alex lynx
Navium Tirocinium
– Эка, не терпится ему в море выйти, – ответил Вилли. – Да при таком безветрии мы будем целый месяц из Темзы на одном фоке вылазить, марсели-то и брамсели в таком узком фарватере уж не никак не распустишь, а то, как шквал неожиданно налетит и бросит нас на мель, в этой речке ведь особо не развернёшься. Глядишь, ещё и верповать придётся – для этого-то мне и поручили этот вот верп готовить. А вот как отлив начнётся, так всей командой и станем якорь вытягивать. Дай-то бог до вечера до Детфорда доползти.
Хотя Ронан ещё и не понимал смысла некоторых морских словечек, которыми так и сыпал Вилли, но все едино в его ушах они звучали сладкой музыкой – ведь он стал уже моряком и выходит сегодня в первое плавание! Молодой Вилли был пока единственным членом команды, с которым сошёлся Ронан, не принимая в расчёт кормчего флотилии Мастера Ченслера и капитана корабля Стивена Бэрроу, к которым он, впрочем, теперь должен был проявлять должное почтение и послушание. Как мы помним, молодой шотландец успел провести на борту только один день до того момента, когда прибыл Дженкин с бумагой о его помиловании. В тот единственный день он не отходил от Вилли и даже успел с ним подружиться, хотя с другими матросами, которые, как ему казалось, смотрели на него косо и с пренебрежением, Ронан почти не разговаривал – возможно, из-за робости, присущей обычно новичкам, а также по причине не прошедшего до конца страха: ведь, как-никак, он был тогда ещё беглым висельником. Именно в обществе этого молодого моряка и увидал его Фергал, залезший на дерево на берегу…
После того, как верп был готов и Ронан сам несколько раз попрактиковался в завязывании каната перлиневым узлом, они сели передохнуть и Вилли поделился с приятелем последней новостью, которая этим утром мгновенно разнеслась по кораблям торговой флотилии, ибо моряки, как известно, большие любители посудачить. Он сообщил, что накануне отплытия с «Бона Конфиденция» пропал помощник кока, которого прямо как водой смыло. По словам Вилли, вечером всем матросам разрешили последний раз отправиться на берег, дабы на оставшиеся денежки в прибрежных тавернах вдоволь вкусить смачных яств и всласть выпить доброго вина и эля – ведь одному богу известно, когда им вновь выпадет такая возможность. И лишь под утро на галеоне «Бона Конфиденция» хватились помощника кока, которого с вечера никто не видал и не заметил, когда и как тот исчез. Сундучок пропавшего остался на корабле, а потому все посчитали, что с беднягой приключилось что-то худое. На берег была отправлена команда матросов, и те в предрассветной мгле обшарили все ближайшие таверны, выспрашивая, не видел ли кто этого матроса, а также высмотрели все канавы и рытвины вдоль ближайших улочек, куда мог бы незамеченным свалиться пьяный матрос. Но никаких следов пропавшего помощника кока найдено не было, и капитану Дарфурту пришлось самолично ехать на берег, чтобы немедля найти замену пропавшему. Эта загадочная история лишь чуть позабавила Ронана, который, разумеется, и предположить не мог, как сильно она его касается.
После обеда матросам была выдана парадная одежда, отличавшаяся от обычного их одеяния узкими кожаными колетами, надетыми поверх фуфаек из некрашеной шерсти, и высокими медвежьими шапками. На мачтах всех трёх галеонов подняли английские стяги и королевские вымпела. Всё предвещало скорое отплытие. На берегу уже собралась большая толпа любопытных, чтобы глянуть, как флотилия из трёх больших новеньких кораблей отравится на поиски неизведанных морских путей.
В то время как советники плавания общим количеством в двенадцать человек, среди которых Ронан различил сэра Хью, Ченслера и трёх капитанов, отправились на берег для короткого совещания, команды судов торжественно были выстроены на палубах, приветствуя таким способом управителя компании Себастьяна Кабота, который в эти минуты давал последние напутствия тем, кому предстояло руководить плаванием. Ронан стоял рядом с Вилли, благодаря чему был в курсе всего происходящего. По словам молодого моряка, сейчас Кабот должен был вручить членам совета устав и инструкции для руководства плаванием, которые впоследствии раз в неделю будут читаться всем командам для должного уяснения и запоминания. Также Вилли не преминул сообщить, что утром на «Бона Конфиденцию» взяли нового помощника кока, поскольку старого так нигде и не сыскали. Но Ронана это уже совсем не интересовала – ведь сейчас, с минуты на минуту начнёт сбываться его мечта, он отправится в далёкое морское плавание, и все его мысли были только об этом.
Вскоре руководители экспедиции возвратились в лодках на свои корабли. Стивен Бэрроу, поднявшись на борт, глянул в сторону, где стоял Ронан с товарищем, еле заметно кивнул им, затем что-то сказал боцману, и тот принялся руководить подъёмом якоря. Процедура эта, надо заметить, была в то время весьма трудоёмкая, потому как до такого простого устройства как якорный шпиль ещё не додумались и якоря приходилось вытягивать канатом вручную. Для этой задачи боцман отрядил больше половины всех матросов корабля, в числе которых оказался и Ронан. Эта была прекрасная возможность для новоиспечённого матроса проявить необыкновенную свою силу и проворство, которые так ценятся среди простых матросов. И, надо сказать, наш герой не преминул воспользоваться этим шансом, работая плечом к плечу с другими матросами. А как известно, ничто не объединяет людей так как совместный труд, когда тела движутся в едином ритме, а мышцы слаженно сгибаются и разгибаются в общем такте. Конечно, прошёл ещё не один день, прежде чем Ронана приняли в матросское братство и стали считать своим, но поднятие якоря в Редклифе стало первым к тому шагом.
Погода стояла отменная: дул лёгкий западный ветер, по лазурному небосводу плыли пушистые облака, берега Темзы зеленели свежей листвой, цветущими садами и весёлыми лужайками. Первым поднял парус флагманский корабль «Бона Эсперанца». Он медленно выдвинулся на середину Темзы и, подхваченный отливом и попутным ветерком, неспешно пополз вниз по течению. На расстоянии одного фурлонга за ним последовал «Эдвард Бонавентура» с нашим героем на борту. «Бона Конфиденция» замыкала эту величественную процессию. До моряков доносились радостные крики и добрые пожелания, которыми их провожали люди на берегу. Мальчишки, весело галдя и подпрыгивая, бежали вдоль берега вслед за великолепными кораблями. А некоторые зрители, упоённые зрелищем, сели в лодки и ялики, и целая флотилия этих судёнышек, словно рыбий косяк вокруг больших китов, окружила торговые корабли и следовала за ними чуть ли не до самого Детфорда.
Ронан с наслаждением глядел, как более опытные матросы отдают грот, стараясь запомнить всё, что они делали, и предвкушая, как и ему, несомненно, вскоре будут поручать работать со снастями. Он смотрел на надуваемое ветром полотнище паруса, на реющие на стеньгах флаги и вымпела, на колдовавших у колдерштока квартирмейстера со своим помощником. Юноша озирался по сторонам и не мог поверить во всё, с ним происходившее. Как, неужели это он – человек, заклеймённый слепым и безжалостным правосудием как убийца, презираемый почти всеми, кроме самых близких друзей, и обречённый на позорную смерть, встреча с которой казалась ему неминуемой ещё четыре дня назад, – так неужели это он сейчас вдыхает полной грудью свежий речной воздух и плывёт вдаль на этом дивном, большом корабле, чтобы обогнуть в итоге полсвета! Восторженная улыбка не сходила с лица Ронана Лангдэйла. В этот момент он забыл обо всём на свете, ибо мечта его стала явью.
Ближе к вечеру ветер совсем стих, паруса обвисли, и они двигались только благодаря продолжавшемуся отливу. К счастью до Детфорда оставалось не больше трёх-четырёх фарлонгов и мачты стоявших там судов уже были хорошо видны. Поравнявшись с этим городком, корабли флотилии бросили якоря. На корме, баке, а также марсе грот-мачты каждого корабля зажжены были фонари, а команды после первого дня плавания отправились ужинать. Ничего нет удивительного в том, что сразу после незамысловатой матросской трапезы Ронан завалился на свою матросскую койку и тут же крепко уснул, несмотря на царивший в тесном кубрике шум и гвалт – ещё бы! ведь он почти не спал последние две ночи…
На следующий день во дворце Плацентия в королевских покоях Эдвард Шестой, с горящими глазами на тонком исхудалом лице, восседал на придвинутом к окну кресле. Рядом стоял его самый искренний и преданный друг – Генри Сидни.
– Когда же они проплывут, Генри? – с нетерпением спросил юный король, привставая с кресла. – Колокол давно уже пробил полдень, и тень от дворцовой башни уже коснулась воды.
– Вы непременно их увидите, мой государь, и полюбуетесь плавным изгибами корпусов, высокими мачтами и гордо реющими стягами вашего государства и его прославленного монарха, – ответил вельможа, вновь мягко и неспешно усаживая короля в кресло. – Не тратьте пока силы, я дам вам знать, когда они будут в видимости дворца. Ещё вечером я различил в темноте корабельные огни вверх по реке, а нынче утром с дворцового причала я заметил вдали, напротив Детфорда их мачты и корпуса. Уверяю вас, то будет величественное зрелище, когда эти прекрасные галеоны проплывут по Темзе мимо окон вашего дворца. Наберитесь терпения, ваше величество, отлив уже начался.
Эдвард откинулся на спинку кресла и издал горестный вздох, в котором Сидни почудилась невыразимая тоска человека, предугадывающего свою скорую участь, а также тихая зависть к тем здоровым и сильным людям, которые отважно сейчас отправлялись на открытие новых морских путей.
Генри Сидни стоял подле короля, поглядывая то на его лик, на котором уже отчётливо лежала тень смерти, то в окно, за которым виднелась речная гладь. В это время в комнату вошёл доверенный королевский лакей и кивнул головой молодому вельможе. То был условленный сигнал, которым Сидни просил известить его о появлении кораблей флотилии.
– Они приближаются, мой государь, – произнёс вельможа и помог королю подняться с кресла.
Эдвард встал у окна и обратил свой горящий взор на Темзу, по которой один за другим мимо королевского дворца медленно и величественно двигались три корабля. Их команды в парадной одежде торжественно расположились на палубах, каждый на своём месте, лицом к окнам дворца Плацентия. Офицеры и купцы стояли на кормовой части кораблей, возвышавшейся над палубой на шесть или семь, а то и целых десять футов. Матросы, свободные от главных обязанностей, разделены были на три, примерно равные группы: одна занимала место на верху носовой надстройки, другая выстроилась на палубе между фок и грот-мачтами, а оставшиеся матросы расположились на вантах и марсах.
– Посмотри, Генри, как бесподобны эти корабли, какие бравые люди стоят на их палубах и как торжественен их вид! – воскликнул Эдвард, не в силах совладать со своим восторгом, и тут же от столь сильного напряжения голоса его пробил зловещий кашель, так что Сидни был вынужден вновь усадить короля в кресло…
Поскольку из-за слабого ветра корабли двигались слишком медленно, то у Ронана было достаточно времени, чтобы со стороны речной глади полюбоваться окружённым парками королевским дворцом. Чем-то он напомнил ему резиденцию герцога Нортумберленда – дворец Элай на берегу реки Флит, главное здание которого тоже вытянулось вдоль берега. Но по сравнению с мрачными герцогскими чертогами дворец Плацентия выглядел куда более авантажней, так же как и величавее смотрится Темза по сравнению с Флитом, и, сложенный из красного кирпича, казался более интересным и весёлым со своими разномастными башенками и шпилями, на самой высокой из которых развевался королевский стяг.
Со своей стороны, жаждая насладиться сим величественным зрелищем, десятки людей в великолепных костюмах и пышных платьях высыпали на дворцовый балкон, который не мог вместить всех желающих, а потому многие окна были распахнуты настежь и люди высовывались оттуда и размахивали шляпами, цветными лентами и платками.
Многочисленные дворцовые слуги, лакеи и прочая дворцовая челядь, которым по их статусу не пристало лезть впереди вельмож, сановников и придворных дам, но которые были не менее любопытны, чем их господа, выбежали на берег, усеяли весь дворцовый причал, грозивший рухнуть в воду под тяжестью стольких людей, а некоторые, наиболее ловкие и проворные из простых слуг побежали вдоль берега, туда, где к воде примыкал парк, и забирались на кроны деревьев, откуда радостными восклицаниями приветствовали моряков.
Наверное, около часа флотилия продолжала неспешно и торжественно продвигаться вдоль величественного фасада и дворцового причала, где множество людей не переставали салютовать отважным морякам и весёлыми криками, и летящими вверх шляпами.
«А ведь где-то за этими стенами находится его августейшее величество, английский король, а по сути, бедный благочестивый мальчик, чьё милосердие спасло жизнь отцу Лазариусу и мне, но и на день не продлит его собственную», – подумалось вдруг Ронану, и эта мысль острой жалостью пронзила его душу.
В этот самый момент раздался пушечный выстрел.
– Мой государь, они салютуют вам, – сказал Сидни, глядя в окно.
Эдвард попытался приподняться, как бы пытаясь ответить на приветствие моряков, но тщетно – без помощи своего друга ему было уже не справиться. Генри Сидни скорее почувствовал, чем заметил это движение короля и тут же предложил свою помощь. Но юный монарх, грустно улыбнувшись, лишь покачал головой.
– О, Генри, милый мой Генри, с каким удовольствием я поменял бы сейчас это резное дубовое кресло с королевскими вензелями и весь мой дворец на палубу корабля и с какой готовностью сменил бы усыпанную драгоценными камнями корону на простую матросскую куртку!
– Подумайте, что вы говорите, ваше величество! Ведь вы властитель могущественной державы, – с недоумением возразил молодой вельможа.
– Ах, Сидни, как ты не уразумеешь мои слова, – печально молвил Эдвард. – Ну, скажи, к чему мне теперь власть, могущество и всё моё королевство, которые скоро исчезнут для меня в тёмной пустоте небытия. Не лучше ли быть простым, пышущим здоровьем, беспечальным моряком, лазить по вантам и поднимать якоря, тянуть канаты и грести вёслами, вдыхать солёный морской воздух и наслаждаться небом, солнцем, звёздами, облаками? Боже, как тяжко осознавать, что скоро моя жизнь погаснет как звезда на утреннем небосводе. А мне ведь всего лишь пятнадцать лет, Генри! Клянусь тебе, я с радостью отказался бы от всего, чем облекло меня рождение, и претерпевал бы все лишения нелёгкого матросского ремесла, лишь бы испытывать великое счастье бытия!
– Я с готовностью отдал бы свою жизнь, чтобы продлить годы моему государю! – пылко и вполне искренне сказал царедворец, в горячем порыве встав на колено перед государём. – Я неустанно молю Господа смилостивиться над вашим величеством и даровать вам полное выздоровление на благо великой Англии и на радость всего нашего народа.
Сидни хотел было напомнить королю, что не пристало сыну великого Генриха падать духом в моменты тяжких испытаний, но взглянув на уставшее и бледное лицо монарха, осознал, что это всего лишь мальчик, несмотря на всё его величие и могущество, – мальчик, который не в силах примириться с мыслию о смерти…
А галеоны тем временем продолжали торжественно проплывать мимо дворцовых окон. И на палубе одного из них с ликом, полным восторженного упоения, крепко держась на ногах, стоял Ронан Лангдэйл, мастер Бакьюхейда, наследник шотландского баронства, а ныне матрос на английском торговом корабле «Эдвард Бонавентура».
Послесловие, которое на самом деле является предисловием
Наверное, название «послесловие» совершенно неправильно отражало бы суть этой главы, ибо, как явствует из её предыдущей соратницы, наше повествование вовсе не окончено, а является своего рода началом длинной и удивительной эпопеи. Здесь автор намеревается дать читателю некоторые необходимые пояснения и раскрыть иные накопившиеся неясности, и также с большим сожалением расстаться с некоторыми персонажами, с которыми читатель по той или иной причине уже не встретится в следующей книге – и было бы крайне несправедливо не упомянуть вкратце об их дальнейшей судьбе. А кроме того, в этом послесловии, которое на самом деле является предисловием, автор желает намекнуть на ожидающие впереди увлекательнейшие события, для которых эта первая книга служит своего рода беспритязательным прологом.
– – -
Для начала стоит вспомнить о бывшем иноке монастыря Пейсли, загадку рождения которого раскрыл благочестивый Лазариус и поведал о том своему ученику в момент их расставания. Вероятно, читателю не составило ни малейшего труда догадаться, что сталось с Фергалом. Действительно, каким-то образом ему удалось заставить исчезнуть помощника кока с «Бона Конфиденции». То ли в тот самый последний вечер, когда матросы пировали в береговых тавернах, Фергал подкупил его и за деньги уговорил убраться прочь из Редклифа, то ли он поступил с бедным моряком менее милосердно, чего также нельзя исключать, памятуя об умении травника составлять различные яды и участи Томаса Толбота, – обо всём этом наверняка сказать нельзя, и загадка исчезновения этого матроса так и осталась навеки тайной, разгадкой которой, впрочем, никто чересчур себя и не обременял. Но как бы то ни было, помощник кока исчез, и утром Вильям Ласси явился на пристань и предложил свои услуги капитану Дарфурту, спешно искавшего кем бы заменить исчезнувшего матроса. Фергал, выказал непомерное почтение капитану и проявил отменное умение подольститься, сочно расписал свои кулинарные способности и уверил моряков, что всю жизнь только и мечтал, чтобы плавать на кораблях и готовить матросам пищу. Так как время поджимало, то Корнелиасу Дарфурту не оставалось ничего другого, как принять Вильяма Ласси на борт помощником кока. К тому же этот новичок показался ему приветливым и простосердечным малым, который, судя по его горячему рвению отправиться в плавание, станет достойной заменой дезертировавшему матросу. Таким образом, Фергал добился своей цели попасть на корабль флотилии, дабы последовать за своим сродником на край света со жгучим и таинственным желанием убрать его со своего пути, в то время как ничего не подозревавший Ронан был всецело уверен, что надолго расстался со своим кровным преследователем.
Не ведала ничего о судьбе своего жениха и бедная Агнес. Назначенный им день свадьбы приближался, а от Вильяма не было ни слуху ни духу. Не на шутку встревоженная девушка вновь отправилась в домик в Свином переулке. Хозяйка жилища немало удивилась появлению Агнес, ибо по её словам выходило, что Мастер Ласси на следующий же день после их последней встречи навсегда покинул её уютный домик, щедро расплатившись с мистрис Питоу и объяснив своё убытие скорой свадьбой и сменой жилища на более удобное для семейной жизни. Агнес, весёлая и добрая Агнес, была достаточно крепка телом, чтобы не лишиться чувств при этом ужасающем известии, но слишком слаба духом, чтобы не заломить в отчаянии руки и не разразиться горючими слезами. Она ревела и рвала на себе волосы, а в кратких паузах успокоения тихонько подвывала, после чего начинала голосить с ещё большим отчаянием. Все её надежды на счастье, маленькое семейное счастье, рухнули в одночасье. А вместо них ужас позора и бесчестия заполонил опустошённую душу Агнес. Скоро все будут тыкать в неё пальцами, как на потаскушку, когда заметят её прибывающее чрево. Почтеннейшая матрона быстро догадалась в чём дело и ужаснулась при мысли о том, что скажут её соседи, если узнают, какую безнравственность она допустила под своим кровом. Она пригласила несчастную девушку к столу, чтобы за кружкой эля успокоить её и уговорить никому не сказывать в округе, как с ней обошёлся Мастер Ласси. Но Агнес в отчаянии махнула рукой и – к огромному ужасу уважаемой во всём приходе мистрис Питоу – в таком неопрятном виде выбежала из дому…
Не прошло и двух недель, а более точно – то было на день святого Дунстана, как Марта вновь зашла навестить свою подругу, жившую на Мосту. Она рассказала Анне о благополучном окончании злоключений благородного юноши, о чём она узнала у своего Джона – по её словам, достойнейшего и самого послушного (что для Марты было одно и то же) из всех мужей на свете. На это её товарка весело рассмеялась и заявила, что ей обо всём уже давно известно, и, как это принято среди близких подруг, распахнула свой сундук и принялась хвастать обновками и всякими пёстрыми побрякушками, которыми её отблагодарили якобы от имени их ночного гостя, ради спасения которого она по доброте душевной пожертвовала своими платьем и чепцом. Кинув слегка завистливый взгляд на обновы своей подруги, Марта ответила, что её старое платье вовсе не пропало, и достала его из своей корзинки, добавив с едва скрываемым сожалением, что теперь Анна вряд ли будет его носить, когда у неё появились более красивые одежды. Столь милая беседа закадычных подружек была неожиданно нарушена громкими криками на Мосту недалеко от жилища Анны. Был ясный майский вечер, и любопытство заставило подруг спуститься вниз. Люди спешили в сторону Церкви, и увлечённые толпой подруги пошли за ними. Вскоре, пройдя под аркой сего удивительного храма посреди реки, они оказались на открытом участке Моста, где и толпились все прибежавшие сюда люди, указывая руками в сторону пирса с восточной стороны. К окружавшему его заграждению из брёвен причалила большая лодка, и дюжий детина, с трудом перебираясь с одного столба на другой и еле удерживая равновесие, выносил на пирс какое-то безжизненное, изуродованное тело.
По словам очевидцев произошедшего, несколько минут назад то была ещё молодая девушка. Она поначалу долго стояла у парапета моста и смотрела на текшую из-под арки воду. Лицо у неё был крайне несчастное, и вообще по всему своему виду она походила на человека, вознамерившегося свести счёты с жизнью. К тому же, всем было известно, что Мост являлся излюбленным местом для самоубийц самого разного рода и звания; а уж коли кто решил покончить с собой, значит, у него на то были веские причины, и не пристало лишать его этого права, полагали законопослушные горожане. Потому-то никто и не пытался остановить эту девушку, хотя не трудно было догадаться наверняка, что было у неё на уме. Наоборот, прохожие даже останавливались и смотрели с нескрываемым любопытством, что же произойдёт, надеясь получить немалое удовольствие от этого жестокого зрелища – увы, таковы были немилосердные времена и нравы. Словом, вид этой несчастной не обманул чаяний прохожих, ибо, в конце концов, девушка собралась с духом, быстро перелезла через парапет и с высоты в двадцать футов бросилась вниз в манившие её к себе тёмные воды Темзы. Собравшиеся зрители получили даже большее удовольствие, на которое рассчитывали, ибо молодой самоубийце не суждено было захлебнуться в речной воде. Её ждала более страшная смерть, хотя мгновенная и потому менее мучительная: в тот самый миг, когда несчастная бросилась вниз, из-под арки вдруг неожиданно выскользнула лодка, и бедняжка плашмя упала на её острый форштевень, который убил сразу и молодую женщину, и плод её греха.
Читатель знает, кто был виной столь трагической кончины весёлой и доброй Агнес, и на кого немедленно должна была бы пасть кара Господня. Но, увы! зачастую преступления попускаются безнаказанными даже столь страшным грешникам, вероятно, предоставляя им возможность к раскаянию и исправлению. Воспользовался ли Фергал этим шансом, чтобы свернуть с пути зла на тропу добродетели, или же, напротив, продолжал множить людские несчастья и горе, о том читателю предстоит узнать из грядущего повествования…
– – -
Вспомним теперь про юного английского короля Эдварда Шестого, каковой мог бы стать одним из самых великих и мудрых английских правителей, если бы не его преждевременная кончина. День ото дня он с ужасом наблюдал за всё новыми симптомами приближающейся смерти – за утрудняющимся дыханием, за безобразно опухающими ногами, за покрывающими молодое тело язвами и за ужасным цветом зловонных птизм, выделявшихся из гортани при всё усиливающемся кашле. Ничто уже не могло спасти Эдварда. Смерть теперь казалось ему избавлением от физических страданий, и он жаждал её прихода. Юноша не прожил и двух месяцев после отплытия кораблей, уносивших его дружественное послание к заморским государям и правителям. Король Эдвард умер на руках своего давнего и преданного друга – Генри Сидни.
Этот блистательный вельможа ещё долго оплакивал своего молодого государя, сразу после смерти которого он надолго уехал в своё поместье в Кенте. Несмотря на узы родства с семьёй герцога Нортумберленда, этот вельможа пытался отстраниться от политических интриг своего тестя и таким образом избежал репрессий, которым подверглось семейство Джона Дадли со стороны пришедшей к власти Мария Тюдор. В годы её правления Генри Сидни даже получил значительные полномочия в управлении Ирландией и на этом поприще принёс много пользы. Королева Елизавета, сменившая через несколько лет на троне свою сестру, всегда питала благосклонность к сэру Сидни, памятуя о том, как он был дружен с её братом, и во многом доверяла его мудрости в ведении ирландских дел…
– – -
Было двадцать второе августа. Прошло всего полтора месяца со дня смерти юного короля, а так много всего случилось за это время. Молодую леди Джейн Грейн против её воли, но согласно завещанию Эдварда Шестого и настоянию Нортумберленда, провозгласили королевой Англии. Однако её правление не продлилось и десяти дней, ибо большинство знати и народа предпочитали видеть своей королевой Марию Тюдор.
На зелёном пригорке позади лондонского Тауэра собралась огромная толпа желающих посмотреть на казнь герцога Нортумберлендского, Джона Дадли. Большинство людей считали его теперь узурпатором, вознамерившимся посадить на трон леди Джейн Грей, супругу своего сынка Гилфорда, и радовались снова видеть на престоле родную дочь великого короля Гарри – Марию Тюдор. Впрочем, некоторые в тайне души сожалели, что к власти пришла католичка, и опасались – и надо сказать, не без оснований, – что английская церковь вновь подпадёт под власть папы римского, а приверженцев протестантской веры будут ждать преследования и гонения. Среди последних оказалась и Алиса Уилаби, ибо мать, будучи из реформаторской семьи, воспитала её в духе учения Кальвина. Мистрис Алиса не боялась за себя лично – она была молодой и незнатной девицей, до которой никому нет дела, – нет, ей было жаль тех церковников и дворян, которые в силу своей непоколебимой веры открыто воспротивились бы возрождению католических обрядов и богослужений. Хотя Алиса и не была любительницей жестоких зрелищ, тем не менее, поддавшись уговорам Эндри, отправилась в сопровождении своего слуги «глянуть, как герцогу снесут голову», и отправилась, надо заметить, не без тщеславного удовольствия, ибо, как и при благородной леди, при ней теперь был собственный паж. Другой причиной, побудившей мистрис Алису почти на целый день покинуть дом, было желание лишний раз не встречаться с Мастером Бернардом. Хотя её жених и получил лишь полномочия вести дела своего патрона в отсутствие оного, он всячески пытался назойливо лезть также и во все домашние дела, претендуя на роль полноправного хозяина. Алисе приходилось то и дело осаживать ненавистного Бернарда, что ей порядком надоело, потому что уже одно лишь общение с этим человеком вызывало у неё тошноту. Хоть она и приказала строго настрого всем слугам в доме не слушать указаний Мастера Бернарда, но все равно многие из них, памятуя, что скоро этот человек станет их полновластным хозяином, не решались идти ему наперекор. А потому в купеческом доме царила весьма неприятная и тревожная атмосфера; среди слуг множились пересуды и толки, перераставшие порой в ссоры между теми, кто незыблемо считал мистрис Алису единственной законной своей госпожой, и теми, кто малодушно предпочитал заискивать перед её женихом и будущим хозяином. Мистрис Алиса старалась постоянно держать при себе Эндри или Эффи – а ещё лучше находиться в компании их обоих, ибо тогда Бернард не решался даже заговаривать с ней, не в силах противостоять трём, исполненным ненависти и презрения взглядам. К тому же, Эндри теперь, как заправский паж при великородной леди, всегда носил на поясе настоящий кинжал, подаренный ему Ронаном… Впрочем, не будем забегать наперёд, ибо тема эта уже следующего повествования. Итак, мистрис Алиса в сопровождении своего пажа присоединилась к многотысячной толпе зрителей на Тауэрском холме, желающих стать свидетелями казни некогда могущественного герцога. Любопытство Эндри тянуло его в первые ряды зрителей, и Алисе волей-неволей приходилось поспевать за своим настырным пажом. Но, увы, несмотря на всё старание и работу локтями, Эндри так и не удалось вблизи лицезреть покатившуюся с плахи герцогскую голову и услыхать его прощальную речь, ибо, боясь потерять в толпе свою госпожу, мальчишка с досадой вынужден был оставить попытки пробраться вперёд. Тем не менее, по толпе, от передних к задним, передавали смысл слов Нортумберленда, которые вызвали довольную улыбочку у пажа, но заставили его госпожу презрительно сжать губы. С такими же чувствами они смотрели, как отрёкшийся от своих реформистских взглядов герцог делал крёстное знамение на соломе под своими ногами и как целовал его. Когда палач поднял орудие своего труда, Алиса в ужасе закрыла глаза, а Эндри, наоборот, вовсю глазел, как топор опускается на герцогскую шею и как по эшафоту катится его благородная голова. Когда всё было кончено, зрители возликовали, не подозревая ещё, как много подобных зрелищ ожидает их в ближайшее время. Когда тело несчастного Джона Дадли положили на повозку и увезли прочь, радостный шум понемногу начал затихать и толпа стала растекаться. Мистрис Алиса не спешила возвращаться домой, а потому, увлекаемая хлынувшей с лобного места на городские улицы толпой, направила свой путь на Вестчип. Эндри почтительно следовал за своей молодой госпожой, держась в нескольких шагах позади. Очутившись на этом огромном рынке, глаза девушки сразу загорелись и Алиса пошла к тем лавкам, перед которыми были выложены разнообразные одёжные аксессуары, потому как давно уже собиралась приобрести пару новых батистовых воротничков и какую-нибудь красивую пелеринку для себя, а заодно и новое платье для Эффи, чтоб старушке было не так холодно предстоящей зимой. Однако сделать покупки в этот день девушке не удалось. Когда она рассматривала разложенные товары, прикидывала и приценивалась, разговаривала с торговцами, сзади раздался резкий шум, крик и топот ног. Алиса обернулась и с удивлением увидела своего пажа, со всех ног уносившегося прочь. Девушка только в недоумении развела руками от такого неожиданного бегства своего слуги. Но тут её неприятное удивление возросло ещё больше, потому как, опустив руки, она вдруг почувствовала, что глубокий, запрятанный в складках её платья кармашек, где она держала кошелёк, был подозрительно лёгок. Сунув туда руку, Алиса обнаружила, что кармашек пуст. Девушка не знала, что и подумать, но тут где-то вдалеке, в том направлении, куда унёсся мальчишка – примерно в сотне ярдах от Алисы, около Креста королевы Элеоноры – послышался гам и нестройные выкрики. Огорчённая девушка поспешила в ту сторону и обнаружила там собравшуюся кругом толпу: люди задорно что-то кричали, будто кого-то подбадривая. Алиса протиснулась через стену тел и увидела посреди людского кольца своего пажа, который валялся на мостовой, сцепившись в борьбе с каким-то мальчишкой. Они катались по земле, пытаясь положить друг друга на лопатки, иногда вскакивали и отчаянно бутузили друг друга руками и ногами – на потеху толпе зевак. Алиса сочла своим долгом прекратить драку, вышла в центр и потребовала у Эндри встать и объяснить, что здесь происходит. Паж послушно отпустил своего соперника, не сводя, однако, с того глаз, и встал. Его противник тоже поднялся, но, почувствовав себя свободным, рванулся прочь. Однако быстро вырваться из круга людей ему не удалось, тем более что шотландский паренёк бросился за ним и подставил сзади подножку. Когда второй мальчишка растянулся на мостовой, Эндри победоносно встал над ним и, тяжело дыша, заявил, что это вор, который украл кошель у его госпожи. Алиса сказала, что у неё действительно только что украли синий бархатный кошелёчек, но она не видела, кто это сделал. Какие-то шебутные подмастерья из толпы зрителей, которым всегда до всего есть дело, нагнулись, пошарили в карманах воришки и извлекли оттуда синий бархатный кошелёк. Неудачливого карманника взяли под руки и повели к мировому судье, и сказали, что молодой госпоже и её слуге тоже надобно пойти с ними, чтобы пояснить, как было дело. Почтенный магистрат внимательно выслушал мистрис Алису и её слугу, затем учинил допрос воришке. Тот поначалу заявил, что не будет ничего говорить, так как все равно ему скоро болтаться в Тайберне и чего зря языком молоть. Мировой судья, однако, заметил, что это зависит от суммы украденного и что если мистрис заявит, что в её кошельке было не больше двух шиллингов, а юный воришка станет более разговорчивым, то его ждёт менее строгое наказание. Хотя в кошелёчке у Алисы была куда большая сумма денег, но она поспешила заявить, что действительно в кошельке оставалось ровно два шиллинга. Обрадованный этим известиям воришка сказал магистрату, что готов рассказать всё, что знает и даже сверх того – о себе, своих родственниках, корешах, друзьях дружков, да и вообще о половине Вестчипа, если его не вздернут. Он сообщил, что его зовут Арчи Петхэм, что он незаконнорожденный графский сын, обездоленный злой судьбой, а потому очень несчастный и бедный. Кроме этого юнец поименно перечислил всех знакомых мазуриков, орудовавших в округе, и рассказал где их можно отыскать. Мировой судья всё подробно записал, а затем поручил двум своим помощникам отвести молодого преступника в исправительный дом Брайдуэлл, предварительно всыпав ему две дюжины плетей. Получив положенное, наш старый знакомец Арчи со связанными верёвкой руками, другой конец которой был у конвоира, поплёлся в Брайдуэлл, радуясь, что так легко отделался. Исправительный дом размещался в бывшем здании королевского дворца, переданного Эдвардом Шестым лондонским властям для нужд перевоспитания заблудших женщин, бродяжек мальчиков и для прочих добродетельных целей. Пока строгие служители Брайдуэлла оприходовали юнца, пока разъяснили ему жёсткие порядки сего заведения, время приблизилось к вечеру. Смотритель повёл Арчи длинными пустынными коридорами в трапезную комнату, где после тяжёлого трудового дня собирались все воспитанники Брадуэлла. У юнца, узнавшего, что ему предстоит скорый дармовой ужин, сразу поднялось настроение. Не умея сдерживать свой язык, Арчи брякнул кряду несколько непристойных шуточек, и тут же получил от своего провожатого по удару палкой за каждое непочтительное изречение, ибо в этом заведение воспитывали не словом, а делом. Юнец сжался и затих, подумав, что за день он был бит уже трижды и что, если впредь будет нем как рыба, то избежит дальнейших избиений. Теша себя такой иллюзией, Арчи вступил в большой зал, который некогда служил для пышных королевских пиров, а ныне – для скудных трапез юных преступников. По бокам зала стояли два длиннющих стола, за одним из которых сидели особы женского пола, от совсем маленьких девочек до уже почти взрослых женщин, а за другим – мальчики всех возрастов. Перед опущенными их головами стояли пустые миски и кружки. Во главе каждого стола стоял надзиратель, а в середине зала священник во всё горло провозглашал слово Божие. Когда вошёл Арчи, то все головы непроизвольно поднялись, и на него устремилось три или четыре сотни глаз. Юнца повели вдоль зала туда, где за столом для мальчиков пустовали свободные места. В мёртвой тишине Арчи шёл между двумя столами, шёл чинно и неспешно, словно король, высокомерно поглядывая по сторонам. Вдруг он услышал своё имя, произнесённое зловещим шёпотом тремя голосами. Арчи непроизвольно остановился и поискал глазами тех, кто назвал его имя. Сначала он посмотрел на стол мальчиков, и вдруг его взгляд встретился со взглядом высокого парня, в котором он тотчас признал Ланса, последователя отважного Робина Гуда, глаза парня горели мрачной мстительной злобой. Юнец в ужасе отвернулся в другую сторону, но лишь для того чтобы встретиться глазами с не менее дружелюбным взглядом атаманши Салли. От охватившего его ужаса холодный пот выступил на лбу Арчи, и тут с ним произошло то, чего никогда прежде с ним не случалось – он лишился чувств и как подкошенный рухнул на каменный пол…