alex lynx
Navium Tirocinium
– Ну, в таком случае, может быть, у вашего компаньона есть потребность в каком лечебном снадобье? – вкрадчиво поинтересовался Фергал, желая выведать имя сановитого всадника.
– Боюсь и здесь ты прогадал, приятель, и понапрасну будешь предлагать свой товар. Всё, что нужно моему товарищу, так это войско, которым можно командовать во славу Господа и великой Англии, – уклонился от услуг знахаря моряк и пошёл вслед за товарищем.
– Mile diabhlan! – сквозь зубы процедил ему вслед Фергал.
Тем временем откуда-то появился юркий молодой паренёк, по-видимому, подмастерье с верфи, которому приехавшие поручили своих лошадей, а сами направились в мастерские, где в кузнечных печах пылал огонь и можно было немного обсохнуть и согреться.
Как только подросток, устроив лошадей в конюшне, снова показался в дверях, под козырёк крыши к нему подошёл, оглядываясь, Фергал и, отряхивая капли дождя со своей накидки, подосадовал:
– Ух, который уж день льёт, словно запруду небесную прорвало.
– Да уж, вернёхонько, сэр! – согласился молодой подмастерье.
Фергал выудил из-за обшлага своей куртки небольшой оловянный сосуд с бренди, со смаком отхлебнул глоток и протянул флягу подростку:
– Согрейся, приятель!
– Ого, сэр! Спасибочко, – ответил молодой корабельщик, сделав нескромно большой глоток. – Ну, надо идти товарищам подсоблять палубу смолить.
– Погоди-ка малость, дружище. А скажи, что за господа сюда пожаловали, чьих лошадок ты только что в этот сарай упрятал? Кажись, важные птицы.
– А! Так, то ж как раз те люди, причём из самых главных у них, которые на этих вота кораблях-то и поплывут скорёхонько. Они, поди, из Лондона явились глянуть, как работа тута идёт. А дело-то споро движется, ей богу.
– А как зовут этих командиров, тебе известно?
– Не, имён я не припомню уж. Да и почто мне свои извилины напрягать? Вот как ставить рёбра у корабля, что мастера шпангоутами именуют, это уж накрепко в голове моей засело. А слова мудрёные и имена там всякие в памяти моей долго не задерживаются. Припоминаю лишь, что который повыше из этих двоих, тот вроде бы самый важный у них, сэром его неким величали.
– Сэр Хью Уилаби, быть может? – предположил Фергал и в стремлении оживить память паренька опять предложил тому флягу.
– Во, точно! Как пить дать Уилаби! – воскликнул юный корабельщик, обрадованный таким проблеском своей памяти, снова глотнул крепкого напитка из дружелюбно протянутой ему фляги, вытер рот рукавом, набросил капюшон и отправился было помогать своим товарищам.
– Да что ты, приятель, так рвёшься спину гнуть? – остановило его Фергал. – А не желал бы не столь тяжким образом на жизнь зарабатывать? Ну, сказать к примеру, пошёл бы ты в услужение к какому-нибудь богатому человеку?
– Я? Да ни за что на свете! Вы что, дядечка? Чтоб я, да прислужником! Мне больше по нраву стоящим делом заниматься. Вот подучусь малость, сам корабельных дел мастером стану, буду такие парусники строить!.. Ух! А вообще-то мечтаю я когда-нибудь сам на эдаком корабле в море поплыть, далече-далече за горизонт, туда, где, говорят, небо с землей сходится… Эх, оставьте уж, сэр, ваш трёп про лакейство для бездельников и лизоблюдов. Ну, прощевайте! Заболтался я тута с вами, перед сотоварищами совестно, – на одном дыхании выпалил паренёк и, не оборачиваясь, припустился бегом туда, где кипела работа.
Фергал насмешливо ухмыльнулся вслед мальчишке и тут же забыл о его существовании, погружённый в собственные мысли: «Так, стало быть, Уилаби у них один из самых главных и с кем-то там ещё явился сюда из Лондона. И, наверняка, после осмотра этих посудин полетит обратно в своё тёплое и сухое лондонское гнёздышко. Ага! вот скоро я и найду тебя, Лангдэйл, когда разузнаю, где обитает этот самый сэр Хью, с которым ты вместе упорхнул из Рисли. Славненько, что эти деревенские обыватели такие дурачины болтливые – что поп-огородник, что ребятня». И бывший монах отошёл подальше и стал дожидаться, когда же Уилаби, один или со своим спутником отправится обратно в Лондон, намереваясь последовать за ним.
Примостившись около какого-то сарая, Фергал увидел, как вскоре Уилаби со своим компаньоном-моряком и ещё двумя корабелами, по-видимому, старшими на верфи, подошли к строящимся судам. Компаньон сэра Хью потрогал корпус, постучал по дереву кулаком, затем ладонью и обратился к корабельщикам. Те стали что-то живо ему объяснять, жестикулируя руками, показывая то на один корабль, то на другой. Затем моряк проворно вскарабкался на палубу и некоторое время провёл там, скрытый от взгляда Фергала высокими бортами. Уилаби в это время стоял молча с серьёзным видом, внимательно прислушиваясь к разговору. Иногда командор и его товарищ – а это был не кто иной, как Ричард Ченслер – возвращались в здание кузнечных мастерских, чтобы там, в тепле и сухости продолжить разговор с корабелами, а судя по долетавшим оттуда запахам и утолить свой голод. Фергалу же, продрогшему и голодному, оставалось лишь завидовать им и злиться на весь божий свет; ибо всё, на что мог рассчитывать он, это толстая войлочная куртка и остатки бренди в полупустой фляге.
Через два или три часа, показавшихся Фергалу вечностью, осмотрев корабли и выяснив все интересовавшие их вопросы, Уилаби и навигатор оседлали отдохнувших лошадей и наконец-то направились обратно в сторону Лондона.
Всякому понятно, что следовать за верховыми пешком на протяжении нескольких миль – да так, чтобы дюже не отстать и не привлечь к себе излишнего внимания – задача не из лёгких. Однако та досадная напасть, что так раздражала и тяготила Фергала в течение всего дня и которую он клял всеми грехами ада, а именно – мерзостная погода, – теперь сыграла в его пользу…
Закутавшийся до самых глаз в плащ командор и мало обращавший внимание на непогоду моряк ехали не спеша и бок обок, тщательно выбирая дорогу, чтобы не попасть копытом лошади в прятавшиеся под водой ямы и колдобины, а также, чтобы разговаривать друг с другом, не надрывая горло, силясь перекричать дождь и ветер. За всю дорогу им ни разу не пришло в голову оглянуться назад, где в сотне шагов от них, укутанный пеленой дождя то шёл, то бежал некий человек, у которого не было намерения ни отстать, ни приблизиться, и в котором Ченслер мог бы узнать помогшего ему спуститься с лошади продавца целительных трав и снадобий.
– Признаться, мне с трудом вериться, что на этих скромных по размеру кораблях возможно преодолеть тысячи миль по океану, – говорил Уилаби. – Что ты думаешь об этих судах, дорогой Ричард? Насколько они надёжны?
– Ежели вы ждёте от меня мнение воина, командор, то вам должно быть видней, как защищать корабли от разбойников, – ответил Ченслер. – Если же вас интересует разумение купца, то я ещё не видал более вместительных трюмов у английских торговых кораблей.
– По правде говоря, я хочу услышать мнение опытного моряка, кормчий Ченслер. Ты наверняка заметил, что в морском деле я разбираюсь пока не более чем повар в искусстве осады крепости, а потому каждое твоё слово будет для меня алмазом в короне успеха нашего похода.
– Что ж, сэр Хью, тогда спешу развеять все ваши опасения касательно мореходных качеств этих судов. Вы заприметили, какой низкий бак у кораблей, словно длинный клюв альбатроса?
– А как же! Я первым делом и обратил внимание на это обстоятельство, которое меня и смутило. Видел ли ты большой корабль, стоявший на якоре напротив пристани в Редклифе? Так у него целая неприступная башня спереди высится, самое настоящее фортификационное сооружение: сверху удобно и нападения отбивать и корабли неприятеля атаковать.
– Уж точно, командор, это в вас воин говорит; а знающие корабельщики толкуют, что подобная конструкция как у наших судов придает кораблю большей остойчивости, быстроходности и поворотливости, – возразил кормчий. – И я с ними, сэр, согласен целиком и полностью – мореходность у них самая что ни на есть лучшая из всех видов сотворенных людьми средств, которым приходилось плавать по морям со времён Ноева ковчега. Видал я одного такого купца в Бискайском заливе с вымпелами Антверпа и герцогства Брабантского – летел быстрее чаек. Но ежели борт о борт сражаться, то, правда ваша, уступят они крутобортым кораблям с высоченными надстройками. Впрочем, я сомневаюсь, что в северных водах нам повстречается столь грозный противник. Мнится мне, что нашим главным врагом будет ужасный холод, который царит в тех краях.
– А я к тому же слышал, будто в Северном океане льдины встречаются потолще самых мощных крепостных стен. Как же наши суда преодолеют такое препятствие? – поинтересовался Уилаби, проявляя свойственную хорошему военачальнику предусмотрительность.
– Ну, а коли уж нам придётся столкнуться со льдами, – рассуждал навигатор, – то главное не подходить к ним чересчур близко, иначе они сожмут корабль в свои тиски как щипцы для колки орехов и раздавят как скорлупу. Не ведаю, верно то или нет, однако, моряки, которые до северных берегов Норвегии доходили, такие байки сказывают.
– Выходит тогда, что лишь мастерство кормчего способно справиться с этой страшной опасностью. Ну что ж, вся надежда на тебя, дорогой Ричард.
– Полагаю, не стоит нам раньше времени беспокоиться, сэр Хью. Первое и самое важное обстоятельство, которое синьор Кабот верно учёл, это то, что отплывать надо весною, чтоб попытаться за тёплые летние месяцы весь путь преодолеть. А во-вторых, вы не обратили внимания на большие металлические пластины, что в лабазе на верфи были уложены?
– Неужели ты думаешь, что от моего намётанного глаза что-то может укрыться? Мне показалось, это какие-то заготовки для кузнечных дел мастеров.
– Не совсем так, командор. Этими пластинами, сделанными из самого твёрдого свинца, обвесят нижнюю часть корпуса кораблей, дабы придать им большей прочности на случай встречи со льдинами. Но говоря по правде, это изрядно утяжелит суда и убавит их быстроходности, о чём я и толковал строителям; но они ссылаются на повеление синьора Кабота, а уж он-то, надо полагать, разумеет, что делает – чай, моряк бывалый. Да и наши купцы на всё пойдут, лишь бы товары уберечь.
– На всё, говоришь. Да кабы не так! – возразил Уилаби. – Пушки-то вознамерились поставить полу-кулеврины; хорошо хоть железные, а не бронзовые.
– Да зачем же нам мощные пушки? Посудите сами, командор, ведь в тех суровых непригодных для жизни краях, где, сдаётся мне, и людей-то нет вовсе, нам придётся сражаться не с вражескими армиями, а разве что с дикой и неизведанной природой… К месту сказать, сэр Хью, поспеем ли мы своевременно поставить пушки? А то слыхал я, что королевский флот строится шибко быстро, а им артиллерия надобна пуще нашего.
– Пушки будут у нас к сроку, Ричард, клянусь тебе! Их ещё по осени в Суссексе заказали, где у Мастера Леветта самые лучшие плавильные печи для пушек стоят. Чудно право, но, знаешь ли, сей прославленный на всю Англию пушечный литейщик является на самом деле не кем иным как тамошним викарием. Не странно ли, что человек, проповедующий слово Божие и спасающий души людей, вместе с тем изготовляет орудия для погибели их телес!
– Что же в этом удивительного, сэр? Духовенству ведь всё едино, как с еретиками расправляться – сжигать ли на кострах или расстреливать из пушек. Впрочем, не мне об этом судить. Да к тому же, как моряку мне и неважно, кто будет кулеврины для английских кораблей лить, лишь бы на пушки те можно было положиться как на попутный ветер и чтобы стреляли они с такой же точностью, с какой Polaris каждую ночь появляется точно на севере.
Весь путь до города беседа командора и кормчего протекала примерно в таком духе. Ченслер делился с Уилаби своими глубокими, как океан познаниями в мореплавании, в то время как неискушённый в морском деле сэр Хью справлялся и выспрашивал. Не преминул командор и полюбопытствовать, какое впечатление произвёл его подопечный на Ченслера.
– Ей богу, в его голову знания впитываются как соль в кожу моряка, – ответил кормчий. – Со временем он может стать искусным штурманом, если пожелает. Хотя у доктора Ди о нём как будто было иное мнение.
– Как! Неужели сей магистр всех наук не доволен способностями юноши? – удивился Уилаби. – Не могу в это поверить! С какой целью тогда он пригласил Ронана в свою мастерскую во дворце Элай?
– Мнится мне, что как раз потому доктор Ди и позвал молодца, сэр Хью, что он весьма высокого мнения о талантах вашего протеже, и вероятно намеревается склонить его к занятиям науками.
– Вот как! Впрочем, я не удивлюсь, Ченслер, если подобная задачка окажется не по зубам даже этому учёному мужу, как не смогли её одолеть и такие неучи, как мы с тобой…
Разумеется, Фергалу, державшемуся на почтительном расстоянии от беседовавших, не удалось услышать ни единого слова из их разговора; да и навряд ли он много бы понял из этой беседы. Оказавшись на заполненных народом лондонских улицах, Фергал отважился почти вплотную приблизиться к всадникам, но всё, что ему удалось услышать, были слова дружеского прощания, после которых путники направились в разные стороны. У соглядатая не возникло затруднения, какой путь избрать, и он, разумеется, последовал за Уилаби.
Вскоре они пересекли Мост, и чуть спустя Уилаби вошёл в большой кирпичный дом, в то время как слуга повёл лошадь в конюшню куда-то позади здания. Фергал некоторое время проторчал на противоположной стороне улицы, чтобы убедиться, что сэр Хью действительно проживает в этом доме, и запомнить вид самого здания. Вскоре совсем стемнело, ибо день подошёл к концу, а низкие набухшие облака заволакивали всё небо.
Мокрый, будто рыба в Темзе, замерший, словно мартышка в снежной Лапландии и с аппетитом как у медведя после зимней спячки Фергал побрёл в направлении Лондонского моста. Он то клял эту промозглую погоду всеми грехами ада, то вспоминая, что именно вследствие такого ненастья он смог проследить за Уилаби, возносил благодарность небу, то вдруг поднимая вверх признательный взгляд и видя, на что оно похоже, снова начинал распекать эту «божескую обитель, похожую на дырявое сито». Раздираемый подобными сентиментами по отношению к небесам, Фергал тщательно обходил огромные разливы на улице и мечтал поскорее перебраться на другой берег и найти там какую-нибудь таверну, где жарко пылает очаг, подают зажаренное мясо ягнёнка с изюмом, приправленное розмарином и без ограничения наливают эль и вино. Но не успел он пройти и пары сотен шагов, как, пытаясь обойти пересекавшую улицу широкую лужу по узкой не залитой водой боковине, вдруг столкнулся с каким-то человеком, шедшим ему навстречу. Раздосадованный помехой и необходимостью либо ступить в лужу, чтобы пропустить незнакомца, или же сделать несколько шагов в обратную сторону, Фергал выругался и поднял голову, чтобы взглянуть на наглеца, преграждавшего ему путь.
Невзирая на темноту, кошачьи глаза горца различили в обидчике того, чей образ преследовал его днём и ночью, и кого он, с одной стороны, ненавидел давно и яростно, а с другой – боялся и в некотором роде даже любил.
Но поскольку Фергал хотел скрыть от Ронана своё здесь присутствие и уж тем паче свои помыслы, то при такой нежданной встрече его естественным желанием было остаться неузнанным, а потому-то он и поспешил поскорее разойтись и принять сердитый, недовольный вид.
Глава XLII
Арчи
На Вестчип, и так одной из самых оживлённых улиц города, в тот день было особенно многолюдно, вероятно по причине выдавшегося, наконец-то, хорошего денька, первого за всю зиму.
Для лондонских кумушек и хозяек представилась отличная возможность посудачить и поделиться последними сплетнями, потому как на деле Вестчип представляла собой огромный рынок, растянувшийся вдоль почти всей улицы и занимавший всю её ширину. А где как не в таких людных местах можно удовлетворить своё любопытство свежайшими слухам?
На прилавках лежали горы мяса, в основном солёного ввиду зимы, всевозможная рыба – свежая, солёная и сушённая. Зелени и свежих овощей было мало и стоили они очень дорого зато много было всевозможных рассолов и сушённых трав. Пекари предлагали разнообразные мучные изделия – от дорогих пшеничных хлебов и румяных булок до дешёвых ячменных лепёшек. Чего здесь только не было – зерно, мука, сладости, лесные орехи, мёд, пиво и эль, всяческие изделия городских ремесленников и, конечно, заморские товары и диковинные восточные фрукты и сладости. На фасадах выходивших на Вестчип домов висели кованные и намалёванные на деревянных щитах изображения различных товаров – в зависимости от того, что продавали в лавке под вывеской. Всего было в изобилии на этой улице и для любого кармана, только не пустого.
Разномастная толпа покупателей и торговцев шумно гудела на все голоса, среди которых нередко слышалась и чужестранная речь. Бойкие продавцы во все горло расхваливали свой товар. Домохозяйки и кухарки переходили от прилавка к прилавку, от повозки к повозке, выбирали припасы, торговались с продавцами и, в конце концов, договорившись, доставали из глубины складок своей одежды кошельки, расплачивались с торговцами, складывали товар в свои вместительные корзины и продолжали дальше свой путь в лабиринте ларей и повозок.
В этом огромном торжище между пёстрыми прилавками и навесами торговцев сновал подросток. Поношенная, кое-где протёршаяся и потерявший свой цвет куртка скрывала худобу паренька и была до такой степени велика ему, что опускалась почти до колен, рукава были сильно подвернуты и засалены, а непонятной формы шапчонка прикрывала нечесаную голову своего хозяина. На неумытой острой физиономии, словно крысиные, горели хищные и голодные глазёнки. Он жадно пожирал взглядом всю эту снедь, разложенную на лотках, рот его был полон слюней, но денег у него, равно как и крошки во рту, не было со вчерашнего вечера – после того, как он проиграл в кости последние два фартинга своему дружку, такому же беззаботному вертопраху, как и он сам.
В это время на дальнем конце рынка раздался грохот подъехавшей повозки, сопровождаемый режущим ухо звуком горна. И уже бывалый люд в предвкушении развлечения понемногу потянулся к тому месту, где стоял высокий деревянный помост с возвышавшимся посередине него столбом.
– Преступников привезли! – раздавались весёлые возгласы.
– К позорному столбу окаянных! – задорно кричали другие.
– А что они натворили-то?
– Да вот сейчас и узнаем.
Повозка остановилась рядом с помостом, в центре которого стоял вертикальный столб. От него на высоте четырёх-пяти футов расходились в стороны четыре деревянные рамы, внутри каждой было закреплено по две доски, оставлявших при сочленении три круглых прорези.
Сопровождавшие повозку стражники с алебардами выволокли из большой железной клетки, укреплённой на колымаге, четырёх индивидуумов весьма жалкого вида: троих мужчин и одну молодую женщину. Одежда их была в беспорядке, волосы спутаны. Глаза осуждённых конфузливо смотрели в землю. Лишь девица, не чувствуя никакого смущения, выпрямила спину и глядела прямо перед собой, а в её горделивом и бесстыдном взгляде читался вызов собравшейся толпе.
На помост поднялся один из отряда стражников, по виду их капитан, который, понимая торжественность события и свою значимость в нём, развернул свиток, подождал, пока один из его сослуживцев привлёк внимание людей пронзительным звуком медного горна и, еле разбирая написанные слова, медленно и громко прочитал, особенно отчетливо произнося имена преступников:
– Согласно решению… мирового судьи Уолбрука… приговариваются… к трём часам… позорного столба нижеперечисленные: … Джон Холси …, Дэвид Четвуд …, Джон Спарроу … и Джойс Петхэм … – за содержание публичного дома и … участие в неблагопристойных и богопротивных … прелюбодейских и содомских занятиях.
На физиономиях некоторых внимавших глашатаю появились лукавые ухмылки; на других лицах, принадлежавших в основном к почтенным матронам и честным добропорядочным горожанам – или считавших себя таковыми – отобразилось чувство гадливости и презрения; и лишь очень малая часть зрителей глядела на осужденных с жалостью и состраданием, спрятанными под маской безразличия.
Следом за речью глашатая на помост, подталкивая тех алебардами, доставили осуждённых, приподняли верхнюю доску в каждой раме, поместили на нижнюю часть шею и запястья рук несчастных, снова опустили верхнюю доску вниз и закрепили две половины щита между собой на замок. Получилось, что голова и кисти рук преступников были как бы выставлены на всеобщее обозрение на одной стороне щитов. После этого по приказу капитана осуждённые начали медленно двигаться по кругу друг за другом, вращая позорный столб.
Толпа оживилась, началось веселье – то, за чем все здесь и собрались. Среди зрителей раздались издевательские выкрики:
– Смотрите-ка, смотрите! А у этой потаскухи никакого стыда нет, как она гордо смотрит-то!
– А отчего ей стыдиться-то? Сегодня её отпустят, а завтра она в другой бордель пойдёт.
– А глядите-ка, какое лицо-то пунцовое у того «джентльмена», вон тот, что самый молодой и в бархатный камзол выряжен! Ну-ка, расскажи нам, красавчик, да поподробнее, как вы там друг друга тешили-то. Ха-ха-ха!
Кто-то из толпы не выдержал, выхватил корнишон из рассола и запустил в женщину на помосте, угодив ей в спину.
– Вот с кем тебе дружбу водить надо!
Раздался дружный гогот. И вслед за первым метким броском в неблагочестивых нарушителей закона полетели протухшие яйца, кости, требуха и даже камни.
– А вон тот-то, глядите, еле ноги волочит. Это он, верно, от содомских утех так обессилел!
Собравшиеся зрители заржала ещё пуще. Заметим, что то были самые пристойные шутки и восклицания, которыми по этическим соображениям мы и ограничимся. Охочая до зрелищ беснующаяся толпа продолжала всячески глумиться и издеваться над горемычными сладострастниками, имевшими в тот день несчастье быть пойманными, хотя, вероятно, добрая половина зрителей едва ли сама могла похвастаться благопристойностью своего поведения…
Юнец подошёл к окружавшей помост толпе зевак и протолкался в первый ряд. Увидав приговорённых к позорному столбу, он присвистнули от удивления и прошипел сквозь зубы:
– О, дьявол! Да это же Джойс, сестричка моя! Опять-таки попалась, бедная курочка. Эх, не повезло тебе нынче.
Он зло взглянул на веселившуюся вокруг публику. Душа его вознегодовала при мысли о том, как они смеют издеваться над его сестрой, эти бездушные и жестокосердные людишки. Сердце паренька кипело от злости, распаляемой ненавистью к собравшейся здесь толпе. Но что он мог поделать? Нет, помочь сестре он ничем не мог, кроме своего сочувствия, и мальчишка решил заняться тем, зачем, в общем-то, и наведался на Вестчип.
Хорошо даже было, что для публичного наказания привезли провинившихся, потому как внимание и продавцов и покупателей на некоторое время отвлеклось на публичную экзекуцию. Первым делом юнец вознамерился утолить свой голод. Подросток неспешно побрёл вдоль ближайшего ряда с товарами, где внимание продавцов в наибольшей степени было приковано к происходящему на помосте и на едкие реплики, которыми они обменивались между собой. Там, где продавец был особо невнимателен, мальчишке удавалось тишком и с завидной ловкостью смахнуть рукой что-нибудь с прилавка и запрятать в своём длинном рукаве, откуда затем снедь перекочёвывала за пазуху. Заново смешавшись с толпой зевак около помоста, юнец принялся жадно поглощать добытое таким нехитрым, хотя и недозволительным образом, съестное. Покончив с первой частью своёй трапезы, мальчишка заново приступил к обходу, но уже на другом конце улицы-рынка, там, где не успел ещё примелькаться. Здесь он смог полакомиться ячменной лепёшкой, умыкнуть горсть орехов, смахнуть пару корнишонов и мочёное яблоко. Но самой богатой добычей стали обрезки копчёного окорока, которые перекочевали в самые глубокие карманы его лохмотьев и имели предназначение быть поглощёнными на ночь для комфортного сна, ибо на сытый желудок и спится лучше и сны приятнее видятся. А на десерт ему посчастливилось умыкнуть румяную пшеничную булочку. Через некоторое время, когда внимание к помосту, где проводилась экзекуция стало ослабевать, промышлять таким образом юнцу становилось трудней и опасней, и он счёл, что на этот день хватит.
Сытый и довольный подросток шёл вдоль Вестчип, грызя украденный сухарь. День пока шёл прекрасно, за пазухой лежали обрезки на ужин, ни о чём сегодня можно было уже не беспокоиться. Мысли о Джойс, её унижении и страдании его больше не волновали.
«Да и с какой стати мне о ней беспокоиться-то? – промелькнула последняя, относившаяся к Джойс, мыслишка её любящего братца. – А если назавтра меня самого словят и прихлопнут как зловредную муху, чёрт возьми, небось, ни она, ни мамаша и пальцем не поведут.
Юнец шёл и думал, что не дурно было бы, ежели поскорей наступило бы лето, а там глядишь и урожай на Вестчип можно будет побогаче собирать и о ночлеге особо не заботиться. Он строил планы на следующий день и размышлял, на какой лучше рынок податься: на Барэ на Хай-стрит или на Смитфилд, а может на Мост – авось, его там уже никто и не помнит. Мальчишка вспомнил, что на Смитфилд он промышлял накануне, а на Мосту, ежели заметят, чем он занимается, то никуда не убежать, хоть в Темзу бросайся, а водя ныне ужас какая ледянющая, да и плавать он особо не способен. И юнец вознамерился на следующий день наведаться на развал на Хай-стрит.
Мысли молодого воришки о завтрашнем дне неожиданно прервала опустившаяся ему на плечо тяжёлая рука. И вместе с этим иронический голос произнёс: – Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наши… Должно статься, вкусный сухарик жуешь, отрок. Смотри только, зубки не обломай.
Юнец вздрогнул, посмотрел вкось на говорившего и ответил с враждебной настороженностью:
– А что надобно-то? Тебе какое дело?
– Видишь ли, я уже битый час наблюдаю за одной сорокой, которая по этой площади шныряет туда-сюда и заклёвывает, что хорошо блестит и плохо лежит…
Подросток рванулся, но рука незнакомца крепко впилась ему плечо. А тот же голос твёрдо и негромко продолжал:
– И не вздумай вырываться, мерзавец! Стоит мне только крикнуть, что я поймал вора, и тебя тут же схватят и вон те добрые стражники отведут в тюрьму – как она здесь у вас называется? – ах, да, Ньюгейтская. И кто знает, что ожидает тебя потом? Может, отделаешься плетьми по молодости, а может, уха лишишься или там чего ещё поважней. И отошлют тебя в исправительный дом следом, хотя лучше было бы, если вздернули.
– Чего тебе от меня надобно-то? – злобно, словно затравленный зверёк, спросил юнец.
– Ровесники твои поди давно уже трудятся, добывая хлеб свой насущный, ремеслом честным овладевают. Парень ты, я приметил, хитрый и ловкий, только вот занимаешься глупым и пустым делом… Как тебя звать-то?
– Ну, Арчи я, Арчи Петхем. И что с того?
– Петхэм? Где-то я недавно слыхивал это имя… Так вот, Арчибальд Петхэм, меня зовут Вильям Ласси и я готов предложить тебе некую работёнку…
– Что?! – перебил юнец. – Гнуть спину в какой-нибудь мастерской, от темна до темна, за кусок ячменного хлеба да пинту дешёвого грушевого сидра? Не, это не по мне, лучше уж в Темзе утопиться.
Ласси сильнее сжал своими стальными пальцами плечо Арчи и свернул с ним в узкий и тёмный переулок, где вдали от лишних глаз и чужих ушей продолжил разговор:
– Вовсе нет, малец. Тебе не придётся корпеть в мастерских, занимаясь честным трудом – к столь праведным делам ты к счастью не пригоден. У тебя будет другая работёнка.
– Фу, опять что-то делать, – фыркнул Арчи. – Я же сказал, не по мне это пыхтеть и горбатиться.
– Хм, работа работе рознь… Ты будешь получать три пенса за каждый день – это для начала. К тому же мы приведём твою внешность в пристойный вид, что тоже введёт меня в некоторые затраты. Ну как, устраивают тебя такие условия?
«Три пенса каждый день!» – и Арчи стал прикидывать, сколько же он сможет получить за седмицу. Расчёты давались ему с трудом.
Вильяму Ласси, то есть Фергалу, не стоило труда угадать по появившемуся алчному огоньку в глазах юнца, его отвлечённому взору и шевелящимся губам, над чем тот пыжился. Он лишь снисходительно ухмыльнулся и ждал.
В результате напряжённой работы мозговых извилин у Арчи вышло, что доход за неделю составит один шиллинг и три трёхпенсовика. «А недурственно, чёрт возьми! – рассудил юнец. – Да и спину гнуть видать не придётся».
Подсчитав свои будущие барыши и мекая, коли это будет не «честный труд», Арчи уж готов был согласиться на столь заманчивое предложение, но плут не стал чересчур поспешно выказывать рвение новому хозяину.
– А что мне надобно будет делать-то за это, а, Вильям? А то, может оно, и мзду ты мне маленькую обещаешь.
Фергал усмехнулся и ответил:
– Первым делом тебе надо будет научиться хорошим манерам, милок. Начнём с того, что ко мне ты будешь обращаться Мастер Ласси и не иначе. Уразумел?
– Да это и дураку ясно, Вильям… то бишь, Мастер Ласси.
– Ну вот, не так уж и плохо для начала, – сказал Фергал и поведал Арчи Петхэму басню о том, что он есть доверенный слуга одного могущественного герцога и выполняет его негласные поручения. Фергал поначалу хотел было представиться подручным графа или лорда, но дабы предать себе пущей важности в глазах юнца, придумал герцога. Далее он сказал, что ему требуется помощник, хитрый и ловкий, такой вот как Арчи, и коему можно доверять, но главное – который умеет держать язык за зубами, а кроме того прекрасно чувствует себя в лабиринте лондонских улочек и подворотен.
– Так всё же, Мастер Ласси, а мне-то какие порученьица выпадать будут? – допытывался юнец. – Вдруг вы меня заставите такие делишки творить, за которые в Тайберне верёвочным ожерельем одаривают.
– До чего же ты наглый и дотошный плут! Между прочим, за воровство у честных людей, шельмец, тебя тоже восхвалять не станут, а ежели уж и вознесут до небес, так лишь с верёвочным ожерельем, как ты его кличешь, на твоей тощей шейке. Эх, надобно всё же отдать тебя стражникам – пусть накажут паршивца по заслугам, а себе я другого подручника сыщу.
На лице Арчи отобразился неподдельный ужас. До него стало доходить, что он чересчур переиграл и что с Вильямом Ласси шутки плохи, и подросток растерянно заморгал глазами.
– Ох, Мастер Ласси, извините мой длиннющий язык. Про себя-то я давно уж согласился на ваше благое предложеньице, – взмолился юнец.
– Неужели? И ты готов делать, что повелят, не задавая глупых вопросов?
– Буду служить вам и герцогу всеми душой и сердцем!
– Ха-ха! Я погляжу, у нашего Петхэма может и красноречие пробудиться, коли на то нужда есть. Что ж, это нам очень даже кстати.