ронана, которая, по всей видимости, была плодом его юношеской мечтательности, но решил ещё раз присмотреться к юноше.
Решено было затем, что Эндри останется на некоторое время в Рисли-Холл, пока его хозяин не наладит свою жизнь в английской столице. Хотя в тайне души Ронан надеялся на иной поворот в своей судьбе и полагал, что в этом случае паж был бы уже ему не нужен, а из Рисли молодому слуге легче будет вернуться на родину. По любому Эндри предстояло провести несколько месяцев в Рисли-Холл. Тем более в усадьбе мальчишка всем полюбился, а Джордж в нём просто души не чаял – так ему по сердцу был весёлый балагур и острослов. Хотя у самого Эндри такая перспектива чрезвычайной радости не вызвала, скорее наоборот: так ему не хотелось оставлять мастера Ронана без своего попечения.
– Ей-ей, а кто ж будет, ваша милость, шнурки на камзоле вам затягивать и одежду чистить? – обиженно вопрошал недовольный паж. – А что я вашему батюшке скажу, ежели вы там в какую историю вляпаетесь? Ведь он мне поручил ни на шаг от вас не отставать и всячески оберегать, словно я ваш ангел-хранитель… Эх, да и Лондон я не увижу, а занятно было бы взглянуть на этот городишко, ей богу.
– Ты зря беспокоишься, верный мой слуга, – отвечал Ронан. – В английской столице я буду жить в доме кузена сэра Хью, Мастера Габриеля Уилаби. Он знатный негоциант среди лондонского купечества и богат как турецкий султан, а в доме у него прислуги больше, чем в нашем Хилгай народу. Компании разгульные и бражные, как тебе ведомо, я избегаю, и потому тревожиться за меня не стоит. А может статься, что как только моя будущность определится, я тебя к себе и вызову. А городишко этот, как ты толкуешь, чем может быть лучше наших Глазго или Старины Рики {Auld Reekie – ласковое название Эдинбурга. Когда дома топили дровами и углём, над городом стоял дым – reek}, ежели разве что чуть побольше?
– И всё-таки, неспокойно у меня на душе, ваша милость. Поди, в чём-то я виноват. Как будто не могу какую-то опасность от вас отвратить.
– Тебе не в чем себя корить, Эндри. Да и какая опасность может грозить мирному чужестранцу, который в силах, между прочим, за себя постоять в случае необходимости, и у которого к тому же есть такие покровители как сэр Уилаби? Скоро жди от меня известий, и если вдруг мне понадобится твоя помощь, я тебе дам знать. А пока что умерь-ка свой весёлый норов, а то у всей прислуги в замке скоро животы от смеха полопаются.
Надо сказать, что Эндри даже не догадывался о романтических чаяниях своего господина, которые тот высказал лишь Хью Уилаби и тщательно скрывал от своего слуги, опасаясь его острого язычка. А иначе у мальчишки было бы гораздо больше поводов для беспокойства за безрассудного мастера Ронана.
На следующий день произошло ещё одно примечательное событие. За завтраком Уилаби, вспомнив, как Ронан рассказывал о своих воинских занятиях, предложил тому скрестить мечи, чтобы удостовериться, как сильна рука юноши и насколько хорошо он обращается с оружием. Молодой шотландец был польщён такой честью и с радостью принял предложение, ибо он был уверен в своём мастерстве владения мечом и был не прочь испытать его в дружеской битве с прославленным воином.
Через час они встретились в парке позади особняка. Кроме необходимых в качестве оруженосцев слуг посмотреть на турнир пришли Джордж и конечно Эндри. Младший Уилаби, в отличие от своего родителя, не любил воинское дело – единственно, в чём он сходился с преподобным Чаптерфилдом, – Марсу предпочитая муз, Артемиду, Эроса и Бахуса. А поэтому на подобное развлечение он смотрел снисходительно и наблюдал за ним только лишь ради уважения к родителю. А юного слугу Ронана переполняло чувство гордости за своего господина, с которым пожелал сразиться знатный английский рыцарь. С важным видом Эндри стоял рядом с Джорджем и смотрел, как облачённые на всякий случай в кольчугу и кожаные шлемы противники, размяв руки и ноги, встали друг против друга. У каждого из соперников из оружия был только меч.
– Настал твой смертный час! К оружию! – раззадоривая юношу воскликнул Уилаби.
Мечи обнажились и поединок начался. Ронан сразу убедился, что в искусстве сражения на мечах он уступает сопернику. Сэр Хью в совершенстве владел всеми приёмами владения мечом: традиционными, подвластными всем и даже новичкам, и также тайнами стокатта, пунто-реверсо и прочими приёмами, известными лишь мастерам фехтования. Но, как мы знаем, молодой шотландец тоже не был неофитом в искусстве владения оружием, хоть и сражался чуть на старинный лад. Помимо упорства и выдержки бойца его отличала отличные подвижность и гибкость тела, что давало ему некоторое преимущество перед уже немолодым рыцарем. В первые минуты Ронан присматривался к манере соперника, держал меч накоротке и избегал выпадов, ограничиваясь защитой, в то время как Уилаби методично наступал по всем правилам боя на мечах, ища слабые места в обороне шотландца.
Джордж созерцал битву с лёгкой равнодушной улыбкой на холёном лице. Эндри же, наоборот, оживлённо бегал вокруг площадки, на которой шёл поединок, и азартно выкрикивал: «Слева берегитесь, мастер Ронан!», «А теперь справа!» и «Атакуйте же! Он отступает!». Ронан вынужден был остановиться и прикрикнуть на мальчишку, чтобы тот немедленно замолк, иначе его прогонят прочь.
Затем бой возобновился, причём стиль ведения битвы Ронаном несколько изменился: видимо почувствовав своё преимущество в скорости, он стал всё чаще и чаще делать выпады и нападать на Уилаби со всех сторон. Командор же наоборот, сменил тактику и преимущественно защищался, причём делал это весьма умело. Однако, по прошествии ещё нескольких минут, в течении которых молодой воин всё более распалялся и атаковал, а рыцарь только защищался и казалось, что делал это всё с большим трудом и что ещё немного и Ронан нанесёт удар противнику, – так вот, про прошествии времени, достаточного, чтобы разгорячённый азартом Эндри сделал шесть или семь кругов вокруг площадки, Уилаби вдруг сделал резкий выпад вперёд. Уже не ожидавший такой прыти от казавшегося усталым соперника Ронан всё же отбил удар, но получилось так, что сделал это наотмашь и чересчур сильно, в результате чего потерял равновесие и вынужден был сделать шаг вперёд и в сторону, чтобы не упасть. Тут же юноша почувствовал толчок тяжёлым мечом в свою грудь. Если бы командор не держал меч плашмя и ударил бы со всей силы, удар мог бы быть фатальным. Но так как это был только товарищеский бой или то, что в наши дни называется спаррингом, то никакого физического вреда Ронан не получил. На этом бой закончился с очевидной победой Уилаби.
«Уж лучше бы мне умереть на месте от холодной стали, чем попасться так по-глупому!» – подумал Ронан, досадуя на самого себя. Он стоял, обескуражено потупив взор и тяжело дыша, в то время как краска стыда заливала его лицо.
Уилаби бросил меч слуге, снял стальные перчатки, подошёл к Ронану, похлопал того по плечу и, на удивление со спокойным, а не сбитым как у юноши дыханием, сказал ободряюще:
– Молодец, Лангдэйл! Узнаю крепкую руку сэра Роберта в его сыне. Однако в воинском искусстве надо тренировать не только силу и выносливость, но разум и смекалку. У хорошего воина сила и величие должны быть как у льва, а ум и хитрость как у охотника за этим львом. Если в бою ты и дерёшься мужественно как Геракл, то мыслишь пока прямо-таки как глупая косуля. Ну-ну, не обижайся. Разве зазорно проиграть бой опытнейшему рыцарю?
Вскоре эмоции юноши улеглись, как это бывает у людей с пылким характером в его неискушённом возрасте, когда настроение напоминает морскую волну: при наималейшем разочаровании пыл страстей может неожиданно смениться на угрюмую меланхолию, и напротив, стоит солнечному лучику коснуться унылой души, как она снова воспаряет в небеса. Так и Ронан, согретый ободряющим тоном Уилаби, улыбнулся, поблагодарил рыцаря за преподанный ему урок и покинул парк, с удовлетворением осознавая как хороший ученик, что продвинулся ещё дальше в освоении науки…
Наконец наступило время прощания. Как расставался сэр Хью с леди Джейн, никто не знал, ибо они простились в супружеских покоях. Но, похоже было, что расставание супругов прошло без излишних упрёков и проявлений чрезмерной печали со стороны леди Джейн – быть может потому, что она покорилась участи снова расстаться с мужем на долгий срок, или же из-за туманного обещания сэра Хью до отплытия ещё раз навестить свою семью. Ронан с Эндри обговорили всё накануне, и мальчишка смирился с участью провести, как он полагал, непродолжительное время вдали от своего господина. Провожать родителя вышел Джордж, который также горячо попрощался с юным шотландцем и высказал сожаление, что его друг решил променять раздолье полей и лесов на тесноту лондонских кварталов.
– Однако, мне кажется, что ты не отказался бы поменяться со мной местами, – заметил вполголоса Ронан.
Младший Уилаби лишь улыбнулся с видом, говорившим «ну что ж тут поделаешь?», пожал на прощание руку юноше и обнялся со своим родителем. И небольшая кавалькада, состоявшая из сэра Хью, его подопечного и одного слуги медленно выехала из ворот особняка. Джордж положил руку на плечо Эндри и они молча, каждый со своими мыслями, смотрели, как всадники исчезают в плотном, холодном тумане раннего ноябрьского утра.
Глава XXV
Мечты
Путь до Лондона у наших спутников занял четыре дня – это то минимальное время, за которое всадник мог, не загоняя лошадь и не рискуя сломать себе шею, преодолеть сто миль по осенним дорогам того времени, полным ухабов, рытвин и луж. Несмотря на то, что каждый английский землевладелец и городские муниципалитеты, отвечали за исправность проходящих по их землям дорог, но на деле для нерадивых хозяев можно было выдумать уйму причин для объяснения своей недобросовестности. Таким образом, особенно привлекательной эту поездку назвать было нельзя, ни по погодным условиям – стояла поздняя осень с её частыми холодными дождями и мутно-серыми туманами, – ни с точки зрения привлекательности пейзажа – багряные осенние краски уже поблёкли, а ландшафт этой части Англии был скучен и однообразен. Фермерские поля, уже почти убранные перемежались с оголёнными перелесками и рощицами. На почти пустынных дорогах лишь изредка можно было повстречать одинокого коробейника, скорохода или же крестьянскую подводу. Иногда попадались небольшие селения, в которых самым примечательным и многолюдным зданием был, как правило, придорожный трактир.
Покинув Рисли, всадники проехали через старинный Ноттингем, затем по неширокой просёлочной дороге добрались до большого тракта, ведшего из Линкольна в южном направлении. Переночевав в Лестере в приличной по тому времени гостинице, где сэра Уилаби хорошо знали, поскольку он часто здесь останавливался по дороге в Лондон или обратно в Рисли, к вечеру следующего дня путники добрались до Хантингдона, где остановились в полуразрушенном замке, предприимчивый хозяин которого в то время использовал оставшиеся строения старинного родового замка в качестве гостиницы для пристойных путников, путешествующих в английскую столицу или из неё. Последней остановкой перед Лондоном стал Хартфорд, откуда до столицы английского королевства оставалось уже рукой подать, каких-нибудь три-четыре часа лёгкой рысью.
Несмотря на унылый пейзаж и хмурую погоду настроение у нашего героя всю дорогу было приподнятое, отчасти вследствие радостного предвкушения увидеть новые места, что свойственно юношам с пылким воображением и любознательным нравом, и в некоторой степени благодаря не угасшей надежде присоединиться к морскому путешествию.
Поскольку смотреть по сторонам было неинтересно, то Ронан большую часть времени беседовал с Уилаби. Английский рыцарь вкратце рассказал про свою жизнь, полную военных походов и страшных сражений. Также посетовал Уилаби на сибаритство своего наследника и на чрезмерную сентиментальность супруги.
По словам командора, Джорджу давно пора было уж жениться, на что не раз намекал ему родитель, и оставить свои праздные и вольготные привычки. Но, тот, видите ли, не склонен был взять в жёны ни одной достойной девицы из благородных семейств, с какой бы его ни знакомили, а вместо этого, ему, судя по всему, больше по нраву были простые смазливые девчонки, главным достоинством которых является внешняя привлекательность, нежели умные, образованные и с богатым приданым честные девушки дворянского происхождения. Сэр Хью был явно недоволен этим обстоятельством, ибо, как и всякий уважающий себя дворянин, жаждал достойного продолжения своего рода.
Когда же Ронан осторожно спросил про печаль и страхи леди Джейн, Уилаби с раздражением ответил:
– Видишь ли, мой юный друг, я доблестно прошёл сквозь бесчинства войны, видел хищное и алчное лицо смерти, говорил правду в лицо герцогов и самого принца, но я не привык ублажать сусальные прихоти Евы. Ежели женщина выплескивает на тебя полную бадью разнеженных сентенций в напрасной надежде охладить пыл своего господина и не разумеет, что мужчинам предначертано совершать славные деяния, лелеять в своём сердце честолюбие и гордость, то происходит сродни тому, что и при встрече воды с раскалённым железом: вода, пошипев, превращается в пар, а сталь хоть и остывает, но становится только крепче. Ну, да впрочем, стоит ли рассуждать о женских капризах. Расскажи-ка мне лучше ещё раз и обстоятельно о малоприятных происшествиях, в кои ты был вовлечён.
Ронан снова и со всеми подробностями пересказал командору о событиях последних недель, как он простился со старым монахом и вернулся в родовой замок, куда вскоре в его поисках прибыли люди шотландского регента, как бесследно исчез Лазариус, что вызвало огромные опасения отца и сына, и про своё бегство из Крейдока. Внимательно всё выслушав, сэр Хью согласился с разумностью принятого своим другом бароном Бакьюхейда решением отправить Ронана к нему в Англию, ибо он, Уилаби всегда хранил в сердце благодарность к шотландскому рыцарю за его великодушный поступок и давно мучился совестью, что ничем не может отблагодарить своего спасителя. Теперь же, то ли по воле злого рока, то ли по божьему промыслу ему выпала возможность доказать на деле свою благодарность и преданность старому другу, взяв под покровительство его сына.
– Можешь не сомневаться, юноша, – закончил Уилаби, – при английском дворе, равно как и в твоей далёкой стране, тоже плетутся паутины интриг, попав в которые человек рискует наподобие мошки, которой паук откусывает голову, также остаться без этой важнейшей части тела, в чём ты сможешь убедиться воочию, когда мы будем пересекать Лондонский мост. А потому осторожность в поведении и поддержка влиятельных лиц должны стать непременными правилами твоего бытия в Лондоне.
После этого Уилаби долго ещё говорил о вынашиваемых им планах как, используя свои знакомства и связи при английском дворе, надёжно устроить Ронана, чтобы тому не было тоскливо в Англии и он мог бы жить, как и подобает благородному человеку. Командор нарочно избегал разговоров о плавании в надежде, что юноша, трезво помыслив, внял его доводам и оставил безрассудные мечты. Читателю известно, однако, какие мысли витали в голове Ронана, а потому этой надежде сэра Хью не суждено было сбыться, ибо хотя юный шотландец и слушал Уилаби с почтительным вниманием, но при первой же возможности завёл разговор о море и кораблях.
– Скажите, сэр, а в каком месте строятся те суда, на которых вы поплывёте в восточные земли?
– Вот уж воистину, надоедливый мальчишка! – воскликнул в сердцах командор. – Клянусь душой, я ещё не видывал мухи, назойливей в её желании усесться на мои усы, нежели ты – в своей охоте глотнуть пару пинт солёной воды!
– Сэр Хью, вы вправе чтить меня неблагодарным, но мне нелегко избавиться от навязчивых грёз. Это как прекрасное сновидение, проснувшись от которого, мы вновь хотим заснуть, чтобы снова очутиться в объятиях чудесного сна. Вы можете осыпать меня укорами и насмешками, но я ни за какие сокровища на свете не расстанусь с мыслью о путешествии, несмотря на неимоверные трудности и страшные опасности, которыми оно чревато.
– Твоё влечение, молодой человек, мнится мне тяжелейшим недугом, который может излечить лишь опытный врач.
– Или же превращение сна в явь, – твердил своё Ронан.
«Чёрт возьми! Ну и настырный же юнец! – размышлял командор. – Что же делать с его наивной мечтательностью? Наотрез отказать и разом развеять все его грёзы? Похоже, так было бы лучше ему и мне, хотя он и может подумать, будто я нарочно хочу от него отвязаться, оставив в Лондоне, а самому уплыть из Англии. А посмотреть с другой стороны, если он останется один в Лондоне, то кто знает, в какую историю он может попасть с его юношеской горячностью, настойчивой самоуверенностью и романтическими порывами? Хоть мой сын и утверждал, что Ронан чурается весёлых компаний, но сможет ли он устоять от множества соблазнов, которыми Лондон искушает молодых джентльменов? А ежели с ним что случится, то как я смогу простить себе, что не оберёг молодца, и как я посмотрю в глаза сэра Бакьюхейда, если мне когда-либо доведётся ещё встретиться с ним? Может быть, пойти на уговоры и взять юношу с собой в морской поход? Но у него вовсе нет опыта, да и Ченслер едва ли захочет взять в команду такого никчёмного моряка как Ронан».
Такие спорные мысли пронеслись в голове командора, которому пришлось бороться с весьма противоречивыми эмоциями, что оказалось для него гораздо труднее, нежели биться мечом. Чувство долга перед сэром Робертом и так неожиданно возложенная на него ответственность за юношу, симпатия к Ронану и раздражённость его упрямством, опасение за судьбу юноши в незнакомом городе и немыслимость взять Ронана с собой – всё это переплелось в клубок смятенных дум. Уилаби проклинал шотландскую настырность юноши и в то же время не мог не уважать его упорство… Как было бы хорошо, если бы Ронан спокойно принял его предложения о знакомстве с придворными учёными и на этом бы угомонился. Тогда у Уилаби не было бы другого пути, кроме как им же предложенного. Теперь же юноша настойчивыми вопросами про плавание и своими прямыми намёками посеял зёрна сомнений в душе командора. Сэр Хью сам удивлялся такому смятению разума и своей растерянности: он, военный командир и рыцарь, отважно бившийся на полях сражений и руководивший защитой крепостей, он проявлял сомнения и нерешительность в разговоре с безбородым юнцом. После долгого раздумья Уилаби, наконец, сказал:
– Ну, что ж, милый мой. Видит Бог, намеревался я всё устроить для твоего благоденствия и удовольствия барона Бакьюхейда. Но что поделаешь с твоим безрассудным упрямством? Как не может корабль плыть против ветра, так и я не в состоянии потушить твою глупую страсть. Клянусь тебе, что я потолкую с Мастером Ченслером и расскажу о тебе, юноша, не приукрашивая твоих достоинств, но и не скрывая присущих тебе недостатков. Однако, уж извини, я не могу обещать, что наш разговор с ним окончится, как ты того желал бы. Ричард – опытнейший моряк и ему лучше знать, какое найти тебе применение на судне – если таковое, вообще, найдётся, в чём, признаюсь честно, я сильно сомневаюсь, – и как команда может воспринять в своих рядах такого ухоженного молодца благородных кровей.
– Клянусь Богом, я не заставлю вас краснеть, сэр Хью, какую бы работу мне не вменили в плавании! – с жаром воскликнул восторженный Ронан. – Я силён как могучий лев и вынослив как тягловая лошадь, в чём вы, давеча, имели возможность убедиться.
– Может оно и так, – заметил командор. – Только рассудительности у тебя как у малого ребёнка. Ещё неизвестно, какого мнения будет наш навигатор, касательно твоей надобности и полезности в плавании. В этом вопросе на мою протекцию и не рассчитывай, ибо не пристало мне, сухопутному ящеру оспаривать мнение такой бывалой рыбы, как Ченслер. Отстаивать и защищать свои устремления – а по мне, просто юношеские прихоти – тебе придётся самому.
– Можете не сомневаться, сэр, мне найдётся, что сказать, – пылко ответил Ронан. – Моё сердце подскажет мне нужные слова, если, правда, оно сейчас же не вылетит из груди от восторга! Я премного благодарен вам, мой командор, за ваше благоволение к скромному шотландскому юноше и за предоставляемый мне шанс. Вы не поверите, но никогда прежде я не был так счастлив как сейчас, не испытывал такого упоения души! Где-то в груди собирается комок радостного волнения, и этот пасмурный день кажется мне таким приятным и весёлым!
– Позволь мне посоветовать тебе, юноша, – сказал Уилаби, – поумерить твою восторженность и не лететь быстрее стрелы. Если наш кормчий не соблаговолит включить тебя в команду одного из кораблей, я не буду перечить его решению. По правде говоря, я поразмышлял бы на твоём месте о занятиях науками, ибо это видится мне более вероятной твоей будущностью, нежели смутная перспектива далёкого плавания.
Командор рассудил, что лучше будет, ежели Ронан сам уразумеет после разговора с Ченслером всю тщетность своих помыслов. А в том, что бывалый моряк убедительно докажет малопригодность юноши к морскому делу и откажет Ронану в притязании на участие в плавании, в этом у командора почти не было сомнений. Хотя Уилаби и признавался себе, что ему не удалось переубедить юношу и одолеть его строптивость, но он приписывал это скорее шотландскому упрямству Ронана, нежели слабости своих доводов и увещеваний. А потому у командора в битве с юношеской настойчивостью Лангдэйла не оставалось другого средства, как применить артиллерию в лице отважного навигатора, Мастера Ченслера. Говоря по правде, сэр Хью сам не знал, чего ему хотелось более: чтобы кормчий наотрез отказал Ронану или же чтобы юношу зачислили в плавание. Первый раз в жизни он пребывал в такой неуверенности и посему решил целиком и полностью положиться на мнение Ченслера.
– Клянусь вам, сэр, – отвечал Ронан, – что если мне не удастся убедить Мастера Ченслера взять меня в плавание, я оставлю всякие помыслы о путешествии, как бы тягостно это ни было для меня, и примирюсь с участью искать удовольствие в занятиях науками.
Несмотря на столь смиренный ответ, юноша лелеял надежду или, даже правильнее сказать, он горячо верил в свою способность убедить всякого человека, будь то даже английский король и все его придворные, в своём страстном желании отправиться открывать новые моря и земли. «Неужели моя сила и ловкость могут не пригодиться в этом странствии? – рассуждал Ронан. – Пусть я ни разу не выходил в море, но я могу быстро всему научиться. Я не буду чураться никакой, даже самой грязной работы… А что до моего благородного происхождения, так не все ли мы потомки Адама и Евы? Мой предок получил земли от шотландского монарха за свою преданность и отвагу. Мой отец заслужил рыцарское звание верностью королю Иакову и совершёнными им подвигами. Значит, деяния самого человека возносят его к почёту, а не кичливое упоминание о славных родоначальниках. Чем я заслужил своё дворянство, кроме благородных деяний моих предков, и почему я должен чванливо избегать общества простолюдинов, которые порой по своим знаниям и сноровке в мире, отваге и мужеству в войне превосходят большинство напыщенных людишек, мнящих себя благородными? Мой родитель наверняка одобрил бы такое решение своего сына, который вместо того, чтобы бездеятельно просиживать в английской столице, – хотя занятие науками и весьма увлекательно времяпровождение, – так вот, чтобы вместо пребывания в удушливом, зловонном мегаполисе, он отправился бы в далёкое плавание по океанским просторам в поиске новых земель и маршрутов».
С такими радужными мыслями и в состоянии близком к эйфории Ронан приближался к английской столице. Нельзя сказать, что он был бесплодным мечтателем, витающим в облаках. Юноша прекрасно понимал тернистость выбранного им пути или, по крайней мере, догадывался об ожидавших его трудностях и опасностях. Но в том возвышенном состоянии духа, в котором он пребывал, все препятствия казались ему пустяковыми и легко преодолимыми, а опасности – что ж, они только прибавляют азарта и ещё больше возбуждают стремления.