alex lynx
Navium Tirocinium
– Так вы берёте меня к себе на службу? – умоляюще спросил Арчи.
Мастер Ласси нахмурился и посмотрел на юнца сердитым взглядом, хотя в душе был более чем доволен, что нашёл себе достойного помощника, каковой, похоже, не был отягощён пустой моралью и начисто лишён ненужных добродетелей, да к тому же был уже не в ладах с законом и неплохо умел врать и притворяться. Вслух же Фергал ответил:
– Завтра мы об этом потолкуем, ежели ты придёшь поутру в некрополь около святого Павла. Известно тебе, где это?
– А то как же, ручки в ножки, сумочки-кошёлки! Эге, хорошенькое местечко вы выбрали, Мастер Ласси. Тамо среди развалин лишь крысы бегают, да бродяги в руинах прячутся.
Юнцу никогда в жизни не выпадала такая удача. Больше шиллинга в неделю, а ещё одежда приличная! У него, правда, раз была в кармане целая крона, после того как ему удалось срезать мошну с пояса у какого-то растяпы. Но уж больно то было опасно – кошели срезать. Коли поймают, да выяснится, что украдено на пять шиллингов или поболее, то танцевать тебе, друг, джигу в Тайберне {т.е. болтаться на виселице в Тайберне}. А тут тебе шиллинг и трёхпенсовик в неделю, работка, видать, плёвая! А ещё этот Вильям Ласси обещал привести в пристойный вид – верно, одежонку хорошую даст. Да за всё это можно хоть самому дьяволу продаться!
Так размышлял Арчи, направляясь в жалкую комнатушку, где он жил вместе с матерью. Бедная женщина еле сводила концы с концами, помогая разрезать кожи в скорняжной мастерской. А сынок её шлындал без толку целыми днями по городским улицам, развлекаясь со своими дружками, такими же беспутными шалопаями. Мать была довольна, что хоть Джойс, старшая её дочь, похоже, нашла себе занятье, которое её и кормит и одевает, потому как уже целый месяц домой не заявляется. Арчи, правда, догадывался, как «зарабатывает» его сестра, но мамаше ничего не говорил…
На следующее утро юнец притащился на разрушенный погост у собора святого Павла. Фергал уже ждал его, восседая на развалинах старинного склепа. Он окинул взглядом лохмотья и немытую физиономию мальчишки, брезгливо поморщился и велел тому сбегать к Темзе и умыть замызганную рожицу и изгвазданные в саже руки.
Когда Арчи вернулся, ещё мокрый и поеживающийся от холодной воды, Мастер Ласси кинул ему большой свёрток и приказал тут же переодеться и расчесать встрёпанные волосы…
Оглядев приведшего себя в пристойный вид юнца, Фергал удовлетворённо улыбнулся и дал тому первое поручение: он описал внешность Ронана Лангдэйла, растолковал, где тот живёт, и приказал неустанно следовать за ним, стараясь не попадаться тому на глаза. Фергал кинул юнцу несколько медных монет и сообщил, что будет ждать его с докладом внутри этой крипты после захода солнца и до полуночи, и что, ежели Арчи справно будет выполнять его задания, то может рассчитывать на оговоренное вознаграждение. А коли стервец вздумает морочить ему голову и всячески обманывать, добавил Фергал, то он при помощи сподручных всемогущего герцога разыщет его в любой городской трущобе, дабы предать ужасным мукам.
Глава XLIII
Агнес
Агнес не спеша возвращалась с Вестчип.
Так уж получается, что по прихоти сюжета мы снова оказываемся на этом примечательном месте старинного Лондона – на этот раз, чтобы познакомиться ещё с одним маленьким и милым персонажем нашего повествования.
Утро было чудесное, ярко светило солнышко, и даже не смотря на лёгкий морозец, чувствовалось приближение долгожданной весны. Мартин вёл запряжённую мулом повозку, а молодая кухарка, оставив себе плетёную корзину со свежей зеленью и сушёнными травами, неторопливо семенила чуть позади.
Каждое утро они с Мартином, помощником главного повара во дворце Элай, который отвечал за свежесть и обилие съестных припасов на дворцовой кухне, шли на рынок на Вестчип. Во дворце не было своего огорода, где можно было бы выращивать овощи и зелень для стола. Это в провинции было раздолье. Там в каждом дворце и особняке были свои сады и огороды, которые снабжали обитателей свежими травами, фруктами и овощами. Девушка вспоминала особняк Кэнонбари-Тауэр, где она родилась в семье садовника. То поместье в шести милях от Лондона также принадлежало Джону Дадли, которого недавно стали ещё величать герцог Нортумберлендский. И когда этот сэр Дадли поселился в лондонском дворце Элай, её отправили сюда помогать на кухне. А здесь, в самом городе Лондоне, где кругом стояли сплошь дворцы и шикарные дома знати и богатых горожан, землицы для садов и огородов не оставалось вовсе. Вельможи предпочитали устраивать парки для своих развлечений, нежели выращивать полезные растения. Так и во дворце Элай позади церкви святой Этелдреды раскинулся огромный парк, большой и красивый, через который ей частенько приходилось ходить к стоявшей на другом его конце одинокой башеньке, носить туда трапезы для некого итальянского книжника. В парке этом росло множество красивых деревьев. А в хитром лабиринте из кустарников был спрятан небольшой и, говорят, очень красивый розарий, куда челяди, кроме садовников, входить было недозволительно. Хотя цветов там сейчас все равно не было – зима-то ведь ещё даже не кончилась.
«Зато когда мы с Вилли поженимся, у нас будет свой маленький домик где-нибудь неподалёку от города, – мечтала девушка, и мысли её исподволь обратились от былого и настоящего к грядущему. – И я разведу там небольшой садик с огородом, где у нас будет всё: и тыквы, и свёкла, и немного капусты, конечно, и лук разный, и чеснок, и огурчики, и кабачки. В саду у нас будут деревья с яблоками и грушами, а может и какие кусты с ягодами. А на огороде я буду помогать мужу выращивать всяческие травы, из которых он будет приготовлять целебные порошки и настойки для хворых людей».
Агнес не могла сдержать счастливой улыбки, которая добавила ещё более прелести её милому круглому личику. Яркий румянец украшал пухлые щёчки, на которых уже стали расцветать веснушки, а в светло-голубых глазах бегали озорные искорки.
«А сегодня я опять, – с радостью думала Агнес, – после ужина, как мы перемоем всю кухонную утварь, выскользну на улицу, со стражниками я уж договорилась, а там, в темноте меня будет поджидать мой Вильям. И какое имя у него красивое! И не важно, что у него лицо рябое, так даже симпатичней. А какой он милый и обходительный, и какие слова ласковые говорит!»
Настроение у девушки было великолепное, подстать её радужным мыслям. «Вон и солнышко мне улыбается. И люди все весёлые вокруг». Даже на рынке она умудрилась купить зелёные листья салата и лука! «И где они умудряются выращивать травы, когда на земле снег лежит?» Она вспомнила, как много сегодня ей ещё предстоит работы. Агнес чуть погрустнела, но не надолго. Её согревала мысль о том, что позже, когда уже будет темно, она встретит своего жениха.
Она познакомилась с ним всего пару недель назад. Он подошёл к ним на Вестчип и сказал Мартину, что чувствует в его внешности и манерах знающего кулинара, и ежели тот желает приятно удивить своего хозяина, он от чистого сердца готов дать ему совет, как приготовить восхитительное блюдо из самого заурядного растения. Польщённый Мартин не мог отказать доброжелательному незнакомцу и с готовность выслушал его рецепт. И Вильям поведал повару, как из простого чертополоха можно сделать яство, достойное королевского стола. Мартин поначалу настороженно и недоверчиво глянул на рыжего незнакомца. Но тот, постоянно улыбаясь, живо объяснил ему, что чертополох это те же артишоки, которые порой, как известно, готовят на королевской кухне. При этих словах у Мартина вдруг всплыло одно давнее воспоминание: когда он был много моложе, его знакомый из Вестминстерского дворца, где тогда держал свою резиденцию король Гарри, рассказывал про новое деликатесное заморское блюдо, которое королевские повара готовили из так называемых артишоков. Блюдо это, говорят, было способно помочь славившемуся своей ненасытностью монарху справляться с несварением желудка после обильных пиршеств и возлияний. Благодаря подобной реминисценции все сомнения повара вмиг улетучились, и почтенный кухонных дел мастер почувствовал невольное расположение к молодому человеку с таким доброхотным и в то же время почтительным лицом и такими вежливыми манерами. К тому же немалую роль в стяжании милости Мартина сыграли эпитеты, которыми его одаривал новый знакомец, – такие, к примеру, как «преискусный кулинар», «поэт кухни», «рыцарь черпака и кастрюли» и иные гордые названия сего великого ремесла. В милой беседе они проделали весь обратный путь до дворца Элай, где Мартин провёл Вильяма на дворцовую кухню и предложил главному повару выслушали рецепты бескорыстного доброжелателя.
По дороге во дворец Вилли иногда бросал на Агнес взгляды, которые заставляли юную служанку смущаться и опускать стыдливо глаза, а её щёчки покрываться ярким румянцем, из-за чего они становились похожи на пару спелых яблочек. Изредка, когда Мартин глядел в сторону, молодой человек несколько раз ей лукаво подмигивал, на что девушка, весёлая по натуре, даже разок не выдержала и хихикнула в ответ. А когда они на мгновенье остались вдвоём в одном из тёмных сводчатых полуподвальных помещений в большой кухонной анфиладе, Вильям чуть нагнулся к Агнес и негромко промолвил умоляющим голосом, что будёт ждать её через два часа после захода солнца за дворцовыми воротами.
И вот они уже виделись несколько вечеров. Вилли поведал девушке, что прибыл он в Лондон с севера страны и намеревается заняться выращиванием и сбором целительных трав и торговлей приготовленными из них лекарственными снадобьями, в коих он большой знаток, что у него есть толика денег и он хочет приобрести домик в городском предместье и найти себе хорошую жёнушку. Он честно признался, что нарочно завёл беседу с Мартином, чтобы познакомиться с ней, потому как она ему очень уж приглянулась. И ещё много-много всяческих приятных словечек нашёптывал он, уверяя добрую девушку в своих искренних чувствах и благих намерениях…
На душе у неё было так радостно, что по дороге Агнес запела звонким девичьем голоском песенку, которую тогда пели многие молоденькие английские девушки, и которая звалась «Моя певчая птичка»:
Я жаворонка на заре парящим высоко узрела,
Он песню пел в голубизне небес, весны творец,
Дрозда я слушала – он трель играл, едва светлело,
В мелодии не отставали от него и сойка и скворец.
Ах, если б была в их песнях хотя бы частичка
Того, как заливаешься ты, моя певчая птичка.
Ах, если б мне выманить эту певчую птичку
С гнезда уютного, что спрятано в лугах,
Ах, если б поймать мне эту певчую птичку,
Сумею я согреть её в своих руках.
Ах, если б была в их песнях хотя бы частичка
Того, как заливаешься ты, моя певчая птичка.
Песенка слилась воедино с отрадными мыслями и свежими воспоминаниями об её Вильяме, так что Агнес даже остановилась на мгновенье, не в силах бороться с нахлынувшими на неё сладким предвкушением будущего семейного благоденствия. На цветущем лице девушки сияла улыбка, а мечтательный взгляд её светло-голубых глаз терялся где-то далеко вдали.
– Эй, девчонка! Чего остановилась? – обернувшись, прикрикнул Мартин на свою помощницу. – Господам уже скоро завтрак подавать поди, а я ещё не на кухне. Молодая ты ещё, надобно вперёд меня как лесная лань скакать вприпрыжку, а ты сзади еле плетёшься, словно корова перед отёлом.
– Да что тебе сейчас на кухне-то делать, Мартин? – проверещала в ответ своим звонким голоском спустившаяся с небес Агнес. – Вот после завтрака тогда самая работа для нас и начнётся: мне – помогать поварам резать, счищать и шинковать, а тебе командовать приготовлением закусок дообеденных.
– Дела у хорошего повара на кухне всегда имеются, и не тебе, пичуга, судить, что мне делать. А ты смотри у меня! Ежели опять хоть одна кастрюля или черпак вечером блестеть не будут, заставлю тебя подсоблять поварятам и котлы, и кастрюли, и горшки и всю другую утварь скоблить, мыть и чистить хоть до самого утра, покудова ни единого пятнышка не останется, – пригрозил Мартин.
– Ой, только не сегодня! – сделала испуганный вид девушка, хотя знала, что повар был к ней добр, а страшал и принимал грозный вид лишь в шутку.
– Ага! Опять ты, деваха, куда-то собралась по своим делам молодым. Смотри, допоёшься, – сердито проворчал Мартин и добавил про себя: «Эх, кабы плакать потом не пришлось».
Но ворчание повара никак не могло испортить радостного настроения Агнес. Она хитро улыбнулась и воскликнула:
– Ты вот лучше послушай-ка, какую я загадку тебе скажу весёлую:
Дала я милому вишню без косточки,
Купила я милому цыплёнка без пёрышек,
Подарила я милому колечко без краешка,
Родила я милому младенца не плачущего.
…А теперь скажи:
Как может быть вишня без косточки?
Как может быть цыплёнок без пёрышек?
Как может быть колечко без краешка?
Как может быть младенец, который не плачет?
…Ну что, Мартин, догадался?
– Хм… Где же мне смекнуть! Да того, молодуха, и быть-то не может. Шутишь всё…
– Ха-ха-ха! – залилась озорным смехом Агнес. – Какой ты смешной, хоть уже и не молод. Это же очень просто. Вот гляди:
– Вишня, когда цветет, не имеет косточки,
У невылупившегося цыплёнка нет пёрышек,
Катящееся колечко оно бескрайнее,
А младенец, который спит, не плачет.
– А и правда ведь! Ах ты, шалунья! – улыбнулся Мартин.
Этот день и впрямь выдался для Агнес очень тяжёлым. После возвращения с рынка она до самого обеда помогала резать и шинковать всевозможные ингредиенты для тех деликатесных блюд, которые готовились для хозяев дворца и их гостей. В огромной кипящей на дворцовой кухне деятельности у Агнес были свои обязанности. Кроме неё на всей кухне работали две или три девушки-прислужницы, которым поручалась менее тяжёлая работа чем мужчинам-кухарям – как то резать и крошить зелень, овощи, сыры, сбивать всяческие пасты и кремы в деревянных и медных ступах. Особенно Агнес нравилось помогать в кондитерском закутке, где она подготавливала, мыла, резала и шинковала различные свежие фрукты, а также изюм и инжир, из которых потом повара приготовляли удивительно вкусные блюда. Она-то уж знала, что очень вкусные, потому как изредка, когда у повара что-то получалось не так или какая-нибудь жирная муха попадала вдруг в блюдо, его признавали непригодным для герцогского стола, и повар втихомолку разрешал своим помощникам чуть-чуть полакомиться. А иногда ей удавалось украдкой слопать несколько изюминок, когда никто на неё не смотрел, хотя повара строго за этим следили. Ну уж очень Агнес любила сладкое! А если вдруг кто-то из кулинаров и замечал хитрости молодой прислужницы, то, глядя в её весёлое веснушчатое лицо с по-детски озорными глазками, только грозил ей пальцем, не в силах сердиться на добродушную и простосердечную девушку.
Когда уже вечерело, а до обеда семейства Дадли оставался час другой, начиналась самая неприятная и тяжёлая работа, которая продолжалась и долго после обеда. Агнес присоединялась к команде мальчишек, которые мыли, чистили, драили всю кухонную утварь: медные кастрюли и жбаны, котелки и сковороды всевозможных размеров и форм, черпаки и сотни чашек, мисок, фарфоровых и серебряных тарелок и подносов, ложек и ножей, разнообразных ёмкостей для питья – деревянных, глиняных и жестяных кружек, кубков и рогов, а также многих других поварских принадлежностей – бочонки, вёдра, ступы, вертёла. Эта работа могла иногда длиться вплоть до самого утра, особенно, если во дворце было много гостей, в честь которых устраивалось настоящее пиршество. Но Агнес дозволено было уходить раньше, поскольку рано утром ей вновь предстояло сопровождать повара Мартина на Вестчип…
Так было и в этот день. Когда, как ей показалось, прошло уже достаточно много времени, как в высоких, узких окнах кухни зияла темнота ночи, девушка оторвалась от работы, вытерла мокрые руки о передник, перебросилась шуткой другой с мальчишками-посудомоями, забежала в комнатушку, которую она делила со своими подругами-кухарками, сменила свой кухонный балахон на единственное её платьице, поправила волосы, набросила длинный шерстяной плащ с капюшоном и выскользнула с чёрного входа, улыбнувшись стоявшим там стражникам с алебардами.
– Наша Агнес, милашка, как весенняя пташка упорхнула от нас в этот призрачный час, – продекламировал ей свой каламбур один из стражей, от скуки своей службы пытавшийся занять свою голову придумыванием виршей.
– Пронзил её сердце амур удалец, и скоро мученьям наступит конец, – вслед убегавшей Агнес с апломбом произнёс другой алебардщик, пытаясь состязаться в рифмоплётстве со своим товарищем.
Ночная темнота скрыла румянец смущения на щёчках девушки…
Под утро Агнес как обычно возвратилась во дворец. Дом, где жил пока Вильям, находился за Епископскими воротами. А это было более чем в двух милях от того места, где стоял дворец Элай.
И пока девушка пробиралась по едва освещённым проблесками зари лабиринтам лондонских улочек, она с умилением вспоминала проведённое с Вильямом время, то, какой он был внимательный и обходительный, и что его интересовало всё, касающееся Агнес: какая у неё работа, что ей приходится делать, какие блюда готовят на дворцовой кухне, и кто те люди, для которых так стараются повара.
Она была готова болтать с ним всю ночь напролёт. Девушка поведала ему и обо всём семействе герцога – всё, что слышала в разговорах старших поваров и слуг, которые носили блюда с едой наверх, в апартаменты герцога, его домочадцев и гостей. А ещё она рассказала про тех странных людей, что гостят в башне на окраине сада; что говорят, будто это какие-то книжники, один даже итальянец, и что-то всё время обсуждают и обсуждают, думают, видимо, как свинец в золото превратить, и заставляют прислужников какие-то им механизмы чудные мастерить. Вильяму было всё настолько интересно, что он даже спросил, как их именовали, тех мудрецов. А Агнес ведь и не помнила их имён-то! Но она пообещала жениху сегодня же допытаться у других слуг из дворцовой челяди и в следующий раз обязательно ему сказать. Девушка всем сердцем жаждала, чтоб у её Вильям не было и капельки сомнения, что она души в нём не чает и готова любые прихоти его исполнить.
Такие мысли витали в голове у влюблённой девицы, тешившей себя радужными мечтами. Ах, если бы Агнес догадывалась, что за помыслы скрывались в голове её жениха, она едва ли чувствовала бы себя столь счастливой.
Действительно, совсем иные планы были у Вильяма, то есть у Фергала … или у Вильяма? Как это ни удивительно, автор, право, и сам запутался, как и когда стоит именовать этого многоликого Януса, за что он и просит пощады у милостивого читателя.
Глава XLIV
Заговор
Свет фонаря внутри разрушенного склепа бросал тусклые отблески на собеседников, которым надлежало держать свои дела втайне от посторонних глаз и ушей.
– Ну и местечко вы выбрали для наших встреч, Мастер Ласси, – сказал юнец, поёживаясь от холода и косясь на сдвинутые плиты древних надгробий. – Прям как в преисподней, хоть там небось не так жутко холодно, ведь адский огонь поди согревает и света даёт.
– Не переживай, стервец, – ответил Фергал. – Тёпленькое местечко тебя там давно поджидает. Не такой я олух, чтоб встречи тебе в герцогских чертогах назначать. Наши дела – потаённые, о которых никто не должен знать. А теперь выкладывай, чем последние дни Лангдэйл занимался, куда ноги свои таскал, с какими людьми встречи имел?
– Ну, с утреца вчерась как обычно и до этого, он взял лодку и поплыл в Элай и опосля обеда вернулся в Саутворк. Да и ныне тоже в Элай отправился и…, – тут Арчи замялся, – должно быть, тама и заночевал, вот.
– Как, тебе что же, паршивец, не ведомо доподлинно, где шотландец в этот час дрыхнет? – нахмурившись спросил Фергал.
– Но, Мастер Ласси…
– Что Мастер Ласси?! – прервал его Фергал. – Mile diabhlan! Мне надобно знать о всяком его шаге и каждом чихе! А ты ни сном ни духом, где он ночлежничает в это самое время. За то ли я плачу тебе, мерзавец?
– Верно, он в Элай на ночь остался, потому как я до темноты напротив дворцовых ворот прождал – клянусь моей правой рукой! – а он так и не вышел, – дрожащим голосом протянул Арчи.
– И никуда ты не отлучался?
– Ну, да разве что только прикорнул на полглаза у дерева, – вобрав голову в плечи, ответил Арчи. – Так ведь, как вы меня наняли, я уж две недели встаю ни свет ни заря, да и ложусь…
Договорить юнец не успел по причине такой затрещины, от которой свалился как подкошенный.
– Сомневаюсь, что тебе пришлось бы больше дрыхнуть и жрать, ежели б ты занимался честным ремеслом, – изрёк Мастер Ласси, изображая из себя строго и жестокого властелина. – Стоит заставить тебя воротиться и дожидаться у дворцовых ворот этого хитрого Лангдэйла, да только вдруг он уже убрался оттуда, покуда «ваша милость» изволили почивать.
– Да к тому ж и ночь уж больно холоднющая, – заныл поднявшийся с земли юнец, – вона аж и вода в лужах замерзла… Да ежели я буду до утра там караулить, то уж точно до смерти околею. Кто ж тогда вам с герцогом служить-то будет, а?
– Ну, чёрт с тобой, только не скули, будто побитая собака, – бросил Ласси. – Вот твои деньги.
Сей акт милосердия ознаменовался звоном монет на потрескавшемся надгробии. Юнец жадно их схватил, пересчитал и спрятал за пазухой. Почувствовав себя чуть уверенней, он прищурил глаз и сказал:
– На самом-то деле, Мастер Ласси, я за ним таскаюсь, словно хвост за кошкой, и норовлю всё вокруг подмечать, клянусь моей башкой. Так вот давеча, к слову сказать…
Арчи притворно замялся. Фергал глянул пытливо на юнца, тщась понять, что у проныры на уме.
Вот уже пару недель как по поручению «герцогского слуги» Арчи как тень следовал за Ронаном. Задание это нельзя было назвать чересчур уж сложным, потому как юный шотландец ежедневно придерживался одного и того же маршрута: от дома в Саутворке к дворцу Элай и обратно, иногда на лодке, но чаще пешком. Арчи предпочитал второй вариант, ибо в этом случае он мог без зазрения совести соврать Вильяму Ласси, что потратился на лодочника, и получить от того лишние пенсы.
– Раз уж начал варить похлёбку, так клади в неё и соль, – произнёс Фергал. – А головой твоей можешь не клясться – она и фартинга не стоит… Так что же давеча?
– Так вот, – продолжил Арчи, – примостился я у водостока напротив дворцовых ворот, сижу и жду, когда тот гусь появится. А его всё нет и нет. Уж давно как стемнело. Вдруг гляжу, из калитки девица выскользнула – ручки в ножки, сумочки-кошёлки, – и к ней тут же какой-то молодчик подвалил. Хоть он и был с головой в плащ закутанный, ну, уж больно фигура мне его знакомой почудилась, да и голос вроде как тоже.
– Ты бы, лживый негодник, за Ронаном тщательнее следил – mile diabhlan! – а не за девицами, – как ни в чём не бывало, прорычал Фергал. – Расчухал?
– Так это я так, между делом, – с заискивающей улыбкой ответил юнец, – что б вы, Мастер Ласси, не сомневались в моём усердии.
Они не виделись уже три дня. У обоих были причины для беспокойства относительно друг друга: Арчи опасался, как бы такой щедрый хозяин не отказался от его услуг; а Фергалу остаться без сподручника в этом огромном городе, где Лангдэйл мог затеряться, как иголка в стоге сена, было более чем некстати.
Благодаря деньгам Фергала и в соответствие с его приказаниями, отпрыск лондонских трущоб превратился внешне во вполне благопристойного мальчика, хотя манеры его и оставляли желать лучшего. Глядя на юнца со стороны можно было подумать, что это слуга или паж какого-то вельможи или прислужник богатого купца. Поначалу Фергал подумывал даже поселить Арчи у себя, чтобы тот всегда был под рукой, но, в конце концов, отказался от этой идеи. Правильнее, да и надёжней было остаться в глазах хозяйки дома травником-лекарем, а для юнца – окружённым тайною паладином загадочного герцога. Для создания ауры пущей таинственности он условился встречаться с Арчи в старом полуразрушенном некрополе около собора святого Павла, где по ночам дьявольским криком вопили кошки, а между надгробий, словно демоны, носились упыри.
При помощи юнца Фергал намеревался следить за Ронаном, поскольку самолично он, понятно, заняться этим не мог без риска быть узнанным. А неприметный подросток в обличии слуги, каковых сновали сотни и тысячи по лондонским улицам, подходил для этой задачи как нельзя кстати.
Именно благодаря молодому и юркому пособнику Фергал выяснил, что Ронан ежедневно посещает дворец Элай, бастион самого герцога Нортумберлендского, первейшего английского сановника. Правда, чем занимается в этих чертогах сын шотландского барона оставалось для него некоторое время загадкой, покуда он не познакомился с молодой кухаркой из дворца. От неё Вильям Ласси выведал всё, что только мог, об обитателях герцогского дома. Узнал он и про уединённую башенку в углу сада, в которой живут два учёных мужа, и куда последние дни Агнес носила трапезу для трёх персон. Фергалу не составило труда догадаться, что третьим человеком, составлявшим компанию этим всезнайкам и грамотеям, которых простушка Агнес звала мудрецами, мог быть только такой школяр как Ронан. Не без удивления услышал Фергал, что одного из тех учёных зовут синьор Кардано. «Верно, тот самый итальяшка, что примаса исцелил и из-за которого меня из Эдинбурга отослали, – подумал тогда Фергал. – Теперь сюда перебрался, каналья».
«А что же дальше? – спрашивал себя Фергал. – Подкараулить в каком-нибудь тёмном закоулке и напасть на окаянного Лангдэйла? Нет, это не годится. Слишком он для меня силён и проворен, не то что этот Арчи. Найти наёмных убийц?»
От этой идеи Фергалу становилось страшно. Нет, не за Лангдэйла – о его погибели он только и мечтал, несмотря на муки совести и сожаления, – а за свою собственную участь, ибо он опасался, что заместо Ронана, разбойники могут его самого умертвить, чтобы завладеть всеми его деньгами.
«Остаётся лишь на самого себя рассчитывать, да на этого безграмотного и невоспитанного молокососа. Он за деньги родную мать на виселицу отправит, да и меня побаивается, хотя за этим прохвостом нужно в оба глядеть».
Из задумчивости его вывел голос Арчи, который давно уже проглотил припрятанный в кармане шматок жареного мяса и стал тяготиться гробовой тишиной в склепе, особенно когда у груди приятно ощущалась тяжесть монет, отчего и настроение было отличное.
– Эй, Мастер Ласси, моя сестрица Джойс говорит, что молчанием дела не сделаешь. А голосок у неё и впрямь хорош. Мужчины такой любят, потому и вьются около неё как мухи вокруг мёда.
– Что? Какая Джойс? Я гляжу, ты уже расправился со своим ужином, негодяй, раз не даёшь мне спокойно размышлять, – сердито произнёс Фергал.
– А ещё она говорит, что молчание это достоинство дураков, вот, – весело продолжал Арчи, который, как правило, сначала говорил, а потом уж думал.
– А мне думается, что первейшая добродетель это умение смирять длинный язык, чего тебе, сэр Безмозглый Паяц, явно не достаёт, – при этих словах Арчи получил ещё одну тяжёлую оплеуху.
Юнец прикусил свой язык, который никак не желал держаться за зубами, и съёжился, осознав, наконец, какую глупость сморозил. Он потрогал на месте ли деньги из страха, что Мастер Ласси может вознамериться забрать их обратно и прогнать его восвояси.
Некоторое время они стояли молча, глядя друг на друга. Лицо доверенного слуги герцога было искажено гримасой гнева и раздражения. А потому оробевший Арчи попытался исправить свою ошибку и виноватым тоном пробормотал:
– Прошу прощения, хозяин. Меня ведь ничему в жизни не учили, окромя того, как бы добыть средств на пропитание. Поэтому-то голова моя и работает много медленнее, чем другие органы.
– Верно, – согласился Фергал, – вот и я так думаю, что язык твой бежит куда быстрее нежели твои мозги, моя тощая обезьяна.
При этих словах Арчи состроил придурковатую мину, потом изобразил настоящую печаль и жалостливо затянул:
– Эх, сиротинушка я несчастный.
– Что ты всё скулишь словно волк в полнолуние? У тебя же мамаша есть, да и сестрица, – презрительно бросил Фергал.
– Да что с них взять-то? – возразил Арчи. – Скажу вам по секрету, есть у меня и отец, да не простой там смерд какой-то, а настоящий граф.
– Вот тебе на! У него родитель – граф, а он себя сиротой кличет и воровством на рыночных площадях промышляет! Ах ты, бедолага. Может, тебя надо «ваша милость» величать?
– Не вру я, Мастер Ласси, клянусь дневным светом, которого совсем не видать в этой тёмной дыре. Мой настоящий отец и вправду – чистокровный граф! – заявил юнец.
– Ну-ну, сдаётся мне, приятель, что ты совсем спятил.
– А вот и нет! – упрямо стоял на своём Арчи. – Вы только послушайте, что я вам расскажу.
– Ну-ну, рассказывай басни, – ухмыльнулся Фергал.
– Мы когда-то в большом замке жили где-то далеко на севере, в Йоркшире, – начал свою историю Арчи. – Мамаша моя была там прислужницей. А отца я не видал и не помню, потому что он всё время в графском ополчении воевал и где-то там и сгинул на шотландской границе. Да и не отец мой он был вовсе. Мне потом Джойс по секрету выболтала. Я ещё совсем маленький был, когда нас из замка того взашей выгнали, и мамаша с двумя малолетками подалась в Лондон. Ещё мне сестрица так сказывала, что прежде, когда у графа нашего померла жёнушка, то он повадился нашу мамашу в свои покои приглашать. А в те времена она была не такая старая и уродливая как нынче, а очень даже пригожая. Ну, вскорости я у неё и народился. А потом граф, папаша мой значит, заново женился. А как он снова на войну подался, какой-то паскудник нашептал новой графине про нашу мамашу и незаконного ребёнка, меня, то бишь. Джойс полагает, что это младший графский сынок Том мачехе своей всё разболтал: очень, сестрица говорит, он нас ненавидел. А эта ведьма – чтоб её черти заживо сожгли! – и повелела нас из замка вон выставить, покуда графа не было дома.
– Ой-ла-ла! А вроде, складно лопочешь. Такую историю сочинить твоим мозгам наверняка было бы не под силу. Эх, бедняга. Так в тебе, значит, тоже благородная кровь течёт?
– А то как же! – гордо заявил Арчи, хотя и не мог толком понять, то ли Мастер Ласси сочувствует ему, то ли издевается. – А почему тоже?
– Да так, к слову пришлось, – сказал Фергал, лицо его помрачнело, а в глазах загорелся злой огонёк.
– Ежели б не этот младшенький Толбот, крыса поганая, – разглагольствовал юнец, – граф, глядишь, и какое содержание мне выделил бы. И жил бы я ныне в своё удовольствие. Ух, я бы…
– Эй, погоди, закрой-ка свой клювик! – Фергал вдруг резко прервал болтовню мальчишки. – А то расчирикался, будто воробей на стрехе. Ну-ка, ещё раз повтори, как звали того графа и его сынка?